Текст книги "Мятные Конфеты / Боевые Шрамы (СИ)"

Автор книги: Onyx-and-Elm

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

Ей интересно, поднимет ли он эту тему. Интересно, будет ли он злорадствовать. Напомнит ли ей о том, как она говорила, что “это не повторится”. Она не сможет винить его, если он сделает это.

Не то чтобы в последнее время её действия были достойны восхищения.

Хотя он ведёт себя не лучше.

Тишина, повисшая между ними, становится слишком напряжённой, и она выдавливает из себя какие-то слова.

– Что ты такое, кстати? Мёртвый аристократ?

Он покачивает своим стаканом. Смотрит на неё слишком серьёзно и поводит плечом.

– Что-то вроде того. Отдаю должное своей натуре Пожирателя Смерти.

Она знает, что он говорит это, чтобы разозлить её. Она выхватывает новый стакан с парящего в воздухе подноса и осушает его, просто чтобы не разговаривать.

– Что насчёт тебя? Клоун? – он усмехается. – если честно, я ожидал увидеть что-то чуть менее банальное.

– Я арлекин, – шипит она из-за своего стакана. – и меня одевала Джинни. Если бы у меня был выбор, меня бы здесь не было, – ей самой не вполне понятно, почему она решила быть честной. Зачем с ним откровенничать?

– А – Уизлетта. Стоило догадаться.

– Тебе что, больше нечем заняться? Не с кем пообщаться? – это не очень красиво с её стороны, учитывая, что он уже говорил, что у него не слишком много друзей.

Но Малфой не обращает на это внимания, оставаясь всё таким же спокойным и собранным.

– Нет.

Исчез тот мальчик, которого она видела в тот день, когда он оставил эти синяки, способный на такой всепоглощающий гнев. Его место занял хитрый, равнодушный Малфой, который всегда добивается своего – знакомый и в то же время совершенно незнакомый ей.

– Раздражать тебя в любом случае интереснее, – говорит он, и она, разозлившись, проглатывает остатки горячего сидра так быстро, что он обжигает её горло. Поморщившись, она проталкивается мимо него.

– Разве мы не сделали друг для друга достаточно?

И прежде, чем он успевает ответить, она выходит на танцпол, позволяя потоку движущихся тел захватить себя.

Она закрывает глаза, и вспышки света вспыхивают за её веками. Она не танцует, но покачивается вместе с остальными и слушает музыку. Пытается вспомнить время, когда это было не так трудно. Быть такой расслабленной. Свободной.

Теперь это требует определенных усилий.

Ей становится жарко. Она чувствует, как течет макияж, когда она начинает потеть. И вдруг музыка меняется.

Эту они все знают.

Самайнская кадриль. Танец в стиле регентства, который они учили на первом курсе, когда готовились к своему первому хэллоуинскому балу. Ведуньи отошли в сторону, чтобы пропустить вперёд оркестр под управлением Флитвика.

Тела быстро перемешиваются, все на танцполе выстраиваются в две длинные параллельные линии, лицом друг другу. На мгновение Гермиона застревает посередине – потерянная. Она не хочет. Даже не знает, сможет ли вспомнить шаги.

Но Гарри ловит её взгляд и машет рукой.

– Давай, Гермиона, – говорит он, хватаясь за Руки с Дином и Роном, стоящим по бокам от него. – ради былых времён.

Увертюра кадрили почти закончилась – тихая воздушная композиция. Она оглядывается, девушки выстроились за её спиной, и Джинни с Луной протягивают ей руки.

И она решает, что сделает это.

Ради себя.

Проскользнув между ними, она берёт их за руки за пару секунд до того, как начинается танец. Затем вступают скрипки, и люди в обеих линиях одновременно поднимают свои переплетённые руки и делают несколько шагов вперёд. Опускают их, когда две линии сходятся, затем возвращаются в исходное положение, и Гермиона обнаруживает, что её мышечная память работает заметно лучше, чем она думала.

Когда линия девушек бросается вперёд, мальчики поднимают руки, и девушки, разделившись и проскочив под их поднятыми руками, разворачиваются и снова находят друг друга, а затем это повторяется.

Она забыла, как это было весело.

