Текст книги "Мятные Конфеты / Боевые Шрамы (СИ)"
Автор книги: Onyx-and-Elm
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 28 страниц)
========== Часть 1 ==========
1 августа, 1998
Дорогой дневник,
Это блядски глупо, на самом деле. Кто сказал, что это должно начинаться так? Ты мне не дорог. Я не знаю тебя. Я не нуждаюсь в тебе. Я – я делаю это, потому что они сказали я должен. В лечебных целях. Если честно, я ненавижу тебя, дневник. Точно так же как я ненавижу все вещи вроде тебя. Несерьёзные и ненужные вещи вроде тебя. Ты блядски бесполезен. И к тому же уродлив. Ёбаная уродливая тетрадь. У тебя даже нет линий. Что это за блядски бесполезный вид тетрадей – тетради без линий? А, ну конечно, «линии будут мешать искренности». Ёбаный в рот. Ёбаное стадо баранов. Как насчет Прытко Пишущего Пера? Нет, конечно, блядь, нет! Зачем упрощать мне жизнь? И что в итоге? Теперь я разговариваю с тобой так, будто ты реально существуешь – будто ты, блядь, человек! Они превращают меня в ёбаного безумца. Отлично! Наслаждайтесь, ёбаные идиоты. Только для вас! Небольшой идеально естественный, не продуманный заранее поток-ёбаного-сознания. Вы этого хотели, правильно? Держите. О, вы, блядь, пожалеете об этом. Я об этом позабочусь. Вы будете мечтать о том, чтобы сжечь эту идиотскую, уродливую, ёбаную фиолетовую тетрадь дотла. Я не нуждаюсь в этом.
Идите нахуй.
Драко Малфой
1 сентября, 1998
Она цепляется за ниточку около дырки на своих джинсах, на колене – смотрит, как та натягивается, захватывая за собой другие нитки. Дырка расширяется. Растягивается. Гарри и Рон уже переоделись, и Гермиона безучастно задаётся вопросом о том, насколько это делает их сильнее неё. Она не может надеть эту форму. Пока нет. Даже когда поезд проходит через последний из туннелей перед Хогсмидом и у них остается десять минут – наверное – до того, как они доберутся до станции. Даже когда Рон зовёт: «Гермиона» – тихо, почти умоляюще, решив, что ему нужно напомнить ей об этом. Она не может. Она не может.
Её рука зудит. Больше чем обычно. И Гарри странно смотрится в своих гриффиндорских одеждах. Смотрится… неправильно. Словно его запихнули в костюм ребенка, которым он больше не является.
Появление продавщицы сладостей заставляет её подпрыгнуть – заставляет её позвоночник так стремительно распрямиться, что она почти ударяется головой о заднюю стенку купе.
Колдунья тормозит свою тележку перед раздвижной стеклянной дверью.
– Хотите что-нибудь, дорогие? – ее пухлое, розовое, улыбчивое лицо выглядит как всегда, – немного сладостей, чтобы продержаться до ужина?
– О, я сыт.
– Нет, спасибо.
Гарри и Рон отвечают вежливо, как обычно; к тому моменту, когда Гермионе удается хотя бы сформулировать нужные слова в своей голове, в коридоре уже никого нет. И, отвернувшись от двери, она сразу ловит обеспокоенные взгляды друзей.
– Гермиона, – Гарри говорит мягко. Слишком мягко. – Всё… всё будет хорошо.
Это должно здорово успокаивать – то, что он говорит это ей. Он ведь прошел через всё самое худшее. Тем не менее – почему-то это не успокаивает. Однако она кивает, проглатывая, судя по ощущениям, камень, застрявший в ее горле.
– Я, ну, хорошо – я, наверное, пойду переоденусь.
И она поднимается на ноги, делая вид, что не чувствует, как кровь приливает к голове, игнорируя головокружение.
Она бы хотела быть такой же сильной, как Гарри. Хотела бы знать, как с этим справляться.
Хотела бы дышать.
Вероятно, было бы лучше, в каком-то больном, извращенном смысле, если бы всё не выглядело точно так же, как раньше. Если бы дорога не была такой же, если бы мост не был восстановлен так, чтобы внешне не отличаться от того, что был здесь прежде.
