Текст книги "Мятные Конфеты / Боевые Шрамы (СИ)"

Автор книги: Onyx-and-Elm

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

Гермиона останавливается у его койки, равнодушная к его холодному обращению. Она не садится рядом с ним. Это кажется слишком интимным. Вместо этого она опирается на решётку в ногах его койки.

– А у Паркинсон была причина?

Малфой медленно моргает. Он кажется уставшим, его глаза полуприкрыты, обрамлены фиолетовым, и он всё ещё бледный из-за потери крови.

– Она пришла поддержать меня, очевидно.

– Не думала, что тебе нравится Паркинсон, – Гермиона копирует его скучающий тон, хотя его слова обжигают что-то внутри; она не знает, почему.

– Я ей нравлюсь.

– Естественно.

Малфой напрягается. Он двигается, поправляя перевязанную руку.

– Собираешься обвинить меня в том, что я ищу внимание и участие, Грейнджер?

– Нет.

– Людям это, блядь, нужно, ты знаешь? – он разочарованно фыркает, снова пытается устроиться поудобнее. Не приходит к успеху. – Даже Пожирателям Смерти, – бормочет он, глядя на простыни – запоздалое замечание.

– Как твоя рука? – спрашивает она, потому что эта тема кажется слишком опасной.

– Всё ещё приделана к моему телу.

– Не за что.

Малфой вдруг садится – так резко, что она немного пугается.

– Я бы предпочёл, блядь, остаться без неё, – говорит он сквозь стиснутые зубы – то ли с болью, то ли со злостью. Она не уверена. – Ты даже, блядь, не спросила.

И на секунду она не может поверить в то, что слышит.

– Ты шутишь, – уверенно говорит она.

Он выразительно смотрит на неё.

– Ты неблагодарный ублюдок, – огрызается она, неосознанно наклоняясь вперёд. – Я спасла твою руку – твою чёртову жизнь. Которой, кстати, ты пытался лишиться. Снова.

На лице Малфоя вспыхивает какая-то новая эмоция. На мгновение он кажется растерянным, удивлённым и рассерженным одновременно.

– Мерлин, ты ничего не знаешь, чёрт возьми, не так ли? – наконец проговаривает он.

– Что? Что я не знаю?!

Их крики отражаются от высоких потолков. Она удивлена, что они не разбудили портреты.

– НИЧЕГО! Ты ничего не знаешь!

– Ты пытался убить себя!

– Я НЕ ХОЧУ УМИРАТЬ!

Она слышит, как его крик эхом отражается от стен, ещё, кажется, целую вечность. Замирает, не зная, что сказать.

И Малфой смеётся, жалко, невесело.

– Тупая, тупая сука. Ты ничего не знаешь. Нихуя не знаешь. Я не пытался убить себя. Я не хочу умирать. Я боюсь. Я так, блядь, боюсь умереть.

Гермиона с такой силой сжимает прутья кровати, что её костяшки белеют.

– У озера… – бессильно шепчет она.

Малфой выдавливает из себя ещё один смешок, этот больше похож на всхлип.

– Мерлин, ты серьезно думала..? Чёрт возьми, Грейнджер, ты знаешь, как сильно она горит? – и он срывает с шеи тонкую ткань перевязки, прежде чем она успевает хотя бы подумать о том, чтобы остановить его. Выдергивает из неё руку, явно старается не морщиться от боли, когда показывает ей медленно заживающую метку. – Ты знаешь, какой горячей она становится? Я чувствую себя так, будто я закипаю. Я горю. Я постоянно, постоянно горю.

Она осознаёт это достаточно быстро, но он всё равно успевает озвучить это раньше.

– Мне нужно было охладиться. Ночью озеро чертовски холодное.

– Не ври мне, – автоматически отзывается она.

– Я не вру, Грейнджер.

– А вчера? – огрызается она, неожиданно чувствуя, как слёзы копятся в уголках её глаз. Они смущают её. Злят. – Как ты объяснишь вчерашнее?

Малфой тяжело вздыхает. Грубо падает обратно на подушки, морщится.

– Я не хотел больше на неё смотреть, – говорит он потолку. – Мне было плевать, насколько это будет больно. Я не хотел на неё смотреть. – затем он опускает глаза и резко ловит её взгляд. – И знаешь? На одну ёбаную секунду, я подумал – может быть. Может быть, мне не придётся. Когда Помфри подготовила этот жгут.

