Текст книги "Мятные Конфеты / Боевые Шрамы (СИ)"
Автор книги: Onyx-and-Elm
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)
И это слишком много всего объясняет.
Изучив первые несколько пастельных лавандовых страниц, она нашла алкоголизм, плохое обращение, причинение себе вреда и сожаление. Очень, очень много сожаления. Жестокие родители. Передозировка наркотиков. Смерть.
Она собрала это всё воедино: это не так уж и отличалось от маггловской ситуации с условно-досрочно освобождёнными. Он должен посылать свои записи еженедельно – или, возможно, даже ежедневно – психиатру. Эти идиотки с пятого курса не были так уж неправы.
Но теперь она в ловушке.
Она не может отдать ему тетрадь. Он будет знать, что она украла её. Она не может не отдавать её. Его арестуют за то, что он не посылает свои записи. Она не может развидеть то, что уже увидела.
Это слишком, слишком личное.
То, что было просто ничего не значащей попыткой отомстить, имело жестокие последствия.
Я бы хотел исчезнуть. Я бы отдал всё за то, чтобы исчезнуть. Дайте мне исчезнуть.
Его почерк похож на тот, который часто можно увидеть у психопатов. Чернила разбрызганы всюду. Внутри эта тетрадь почти такая же грязная, как его жизнь, и она наполнена вещами, которые она бы никогда не узнала, просто глядя на него.
Она также наполнена мнениями о ней – мнениями, к которым она не была готова.
…сука…
…грязнокровка…
Нет, она была готова к этому. Но не к тому, что было дальше, вроде путает… и заставила меня передумать… и куда бы я ни посмотрел, она там…
Эти записи носили более редкий характер, и их становилось больше ближе к концу. Она заставляла его менять своё мнение о ней.
Но она несколько раз перечитала запись от 3 октября, и – ничего.
Ничего о поцелуе.
Это было очень по-детски с её стороны – рассчитывать, что он напишет что-нибудь об этом. В конце концов, это ничего не значило, правда? Но размышления об этом заставляют её задуматься о его выходках на скамейке для обжиманий, и незваная толпа мурашек пробегает по её спине.
Она ненавидит головоломки, которые не может решить.
Фиолетовая тетрадь обжигает её руки – заставляет их гореть от чувства вины. Она позволяет ей упасть на простыни между её коленями. Использует свою палочку, чтобы проверить время. Шесть утра.
Она не спала.
А как она могла? С прошлым и будущим, сталкивающимися у неё в голове? С прикосновениями, которые она уже получила от него, и со всей ненавистью, которую получит, когда он узнает?
Это первый раз, когда она признаёт, что не хочет, чтобы он ненавидел её.
И это первый раз, когда она признаёт, что поцелуй с ним был… другим. Ничего торопливого и липкого, как с Роном. Никакой неуклюжести, никакого стука зубов о зубы. Поцелуй с ним был чистым – свежим и лаконичным, и у каждого мгновения было своё значение, каждое прикосновение было именно таким, как он хотел – и в то же время совершенно грязным. Тёмным. Требовательным. Чувственным. Его наглые губы и собственнические прикосновения – она никогда не думала, что Малфой может целоваться так.
Она вообще никогда не думала о том, как целуется Малфой.
А теперь не может понять, почему.
Она откидывается на подушки, нервно накручивая на палец одну из своих кудряшек, и в этот раз позволяет его образу беспрепятственно проникнуть в её разум. Не отторгает его. Почему она никогда не смотрела на Малфоя с этой стороны? Несмотря на его отвратительный характер, его внешность никогда нельзя было назвать средней. Он высокий – выше, чем большинство знакомых ей парней, и хоть она никогда не считала рост чем-то важным, есть что-то в этом ощущении погружения в темноту его тени. У него длинные… нежные руки. Аристократичные во всех смыслах. Раньше у неё не было возможности узнать, насколько гладкие подушечки его пальцев, но после того, как она чувствовала, как они скользят по её тазовым косточкам, проникнув под пояс её джинсов, она знает. О, она знает.
Она не ожидает, что внутри неё загорится искра возбуждения, но когда та приходит, поспешно тушит её, прогоняя его образ из головы, словно какое-то наваждение, и заставляет себя подняться на ноги. Вылезти из кровати, со всеми её простынями, подушками и двойными смыслами.