Люди смеются, когда делают ошибки. Когда линии разбиваются на кружащиеся пары, Дин и Симус устраивают беспорядок, случайно образовав пару друг с другом. Они так и продолжают танцевать, и Симус хлопает ресницами лучше, чем любая из знакомых ей девушек, когда пары кланяются друг другу. Гермиона оказывается в паре с Роном, и она замечает опасение на его лице.

Они мало разговаривали после инцидента с Малфоем.

Но сегодня – благодаря этому танцу – всё складывается лучше, чем она ожидала, лучше, чем она надеялась. Она не хочет испортить это. Поэтому она улыбается ему, и его глаза тут же загораются.

Постепенно пары замедляются. Каждая из пар встречается в центре круга, соприкасаясь ладонями и вращаясь вокруг друг друга, прежде чем вернуться обратно в круг. После каждого хода они все хватаются за руки и скачут галопом по кругу, против часовой стрелки – раньше эта часть невероятно её смешила.

Симусу удаётся заставить её засмеяться и сегодня, поспешно ускорившись и превратив их вращающийся круг в некое подобие сумасшедшего вентилятора.

После того, как все пары встречаются в середине, множество кругов объединяются в один, и они повторяют ту часть с линиями. Она смеётся вместе с Джинни и Луной, когда они отступают от оригинальной хореографии и выдают что-то вроде беспорядочного пьяного канкана.

Первокурсники путаются в собственных ногах, пытаясь вспомнить шаги, и старшие студенты не особенно помогают. Пары перемешиваются, когда они снова разбиваются на круги, и в этот раз Дин исчез, а Рон оказался в паре с Луной. Гарри смеётся так же, как в прошлом, когда вдруг оказывается в паре с Симусом, и это заставляет сердце Гермионы сжаться. Джинни и Невилл пропускают часть с касанием ладоней и хватаются за руки, чтобы закружиться в танце.

И Гермиона расслабленно смеётся, когда она бросается вперёд в свой ход, и вдруг осознаёт, что если Рон оказался в паре с Луной, то —

Чёрно-белая маска заполняет её поле зрения, когда Малфой делает шаг ей навстречу. Ещё недавно рвущийся наружу смех куда-то пропадает из её горла.

Она нервно смотрит по сторонам, видит на лицах удивление, но не видит отвращения.

Они не узнают его.

Малфой берёт её за руку, прежде чем она успевает подготовиться к этому, и он вращает её, один раз – два раза. Она упирается пятками в землю, останавливаясь, чтобы прошипеть ему шёпотом:

– Что ты творишь? – а потом они отступают на шаг друг от друга и снова объединяются в круг.

Его лицо, как всегда, равнодушно, раскрашенные губы изогнулись в одну сторону – единственное доказательство того, что он этим наслаждается. Она смотрит на него через плечо Луны, когда они с Роном сцепляются локтями и делают круг.

Он заходит слишком далеко. Он играет с ней.

И такими темпами их поймают.

Круги снова разбиваются на линии перед финальной частью танца, и ей кажется, что она сделала всё, чтобы в итоге оказаться в паре либо с Роном, либо с Гарри.

– Всё в порядке, Гермиона? – мечтательно спрашивает Луна, заметив, что её улыбка исчезла. Она поворачивается, чтобы ответить, но прежде, чем она успевает сказать хоть что-то, танец продолжается.

Две линии встречаются в центре, и совершенно невозможно, чтобы она это неправильно просчитала. Невозможно. Значит, Малфой в последний момент проскользнул между Роном и Гарри.

Чтобы стать её партнёром.

Она открывает рот, чтобы что-то сказать, но он заставляет её замолчать, проводя пальцами по затянутой передней части её корсета и притягивая её к себе. Она охает и прижимает ладони к его груди, инстинктивно пытаясь отстраниться.

– Ты сумасшедший? Что ты творишь?

Другая его рука скользит к нижней части её спины, прижимая её ещё ближе, и она резко замирает.

– Насчёт твоего последнего вопроса, – тихо говорит он, начиная вращать её под финальные аккорды, – нет.

– Что нет? – выдыхает она, теряясь в его объятиях, забывая все шаги. Она переводит взгляд на другие пары, пытаясь понять, смотрят ли на них.