Тяжёлый страх распускается у неё в животе, тянет её вниз.

– Но ты должна была, блядь, испортить и это.

А потом он качает головой и закрывает глаза, словно забывая о ней.

Она стоит неподвижно, словно статуя, минуту или две, просто не может пошевелиться. Не может сформулировать свои мысли в слова. Не может заплакать. Её разум отчаянно пытается переосмыслить последние недели, месяцы, с учётом этой новой информации. Пытается увидеть всё это в новом свете.

Прутья решётки согреваются в её руках.

Слова извинения лежат у неё на языке. Но она проглатывает их, и когда она все-таки двигается, то не чувствует, что контролирует это. Она чувствует себя загипнотизированной. Не борется с этим.

Отпустив решётку, она обходит кровать и садится точно там, где недавно не хотела садиться. Глаза Малфоя распахиваются – он резко переводит на неё недоверчивый взгляд.

Она отодвигает полосатый атлас своего рукава. Берёт его за запястье его раненой руки, так, чтобы он видел оба шрама.

– Если я должна жить со своим, то и ты должен жить со своим, – и по её щеке скатывается слеза. Только одна. В итоге та падает на оголённую кожу её бедра.

– Иди нахуй, Грейнджер, – выплёвывает он, но в его голосе почти нет яда, и она отвечает ему мягко. Почти равнодушно.

– Прекрати это, – она позволяет себе разглядывать его, скользит взглядом вдоль пятен крови на его рубашке – к нескольким дюймам алебастровой кожи его груди, над верхней пуговицей. – Прекрати.

– Прекрати что? – а теперь яд полностью исчез, осталась только неуверенность.

Она осторожно проводит пальцем по расплывшейся краске Чёрной Метки. Он вздрагивает, едва заметно, но она всё равно ловит это.

– Притворяться жестоким.

– Я не при—

И вдруг её настигает какой-то глупый прилив смелости. Она быстро сдвигается, и вот уже её колено оказывается между его колен, другое касается его бедра – и она наклоняется ближе к нему, и её ладони у него на плечах. Всё, что он хотел сказать, умирает у него в горле.

Обычно у неё нет времени на то, чтобы думать об этом. На то, чтобы вот так принимать его. Его холодные голубые глаза смотрят в её неуверенно, даже как будто с лёгким страхом. Её тёмные кудри щекочут его кожу возле челюсти.

– Тебе не нужно делать это со мной, – шепчет она.

Мышцы его горла сокращаются, когда он сглатывает. Она наклоняется ближе. Достаточно близко, чтобы почувствовать запах мяты. Это всегда мята.

Он так похож на героин.

И она забывает, что тоже должна бояться. Забывает все свои правила. Забывает о том, что случилось в хижине.

Специально забывает.

Она говорит:

– Я вижу тебя насквозь.

И она целует его.

Его губы сухие, потрескавшиеся. Она чувствует языком сладость мятной конфеты, которую он сосёт, прежде чем он глотает её.

– Прекрати делать это со мной, – выдыхает он ей в губы, хотя и запускает руки в её волосы – сжимает их в кулаки. – прекрати, – его зубы прикусывают её нижнюю губу – ловят её. – прекрати, прекрати, – бормочет он, притягивая её ближе, и когда её тело прижимается к его, это кажется до невозможности правильным. Слишком правильным.

Какая-то лишняя часть её мозга пытается вызвать в ней тревогу. Пытается напомнить ей, почему она поклялась никогда не делать этого. Но в остальном она плавно сдаётся ему. Тонет медленно. Радостно.

Малфой переходит в сидячее положение, его хватка становится крепче; он высвобождает одну руку из её волос, чтобы дёрнуть её к себе за талию. Скрепляя их вместе. Эта чужеродная, запретная дрожь просыпается внизу её живота – ниже. Та самая, которую она чувствовала всего пару раз. Та, которую она впервые ощутила на третьем курсе, под своим одеялом, с помощью своих пальцев. Та, которую она никогда не чувствовала с Роном.

Малфой тянет её за волосы – заставляет её запрокинуть голову, открывая шею. Мгновение она смотрит на перевёрнутое больничное крыло позади неё, но затем он выбирает идеально подходящее место на её шее и кусает её, и она зажмуривается, выпуская сквозь зубы какой-то незнакомый ей звук.