Может быть, если бы они оставили на земле несколько пятен крови.
Это та часть её мозга. Странный, новый клубок эмоций, которые она пока не вполне понимает. Он заставляет её время от времени думать о тёмных вещах, думать о них равнодушно. Черный юмор. Наверное, это её способ справляться со всем этим.
Гарри и Рон идут впереди, когда они все входят в замок впервые после войны. Опять же, она бы хотела быть такой же смелой как они. Хотела бы не видеть эти пятна крови, тем более что их здесь больше нет. Но она видит.
Она видит их все.
Это на самом деле худшая из всех идей, когда-либо предложенных Министерством – вернуть их и принять магглорождённых, которых не взяли в прошлом году. Это, конечно, еще один способ справиться. Сделать вид, будто ничего не было. Двигаться дальше – продолжить там, где все оборвалось. Но ей кажется, что этот способ даже хуже, чем её собственный.
Она слишком много пережила, слишком много увидела – слишком много сделала, чтобы просто вернуться в повседневность и закончить свой последний год. Чтобы скользнуть обратно в этот поток и позволить ему нести её вперед. Это неправильно. Она не может быть единственной, кто чувствует что-то подобное, верно? Она ловит себя на том, что следит за тем, как остальные заходят в Большой Зал; целое море знакомых лиц, немного слишком хорошо знакомых лиц. Шерсть её одежды колет слишком чувствительную кожу, галстук на шее кажется затянутым слишком туго. Она отчаянно ищет кого-то, кто выглядит – чувствует себя – не на своем месте, так же как и она. Но шансы не в её пользу, если даже Гарри так хорошо справляется – ведет себя так естественно. Рон это Рон, до сих пор. Всегда. Даже после смерти Фреда. Дальше её глаза находят Джинни, которая улыбается этой редкой, очень настоящей улыбкой, наслаждаясь общением с кем-то из своих старых друзей. Гермиона не помнит их имена. Интересно, а она должна? Интересно, она вообще разговаривала с ними, хоть когда-нибудь? Дальше она находит Невилла, который как-то умудрился расцвести после войны. Он стал на пару дюймов выше и в сотню раз увереннее в себе; они с Луной практически не отходят друг от друга. Его голос заглушает остальные, как никогда прежде, когда он рассказывает какую-то историю, которая приводит Луну в полнейший восторг.
Гермиона уже почти уверена, что она – что она единственная, кто не может двигаться дальше, кто не может пройти через —
Ох.
Ох.
Её душа уходит в пятки. Внезапно она чувствует омертвевшую кожу на своих сухих губах и непрекращающийся зуд в руке. Яростно чешет её, пока смотрит на него, спотыкается – замирает.
Он наполовину в форме, наполовину нет, его светлые волосы почти полностью спрятаны под чёрной вязаной шапкой. Она никогда раньше не видела его в шапке. Это так сбивает с толку, что ей приходится моргнуть – один раз. С усилием. А ещё он в шарфе, несмотря на теплую сентябрьскую погоду, и ей кажется, что она видит под этим шарфом полоски его слизеринского галстука, но это не точно.
Нет – нет, он вообще не в форме. Теперь она в этом уверена. Ей просто нужна была ещё одна секунда, чтобы осознать это. Он в пальто. В длинном черном пальто, похожем на мантию. Он одет по-зимнему, и это не галстук, это часть его шарфа, у него, как всегда, бледное лицо, а его губы обрели какой-то болезненный красно-оранжевый оттенок. Кожа вокруг его глаз впала и потемнела, и теперь он похож на какого-то странного енота-альбиноса. Он стоит, прислонившись к каменной стене, и ждет, пока большая часть толпы пройдёт сквозь золотые двери, и он такой высокий, что выделяется на фоне остальных. Смотрит сверху-вниз на своих старых сверстников и легкомысленных первокурсников, словно предвестник смерти.
Он выглядит не очень хорошо.
Он – он выглядит ужасно.
И она думает, что та самая часть её мозга находит в этом какое-то успокоение.