Её глаза снова находят ярко-фиолетовый дневник, и всё, что осталось от её возбуждения, растворяется в страхе и чувстве вины.
Она ещё не решила, что ей делать. Часть её хочет просто действовать по обстоятельствам, но это слишком непредсказуемо. Слишком авантюрно для рационального человека вроде неё. Она знает, что он не поверит, что уронил свою тетрадь – ей было достаточно сложно вытащить её из его чертовски глубокого кармана, пока он стоял, склонившись над ней.
И даже если он поверит в это, он ни за что не поверит, что она не стала читать её.
В подобные моменты она жалеет о том, что у неё больше нет её Маховика времени.
Прямо сейчас она не может сделать ничего. Может только ждать. Но сегодня понедельник, и она не может провести весь день в постели, избегая его. У них есть совместные уроки. Чёрт.
Новая волна паники поднимается у неё в груди, и она так чертовски зла на себя из-за того, что попала в эту ситуацию. Старая она – довоенная Гермиона – никогда бы не сделала ничего подобного. Она бы занималась своими делами и училась… много. Она бы не позволила Малфою вот так зажать себя у стеллажа с книгами.
Старая Гермиона не была такой.
Теперь она задаётся вопросом: а теперь она – такая? Потому что вне зависимости от того, сколькими слоями отрицания она накроет его, внутри неё живет, и жило с самой пятницы, осознание того, что она больше всего хочет снова почувствовать эти холодные, грубые губы.
Одна из девушек ворочается в постели – Парвати. Это приводит её в движение, отвлекает от лишних мыслей, и она прячет тетрадь под подушку, в спешке заправляя кровать. Ей уже не удастся поспать этим утром.
Она первой спускается в Большой Зал на завтрак, и она вооружена книгами, которые на несколько недель обгоняют то, что они сейчас проходят. Это всё ещё помогает ей чувствовать себя похожей на старую Гермиону. И она делает всё, чтобы преследовать эту тень.
У этого утра есть всё, чтобы стать хорошим. Тёплая каша. Рядом с её открытыми книгами стоит чашка горячего чая с молоком. Тишина. Нет никого, кто мог бы потревожить её.
Но в последнее время всё хорошее заканчивается очень быстро.
Удар сумки с книгами о скамейку пугает её. Она проливает чай на руку и шипит от боли.
И, из всех возможных людей, за стол садится слизеринец. За её стол. Не привычный слизеринец. Не тот, от одного взгляда на которого её нервы начинают плавиться.
Это Теодор Нотт.
И он приходит со своим набором сложностей. Теодор, который был объектом её влюблённости на первом курсе. Был её главным соперником во всём, что касалось учёбы, все последующие годы. Он – саркастичный и скользкий, одет, как всегда, в идеально выглаженную рубашку, в то время как его галстук завязан показательно небрежно.
Они не разговаривают.
Ну, до настоящего момента.
– Это стол Гриффиндор, – это звучит по-детски, и она сразу жалеет о том, что сказала это.
Нотт усмехается, и, в отличие от случая с Малфоем, это не особенно редкое зрелище. Он регулярно посылает ей победоносные улыбки с тех самых пор, как обогнал её на финальном тесте по Зельям на втором курсе.
– Я в шоке, Грейнджер. Разве ты не должна знать всё о маггловской сегрегации? Насколько это было неправильно?
Она бросает на него раздражённый взгляд.
– И ты будешь рассказывать мне про сегрегацию, Пожиратель Смерти? – и даже она понимает, что это было слишком. Она сглатывает и немного съеживается, краснея. – прости, – бормочет она. И когда она перестала думать перед тем, как говорить?
– Обидно, обид-но, – он цокает языком. Его эго никогда не было хрупким. Оно просто было большим. За все годы, что она его знала, она никогда не видела, чтобы Теодор Нотт терял хладнокровие.
Убрав каштановые волосы с лица, он поворачивается и принимается копаться в своей сумке, и вдруг он начинает раскладывать на столе пергамент, перья и учебники, прямо напротив неё.
– Что ты делаешь?
– Учусь.
