Текст книги "Мятные Конфеты / Боевые Шрамы (СИ)"
Автор книги: Onyx-and-Elm
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)
И он что-то делает с ней. Включает какой-то нервный центр, который контролирует её руки, а не голову, и она вдруг цепляется пальцами за его рубашку. Наматывает на руку его галстук. Притягивает его ближе. И она словно одновременно засыпает и просыпается.
Она издаёт свой собственный звук – какой-то отчаянный стон, она даже не знала, что способна на что-то подобное, и она хочет его ещё ближе, хотя и не знает, почему, и их языки встречаются, заставляя его крепче сжать пальцы в её волосах. Крепко ухватиться за них, притягивая её так близко к себе, как это только возможно. Усилить это напряжение между ними.
И именно тогда она понимает, как сильно она этого хочет. Где-то между его языком, изучающим её рот, и его ресницами, касающимися её. Между хрустом стекла под их ногами и холодом его прикосновения. Она – она хочет этого.
Её дрожащая рука отпускает его галстук. Скользит по его шее. Он вздыхает. Выпутывает пальцы из её волос. Обнимает её за талию, прижимая ближе.
Он холодный. Он такой холодный. Почему он —
Он разворачивает их. Прижимает её спиной к одному из книжных шкафов. Притягивает её ближе и снова толкает назад, пока целует её снова и снова. И ей становится тепло, неожиданно – жарко – и он на вкус как – как что-то очень хорошее – и её сердце бьётся в безумном темпе, и её мозг уже совершенно не работает, и какой-то жар пульсирует внутри неё, и она не – она не – она не может принять это ощущение его тела так близко к её. Это удивительное ощущение чего-то твёрдого, прижимающегося к внутренней стороне её бедра, и быстрое биение его сердца совсем рядом с её грудью, и —
Он отрывается от её рта, его губы ищут что-то другое, что-то новое, и её точно никогда так не целовали. И вот он уже там, где бьётся её пульс – совсем рядом с яремной веной, и она лениво думает, что он бы сейчас мог разорвать её горло зубами, если бы захотел. Но это его язык – ох – его язык проскальзывает вдоль вен на её шее, сначала вверх, а потом снова вниз, то и дело останавливаясь, чтобы согреть её кожу губами – всосать её. Она чувствует, как на коже остаются следы. Чувствует, как растворяются остатки рациональных мыслей. И звуки – влажные и пошлые, и его губы совсем рядом с её ухом, его бёдра прижимаются к её, и она не может, она не может, она не может, она —
Одна из летающих книг промахивается мимо полки и врезается в стену.
Малфой, испугавшись, отшатывается назад, и ей приходится схватиться за один из шкафов, чтобы не упасть, оставшись без опоры в виде его тела. У неё по спине бегут мурашки. Кожа кажется слишком чувствительной. Её губы дрожат. Её грудь часто вздымается.
И она просто смотрит на него, потому что слова отказываются формироваться у неё в голове.
Он проводит рукой по растрёпанным волосам – это она сделала? Поправляет галстук и выправляет рубашку. Немного подтягивает её вниз – ох.
Какое-то время он просто стоит, восстанавливает дыхание. Но когда он открывает рот, чтобы заговорить, окончательное осознание произошедшего сваливается на неё, и она оказывается просто не в состоянии слушать его, что бы он там ни хотел сказать. Не в состоянии разбираться в том, что произошло за последние десять минут.
Поэтому она убегает.
========== Часть 8 ==========
3 октября, 1998
Дневник,
Я…
Ну, это так-то не ваше дело, правильно? Что касается вашего вопроса: “Перечислите какие-нибудь запахи, которые успокаивают Вас. Подумайте над тем, чтобы расставить их около Вашей кровати перед сном.”
Не говорите мне, как мне организовывать своё спальное место. Но, если вам так интересно – ромашка, тиковое дерево и сосна. Я бы назвал мяту, но она мне надоела.
На сегодня всё. Я уверен, что потом вы отчитаете меня за это.
Драко
3 октября, 1998
Это похмелье.
Не худшеё в её жизни – но прямо сейчас оно точно кажется худшим. Она просыпается в липких от пота простынях, её волосы – влажные и спутавшиеся, боль пульсирует в её висках.