Другая его рука заставляет её бёдра плавно скользить вдоль его, и это заставляет её щёки загореться. Та дрожь превращается в постоянную пульсацию, и она запускает свои дрожащие руки в его платиновые волосы, влажные от пота. Рот Малфоя движется вдоль её горла, оставляя следы – она чувствует их. Его рука покоится на её затылке – крепко держит её голову, когда его губы находят её ухо.

– Я ненавижу тебя, – хрипит он, посасывая её мочку, проводя языком вдоль ушной раковины. – Я, блядь, ненавижу тебя.

– Неправда, – выдыхает она, её сердце пытается вырваться из груди, кровь шумит у неё в ушах. Она отстраняется – находит его грубые, бесстыдные губы. – Неправда, – говорит она, замолкая, когда он проводит языком по её нёбу.

Он вдруг толкает её назад – и её голова на доли дюйма промахивается мимо решётки кровати, когда он грубо роняет её на матрас. Тот сердито скрипит под ними, когда он наклоняется к ней, подтягивая её за бедра к себе.

На мгновение он замирает, просто смотрит на неё. Они часто, шумно дышат. Он встречается с ней взглядом. Вздыхает, словно сдаваясь.

– Неправда.

Он опирается на одну руку, чтобы провести пальцами по её челюсти – по её губам. Раскрывая и запечатывая их. Она чувствует, как усиливается эта пульсация в её животе, но не может не заметить, как дрожит его раненая рука.

– Тебе не больно? – шепчет она его пальцам.

– Конечно, блядь, мне больно, – шипит он и раздвигает её губы большим пальцем. Низко наклоняется, чтобы грубо поцеловать её. – будь тихой.

Он отстраняется достаточно медленно, чтобы успеть поймать её взгляд. К её удивлению, тихо смеётся. Настоящим смехом. Таким, что её сердце теплеет, как только она его слышит. Он слегка откидывается назад, опираясь на колени. Он смотрит ей в глаза, и обе их улыбки растворяются, пока он внимательно рассматривает её. Продолжает смотреть, когда проводит рукой по ряду пуговиц на её ночной рубашке, заставляя её вздрогнуть.

Он ждёт, пока она начнёт паниковать.

Она достаточно быстро осознаёт это – даже берёт небольшую паузу, чтобы проверить, не чувствует ли она что-то вроде паники на самом деле, прислушивается к своим нервным окончаниям, но они, кажется, наконец сдались. Она задумывается о том, что успело измениться с той встречи в хижине, но когда он двумя пальцами расстёгивает нижнюю пуговицу, она совершенно об этом забывает.

– Такая ебанутая пижама, Грейнджер, – говорит он, принимаясь за следующую пуговицу.

– Ты понимаешь, что сам вообще весь в крови?

Его губы изгибаются с одной стороны – она уже призналась себе в том, что ей нравится, как это выглядит – и резким рывком распахивает её рубашку. Пуговицы разлетаются в разные стороны, она охает и прижимает руки к груди, инстинктивно пытаясь прикрыться.

– Не надо, – говорит он тихо, снова наклоняясь к ней. – не надо, – он тянет её за руки, потирается своим носом о её. Целует её один раз. Два раза. – покажи мне.

Он открывает глаза, он в нескольких дюймах от неё, и они снова смотрят друг на друга. Своим взглядом он словно бросает ей вызов, и она поражается тому, как хорошо он, кажется, знает её. Достаточно хорошо, чтобы знать, что она не может не принять вызов.

Она позволяет ему развести свои руки. Позволяет ему прижать их к кровати по бокам от её головы.

И он смотрит.

Смотрит на её обнажённую грудь, пока её щёки не начинают гореть так сильно, что ей приходится бороться с желанием снова прикрыться. Она плоская. Она знает это. Всегда знала. Фактически, сам Малфой в прошлом не раз давал ей понять это.

Она думает напомнить ему об этом, когда он говорит:

– Ёбаный в рот, посмотри на себя, – так тихо, что, возможно, он говорит это самому себе.