Драко Малфой выглядит ужасно. Так же плохо – нет, хуже, чем она. Для него война тоже не закончилась. И да, это успокаивает. Это чертовски успокаивает. Потому что, даже если это он, это означает, что она не совсем сошла с ума. Это означает, что она не самая слабая из всех просто потому, что она не может двигаться дальше.
Это означает, что кто-то чувствует это. Кто-то будет страдать так же, как она.
Даже если это он. Даже если это он.
И тут его глаза вспыхивают – их взгляды вдруг встречаются. Лобовое столкновение. Кажется, она даже делает шаг назад.
И эти пустые серые пропасти наполняются чем-то. Его взгляд становится не таким безжизненным. Она видит, как он прищуривается – совсем немного, так, что это почти невозможно заметить. Затем он приподнимает подбородок, немного выпрямляет спину, полностью прислоняясь к стене, так, что теперь он смотрит сверху-вниз и на нее, даже несмотря на разделяющее их расстояние. Его длинная, худая рука скользит по его предплечью – ещё одно крошечное движение, которое она едва замечает. Она видит, как его пальцы щелкают – постукивают – чешут кожу сквозь ткань какие-то доли секунды. Это последнее его движение, которое она замечает, прежде чем он отводит взгляд и стекает со стены – проскальзывает у самого края двери и исчезает, словно призрак.
И на мгновение она почти расслабляется.
Потому что эта война сломала Драко Малфоя, потому что он здесь не на своем месте, точно так же как и она, и – да, у него тоже есть шрамы. Даже большие, чем её.
Ей становится интересно, смогут ли они однажды помериться размерами.
Хах, и снова он.
Черный юмор.
========== Часть 2 ==========
4 сентября, 1998
Дневник,
Они говорят мне не ругаться так блядски много. Я думаю, они больно много хотят, а ты? Я думаю, что это просто, блядь, смешно. Нельзя придумать правила для записывания потока-ёбаного-сознания, но это именно то, чем они занимаются, не так ли? Если им не нравится, как выглядит моё сознание, они могут занять свои сраные девственные глаза чем-нибудь другим. Я скажу это ещё раз. Мне не нужна, блядь, их помощь. Эй! Да! Я разговариваю с вами. Мне не нужна ваша сраная помощь. Вообще. Я не хочу, блядь, этим заниматься. Мне это не нужно. Я не —
Сука. Сломал чёртово перо. И ещё раз спасибо! Надеюсь, вы испачкаете в чернилах свои сраные больничные халаты. Ёбаные мудаки.
Ничего не забыл? А, да – сегодняшний ёбаный вопрос. Ещё больше правил для записывания потока-ёбаного-сознания. Имбецилы. Так вот.
«Какие изменения вы замечаете в себе после вашей травмы?»
Кто написал этот ёбаный вопрос? Моя травма? Я абсолютно, блядь, уверен, что это было нечто большее, чем просто моя травма. Вы имеете в виду войну? Ёбаную войну, которая разрушила Волшебный Мир? Которая убила несколько тысяч человек и травмировала даже больше? Эта травма? Она должна была травмировать и вас тоже! Что, блядь, с вами не так, люди?
Я ебал это всё. Но хорошо. Я подыграю.
Я здесь, в сраном Хогвартсе, из всех возможных мест, по приказу Министерства, хожу на ёбаные уроки, и, чтобы выдержать всё это, я, скажем так, несколько пристрастился к огневиски. Оно сжигает всё к чертям, и это просто охуенно.
А, и я вообще не сплю, я похудел где-то на пятнадцать фунтов, и на моей сраной руке красуется Метка. Так, несколько небольших изменений. Ничего особенного. Вы довольны?
Нахуй нахуй идите нахуй.
Драко Малфой
7 сентября, 1998
Неделя проходит перед её глазами. Гермиона как будто смотрит на неё из-за стекла. Снаружи.
Да, вот как она себя чувствует. Как посторонняя. Аутсайдер. Потому что они продолжают смеяться.
Смеяться, улыбаться и говорить ни о чём, передавать на уроках записки, как на втором курсе, шутить, дразнить друг друга, сидеть допоздна и смеяться. Смеяться так, будто ничего не случилось. Будто они все воссоединились после какого-то длительного отпуска.