На улице пасмурно, спасибо Мерлину, но даже бледного света, проникающего сквозь шторы – слишком много. Он заставляет её щуриться.
Она хочет остаться в кровати. Лежать в ней весь день и навсегда отказаться от сливочного пива. Хочет собрать воедино свои воспоминания о вчерашней вечеринке и понять, сколько точно она выпила. В любую другую субботу она могла бы так и сделать.
Но мадам Помфри ждёт её – на самом деле, меньше чем через час – и когда она выбирается из кровати, с её животом что-то идёт не так. Она срывается в уборную, врезаясь в углы и держась за голову.
Она, на самом деле, начинает работать в больничном крыле только на следующей неделе, но сегодняшний день был указан как тренировочный. Она не позволит себе пропустить его из-за заработанной по собственной глупости мигрени.
Избегая зеркал всеми возможными способами, она использует свою палочку, чтобы умыться, одеться и привести в адекватный вид свои волосы, которые сейчас, несомненно, представляют из себя что-то вроде совиного гнезда. Справиться с лестницей, ведущей в гостиную, сложнее, и ей приходится всё время держаться за стену, чтобы удержать равновесие.
Гостиная находится в полнейшем беспорядке. Конфетти и ленты валяются по полу. Пустые бутылки загромождают решительно все горизонтальные поверхности. На рубиново-красном ковре – всевозможные пятна. И всё же, большинство гриффиндорцев уже проснулось; они сидят среди этого хаоса, разговаривают, попивая чай, и наслаждаются тягучим субботним утром.
Она вздыхает, взмахивая палочкой, чтобы привести комнату в нормальный вид, и проходит к пустому дивану в углу, чтобы выпить пару чашек эспрессо.
Она смотрит на свои колени, подпирая лицо рукой, и одна чашка уже выпита, когда она начинает чувствовать на себе чужие взгляды.
Она поднимает взгляд – быстро, планируя сделать вид, что ничего не заметила. Но они все смотрят на неё. Все. Дин, Симус, Парвати, Гарри… каждый уже проснувшийся гриффиндорец. Они даже не пытаются это скрыть.
Она напрягается, усаживаясь прямее. Они никогда раньше не видели её пьяной? Прошлой ночью не случилось ничего скандального. Ничего такого, чтобы она заслужила это. Каждый из них выглядит примерно поровну озадаченным и шокированным.
– Что? – огрызается она. – у меня что-то на лице?
Достаточно долго никто не говорит ни слова, но им хватает смелости продолжать смотреть на неё, совершенно не смущаясь. Наконец, Гарри нарушает тишину.
– Чуть ниже… – бормочет он.
Это удивляет её. Так вот, в чём дело? Что-то у неё на подбородке или на шее? Что, пятно? Рвота, не дай бог? Даже если она, это не стоило бы того, чтобы они смотрели. Чтобы они так смотрели. Она недовольно фыркает, поднимаясь на ноги, и осушая ещё одну чашку горького эспрессо.
Она подходит к длинному наклонному зеркалу над камином, бормоча:
– Судя по выражению ваших лиц, у меня там какая-то зияющая ра…
Она чувствует себя так, будто на неё переворачивают ведро с ледяной водой. Нет – это словно её бросили в ледяной бассейн. Ощущение падения и шок от холода, всё сразу.
Она думала, что это сон.
Унизительный, неприемлемый, странный, неизвестно откуда взявшийся сон, который она решила похоронить глубоко в себе, о котором она решила никогда больше не думать. Игнорировать.
И всё же, вот оно – доказательство того, что она не просто не может спрятать это, но что это… реально. Это произошло.
Доказательство в форме тёмно-синих засосов, красующихся по обе стороны её шеи.
Она охает. Роняет свой эспрессо и пятится назад, автоматически применяя маскирующие чары, прежде чем хоть одна мысль проникает в её затуманенный разум. Прижимает ладонь к горлу, прикрывая его на всякий случай.
Но они уже видели.
Она бросает на них испуганный взгляд, и её щёки вспыхивают, когда она видит, как Симус смеётся и пихает Дина локтем.