И он больше ничего не говорит, но она забывает о стыде, когда его язык проскальзывает между её грудями. У неё перехватывает дыхание. Он смотрит ей в глаза сквозь ресницы и корректирует свой курс, обхватывая губами её левый сосок.

Она вздыхает – резко дёрнувшись, пихает его коленом в бедро.

– Блядь, Грейнджер – охх, – шипит он, на секунду опуская голову на её грудь.

– Прости, прости, прости, – бормочет она, пытаясь сесть, но его хватка остаётся такой же крепкой, и он удерживает её на месте. Он отвлекается от боли. Усмехается, снова устраиваясь удобнее и прижимаясь к ней бёдрами. Она чувствует что-то твёрдое, и у неё снова перехватывает дыхание. Её щёки начинают гореть ещё сильнее.

– Можно подумать, никто раньше этого не делал, – бормочет Малфой, кусая её губу.

– Н-никто не делал, – выдыхает она, слишком поздно осознавая, в чём она только что призналась.

Он делает паузу. На мгновение совершенно замирает. И теперь она чувствует панику. Она распространяется со скоростью лесного пожара по её внутренностям вместе с неуверенностью и сомнением. Она чувствует неловкость. Страх.

Он отстраняется от её губ, и она решается посмотреть на него – открывает глаза, ожидая увидеть на его лице разочарование или что-то подобное.

Но выражение его лица спокойное. Серьёзное. Задумчивое. Она бы отдала что угодно, чтобы узнать, о чём он сейчас думает.

Она хочет спросить.

Но прежде чем слова успевают покинуть её горло, его рука начинает скользить вверх по её бедру. Он продолжает смотреть на неё, почти не моргая, с нечитаемым выражением лица, пока его пальцы невесомо, словно пёрышком, проходятся по передней части её сатиновых шорт.

– Как насчёт этого? – тихо спрашивает он.

Она чувствует, как дрожат её колени. Её сердце вот-вот остановится, и у неё ужасно сухо во рту.

– Что? – говорит она шёпотом, едва слышно.

Он поворачивает руку – проскальзывает пальцами по ткани между её ног, и ей оказывается очень сложно не сжать свои бёдра, такое это яркое ощущение.

– Кто-нибудь делал это? – он кусает её нижнюю губу. – С тобой?

Гермиона закрывает глаза.

– Нет, – хрипло отзывается она.

– Нет? – он усиливает давление. Осторожное, отработанное давление.

– Нет, – вздыхает она, пытаясь смириться с тем, что ей говорит её тело. Смириться с тем фактом, что она никогда ничего не хотела так сильно. Никогда не ощущала такого голода. Такого отчаянного голода.

Её бёдра приподнимаются, чтобы встретить его, без разрешения.

Это должен был быть Рон. Она должна была почувствовать это с Роном. Хотела этого с Роном.

Или с Гарри.

Или с Дином.

С Симусом, с Кормаком, с Виктором.

С кем угодно, кроме него.

– А это?

Он резко обрывает её мысли, ныряя пальцами в её шорты – проскальзывая под бельё и дальше, туда, где её ещё никогда, никогда не трогали.

– Никогда, – отвечает она, и её голос дрожит.

Его рот снова находит её ухо, нежно посасывает его, удваивая ощущения, разливающиеся по её венам.

– Только я? – его пальцы скользят вперёд-назад, ритмично, уверенно, задевая точки, о которых она никогда прежде не знала. О которых она никогда не читала. Никогда не думала.

– Только ты, – выдыхает она.

Малфой стонет, и этот звук запускает электрические разряды точно туда, где его пальцы продолжают дразнить её. Это мучительно. Этого недостаточно. Это нечестно.

– Пожалуйста, – слышит она собственный шёпот. Не может поверить, что говорит это. Не может поверить в то, что он превратил её в это за считанные минуты – а ей казалось, что она держалась уверенно.

Он смягчается. Немного. Запускает палец внутрь, но только на долю секунды, прежде чем достать его. Это заставляет её застонать – ещё одно “пожалуйста”. Она никогда не думала, что будет издавать подобные звуки.

– Я плохой выбор, – говорит Малфой ей на ухо и проскальзывает пальцем внутрь. Держит его там. – Чёрт, ты узкая. Ты реально никогда – я охуенно плохой выбор. Блядь, Грейнджер. Самый хуёвый. – говоря это, он изгибает палец, заставляя её прогнуться в спине, заставляя её мысли помутнеть.