– Не здесь, ты не можешь учиться здесь.
– Факультетские столы – не ваша частная собственность. Люди часто сидят за своими, но это не обязательно, – он опускает перо в чернила и начинает писать, игнорируя ошеломлённое выражение её лица.
– Нотт, – огрызается она, и он наконец смотрит на неё со скучающим выражением лица. – Почему ты сидишь здесь?
Он кусает кончик своего пера – отвратительная привычка.
– Война закончилась, Грейнджер. Я могу сидеть где хочу. Сегодня мне захотелось сесть здесь.
Она усмехается. Злится. Открывает рот, чтобы поспорить. Не может ничего придумать.
Она не идиотка. Он сидит здесь не просто потому, что ему захотелось. Но это Теодор Нотт, и потребовать у него объясниться – всё равно что потребовать у травы, чтобы она росла зимой.
Всё, что ей ясно – что он не уйдёт.
И она чувствует себя так, будто упала в яму со змеями. Так много змей. Слишком много чёртовых змей.
Трансфигурация – это урок, наступления которого она боялась весь день. Единственный в понедельник урок, общий с ним.
Её шрам начинает зудеть, когда студенты набиваются в класс, и она ёрзает на своём месте. Зудит не просто её шрам, зудит вся её кожа. Каждый дюйм. Она не может успокоиться. Не может перестать думать о том, что прямо сейчас лежит у неё под подушкой.
Она даже не может вспомнить, что они сегодня будут проходить.
Волна холода проходит по её спине, когда она ловит в дверях светлую вспышку его волос. Он идёт с Ноттом, и это заставляет её нервничать вдвое больше. Она начинает думать о том, не связан ли как-то Малфой с их встречей этим утром.
К счастью, их взгляды не встречаются, и когда эти двое садятся за парту позади неё, она немного расслабляется.
Он не подозревает её. Если бы подозревал, то сразу подошёл бы к ней. Малфой не очень стеснительный.
Хавершим выходит из своего кабинета. Начинает писать на доске своей палочкой. Парвати входит через минуту или что-то около того и улыбается Гермионе, опускаясь на сиденье рядом с ней и доставая свои книги. Всё кажется абсолютно нормальным.
Пока —
– О, Гермиона, – говорит Парвати, принимаясь ещё яростнее копаться в своей сумке. – чуть не забыла.
До вчерашнего дня фиолетовый цвет никогда не ассоциировался у Гермионы с паникой и отчаянием. Это был просто фиолетовый. Не её любимый цвет. Не худший цвет. Как фиолетовые сливы. Как фиолетовые конфеты.
Но теперь – теперь фиолетовый – это паника. Фиолетовый – это страшный сон и электрический разряд. Фиолетовый – это то чувство, которое разливается внутри, когда родители ловят тебя на лжи. Как фиолетовые синяки. Как фиолетовые потрясающе – просто потрясающе.
Фиолетовый – это цвет, который Парвати протягивает ей.
Тетрадь Малфоя.
– Сегодня утром один из эльфов поправлял кровати и нашел её у тебя под подушкой. Он беспокоился, что она может понадобиться тебе на уроке. Я сказала, что отнесу её тебе.
Она дрожит. Парвати всё ещё протягивает ей тетрадь.
Ей не нужно оборачиваться, чтобы почувствовать его жгучий взгляд – словно раскалённая кочерга, прижатая к её шее. Она не хочет забирать тетрадь. Просто молча смотрит на Парвати, пока та не начинает меняться в лице.
– Гермиона, ты —
Её рука сжимает переплёт, и она понимает, что определила свою судьбу.
– Спасибо, – говорит она, все ещё немного ошеломлённая.
Ей нужно посмотреть. Она просто не может удержаться. Боковым зрением она видит, как Малфой смотрит на неё – его глаза похожи на дула пистолетов. Видит, как он сжимает край парты.
Тугой узел затягивается у неё в горле.
– Конечно – да, не за что, – говорит Парвати, удивлённо глядя на неё ещё какое-то время, прежде чем повернуться лицом к доске. Гермиона едва ли слышит её. Всё, о чем она может сейчас думать – это как сильно она сожалеет о Г.А.В.Н.Э.
Чёртов эльф. Чёртов предатель.