Но Малфой вскоре останавливает их, вновь притягивая её до невозможного близко. Она забывает, как дышать, смотрит на него, её губы приоткрыты, щёки горят, а сердце стучит как безумное.

– Нет – я думаю, что мы даже близко не сделали достаточно друг для друга.

А потом его руки опускаются ниже, к её бёдрам, и он наклоняется, чтобы накрыть её губы своими. Ей удаётся только выдать беспомощный протестный писк.

А потом, из всех возможных вещей, она задумывается о том, не зачаровал ли он свои губы.

Потому что это похоже на наркотик.

Её протесты растворяются у неё во рту, её руки обмякают только для того, чтобы, ожив, скользнуть вверх к его плечам. Она прикрывает глаза, всё, что она помнит – это его вкус. Мята и горький привкус белого макияжа на его губах – чёрного на её губах.

Одна из его рук скользит ниже по её бедру. Подтягивает его к своему. Она вздыхает, и он пользуется этой возможностью соединить их языки. Знакомые старые друзья.

Она забывается в оставшейся части танца и приходит в себя, только когда музыка затихает, как и шум шуршащих юбок и стук каблуков. Всё закончилось.

Оторваться от его губ – как оторваться от магнита. Гравитация против неё. Но когда она справляется и смотрит на него, покраснев и тяжело дыша, его рука всё ещё крепко сжимает её бедро, и ей хватает одного взгляда через его плечо, чтобы понять, что они оказались в центре внимания.

Она быстро отстраняется от него, чувствуя, как чужие взгляды заставляют её краснеть ещё сильнее.

Она помнит, что должна быть в ярости. Но стоит ей сделать недовольное лицо и открыть рот, как Малфой обрывает её.

– Не надейся, что я извинюсь.

И он снова подаётся вперёд, чтобы потереться носом о её шею – чтобы при всех сжать зубы на её нежной коже, вырывая из её губ тихий хриплый стон.

А затем он отступает.

– Мне не жаль, – чётко проговаривает он.

И он исчезает в темноте Большого Зала, растворяется в толпе – оставляет её одну, оставляет её десяткам изумленных глаз.

========== Часть 14 ==========

31 октября, 1998

Она вытирает рот. На её губах и подбородке – мазки чёрного и белого. Другие студенты смотрят на неё тяжёлыми взглядами – до боли тяжёлыми – и она чувствует, что единственное, что она может сделать, это прочистить горло, поправить свой корсет и быстро выйти из зала.

Холодный воздух по ту сторону золотых дверей запускает стайку мурашек по её спине, и она, дрожа, направляется к Парадной лестнице. Её щёки горят, её сердце безумно колотится. Она слышит шаги за спиной.

Кто-то идёт за ней.

– Джинни, пожалуйста, – она разворачивается, затаив дыхание, только чтобы увидеть, как Теодор Нотт поднимается по ступенькам следом за ней.

– Какого хуя ты устроила, Грейнджер?

Она не ожидала, что это будет он, и она совершенно не готова.

– Нотт? – просто спрашивает она, едва соображая.

Он останавливается на ступеньку ниже неё, он не в костюме и пахнет алкоголем. Его лицо немного порозовело – от выпивки и от злости.

– Отвечай, – огрызается он. Получается, он достаточно трезв для того, чтобы говорить внятно.

Она делает вдох. Отвечает просто, но более уверенно:

– Я не понимаю вопроса, – и она благодарна за то, что её голос звучит твёрдо. Развернувшись, она продолжает свой путь вверх по лестнице, пытаясь унять дрожь в кончиках своих пальцев, которой она, естественно, обязана Малфою.

Но Нотт следует за ней, держась её ритма, и звуки их шагов раздаются одновременно.

– Не притворяйся идиоткой, Грейнджер – ты никогда ею не была.

– И ты тоже, поэтому, мне кажется, ты должен быть в состоянии понять, что я говорю правду, – усмехается она, отказываясь смотреть на него. Она не знает, какое ему до этого дело. Очевидно, он знал, в каком костюме Малфой будет сегодня вечером, но она не думала, что он попадёт в топ-десять наиболее огорчённых их действиями.

Ему придётся встать в очередь.

– Какую бы чёртову игру ты ни вела с Малфоем, лучше остановись сейчас.