Не после чёртовой войны.
Она едва может находиться в гостиной Гриффиндор. Находиться среди всего этого. Она сидит в стороне, достаточно далеко, чтобы свет, исходящий от камина, не доставал до неё, и пытается игнорировать это. Может быть, это зависть. Она признает, что частично да. Она бы хотела чувствовать себя так же. Вести себя так же. Видеть мир так же. Но кажется, что война привнесла во всё какой-то особенный оттенок, и теперь всё стало немного более серым. Немного более тёмным.
Симус насылает Летучемышиный сглаз на мирно пьющего чай Дина. Это катастрофа. И это что-то, над чем она бы посмеялась ещё пару лет назад.
Она бы много чего сделала пару лет назад. Улыбнулась бы Рону. Поговорила бы с Гарри о книге, которую читает. Просидела бы в гостиной допоздна, обсуждая с Джинни и Парвати то, как неожиданно вырос Захария Смит.
Но не сейчас.
Она просто хочет сбежать от всего этого. Просто хочет сфокусироваться на занятиях – учиться ещё более яростно, чем раньше. Хочет пройти через всё это и убраться отсюда. И тем не менее, последнюю неделю она пыталась заставить себя проводить вечера в гостиной. Быть хоть сколько-нибудь социальной. Но сегодня её рука ужасно чешется – почти горит, и каждый раз, когда кто-то смеётся, у неё сжимается всё внутри, и, после того, как она в течение получаса то и дело отвечает «Нет, спасибо, всё в порядке» всем, кто просит её присоединиться к ним – снова и снова и снова – становится просто невозможно это терпеть.
Она убегает. Уносится. Позорно капитулирует.
Она так быстро уходит, что даже не успевает запомнить, как именно это происходит. Просто выхватывает боковым зрением стремительно раскачивающийся портрет Полной Дамы. Она прижимает свою книгу к груди – «Магические Советы Для Тех, Кто Хочет Двигаться Дальше» Мериды Своглот. Она заставляет себя читать эту книгу. Пытается логично подойти к проблеме, изучить известные стратегии, способы справляться. Но сейчас ей приятно ощущать в руках вес книги, особенно такой. Целого тома. Большого, тяжелого набора знаний, удерживающего её на земле, словно якорь.
Она не замечает, как пробегает несколько лестничных пролётов, и вскоре оказывается в пустынном коридоре, ведущем в Большой Зал. Факелы зажжены, и здесь так же уютно и красиво как раньше, но она не может – она не может оставаться здесь, ей нужно идти дальше.
И в следующее мгновение она уже на улице, здесь прохладно, но ей нравится. Она может этим дышать. Воздух здесь не горячий и влажный, как в гостиной, и он легко течет по её горлу.
И тем не менее, она бросается вниз по склону, спотыкается один или два раза, когда он становится круче, стискивает зубы, когда в её висках расцветает головная боль, и останавливается только когда оказывается всего в нескольких дюймах от берега Чёрного Озера.
Она замирает. Делает глубокий, глубокий вдох. Ждёт.
Либо пока её сердце не перестанет биться как сумасшедшее, либо пока она не придёт в себя.
Она слушает, как волны набегают на берег и отходят назад, наблюдает за тем, как вода впитывается в покрытую мхом землю у самого берега. Убывающий месяц – одинокое бледное пятно на чистом чёрном небе. Она смотрит на него, наслаждаясь первым моментом покоя после возвращения в Хогвартс.
А потом она слышит всплеск. Слишком громкий для того, чтобы считать это нормальным. Опускает взгляд и охает – начинает паниковать и отшатывается назад, чуть ли не падает, всё ещё не сводя взгляд с фигуры, замершей в нескольких метрах от неё, наполовину скрытой тенью.
Она находит в кармане палочку. Её руки дрожат.
– Люмос!