Урок проходит как в тумане. Она ни разу не поднимает руку. Проваливается оба раза, когда её просят продемонстрировать заклинание. Чувствует, что в любой момент её может стошнить.
Она больше не оборачивается. Тетрадь лежит на её парте, постоянно бросается в глаза, излучает опасность. Насмехается над ней со всей своей яркостью. То и дело она слышит звук, раздающийся сзади. Малфой постукивает своим пером по краю парты.
Он мог бы, наверноё, заколоть её им.
– Урок окончен.
Её душа уходит в пятки. Самое идиотское слово заполняет весь её мозг. Беги, беги, беги, беги, беги…
Это идиотизм.
Она пытается вернуть рациональную Гермиону на первый план. Пытается ясно мыслить, когда люди вокруг неё встают со своих мест. Чего она так боится? Малфой не опасен. Он вредный, напыщенный, упрямый, да. Возможно, даже в какой-то степени психически неуравновешенный. Но опасный?
Она принимает это слишком близко к сердцу. Она может просто рассказать ему правду.
Затаив дыхание, она медленно поднимается. Она пойдёт в Большой Зал – соберётся с мыслями, немного успокоится. А потом она найдёт его и вернёт ему тетрадь. Как взрослая.
Она решительно выдыхает, берёт тетрадь, вешает свою сумку на плечо и уверенно выходит из класса. Она смотрит, как каменные плиты сменяются под её ногами, пока идёт. Проводит пальцем по текстурированной обложке тетради.
Она принимает это слишком близко к сердцу. Вот и всё.
Она небрежно бросает взгляд через плечо. Не ожидает увидеть то, что она видит.
Малфой идёт за ней.
Нет, он не просто идёт за ней. Он преследует её. Шагает быстро, целеустремлённо, одна рука играется с узлом его галстука – ослабляет его – другая сжата в кулак. И его глаза – его глаза горят. Он задевает плечами других учеников, проходя мимо них, и даже когда они оборачиваются и говорят что-то в духе: “Эй, смотри куда идёшь”, он ни на мгновение не отводит от неё взгляда.
Она спотыкается. Чуть не падает, когда пытается ускориться. Отводит взгляд, чувствуя, как учащается её дыхание.
Она делает это. Делает то, что её глупый мозг велел ей сделать всё это время. Она бросается бежать.
Трусиха, думает другая часть её мозга. Но она никогда раньше не видела такого огня в чьих-то глазах. Нет – нет, она ошибается. Один раз, в глазах Беллатрисы.
Её сумка соскальзывает с её плеча и падает на каменный пол, перья и чернила разлетаются по всему коридору, но Гермиона бросает её, свободной рукой цепляется за палочку, лежащую в кармане её юбки.
– Гермиона? – это Гарри – выходит из другого класса. Она не видит его, но узнаёт его голос. Это не останавливает её.
Люди смотрят отовсюду, но она уже бежит со всех ног. Её сердце начинает биться как безумное, потому что она слышит шаги Малфоя, тяжелые и частые, позади неё. Он тоже бежит.
Он на самом деле преследует её.
Чёрт, чёрт, чёрт…
Это худший сценарий, о котором она могла подумать.
Его ноги длиннее её. Он быстрее.
Она добирается только до статуй у входа в Большой Зал, когда он догоняет её, и её палочка застревает в кармане, когда она разворачивается, пытаясь вытащить её.
И его рост, которым она восхищалась ещё с утра, неожиданно становится невыносимым недостатком. Он толкает её к стене, заставляет пятиться, пока её спина не прижимается к жесткому камню.
Её рука так и остаётся в кармане, и прежде, чем ей удаётся сказать хоть что-то, одна из его длинных, тонких рук, которым она однажды позволила ласкать себя, сжимается вокруг её горла. Другой он держит свою палочку, и её чёрный кончик оказывается слишком близко к её шее, и дерево впивается в её плоть.
Даже если бы он позволил ей двигаться, она бы не смогла. Она не может даже говорить. Не может дышать.
И она понимает, что ошибалась. Так, так ошибалась.
Малфой очень опасен.
– Грязнокровка, ёбаная сука, – рычит он, встряхивая её. Она ударяется головой о стену. И когда она видит звёзды, то думает о том, что так он её ещё не называл.