– Отлично сработано, Грейнджер – наконец-то и ты повеселилась, – и это заставляет Дина засмеяться, и теперь эти двое совершенно бесполезны.
Она переводит взгляд широко распахнутых глаз на Гарри, её рот открывается и закрывается, пока она отчаянно пытается придумать хоть какое-то оправдание. Часть её ненавидит себя за то, что раньше она была такой правильной. Иначе бы это не привлекло столько внимания.
Иначе они бы не ожидали ответов.
По крайней мере, Рон не был —
Дверь комнаты мальчиков распахивается, и сонный рыжеволосый дьявол собственной персоной заходит в гостиную. Кажется, сердце Гермионы вываливается из её грудной клетки, падает прямо к её ногам.
– Доброе, – он зевает и трёт глаза слишком длинным рукавом свитера, связанного миссис Уизли. Через несколько секунд он ощущает особую атмосферу в комнате, моргает, переводит взгляд на Гермиону, затем на остальных, и снова на неё. – чё происходит?
Пожалуйста, не надо, пожалуйста, не надо, пожалуйста, не надо, пожалуйста —
– Гермиона получила пару засосов, – у Симуса уже лицо бордовое от смеха, и Гермиона вдруг вспоминает, что это всё его вина. Она крепче сжимает свою палочку, и она уже готова проклясть его на сто лет вперёд, когда Рон – Рон-с-которым-был-её-чертов-первый-поцелуй – “это-просто-не-сработает-мне-жаль”-Рон – задаёт вопрос, которого она так боялась.
– От кого?
– Расскажи нам, Гермиона, – это первое, что Джинни произносит за утро, и Гермиона ловит лёгкую обиду в её голосе. Видимо, она считала, что Гермиона должна была в первую очередь рассказать всё ей.
Но в её животе поднимается паника, и её сердце бьётся как сумасшедшее, и её щеки такие красные, что, кажется, вот-вот взорвутся. Но вместо этого она взрывается криком, громким и неубедительным:
– Никто! Это ерунда – это ни от кого.
И она в несколько секунд скрывается за портретом и уносится в коридор.
Она не может – она не —
Она чувствует, что ей нужно спрятаться.
Нет.
Нет.
Спокойная, рациональная Гермиона выходит на первый план её сознания, отодвигая в сторону беспорядок, в который она успела превратиться. Что ей нужно, так это сфокусироваться.
Она встречается с Мадам Помфри, теперь уже менее чем через двадцать минут. Эспрессо течёт по её венам, и она будет слушать и учиться – она будет занята. Это лучший способ отвлечься – заняться чем-то подобным.
Поэтому она глубоко вздыхает и настраивает себя. Настраивает всё. Свою осанку, сердечный ритм. Направляется в больничное крыло, намереваясь не пускать в голову ничего лишнего.
Прошло уже полтора часа, и она старательно измельчает Абиссинскую смоковницу, пока мадам Пофмри варит противоядие, когда она впервые соскальзывает.
Она думает об этом.
Это первый раз с того ужасающего момента перед зеркалом, когда она позволяет себе вспомнить об этом. Столкнуться с осознанием того, что это действительно произошло. Это.
В смысле, поцелуй с Малфоем.
Малфой поцеловал её.
Даже когда она чуть-чуть поддевает это воспоминание, ощущения и звуки вновь накрывают её с головой. Тонкий запах его одеколона. Вкус перечной мяты. Его руки – холодные, длинные и слишком настоящие, слишком низко на её бедрах. Его рот, холодный снаружи и обжигающе горячий внутри – его губы везде.
Её пальцы невольно скользят по коже её шеи, нежной на ощупь. У неё перехватывает дыхание, и она отдёргивает руку, возвращаясь к Абиссинской смоковнице, пусть даже низкий стон Малфоя эхом звучит у неё в ушах.
Как она могла подумать, что это был сон?
Как она могла забыть, что это произошло?
Она не может вспомнить ничего из того, что было дальше. Не может даже вспомнить, как добралась до гостиной. И её воспоминания о том, что произошло перед этим, в лучшем случае туманны. Но то, что произошло в библиотеке…
Его…
Это она прекрасно помнит.