– Мне всё равно, – шипит она, а затем отчаянно всхлипывает, когда он добавляет второй палец. – Это мой выбор. Это мой выбор. Пожалуйста.

И она неожиданно для себя тянется к пряжке его ремня. Малфой вырывает палочку из своего кармана, пока она пытается что-то сделать, и она видит, как дрожит его рука. Можно порадоваться тому, что происходящее оказывает на него такое же влияние, как и на неё.

Он накладывает противозачаточное заклинание, и пару секунд её голый живот светится розовым. Свет отражается от его глаз, когда он смотрит на неё с неуверенностью во взгляде.

– Это мой выбор, – твёрдо повторяет она, прежде чем он успевает сказать хоть что-то.

Он с тяжёлым вздохом бросает палочку на пол, зацепляет большими пальцами её пояс и срывает с неё шорты вместе с бельём – бросает их куда-то. Он так же быстро стягивает с себя рубашку и брюки, и, к её удивлению, она слишком смущена, чтобы смотреть. Не сводит взгляда с его глаз.

Малфой нависает над ней – медленно, чувственно. Какой-то частью своего мозга она осознаёт, что он хорош в этом. Наверное, практиковался. Думать об этом почти больно.

Но как только она чувствует его у своего входа, он останавливается. Касается её носа своим, прикрыв глаза.

– Как я могу тебе доверять? – шепчет он. – Как я могу быть уверенным в том, что ты не пожалеешь об этом?

Её сердце сжимается. И это чертовски тяжело, но она говорит ему правду.

– Ты не можешь.

Он выдыхает. Короткий, рассерженный выдох.

А потом он толкается внутрь.

Белая горячая боль пронзает её живот. Слёзы скапливаются в уголках её глаз. Она тихо вскрикивает, сжимая в кулаках мятые простыни.

Он не нежен. Он пытается сделать ей больно. Он толкается в неё со злостью. Рассерженно. В том, что он делает – годы боли и злости, и ему плевать на её неопытность, и слёзы катятся по её щекам, когда она видит его лицо. Видит его нахмуренные брови и плотно сжатые глаза. Видит боль. Всю её.

Она всхлипывает.

– Нет.

Его болезненный ритм останавливается. Он медленно, неуверенно открывает глаза, оставаясь внутри неё, и сначала она не может думать ни о чём, кроме боли.

– Что? – спрашивает он тихо, холодно – делает вид, что не знает, что он делает.

Это пробуждает её собственную злость. Заставляет её почувствовать уверенность, и она подаётся ближе, чтобы сжать в руке его волосы.

– Нет, – резко повторяет она, дёргая за них. – Я не позволю тебе это сделать. Я не позволю тебе специально испортить это. Ты не сможешь заставить меня пожалеть об этом. Ты не сможешь.

– Я…

– Заткнись, – огрызается она и целует его, чтобы заставить замолчать. Сначала этот поцелуй полон ярости. Но она заставляет его стать мягче. Заставляет его челюсть разжаться, нежно скользнув языком вдоль его нижней губы. Прикусывает её.

– Не делай этого, – шепчет она. – Потому что это? – и она напрягает мышцы живота – сжимается вокруг него. Он тихо шипит, и его отрезвевшие глаза находят её. – Я хочу этого. С тобой.

Что-то ломается в его взгляде. Падают какие-то стены.

И наблюдать за тем, как они рушатся, так же интимно, как и то, как связаны их тела.

– Сделай это правильно, – требует она. – я знаю, что ты можешь.

Он ничего не говорит. Его глаза говорят за него, эмоции в них сменяют друг друга, когда он смотрит на неё, более потерянный и более отчаявшийся, чем она когда-либо видела его.

– Покажи мне.

Его рот сталкивается с её – обрушивается на её. Его мышцы расслабляются, когда он глубоко и голодно целует её, и он растворяется в ней так, как ещё никогда не позволял себе. Уязвимо.

Он начинает двигаться. Медленно. Ловко.

Он прижимает свои бёдра к её – толкается внутрь и наружу, внутрь и наружу, и боль растворяется. Вместо неё внутри начинает гореть что-то новое. Напряжение. Единственное знакомое ей напряжение, которое ощущается так невероятно, необъяснимо хорошо.