– А ты кто? Его отец? Какая тебе разница? – она делает пару лишних шагов, чтобы оторваться от него, но он быстро догоняет её. Она осознаёт, что должна беспокоиться из-за того, что он знает, даже если пока он, кажется, один такой. Ещё один рот, который нужно держать закрытым.

Внутри неё накапливается тихая злость на Малфоя. В следующий раз, когда она увидит его, она клянётся, она —

– Как я уже сказал, Грейнджер – я его Опорный. И я не хочу, чтобы ты больше ебала его голову. Я не знаю, что ты там делаешь, пытаешься заставить его довериться тебе или что, но покончи, блядь, с этим. Сейчас же.

Она тут же останавливается, так быстро, что Нотт чуть не спотыкается.

– Заставить его довериться мне? – она надеется, что у неё получается бросить на него злобный взгляд.

– Да, Грейнджер. Мне кажется, ты, блядь, пытаешься сделать именно это. Или это какой-то твой жалкий проект по реабилитации Пожирателей Смерти. В любом случае, я знаю, что ты выйдешь из этой ситуации героиней, а он в итоге окажется в Азкабане, если не хуже.

Речь Нотта удивляет её. Ей требуется пара секунд, чтобы сформулировать хоть какой-то ответ, и когда ей это удаётся, его получается выдать только очень раздражённо и немного заикаясь.

– Я – ты… о чём ты вообще? Азкабан? Чёртов поцелуй вряд ли приведёт человека в Азкабан.

Нотт хмурится, его взгляд темнеет.

– Это был не просто поцелуй, Грейнджер. Мы уже выяснили, что мы оба не идиоты.

Она фыркает. Старается притвориться равнодушной, хотя его слова заставляют её задуматься.

– Ты пьян, – говорит она. – Отоспись. И если ты так расстроен, почему бы тебе не поговорить об этом со своим сраным Опорным? Это он всё это устроил.

Она уходит вперёд, но он не следует за ней. Но он говорит ей вслед:

– О, Грейнджер, я с ним поговорил.

Это заставляет её остановиться.

– И он уже у тебя под каблуком.

Слова Нотта отдаются эхом у неё в голове, пока она пытается смыть со своего лица остатки этого кошмарного макияжа. Она оттирает его по-маггловски – не хочет пользоваться магией. Хочет занять чем-то руки и голову. Но это не работает.

Он уже у тебя под каблуком…

Нет, он, конечно, не мог говорить это серьёзно. Единственный человек, под каблуком у которого она может представить Малфоя, это его отец. Предположение о том, что она может оказывать на него подобное влияние… нет, это просто смешно.

Малфой оставил белые пятна на её верхней губе. Она яростно трёт их, пока её лицо не начинает зудеть.

Комнаты девушек и так остаются пусты слишком долго, поэтому когда она, наконец, слышит звук открывающейся двери, это не становится для неё неожиданностью, хотя густой страх и разливается по её венам.

– Гермиона?

Она слышит – это Джинни.

– Я здесь, – смиренно отвечает она, выключая воду.

Джинни появляется в дверном проёме, и на её лице нет осуждения, которое Гермиона ожидала увидеть. Зато есть беспокойство. Его заметно больше, чем обычно.

– Ты в порядке? – спрашивает она, теребя свою очаровательную рыжую косу.

Гермиона молча кивает. Она как будто оцепеневает. Рано или поздно они должны были поговорить об этом, и хотя она неделями репетировала этот разговор, она всё ещё не готова.

Очевидно, она не готова, потому что первое, что она выдаёт, это:

– Ты меня возненавидишь.

А потом она начинает плакать – громко, жалко всхлипывает, и слёзы текут по её щекам, а всё внутри сжимается от страха. Нет, она не оцепенела – но это гораздо хуже.

Но Джинни тут же оказывается рядом, обнимая её и прижимая её мокрое лицо к своему плечу.

– Чёрт, Гермиона, – говорит она, – я в жизни не слышала ничего глупее.

И, невесело усмехнувшись, Джинни уводит её из ванной в их комнату.