Её пальцы дрожат. Она понимает, что должна испытывать отвращение к себе. Она ненавидит его. Она должна ненавидеть себя уже за то, что они оказались так близко. За то, что позволила ему прикоснуться к себе.
Его родная тётя отвечает за её руку – за эти шрамы. Его родная кровь.
И он, и то, что произошло, должно казаться ей отвратительным.
Но её предательский разум занят чем-то другим. Заставляет её вспомнить все те несколько поцелуев, что были в её жизни.
Первым был Рон. И она всегда думала, что это будет Рон. Надеялась, что это будет Рон. Так сильно, что в итоге это было почти предсказуемо.
И разочарующе. Влажно, неаккуратно и торопливо. По-детски.
Потом был маггл по имени Дэвид, во время одной из её пьяных послевоенных атак на верхний Лондон. Это было достаточно хорошо. Он хорошо целовался. Но больше ничего не было. Не было отношений. Не было даже второго свидания. Это было бессмысленно.
Потом снова Рон, чтобы проверить, не стал ли он лучше в этом.
Он не стал.
Потом был кто-то, чьего имени она даже не знала. В другом баре. Так же бессмысленно.
А потом… Малфой. Её пятый поцелуй.
Она думает о том, что её губы кажутся припухшими. Ей интересно, заметила ли мадам Помфри. Ей интересно, держатся ли её чары, хотя она никогда раньше не сомневалась в своих чарах.
Она не позволяет себе задаться вопросом о том, был ли это её лучший поцелуй, потому что она знает, что да, и не хочет принимать это.
Так что вместо этого она задаётся вопросом о том, где он сейчас. О чём он думает.
Малфой, который ненавидит её так же сильно, как она ненавидит его, если не сильнее. Малфой, испытывающий отвращение к её грязной крови.
Малфой, чьи пальцы не раз игрались с пуговицей на её джинсах, если ей не изменяет память. Малфой, который так хотел попробовать её на вкус.
– Мисс Грейнджер, Вы дрожите, – мадам Помфри вырывает её из оцепенения, и она осознаёт, что разрывает несчастную смоковницу. – Я думаю, на сегодня мы поработали достаточно. Вы неплохо справились, – Поппи успокаивающе похлопывает её по плечу. – А теперь отдохните немного.
И уже потом, по пути из больничного крыла, она осознаёт, что остаться наедине со своими мыслями – это последнее, что ей сейчас нужно.
========== Часть 9 ==========
4 октября, 1998
Дневник,
Я ничего не скрываю. Я всё ещё имею право на секреты, да? Не надейтесь, что я вывалю всё, что у меня внутри, на эти уродливые фиолетовые страницы. Этого не произойдёт.
Давайте договоримся, что я записываю сюда вещи, которые вам обязательно-нужно-знать.
И есть определённые вещи, которые вам не нужно знать.
Вопрос: “Вы храните какие-то секреты?”
Хорошая попытка.
Драко
4 октября, 1998
В ту субботу она целый день не возвращалась в крыло Гриффиндор, вместо этого бесцельно блуждая по территории школы и избегая других гриффиндорцев всеми возможными способами. Она пропустила все приёмы пищи, уклонилась от всех “приветов” и вернулась обратно в общежитие уже далеко за полночь.
Но ничто не могло остановить ход её мыслей.
И сейчас, в воскресенье, она знает, что не может избежать того, что, несомненно, ждёт её сразу за пологом её кровати.
По крайней мере, сегодня у неё нет похмелья.
Она молча садится, убирая с лица взлохмаченные кудряшки и цепляя с тумбочки маленькое зеркальце. Судя по тому, что она слышит, все девушки ещё спят, поэтому она использует эту возможность проверить напоминание о том, что произошло в пятницу, не привлекая к себе внимания.
Она наклоняет шею туда-сюда и старается не морщиться, изучая следы. Чары давно растворились, и метки в тех местах, где побывали его зубы, губы и язык, теперь выглядят слишком очевидно. Она практически помнит, с каким из поцелуев он оставил каждую из них.
Это абсурдно.