Её взгляд снова фокусируется на Малфое, его ладонь сильнее давит на её горло. Он так же близко, как был в пятницу, и её измученный мозг почти теряется между интимностью и опасностью этого момента.
Кончик его палочки напоминает ей.
– Ты хотя бы, блядь, догадываешься? – он снова встряхивает её. – Хотя бы догадываешься, куда они меня отправят? Что они, блядь, сделают? – он роняет палочку и вырывает тетрадь из её ослабевшей руки. – ты знаешь, как это, блядь, важно? – он трясёт тетрадью у неё перед лицом, и его взгляд совершенно безумный.
Она видит из-за его плеча быстро приближающиеся фигуры. Она знает, что они бегут. Как бы то ни было, она видит их как будто в замедленной съёмке. Её расфокусированный взгляд скользит обратно к Малфою, его взгляд – острый, словно осколки льда. Она знает, что она в состоянии шока. Знает, что она была бы в состоянии освободиться, если бы только смогла стряхнула это онемение со своих рук.
Но она не может.
И она просто тихо выдыхает, наблюдая за тем, как её дыхание обдаёт его губы. Его пальцы немного расслабляются вокруг её горла. Немного. Ей становится интересно, перекроют ли новые синяки старые.
Тёмно-русые ресницы Малфоя вздрагивают, когда он моргает.
Но его рука едва ли отпускает её, когда другая рука обхватывает его сзади.
– Чувак, чувак, чувак – что ты делаешь? – это снова Нотт, отрывает Малфоя от неё, и когда его тело перестаёт прижимать её к стене, её колени подгибаются.
Она падает, как и Малфой, которого Нотт рванул на землю и оттащил назад. Следующая мутная фигура, на которую она обращает внимание, это Гарри. Он как будто сомневается, стоит ему присоединиться к Нотту, чтобы удержать Малфоя, или помочь ей.
Она праздно думает, что ей не нужна помощь.
Ей даже не больно. Она просто шокирована. Вот и всё.
Гарри у её ног, сидит, широко распахнув глаза.
– Гермиона – Гермиона, ты ранена? Ты —
– Успокойся, Драко – прекрати, – слышит она из-за его спины. Нотт всё ещё крепко держит руки Малфоя.
Всё, что говорят люди вокруг неё, сливается в одно. Её дыхание всё ещё не восстановилось, и всё, что она может делать, это смотреть на Гарри; его рот двигается, но она не слышит ни слова. Она переводит взгляд на Малфоя, его лицо покраснело, челюсть плотно сжата, он пытается вырваться из хватки друга, всё ещё пристально глядя на неё.
Он сжимает дневник так крепко, что, кажется, на нём останутся следы от его пальцев.
Теперь она знает.
Знает, что этот дневник – его второй шанс. Тот, который она чуть не украла у него.
Хавершим – третья фигура, которая подходит к ним. Кажется, она увидела достаточно, чтобы быстро принять решение, потому что она тут же оглушает Малфоя.
Последнее, что видит Гермиона перед тем, как мир погружается в темноту – это Малфой, обмякающий в руках Нотта.
========== Часть 11 ==========
Октябрь, какое число?.. Шестое? Седьмое? Скорее всего, это октябрь, 1998
Грубые простыни. Вот что заставляет её проснуться. Грубые простыни и тошнотворное чувство внутри – такое приходит, когда ты слишком долго спишь.
Её веки липкие. Тяжело открыть глаза. Но когда она всё-таки собирается с силами и делает это, то сразу узнаёт этот белоснежный потолок. И запах целебных трав, что висит в воздухе. Больничное крыло.
Это не похоже на тот раз, когда она проснулась с похмельем. В этот раз она всё помнит. Очень хорошо.
Её горло пересохло, и она тяжело сглатывает. Её губы тоже слипаются. Это занимает какое-то время, но ей всё-таки удаётся наклонить голову, чтобы увидеть остальную часть больничного крыла. Три кровати рядом с ней пусты и заправлены, но на четвёртой кто-то лежит.
Её тошнота усиливается при виде светлых волос. Интересно, она всегда будет узнавать его по ним?