Лучше, чем хорошо.

Но эти звуки, которые он издаёт – тихие стоны и сбившееся дыхание, то, как он целует её – лениво спутывая их языки и вздохи, то, как его рука прижимает её ладонь к простыням. Именно это начинает опрокидывать эту башню ощущений, накопившихся внутри неё – и та колеблется, готовая упасть.

– Малфой, – выдыхает она, свободной рукой сжимая его волосы, притягивая его ближе.

Внезапно он с силой толкается в неё, заставляя её ахнуть, и её глаза тут же распахиваются.

– Это не моё имя, – рычит он. Он снова толкается внутрь – сильно, глубоко. Это потрясающе, и при этом не так больно, как сначала. – назови моё ёбаное имя.

Её губы сжимаются. Она не знает, почему. Бесконечно малая её часть пока не хочет полностью поддаваться ему.

Малфой снова рычит и запускает руки ей за спину. Дёргает её наверх, откидываясь назад и удерживая её на коленях. Трение в два раза сильнее под таким углом, и пару секунд она видит белые пятна. Теряет свою концентрацию, когда он врезается в неё.

– Назови его.

Она качает головой, запрокидывает её, её глаза закрыты. Эта башня внутри неё опасно покачивается.

Малфой сжимает её кудри в кулаке и прижимает свой лоб к её.

– Пожалуйста… пожалуйста, назови его.

Внутрь и наружу, внутрь и наружу…

– Нет, – слабо шепчет она.

– Пожалуйста. – он кусает её губу. – назови его. Назови его, пожалуйста.

Она может только тихо хныкать.

Он бросает её обратно, старый матрас возмущённо скрипит, и он подтягивает её за бёдра к себе, вбиваясь глубже, запуская электричество по её телу.

– Признай это. Назови его. Блядь, назови его. Назови его.

– Драко.

Башня обрушивается.

Её тело дёргается, и она цепляется за него в поисках поддержки, когда это ощущение проникает сквозь неё, её бедра дрожат, руки трясутся. Её глаза закатываются.

Он вздыхает – одобрительно стонет, и затем он теряется в ней, выдыхая ей в губы, когда с ним происходит то же самое.

А потом весь его вес опускается на неё, он тяжёлый и тёплый, в кои-то веки, пот их тел смешивается. Неожиданная тишина тоже тяжёлая – она прогибается под весом того, что они сделали, наполненная только звуками их постепенно успокаивающегося дыхания.

– Блядь, – бормочет он ей в шею, но этого не хватает, чтобы описать эту ситуацию.

Это не до конца объясняет то, что она потеряла себя в парне, который годами мучил её просто ради развлечения, здесь, в больничном крыле, на койке, пропитанной его собственной кровью.

Не объясняет.

Она смотрит в потолок.

Они явно разбудили портреты. Боковым зрением она видит, что большинство покинуло свои рамы. Все, кроме одного. Это горничная, которая поглядывает на них из-за своих пальцев, краснея.

– Блядь, – отзывается Гермиона, переводя взгляд обратно на потолок.

Потому что то был он. Это произошло с ним, и это последнее, что ей стоило делать. Последнее, что могло стать результатом её сегодняшнего визита сюда. Это самое глупое, самое безрассудное, самое идиотское из всего, что она когда-либо делала.

И это казалось правильным.

========== Часть 21 ==========

1 декабря, 1998

Она уснула.

Она понимает это посреди своего сна, в котором она сидит в эпицентре торнадо из бабочек, и паника моментально заставляет её проснуться.

Настолько моментально, на самом деле, что она падает с койки – пару секунд лежит на холодном каменном полу больничного крыла, совершенно голая и немного потерянная.

А потом всё это обрушивается на неё с ужасающей скоростью, и её тело тоже напоминает ей о произошедшем. Болезненные ощущения между ног, следы на шее, припухшие губы.

Сонное лицо Малфоя показывается из-за края койки.

– Ты спала на полу? – бормочет он хрипло.

Она вспыхивает, когда его глаза немного расширяются – когда его взгляд скользит по её обнажённому телу, теперь, когда она полностью на виду при дневном свете. Но прежде чем она успевает что-то сказать, из коридора раздаются голоса.