Она закрывает зеркало и на мгновение роняет голову на колени, пытаясь организовать в своей голове какие-то предложения. Оправдания. Алиби. Она не сомневается, что старая-добрая “я упала” схема здесь не сработает. И часть её действительно не хочет врать Джинни.
Другая часть знает, что она должна.
Она сидит в тишине еще несколько минут, прежде чем смириться со своей ужасной судьбой. Один из её главных страхов – это быть пойманной на лжи, и прямо сейчас она оказалась в ситуации, когда у неё нет другого выбора.
Никто в Гриффиндор не поддержит то, что она сделала. Что они сделали. Предубеждение слишком сильно. Она не может рассказать им. Не Гарри. Не Джинни. Совершенно точно не Рону.
Неожиданная, нежелательная картина того, как определённый разгневанный рыжий бросается на поиски определённого блондина, всплывает в её голове, и она сжимает свою переносицу, чтобы прогнать это наваждение.
Нет, правда причинит слишком много боли – как эмоциональной, так и физической.
И, приняв решение, она отодвигает полог.
Она была не права. Джинни не просто не спит, она сидит на соседней кровати, и вид Гермионы заставляет её подняться на ноги.
– Гермиона, – начинает она, но Гермиона поднимает руку, останавливая её, прежде чем она сможет произнести ещё хоть одно слово.
И выдаёт заготовленную ложь. Большую ложь. Такую, которую она не сможет забрать назад.
– Я не знаю, кто это был. Я была пьяна, было темно, и теперь всё кончено.
Сделано.
Джинни делает паузу, чтобы подобрать слова, прежде чем ответить, но Гермиона видит, что она немного разочарована. Ей интересно, на что она надеялась. На подходящего человека, которого Гермиона могла бы использовать как способ отвлечься после войны? На кого-то в духе Захарии Смит или Майкла Корнера?
Точно не на кого-то ослепительно светловолосого, с зелёным шёлковым галстуком и губами, которые изгибаются с одной стороны, когда он собирается сказать что-то жестокое – точно так же, как когда его язык обводит её нёбо.
Внизу её живота что-то начинает пульсировать, и она чувствует, как на её щеках проступает румянец. Ей нужно подумать о чём-то другом, срочно.
– Мне жаль, Джин, – говорит она. – Я бы рассказала тебе, но тут особо нечего рассказывать.
Джинни быстро прячет своё разочарование.
– Ну – предположим, что я рада, что ты смогла повеселиться, – это почти то же самое, что сказал Симус, и это заставляет её задуматься о том, действительно ли они все видят её как такую ходячую трагедию. Ей противна даже мысль об этом, но это идеальный выход из ситуации.
– Да, – она заставляет себя улыбнуться. – я тоже.
Они говорят о других вещах, пока одеваются, и какое-то время Гермиона испытывает облегчение благодаря тому, что проблема, кажется, решилась без особых усилий с её стороны. Но они уже на полпути к двери комнаты девушек, собираются отправиться на завтрак, когда Джинни бесцеремонно заявляет:
– Знаешь… мы всегда можем использовать Омут памяти.
Гермиона останавливается на первой ступеньке лестницы.
– Что?
– С твоей памятью, – говорит Джинни. – чтобы мы смогли выяснить, кто это.
– О… я… – дерьмо. – я не особо думала о —
– ГЕРМИОНА! ДЖИННИ! – это Рон кричит с подножия лестницы, спасибо ему большое. – идём, мы пропустим завтрак!
И она хочет броситься в его объятия, она так благодарна. Но, пока они идут по коридорам, ей приходится напомнить себе о том, что она в безопасности только на какое-то время.
Джинни ещё вернётся к этому разговору.
Ей приходится повторить это снова за завтраком в Большом Зале, в этот раз с дюжиной нетерпеливо глядящих на неё гриффиндорцев.
Они тоже разочарованы, явно надеялись на сплетню получше.
Если бы они только знали, думает она. Это было бы лучшей сплетней в жизни большинства из них.
– Вот и всё, – она пожимает плечами. Некоторые из них сразу отворачиваются и начинают говорить о чём-то другом, и она выдыхает с облегчением.
Гарри улыбается ей.