Она усаживает Гермиону на свои подушки и садится, скрестив ноги, в ногах кровати, задвинув занавеску. Она быстро наколдовывает “Оглохни”, откладывает свою палочку, а затем переводит взгляд своих огромных темно-карих глаз на Гермиону и ждёт.

Гермиона ничего не говорит.

– Хорошо, – говорит Джинни где-то через минуту. – ладно, кто он?

Гермиона издаёт какой-то отчаянный звук и прячет лицо в ладонях, оно всё ещё зудит, а теперь ещё и опухло из-за слёз.

– Это самый худший вопрос.

– Всё не может быть настолько плохо —

Гермиона так часто кивает, что это заставляет её замолкнуть.

– Гермиона, – уверенно проговаривает Джинни. – все будут только рады, что ты кого-то нашла. Я знаю, Рон может быть —

Теперь она яростно качает головой.

– Ты не права. Ты очень, очень ошибаешься.

– Ну, Рону придётся как-то смириться с этим.

– Дело не в Роне. Вы все… Поверь мне, пожалуйста. Поверь мне, – она звучит более невротично, чем когда-либо. И она немного покачивается взад-вперёд.

– Ладно, – Джинни поднимает руки в знак того, что она сдаётся. Она берёт свою палочку и быстро наколдовывает довольно внушительную чашку чая, которую затем протягивает Гермионе. – тогда мы начнём с более простых вопросов.

Гермиона делает небольшой глоток, чай слишком горячий.

– Как это началось? И когда?

Она говорит, держа чашку у своего рта, её дыхание смешивается с поднимающимся паром.

– Вскоре после начала семестра, – она отстранённо думает о том, как они похожи на двух девушек, разговаривающих посреди какого-нибудь девичника, спрятавшись под одеялом.

Если бы всё было так просто.

– И всё началось случайно, правда, – продолжает она, глядя на свой чай. Она боится, что если она посмотрит на Джинни, то начнёт нервничать ещё больше.

– Как что-то подобное может начаться случайно?

Она начинает защищаться – она не может с этим ничего поделать.

– Ни один из нас не хотел, чтобы это произошло – мы не… мы не… подходим друг другу.

Джинни ничего не отвечает. Ждёт, пока она закончит.

– Мы просто… – Гермиона вздыхает и ставит чашку на тумбочку, – так получилось, что у нас много общего. И как-то вечером мы слишком много выпили —

– Та ночь, когда у тебя появились засосы, – говорит Джинни – или, скорее, подтверждает.

Она кивает.

– Прости, что я соврала тебе. Я не знала, как объяснить.

– Но кто он, Гермиона? Ты серьёзно так боишься рассказать мне?

– Да, – признаётся она.

– Почему?

Она ощущает тяжесть в животе – как будто в нём что-то лежит. Что-то вроде шара для боулинга. Она думает, что, возможно, это именно то чувство, которое приходит к человеку за пару мгновений до того, как он теряет друга. Но она приняла решение, и сейчас – лучшее время. Она заставляет себя начать говорить.

– Потому что это —

Дверь комнаты распахивается, и они слышат смех. Тени двигаются по ту сторону занавесок, окружающих кровать.

– Гермиона Джин Грейнджер! – кто-то пьяно напевает – возможно, Парвати. – шалунишка, ты где?

Джинни сжимает переносицу и недовольно стонет. Она отодвигает в сторону одну из занавесок, и её “Оглохни” рассеивается.

– Пав, чёрт возьми —

Парвати идёт за руку с Элоизой и Ромильдой, немного покачивается и широко улыбается.

– Ты! – слишком громко объявляет она, когда видит Гермиону, хихикает и чуть не падает – Элоиза удерживает её. – Почему ты не рассказала нам про вас с Захарией?

Гермиона моргает. И ещё раз. Открывает рот и захлопывает его, когда Джинни бросает на неё взгляд.

– Захария? – повторяет Джинни.

– Я чувствую себя преданной! – вопит Парвати, и Элоиза с Ромильдой пытаются успокоить её и заставить прекратить хихикать, отводя её к её кровати. – А как же наша дружба?

– Ой, заткнись, корова, – Джинни бросает подушку в её направлении. Немного промахивается. Но когда она снова переводит взгляд на Джинни, в её глазах горит любопытство – и что-то ещё.

– Так это он? Захария Смит?