– О нет, – выдыхает она. Она так резко вскакивает, что чуть не пихает Малфоя локтём в лицо. – О нет, о нет, о нет. – она в отчаянии ищет свою одежду и, найдя то, что осталось от её ночной рубашки, вспоминает, что он порвал её. Её щёки загораются, и она срывает с него простыню, чтобы обернуть её вокруг себя. – Чёрт возьми, что нам делать?

Малфой не особенно проникается. Он подтягивает колени к груди, обнажённый, не считая пары боксеров. Расслабленный. Всегда такой чертовски расслабленный.

– Не знаю. Ты могла бы уйти.

– Тут только один выход!

Он показывает на одно из окон и зевает.

– О, чёрт возьми, Малфой – помоги мне! – она ударяет его набором сложенных простыней.

– Мерлин, женщина, просто наколдуй себе одежду!

– Я не могу! Моя палочка не работает.

Голоса звучат громче. Ближе.

– В смысле твоя палочка не —

– Драко!

Он преувеличенно вздыхает, двигается слишком медленно. Но в итоге он достаёт свою палочку и наколдовывает ей форму.

– Спасибо, – выдыхает она. – спасибо. – впрочем, её пульс только начинает замедляться, когда она замечает. – Что – нет, Малфой, это Слизеринская форма.

Он пожимает плечами.

– Предположительно.

– Ох, ты мерзавец, – она складывает простыню и бросает ему в лицо, лихорадочно подтягивая к себе ближайший стул и запихивая то, что осталось от её пижамы, под одеяло. – дай мне свою руку.

Он поднимает бровь. Голоса звучат сразу за углом.

– О, ты шутишь – пожалуйста. Пожалуйста, дай мне свою руку.

– Очень мило, Грейнджер. Манеры очень важны.

Он даёт ей свою руку, и она специально дёргает за неё. Усмехается, когда он вздрагивает. Часть её не может поверить, что они уже вернулись к ссорам, после —

Поппи и её старшая медсестра выходят из-за угла.

– Да, будут шрамы, будет болеть некоторое время, но в целом она неплохо заживает, – Говорит Гермиона немного громче, чем следовало бы, делая вид, что изучает его Метку.

– Тонко, – бормочет Малфой.

Она сильно сжимает его руку. Заставляет его дёрнуться.

– Мисс Грейнджер, – мадам Помфри кажется удивлённой; она останавливается рядом с ними, и её проницательный взгляд заставляет Гермиону нервничать. – Я не думала, что Вы придёте так рано. Не после вчерашнего.

– Я просто хотела проверить, как он, – говорит она, чувствуя, как колотится её сердце. Она пытается спрятать серо-зелёный галстук, наклоняясь ближе к руке Малфоя.

Мадам Помфи издаёт тихое “хммм” и качает головой. Обращается к нему.

– И как вы себя чувствуете, мистер Малфой?

– Возбуждённо, – говорит Малфой, и Гермиона давится воздухом. – Знаете – даже мужественно. Я имею в виду, как после секса.

Мадам Помфри выглядит шокированной, и Гермиона думает, что ей просто стоит выбрать вариант с окном, но Малфой продолжает.

– Естественно, потому что эта штука так и застряла у меня на руке. Меня просто выебали, так сказать.

Она не может ничего предпринять и просто стремительно краснеет.

– Но я наслаждаюсь результатами удивительно потрясающих целительных способностей Грейнджер. – и Малфой криво усмехается ей, явно довольный собой.

Она вонзает ногти в его кожу и улыбается мадам Помфри.

– Кто бы мог подумать.

Но Поппи, конечно, не идиотка, и даже когда она кивает и уходит к своему столу вместе со старшей медсестрой, Гермиона чувствует её подозрение.

– Мерлин, Грейнджер, – Малфой вырывает свою руку, как только Поппи оказывается достаточно далеко, массирует маленькие следы в форме полумесяцев, которые она оставила ему.

– Что с тобой не так? – огрызается она, стараясь не повышать голос. – Ты сошёл с ума? Не отвечай. Не надо. Просто – чёрт возьми, исправь мою форму. Исправь её.

– На самом деле, я думаю, что зелёный идёт тебе больше.

– Малфой.

– Драко, – напевает Пэнси из-за дверей.