– Молодец, Гермиона.
Значит, он тоже. По крайней мере, ей сочувствуют.
Рон – единственный, кто находит для неё какую-то колкость, и, наверное, она ожидала этого.
– Тебе стоит быть осторожнее, – говорит он, жуя варёную картошку и как бы демонстративно не глядя на неё. – кто-то мог воспользоваться этим.
– Рон! – Джинни хлопает его по руке.
Он, впрочем, не забирает это назад, и Гермиона не спорит с ним, как она сделала бы это в другой ситуации. Что угодно, чтобы закрыть эту тему.
Она напряжена, пока Дин не начинает разговор об их с Симусом последнем пранке над Пивзом – они как бы назначили себя новыми Фредом и Джорджем. Это хорошо. Хогвартс отчаянно нуждался в беззаботности.
Тем не менее, мысль о Фреде заставляет сжаться что-то у неё внутри.
Она уделяет всё свое внимание стоящей перед ней тарелке со шпинатом и яйцами, тянется за солью, отпивая из своей чашки немного тыквенного сока.
Чуть не давится им.
Малфой. Он стоит у входа в Большой Зал, и она потратила всё это время, готовясь ко встрече с друзьями и их вопросам, и у неё вообще не осталось времени на то, чтобы подготовиться к нему.
Её взгляд прилипает к нему, словно муха к сахару, она смотрит, как он идёт, спрятав руки в карманы брюк – она теперь знает, каково чувствовать эти руки на себе, хотя совершенно не планировала этого. Он садится с краю стола Слизерин, как обычно.
Он не смотрит на неё. Ни на кого не смотрит, на самом деле, просто подтягивает к себе одну из тарелок и снова достаёт эту смехотворно фиолетовую тетрадь.
И она понимает…
Словно молния, ударившая точно ей в голову, к ней внезапно приходит осознание того, что вне зависимости от того, сколько времени и сил она потратит на то, чтобы правда никогда не увидела свет, она – всего лишь половина уравнения.
Липкое ощущение беспомощности разливается у неё внутри.
Что если он расскажет кому-то? Что если он уже рассказал кому-то? Что если – что если он пишет об этом в своей чертовой фиолетовой тетради?
У неё внезапно совершенно пропадает аппетит. Она сообщает об этом друзьям, когда выходит из-за стола, чувствуя, что вот-вот упадёт.
Она должна что-то сделать.
Она должна.
Она не может просто сидеть и ждать, пока её мир развалится на кусочки.
Разглаживая свою юбку, она меняет направление так, что теперь она идёт по главному проходу к золотым дверям, заставляя себя проглатывать свою панику. Малфой примерно на полпути между ней и выходом, и у неё есть половина этого пространства, чтобы поймать его взгляд.
Она тормозит. Идёт расслабленно – изо всех сил старается не выглядеть странно. Шаркает ногами, чтобы произвести побольше шума.
Но только когда у неё остаётся около полуметра, он наконец поднимает взгляд.
И, глядя ему в глаза, она так поражается, что почти забывает, что она вообще делает. Его
веки полуопущены. Его взгляд тяжёлый. Острый. В нём – всё, но ничего из того, что она может понять, и по выражению его лица невозможно угадать его эмоции, как обычно.
Она колеблется. Нарушает свой осторожный ритм и останавливается, только на мгновение. И затем она собирает все свои силы и старается как можно незаметнее кивнуть в сторону выхода.
Малфой изгибает свою тёмно-русую бровь, и она кивает ещё раз, на всякий случай, прежде чем пройти мимо него к выходу из Большого Зала.
Её нервы напряжены, и, когда она оказывается вдали от воскресной толпы, она делает вдох, а затем три быстрых выдоха, словно рожающая женщина. Всё, что она осторожно планировала, свелось к нескольким потрясающим секундам паники, и всё потому что она не планировала его.
Чёрт её побери, почему она не подготовилась к нему? Любой логичный человек сделал бы это. И ей всегда нравилось считать себя логичной.
Чёрт.