Какое-то время Гермиона просто молча смотрит на неё.

Она осознаёт, что это облегчение. Вот что написано у Джинни на лице.

Она почувствовала облегчение, услышав это имя. Смит – один из немногих блондинов среди их ровесников, и для Джинни, Парвати и остальных он является единственным логичным ответом. Единственный блондин, с которым Гермиона могла общаться.

И это так заставляет Гермиону паниковать, так накрывает её чувством вины, что, как бы она ни пыталась остановить себя, она всё равно говорит это.

– Да… да, это Захария Смит.

========== Часть 15 ==========

1 ноября, 1998

Дневник,

О, лучше бы это было ёбаной шуткой.

Это была бы очень плохая шутка, но я не знаю, как ещё объяснить то, что я только что услышал.

Пэнси смотрит, как я пишу. Она испортила мой завтрак своими сочными утренними сплетнями, и теперь смотрит на меня так, будто ожидает, что я вот-вот вспыхну или что-то вроде того.

Но —

Ёбаный Захария?

Я всегда знал, что Грейнджер может быть чёртовой трусихой со своими любимыми гриффиндорцами, но ЗАХАРИЯ?! Меньшее, что она, блядь, могла сделать, это сказать, что я был ёбаным МакЛаггеном – или просто кем-нибудь чуть менее отвратительным, чем этот ёбаный слащавый мудак с Хаффлпафф.

Я хочу вырвать её ёбаные волосы.

Я хочу сделать даже больше.

Прежде чем сообщить мне, что это “выбило меня из колеи”, сделай одолжение и подумай о том, что бы ты, блядь, сделал, если бы твоя ёбаная девушка говорила всем, что ты с ёбаного Хаффлпафф, чтобы сохранить лицо.

Почему эта ёбаная тетрадь больше не даёт мне ничего вычеркивать?

Она не моя девушка. Это была грамматическая ошибка. Но ты знаешь, что я, блядь, имею в виду.

Я чувствую, как закипает моя кровь.

Я думаю сделать что-то глупое.

Драко

1 ноября, 1998

Она понимает, что никогда не обращала на него особого внимания.

Но теперь она ловит себя на том, что где-то раз в минуту кидает на него косой взгляд, словно надеясь увидеть в его лице что-то, что поможет понять, слышал он уже об этом или нет. Она понимает, почему Парвати думает, что это он.

Он почти такой же высокий. Блондин, но его волосы немного темнее.

Но он далеко не такой угловатый, как Малфой – у него почти детское лицо – и он более приземистый. Менее аристократичный.

Захария Смит не в её вкусе.

Это неудачная цепочка умозаключений. В её конце она падает в заячью нору предположений. Предположение о том, что Малфой в её вкусе. О том, что другие люди начинают бледнеть на его фоне.

А это – это просто абсурдно.

Она просто чёртова идиотка. Она знает это. И каждую секунду с того момента, как она сказала им, она жалеет об этом.

Ей каким-то образом удалось погрузиться ещё глубже в этот кратер лжи.

Джинни и остальные девушки были слишком рады за неё – они шутили, дразнили её.

И чего ты так боялась?

Он милый – хорошо целуется?

То, что Парвати была пьяна, тоже, конечно, не помогло. Гермиона, естественно, попросила, чтобы они никому не говорили. Она надеялась, что состояние Парвати поможет ей – надеялась, что она забудет об этом к утру и что доказательство её трусости не распространится по всей школе.

Она зря надеялась, понятное дело.

Почти все знают.

Она надеется, что не Захария Смит.

И надеется, что не —

Она совершает ошибку, позволяя своему взгляду скользнуть в другом направлении. Мимо стола Хаффлпафф в знакомый угол стола Слизерин. Малфой занят своим дневником, что-то яростно записывает.

Она кусает губу изнутри.

Это не обязательно означает, что он знает. Его могло разозлить что угодно.

Но она смотрит на него достаточно долго, и в какой-то момент его холодный взгляд скользит в ту сторону, в которую она смотрела всё утро.

Он стреляет в счастливого в своём незнании Захарию взглядом, который мог бы заморозить ад. Он знает.

– Чёрт возьми, – бормочет Гермиона. Но когда она переводит взгляд на своих друзей, они смотрят на неё.