Гермиона смотрит, как он бледнеет. Бледнеет ещё сильнее. Всё веселье соскальзывает с его лица, и они одновременно поворачиваются, чтобы посмотреть на неё.

Паркинсон, в свою очередь, становится фиолетовой. Словно свёкла. И даже с такого расстояния Гермиона видит, как она собирает это всё воедино. Соединяет точки, вспомнив о том, что видела Гермиону здесь этой ночью, и обнаружив, что она всё ещё здесь.

В слизеринской форме.

Пэнси моргает один раз и разворачивается на каблуках.

Гермиона медленно поднимается на ноги. Шумно выдыхает.

– Все узнают, – бормочет она.

Малфой находит свою испачканную в крови рубашку на полу возле кровати, надевает её через голову, не расстёгивая пуговицы. Точно так же, как он снял её…

– Никто не узнает, – говорит он, подбирая свои брюки. – её гордость этого не позволит.

Она смотрит на него, но его взгляд опущен, его недавняя игривость совершенно растворилась. Это поразительный контраст. Заставляет её напрячься.

– Что такое? – спрашивает она. Скрещивает руки на груди.

Он не смотрит на неё, раздражённо разбирается со своим ремнём.

– Какое такое?

– Что не так?

Его глаза на секунду вспыхивают, но он быстро прячет эмоции за своим привычным скучающим выражением.

– Ничего, Грейнджер.

– Ты думаешь, что я жалею об этом, – уверенно говорит она.

Он свешивает ноги с кровати, подтягивает к себе одну из своих модных чёрных туфель. Он так тянет за шнурки, словно хочет порвать их.

– Это достаточно, блядь, очевидно, – он пародирует её, завязывая первый узел. – все узнают.

– А что ты хотел, чтобы я сделала? – она показывает рукой на дверь. – поцеловала тебя перед Паркинсон? Перед Мадам Помфри?

Закончив со шнурками, он опускает ноги на пол и внезапно встречается с ней взглядом.

– Может быть, Грейнджер. Да, блядь, может быть. – он поднимается на ноги. – Помфри, я могу идти?

Помфри стреляет в него раздражённым взглядом, недовольная его грубостью.

– Да, мистер Малфой, – отмахивается она. – идите.

Он проходит мимо Гермионы, слабый запах того, что осталось от его одеколона, окутывает её. Напоминает ей о том, как близки они были всего несколько часов назад.

– Драко, – говорит она, прежде чем он успевает уйти, и, должно быть, звук его имени останавливает его.

Он не оборачивается. Просто стоит. Ждёт.

– Я не жалею об этом, – тихо, но уверенно говорит она. – честно.

Сначала он ничего не делает. А потом он поворачивается – одаривает её видом своего профиля. Стоит, не двигаясь. А затем уходит.

Она сжимает и разжимает кулаки, глядя ему вслед, кажется, несколько минут, пока Мадам Помфри не вырывает её из оцепенения.

– Идите на занятия, мисс Грейнджер, – коротко говорит она, и когда Гермиона поворачивается к ней, она занята тем, что пишет что-то у себя за столом.

Но когда она покидает крыло, то осознаёт, что ей не нужно было целовать Малфоя у Поппи на глазах.

Та бросает ей вслед пару слов, когда она уже проходит под аркой.

– И я хотела бы поговорить с Вами о противозачаточных чарах, когда вы вернётесь.

Слишком занятая паникой, она забыла про следы на шее.

1 декабря, 1998

Дневник,

Вопрос: Что является наиболее важной частью вашей повседневной жизни?

Сидеть у озера. Утром. На холоде.

Драко

1 декабря, 1998

Она не знает, почему, но она сразу решает пойти к Джинни.

Она ещё недалеко от больничного крыла, когда что-то внизу её живота сжимается и тут же принимает решение. Решает, что уже пора.

Может быть, раньше. Может быть, до прошлой ночи она могла справляться с этим самостоятельно.

Но не сейчас.

Слишком много эмоций, они слишком запутанные и противоречивые, они закипают внутри неё, словно в котле. Их слишком много, чтобы разбираться в них самостоятельно. Слишком много, чтобы прятаться от них.

И она заставляет себя признать, что часть её просто хочет, чтобы кто-то знал. Хочет поговорить об этом с кем-то. Хочет попытаться выразить словами то, как последние несколько часов изменили её физически. Химически.