Каким-то образом она оказывается во дворе, в котором практически никого нет, хоть в чём-то ей повезло. Впрочем, она не доверяет своей удаче, поэтому она проходит вперёд и заворачивает за угол к скрытой нише в стене, в которой она часто замечает целующиеся парочки.
Это иронично.
Опустившись на мраморную скамейку, она ждёт.
Конечно, вполне возможно, что он не придёт. Вполне возможно, что он находит её смехотворной и жалкой и что он всё ещё сидит там, наслаждаясь своим беконом, и —
– Я могу дать тебе совет, Грейнджер?
Она вздрагивает, когда его тень падает на неё. Сегодня он в джинсах – она не помнит, чтобы когда-либо видела его в джинсах. В джинсах и тёмно-синем вязаном свитере. На этот раз он одет по погоде.
Она прочищает горло. Скрещивает руки на груди.
– Если хочешь.
Уголок его губ приподнимается в кривой ухмылке, точно так же, как в тот раз, и она старается подавить этот трепет в животе – пообрывать крылья этим бабочкам – когда он говорит:
– Если твоя цель – незаметность, тогда это… – он подражает тому, как она кивнула ему минуту назад, но с заметным преувеличением, – …возможно, не лучший вариант.
Она щурится на него, улыбается совсем недружелюбно.
– О, спасибо, я буду иметь это в виду.
Как же легко оказывается вернуться к их обычным спорам после —
После того, что произошло.
Она стирает фальшивую улыбку со своего лица, молча двигается, освобождая для него место на скамейке и избегая его взгляда. И Малфой не торопится садиться. Ну конечно. Тратит достаточно времени на то, чтобы обдумать это, сканирует её взглядом – она чувствует это, пусть даже не смотрит. И когда он всё-таки садится, он делает это так расслабленно, что ей хочется пнуть его по голени.
Он должен быть так же напряжён как и она, это было бы справедливо. Но, конечно, это не так. Это Малфой.
Она не может позволить себе упустить из виду этот факт.
– Ну что, Грейнджер? – он закидывает одну ногу на другую, лодыжкой – на колено. – почему мой завтрак стынет? – это немного смущает – то, что он разговаривает так, будто ничего не произошло. Она задаётся вопросом о том, планирует ли он отрицать это, и эта мысль выводит её из равновесия.
Тем не менее, она игнорирует это, начиная свою даже не до конца распланированную речь.
– Знаешь, надо признать, что мы оба просто люди.
– Отлично подмечено —
– Всё пройдёт гораздо более гладко, если ты не будешь говорить, пока я не закончу, – говорит она, глядя вдаль. Оказывается, она здорово придумала со скамейкой. Ей не приходится смотреть на него, пока она говорит.
Малфой усмехается, но затем замолкает, и она делает совсем небольшую паузу, прежде чем продолжить.
– Мы оба люди, и мы оба были немного пьяны в пятницу вечером. Можно с уверенностью сказать, что люди склонны поддаваться легкомысленным желаниям, когда пьяны, и я не думаю, что есть какая-то польза в том, чтобы переживать о том, что произошло. Тем не менее, ради нас обоих, я думаю, что очень важно, чтобы мы никому об этом не говорили, и даже между нами, чтобы мы никогда больше об этом не говорили. И, конечно, это никогда больше не повторится, хотя это и так понятно. Можем поклясться, если хочешь.
Она очень гордится собой, когда заканчивает говорить. Думает, что она предоставила очень дипломатичное и спокойное решение этой ситуации. Но Малфой продолжает молчать, и это истощает её гордость, заставляет её начать горчить.
Так горчить, что она в конце концов сдаётся, бросает на него косой взгляд.
Выражение его лица, как всегда, невозможно прочесть.
– И?… – спрашивает она через несколько секунд.
– Что “и”, Грейнджер? – говорит он наконец, и по его тону тоже ничего не понятно. – ты притащила меня сюда, чтобы выяснить, болтаю ли я о том, с кем целуюсь?
Она немного удивлена. Не уверена насчёт того, оскорблён он или находит это в какой-то степени забавным.
– Ну, нет, я просто —
– Хотела повторить? – их взгляды встречаются так неожиданно и так резко, что она вздыхает.
– Что?
Снова эта кривая ухмылка.