Сначала она думает, что он здесь, потому что ещё не очнулся после оглушающего заклинания. Но затем ей удаётся сфокусировать свой взгляд, и она видит очень много красного.
Он весь в крови.
Почему он весь в крови?
Она видит только одну его сторону, но на этой стороне она видит фингал под глазом, разбитую губу и всё ещё кровоточащую рану у него на виске. Его белая рубашка стала алой. И ему холодно.
Она вспоминает, как его ледяная рука сжимала её горло, и понимает, что она не должна беспокоиться о нём. Она должна быть в ярости. И должна быть счастлива, что он так сильно ранен.
Но нет.
Она садится.
Уже через несколько секунд пара рук пытается заставить её лечь обратно, но она борется с давлением, испуская неожиданный вопль неодобрения. Руки отпускают её, и в поле её зрения появляются очки Гарри.
– Гермиона, тебе не стоит так резко садиться, – говорит он.
– Я хочу – я хочу сесть, – хрипло отвечает она, путаясь в словах.
Гарри осторожно откидывается назад. Он сидит, скрестив ноги, в ногах её кровати, с обеспокоенным выражением лица – впрочем, он почти всегда смотрит на неё с похожим лицом.
– Что произошло? – спрашивает она, массируя внезапно начавшее пульсировать место под подбородком.
Гарри прикусывает губу, поправляя очки на носу.
– Ну, хм – Малфой напал на те—
– Нет, нет, – отмахивается она. – Это я знаю. Потом. Что произошло потом?
Кажется, он немного удивлён её реакцией. Он прочищает горло и взъерошивает свои и без того взъерошенные волосы.
– О, эм…
Именно тогда она замечает Рона за его плечом.
Рона, который сидит на краю другой кровати, пока мадам Помфри перебинтовывает его руки. Мадам Помфри качает головой и что-то бормочет себе под нос, но Рон смотрит на Гермиону. Его губы растягиваются в мальчишеской улыбке, и он машет ей своей полуперебинтованной рукой.
У него разбиты костяшки. Они в крови.
Она понимает всё прежде, чем Гарри удаётся сказать ещё хоть что-нибудь.
– Скажи, что он не, – выдыхает она.
Гарри немного морщится.
– Ты абсолютный осёл, Рональд Уизли! – она швыряет в него подушку, не успев даже подумать о том, что та может попасть в мадам Помфри. Впрочем, тут же оказывается, что у Поппи отличные рефлексы, потому что она спокойно уклоняется, позволяя подушке ударить Рона прямо в лицо.
– Держите себя в руках, мисс Грейнджер, – просто говорит она.
Когда подушка падает на пол, Рон выглядит растерянным.
– Гермиона, я —
–Не… – она поднимает руку, её резкий голос эхом отражается от стен. – говори ни слова. Ни одного чёртового слова. – и она выбирается из кровати, поправляет свою юбку и закатывает рукава.
– Гермиона, тебе действительно не стоит —
– Тихо, Гарри.
Кажется, Поппи не особенно беспокоится о её маленькой истерике, потому что она продолжает перебинтовывать руки Рона, даже когда он хочет подняться.
– Мадам Помфри? – спрашивает Гарри. – может, ей не стоит —
– Она упала в обморок, мистер Поттер. Я уверена, что она может ходить самостоятельно.
Короткая благодарность Поппи проносится в голове у Гермионы, словно весенний бриз, который тут же поглощается тем, что больше похоже на торнадо. Гермиона быстрым шагом пересекает больничное крыло, слишком хорошо чувствуя пульс в своём запястье. Она останавливается рядом с кроватью Малфоя.
Он окружён сдерживающими чарами. Она с трудом видит их свечение, когда прищуривается.
Значит, она не может его коснуться. Она может только смотреть.
Где-то в глубине души ей интересно, почему она вообще думает о том, чтобы коснуться его.
Он в ужасном состоянии. Его подбитый глаз распух, и по его щекам и шее разбросаны синяки, словно где-то рядом с его лицом взорвалась чернильница. Рана на его виске выглядит так, будто она получена от удара камнем, и Гермионе легко представить Рона – Рона, который думает, что он такой смелый, такой рыцарь, думает, что он защищает её – избивающего и так уже потерявшего сознание Драко Малфоя до полусмерти.