– Что? – спрашивает Джинни.

– Не – ничего. Забыла про домашнее задание, вот и всё. – скорее всего, ей не верят.

Её глаза продолжают изучать открывающиеся перед ней виды, следующим они находят Рона. Он расстроен – это заметно. От его обычной беззаботности не осталось и следа, и, что хуже всего, он не ест. Это никогда не было хорошим знаком.

Джинни говорила, что он так и не смирился.

И если он так переживает из-за Захарии Смита, то она даже не представляет, как бы он отреагировал на правду. Её начинает подташнивать от одной мысли об этом.

Впервые за последние несколько дней её шрам начинает зудеть.

Она несколько раз пытается сменить тему разговора, вспоминает об изломе в охранных заклинаниях, который она увидела на поле для квиддича – это до сих пор беспокоит её – но они не задерживаются ни на одной новой теме дольше пары минут.

Все слишком очарованы идеей о том, что Гермиона Грейнджер, одинокая, повреждённая частичка Золотого Трио, наконец решила оставить войну позади.

А это, конечно, ни на йоту не является правдой.

Малфой здорово помогает отвлечься, но это всё. Война всё ещё с ней. Каждый день.

2 ноября, 1998

Она знала, что это только вопрос времени – и это происходит по пути на Защиту От Тёмных Искусств.

– Эй! – кричит кто-то, шаркая ногами позади неё. – Гермиона!

Она поворачивается – вздыхает, когда видит Захарию. Он догоняет её бегом, сумка с книгами качается у него на плече.

– Привет, – говорит он, задыхаясь, его детское лицо немного порозовело.

– Привет, – повторяет она. Её внутренности стягиваются в тугой узел. Она не представляет, куда их заведёт этот разговор, но она думает, что он, наверное, зол. И имеет на это полное право.

– Я – эм… – его рука поднимается к его затылку, растрёпывает волосы, превращая их в пушистый беспорядок, пока он пытается что-то сформулировать. Он наклоняется в одну сторону, затем в другую, неловко и неуверенно.

– Извини, – выпаливает она.

– Я – нет, нет, не извиняйся – всё в порядке, эм – я имею в виду, я… мне кажется, что до меня оно дошло в несколько искажённом виде. Но да, эм – просто… я имею в виду, это всё очень мило, и, честно, я польщён – честно. Я просто, я, эм…

– Захария —

– Я гей, – выдаёт он.

Гермиона разом проглатывает всё, что она хотела сказать. Лицо Захарии бледнеет, и он нервно оглядывается на пустой коридор.

Она открывает рот. Закрывает. Как рыба.

Она не знала, куда их заведёт этот разговор, но точно не рассчитывала на это направление. Она разрывается между облегчением и растерянностью – облегчением, потому что он, кажется, достаточно любезен с ней, и растерянностью, потому что – ну, зачем он говорит ей это?

– Хорошо, – это первое, что ей удаётся сказать.

– Я просто – эм, я подумал, что это будет нечестно, если я тебе не скажу, учитывая твои чувства ко мне —

– Захария —

– Как я уже сказал, я польщен. И, честно говоря, может быть, если бы я не…

– Захария —

– Но я гей, и я в некотором роде смущен всеми этими слухами, и я просто…

– Захария! – огрызается она, и его карие глаза наконец фокусируются на ней, и его рот захлопывается. Она планирует сказать это резко и сухо. Сжато. Что-то в духе “это всё большая ошибка, никаких особых чувств, давай забудем об этом и разойдёмся друзьями.” Она планирует сказать это – но в итоге не справляется.

Вместо этого она говорит что-то совершенно другое – швыряет это в него, словно бладжер.

– Эти истории не о тебе, это Малфой.

Она чувствует, как сжимается её сердце. Её накрывает волна паники, когда она осознаёт, что говорит, но обнаруживает, что не может остановиться на полпути.

– Мои друзья увидели нас – на балу. И сделали свои выводы. Я просто сказала, что это был ты, чтобы защитить себя.

Захария словно окаменевает. Она чувствует себя ненамного лучше. Чувствует себя идиоткой, потому что она даже не знает, может ли доверять ему.