– Вот почему ты привела меня на скамейку для обжиманий, да, Грейнджер? Чтобы повторить?
Она ошеломлена, мягко говоря, путается в словах.
– Я – как ты смеешь —
Но Малфой тут же встаёт со скамейки, и вот уже его ладони – по обе стороны от того места, где она сидит, и он нависает над ней. Немного под углом. Так, будто он сейчас собирается отжаться. И их лица разделяют какие-то сантиметры.
– Ты могла просто попросить, Грейнджер, – бормочет он, и его голос звучит низко и смертельно, до такой степени, что она даже не уверена, пытается он соблазнить её или угрожает.
Её сердце яростно стучит в её груди, и она забывает, как дышать. Он так близко, что она чувствует запах всего, что она помнит с той ночи, и это возвращает ощущения и другие напоминания обо всём, что он делал. Обо всём, что он трогал.
Это, очевидно, демонстрация силы. Она знает, что он не идиот, чтобы считать, что она привела его сюда для чего-то большего. Но она невольно дала ему лучшее оружие из всех, что он когда-либо имел против неё.
И теперь он точно знает, как дёргать её за ниточки. Точно знает, как заставить её чувствовать себя некомфортно.
Малфой всегда любил заставлять её чувствовать себя некомфортно.
– Шаг назад, – требует она, но это выходит только шёпотом. – тебя могут увидеть.
– Это пугает тебя? – спрашивает Малфой, наклоняясь до невозможного близко. – что тебя увидят со мной? – его дыхание, пахнущее мятой и холодом, обдаёт её лицо. – Что тебя увидят – вот так… – он наклоняется ещё немного, так, что кончики их носов касаются друг друга, и это слишком знакомо. – …со мной?
Гермиона задерживает дыхание. Не знает, что ещё ей делать. Её нервные окончания горят, и её мысли растворились. Всё, что у неё осталось, это её грохочущий пульс и её онемевшие руки, бесполезно висящие по бокам.
– Да, – наконец признаётся она, зажмуриваясь как настоящая трусиха и пытаясь успокоить каждое невесомое существо, парящее внутри неё.
Малфой снова смеётся – глубокий, хриплый смех – над тем, как она скрипит зубами. Над тем, как напрягаются её мышцы.
– Что ты делаешь?
– Обрываю крылья бабочкам, – выдыхает она, зная, что он не поймёт.
Тем не менее, он снова смеётся, и этого достаточно, чтобы его верхняя губа коснулась её. Она распахивает глаза и шумно втягивает воздух.
– Пожалуйста, остановись, – почти беззвучно хрипит она.
И его глаза полуприкрыты, и его холодное дыхание скользит по её зубам, и она смотрит, как его губы вновь изгибаются с одной стороны, когда его язык показывается из приоткрытого рта. Всего на мгновение. Но этого достаточно, чтобы он успел коснуться её нижней губы.
Этого достаточно.
Достаточно для того, чтобы она потянулась к нему. Чтобы она притянула его ближе и приоткрыла рот. Достаточно для того, чтобы она совершенно потеряла контроль, в этот раз без помощи алкоголя.
Но он отстраняется.
Он выпрямляется, словно ничего не произошло. Словно он не был на волосок от того, чтобы снова поцеловать её. И он так спокоен, равнодушен и собран, что ей хочется бросаться вещами.
– Не беспокойся о своей репутации, Грейнджер, – он уходит. Вот так. Бросает последнюю фразу через плечо. – Как ты уже сказала, это больше не повторится.
И она остаётся сидеть там, чувствуя, как холод мрамора проникает сквозь её юбку – разъярённая и дрожащая. Сосуд с перемешанными эмоциями, катастрофа…
Сидит, сжимая эту уродливую фиолетовую тетрадь, вытащенную из его кармана, словно в тисках.
========== Часть 10 ==========
5 октября, 1998
Он знает.
Сейчас он уже должен знать. Точно так же, как она знает, что это последнее, что она должна была сделать. Линия, которую она не должна была пересекать.
Она провела всю ночь, листая его тетрадь, и уже к третьей странице она знала, что это не то, что она должна была читать. Это слишком личное. Слишком.