Она задаётся вопросом о том, как этому вообще позволили произойти в присутствии Хавершим.
Но, опять же, Хавершим никогда не любила Малфоя.
А потом она замечает смутное присутствие Нотта в углу. Он стоит далеко позади кровати Малфоя, но он всё ещё достаточно очевидно следит за ним. На его форме тоже есть кровь – на его идеально выглаженной белой рубашке – но он не ранен.
Значит, это кровь Малфоя.
– Грейнджер, – говорит он. В его голосе слышны язвительные нотки.
Она не тратит время на приветствия.
– Кто оттащил Рона от него?
Нотт скрещивает руки на груди.
– Я.
Она бросает взгляд на Малфоя, рассматривает синяки.
– Спасибо, – неожиданно для себя говорит она.
– И за что же, блядь, ты благодарна?
Его враждебность немного удивляет её. Она отступает на шаг назад, шире раскрывает глаза, встречая острый взгляд Нотта.
– Это моя вина, – говорит она. Это тоже удивляет её. Правда, которую она озвучивает после череды лжи. – всё, что произошло.
Нотт закатывает глаза.
– Ёбаные гриффиндорцы. Так жаждете внимания. Всегда готовы забрать всю славу… – он подходит к столу, стоящему у кровати Малфоя – бросает что-то на него. Чёртову фиолетовую тетрадь. – … и принять всю вину на себя.
Она неожиданно чувствует присутствие Гарри у себя за спиной.
– О, теперь твоя очередь защищать её честь, Поттер? – усмехается Нотт.
– Отойди, Гарри.
– Малфой хотел, блядь, задушить её —
– Леди и джентльмены, представляю вам белых рыцарей Гриффиндорской Принцессы. Как романтично —
– Он грёбаный психопат —
– Отойди, Гарри, – снова огрызается она, в этот раз достаточно громко, чтобы заткнуть их обоих.
– Гермиона…
Она поворачивается к нему, гнев в его глазах сменяется обидой. Она вздыхает. Говорит:
– Всё хорошо, Гарри. Я разберусь. Пожалуйста… пожалуйста, просто не вмешивайся.
Он долго колеблется, затем молча кивает, отступая на несколько шагов, прежде чем развернуться и направиться обратно к Рону.
Гермиона оглядывается на Нотта. Он приподнимает бровь. Выглядит, кажется, немного удивлённым.
– Они всегда делают то, что ты говоришь? – он делает небольшое движение рукой, пародируя удар кнутом.
– Сейчас всё ещё понедельник?
Он снова закатывает глаза. Усмехается.
– Такая, блядь, королева драмы. Конечно, сейчас всё ещё понедельник. Ты была в отключке всего – сколько, может, час? Достаточно долго, чтобы твой веснушчатый мудацкий бойфренд успел сделать всю грязную работу. Ты просто потеряла сознание, Грейнджер. Прими это. – затем он указывает на Малфоя. – А вот что будет с ним? Кто знает.
Она злится. Тоже хочет бросаться оскорблениями. Но у неё всё не получается подобрать слова.
– Скажи мне, Грейнджер – что за Гриффиндорец избивает человека, потерявшего сознание?
– Я не просила его —
– Это не имеет значения. Как ты уже сказала, это твоя вина, правильно?
Она прикусывает губу. Выдыхает через нос, стараясь сохранять спокойствие.
– Правильно, – с трудом проговаривает она. Между ними повисает напряжённая тишина. Дыхание Малфоя на мгновение прерывается во сне, и они оба переводят свои взгляды на него. Замирают на секунду.
И когда Нотт снова встречается с ней взглядами, враждебность возвращается.
– Зачем ты, блядь, его взяла?
– Откуда ты вообще знаешь об этом? – спрашивает она.
Нотт запрокидывает голову назад. Оглядывает её с головы до пят. Затем он достаёт что-то из своего кармана. Светло-зелёная тетрадь, такого же размера, как у Малфоя.
Её сердце пропускает удар.
– Оттуда, что я его Опорный.
– Его что?