Из всех, кому она могла рассказать…

Она проклинает себя – мысленно, чтобы не нарушать тишину.

Затем Захария оживает.

– Эм… – говорит он. Отличное начало. – Хорошо, да – окей.

Потом он ещё немного размышляет. Хмурится.

– Подожди, нет – ты и…

– Малфой, да, – выдыхает она. Выдыхает впервые почти за минуту. Ей неожиданно становится легче. Но, возможно, это только потому что он пока не унёсся, хохоча, чтобы рассказать её секрет всей школе.

Нет, он только потирает переносицу, словно у него мигрень.

Могло быть и хуже.

– Малфой? – снова говорит он, и его тон где-то на грани ужаса и недоверия. – Серьёзно?

Она поджимает губы. Снова шумно выдыхает. Смотрит на свои ноги.

– Очаровательно.

Она снова поднимает взгляд. Захария выглядит неожиданно взволнованным, хотя она не может понять, почему.

– Что?

– Прости, прости, – он прищуривается, смеясь, и как будто пытается сформулировать ещё что-то. – Я просто – вау. Потрясающе. Мне бы даже и в голову не пришло —

– Да, я знаю.

– Что за странная пара —

– М-хм.

– Я имею в виду, после всего —

– Захария, я уже подумала об всём этом самостоятельно. Пожалуйста.

Его взгляд снова фокусируется, и она разговаривает с ним меньше пяти минут, но уже начинает понимать, что он из себя представляет. Он рассеянный. Застенчивый. Несосредоточенный и непостоянный. Безобидный. На самом деле, немного напоминает Луну.

– Хорошо, да… прости.

Она задаётся вопросом о том, сколько бы разбилось гриффиндорских сердец, если бы выяснилось, что он гей. Прямо сейчас ей в голову приходят как минимум три.

Но Захария сильно отличается от того, каким она его себе представляла.

Он извиняется за свою реакцию, его щёки снова розовеют, и она думает, что, возможно – возможно – он окажется достаточно добр и сохранит это в тайне.

Что ж, время покажет.

Она ощущает потребность в том, чтобы по-быстрому сбежать. Не хочет стоять и ждать, пока что-то пойдёт не так.

– Я – ну, мне пора, – говорит она, поворачиваясь – крепче цепляясь за ремень своей сумки.

Но он зовет её. Ну конечно. Иначе это было бы слишком просто.

– Подожди – Гермиона!

Она оборачивается. Задерживает дыхание.

И он говорит:

– Может, мы сможем помочь друг другу.

========== Часть 16 ==========

9 ноября, 1998

Она согласилась.

Делает ли это её идиоткой? Она всё ещё падает всё глубже в этот кратер?

Это ужасная идея, но, так же как она не нравится логичной части её мозга, она нравится всем остальным её частям, которые так отчаянно хотят скрыть правду. Она даже нравится её совести, потому что она не может смириться с наличием у себя чувств к Малфою.

Нет. Она не может.

План Захарии далёк от идеала. Их общая неопределённая и неуклюжая попытка скрыть то, что, возможно, не стоит скрывать.

Она осознаёт, что не удосужилась спросить, почему Захария так отчаянно пытается сохранить свой секрет. Чистый. Безобидный. Этот секрет не является ни следствием выбора, ни предательством по отношению к себе и ко всем его близким.

В отличие от её секрета.

Но, опять же, люди жестоки. Она понимает. Конечно, она понимает.

На выходных она послала Захарии сову с пергаментом, на котором нацарапала всего одно слово.

Окей.

В конце концов, это всё равно что получить ложное алиби. Неважно, насколько это неправильно, у неё нет другого выбора, кроме как принять это. Это спасательный круг. Единственный, на который она может рассчитывать.

Но сегодня она должна сыграть свою роль, и она даже не знает, сможет ли она. Она никогда не пробовала что-то подобное.

И она очень плохая актриса.

Она пытается успокоиться. Пытается собраться. Она делала и более опасные вещи – и гораздо более пугающие. Это ерунда. Полнейшая ерунда. Поэтому она глубоко дышит и фокусируется на том, как колючие швы её юбки скользят по её бёдрам, когда она встречает Захарию в коридоре неподалёку от класса Защиты От Тёмных Искусств.