– Мерлин, Грейнджер, я думал, ты умная – его Опорный. Это медицинский термин. Мы в одной сраной программе. Я слежу за тем, чтобы он отправлял свои письма. Он следит за тем, чтобы я отправлял свои. Вот и всё.
Одна и та же программа…
Они с Ноттом состоят в аналоге Общества Анонимных Алкоголиков для Волшебного Мира, только вместо алкогольной зависимости они лечат несколько другую травму. Она думала о том, какой ущерб Война нанесла их стороне, но что-то подобное ей бы и в голову не пришло.
У неё, кажется, немного разбивается сердце, и она ощущает резкий прилив чувства вины.
Гарри с Роном спорят о чём-то у них за спиной. Ей практически не слышно, что они говорят.
Она не хочет знать, но всё равно спрашивает:
– А что происходит… если вы ничего не пишете?
Нотт горько усмехается.
– Мы отправляемся в тюрьму, Грейнджер. – и после тяжелой паузы он добавляет, – поздравляю, вы выиграли войну.
Она могла бы ответить на это. Могла бы напомнить ему о том, что если бы его сторона выиграла, она бы, наверное, была мертва. Нет. Она бы определённо была мертва. Уничтожена, словно насекомое. Как и полагается мерзкой грязнокровке. Но, опять же, она держит рот на замке. Бросает взгляд на фиолетовую тетрадь.
– Вам нужно писать каждый день?
Нотт не удосуживается сказать “да”. Он просто говорит:
– Скорее всего, Дементоры уже в пути.
У неё внутри всё сжимается. Её глаза снова находят фиолетовую тетрадь.
И она тут же принимает решение.
– Какого хуя ты делаешь? – шипит он, когда она обходит кровать и тянется к тетради. Её палочка оказывается направлена ему в лицо до того, как он успевает подойти к ней. Он останавливается.
– Я исправляю свою ошибку, – тихо проговаривает она. – отойди.
Он кажется сбитым с толку. Это первый раз, когда она видит его на грани.
– Если ты уничтожишь тетрадь – у него даже не будет суда, – и это первый раз, когда она слышит отчаяние в его голосе.
Рон и Гарри прекратили спорить. Больничное крыло погружается в тишину. В напряжённую тишину.
– Я не собираюсь её уничтожать.
Её рука накрывает переплёт. Она забирает тетрадь и пятится из больничного крыла, всё так же направляя палочку на Нотта и прекрасно видя удивлённые лица мадам Помфри, Гарри и Рона.
Она уносится в бешеном темпе.
На полпути по коридору она превращает кончик своей палочки в перо, переворачивая страницы тетради одной рукой; отыскав первую пустую страницу, она удерживает её большим пальцем.
5 октября, 1998, записывает она, и это практически невозможно разобрать.
Дневник,
Она забрала её у меня. И она была неправа. Так неправа.
Она забрала её, потому что чувствовала себя беспомощной. Потому что хотела получить… контроль? Силу? Оружие против меня? Она даже не знает, что именно.
Но ей не стоило этого делать. И ей жаль.
Ей правда жаль.
Потому что она видит, что я пытаюсь. Что я разбираюсь с последствиями своих прошлых действий и принимаю их. Она видит, что я борюсь. Она видит, что я этого не заслуживал.
Она видит, что я не тот, кем был раньше.
И она прощает меня. Даже если я никогда не смогу извиниться. Она прощает меня.
Драко
Когда она заканчивает писать, её рука дрожит, и она поднимает голову, чтобы обнаружить себя перед дверью, ведущей в совятню. Она заходит внутрь, и несколько сов поворачивают головы, чтобы посмотреть на неё.
Она знает, как выглядит сова Драко. Ждёт не меньше получаса, пока та появится. Когда она приближается, та подозрительно смотрит на неё, наклоняя свою белую голову в золотую крапинку.
– Сигнус, – мягко говорит она – она вполне уверена, что сову зовут именно так. – Можешь отнести это туда, куда нужно?
Когда она протягивает дневник, птица пронзительно кричит, узнавая его. Один раз щёлкает клювом, прежде чем сомкнуть его вокруг края переплёта.
И только когда её золотые крылья исчезают за горизонтом, Гермиона позволяет себе сесть – свалиться прямо на пол, посреди совиного помёта и оборванных перьев – и она плачет.