Широко раскрытые бледные глаза смотрят на неё как-то удивлённо и незаинтересованно одновременно. Он совершенно промокший и полностью одетый. А, нет. Не полностью. Он в чём-то похожем на пижаму – в футболке и боксерах, она видит только резинку, все остальное скрыто под водой. Его футболка, прилипшая к телу, абсолютно прозрачная, кажется сшитой из папиросной бумаги, и его волосы торчат во все стороны, колючие и мокрые, вода с них капает ему на лицо. Его белая кожа отражает лунный свет, словно зеркало.
– Малфой?
Это в какой-то степени вопрос. В какой-то степени утверждение. И она шепчет это, словно проклятие.
– Грейнджер, – он скрещивает руки на груди, и в его голосе есть издевка, ей следовало это ожидать. – а где остаток Золотого Трио? Решила выбраться на полуночную прогулку в одиночестве?
Она думает о том, что видит перед собой. О том, сколько сейчас времени. О том, как он выглядит. О том, как он выглядел в первый день.
Он вошёл в воду в одежде.
– Ты – ты пытаешься утопиться? – спрашивает она прежде, чем успевает осознать это. Огонёк её палочки дрожит вместе с её рукой, погружая Малфоя в мигающий, психоделический свет, похожий на свет стробоскопа.
Он криво усмехается. Убирает мокрые волосы с лица.
– Грубо с твоей стороны отвлекать меня, не думаешь?
Она запинается. Делает лишний резкий вдох, застигнутая врасплох.
– Ты – я – что? Ты…ты что?
Неожиданно образ Малфоя в кризисе без спроса проникает в её сознание. Сначала это сложно представить, а потом он начинает собираться по частям у неё в голове, словно мозаика, и вот она уже совершенно точно видит, как он оказался здесь. Он Пожиратель Смерти. Навсегда. И его сторона проиграла. Его семья проиграла. Она не в курсе, что произошло с их богатством и его, несомненно, огромным наследством. Может, Министерство забрало всё, чтобы частично покрыть нанесённый стране урон? Или деньги на месте и пострадала только их репутация? Малфои стали изгоями. Это она знает наверняка.
И теперь он здесь – окружённый членами Ордена, теми, кто сражался на стороне Света, и… странно думать об этом.
О Малфое. В кризисе. Без отца, который может решить все его проблемы.
Она так увлекается этими мыслями, что почти пропускает его ответ.
– Отвали, Грейнджер, а? – это всё тот же язвительный тон, в котором он всегда разговаривал – и тем не менее, теперь в его голосе есть что-то ещё. Это не скука, но что-то вроде того. Может быть, усталость. И это возвращает её обратно в реальность. – я тут немного занят. И хотел бы остаться один.
Она злится. Смотрит на него в изумлении. Да что – что за чёрт?
– Я – нет, Малфой, я не могу просто отвалить —
– Конечно, ты можешь. – он отворачивается – теперь стоит лицом к тёмной поверхности озера.
– Ты пытался утопиться. Я не могу просто…
– О, ради всего святого, Грейнджер.
– …бросить тебя в такой момент. Тебе – тебе нужна —
– Не надо, – и его голос такой резкий, что он разрезает воздух, словно нож – мгновенно заставляет её замолчать. – говорить слово «помощь».
Теперь она видит его в профиль, он смотрит не то чтобы на неё, но и не то чтобы в сторону. Огонёк её палочки подсвечивает одинокую каплю воды, стекающую по его шее – исчезающую под воротом футболки.
Она опускает руку, и свет исчезает, погружая их в темноту.
– Хорошо, – невозмутимо проговаривает она; теперь она едва видит его силуэт. – я не буду.
Он такой же. Тот же Малфой, что и раньше, только выглядит немного хуже. Ей становится немного интересно, ожидала ли она вообще, что он изменится. Ожидала ли, что война истощит часть его, кажется, бесконечного запаса злости и жестокости.
Нет. Это было бы глупо, да? Люди не меняются.
– Мне плевать, что ты с собой сделаешь. – теперь она звучит надменно. Озлобленно. – развлекайся.
Она разворачивается на каблуках, её покой отобрали, и она начинает долгий поход обратно в гору – в ярости. На себя и на Малфоя. И на Министерство, на своих друзей и на всю эту отвратительную ситуацию.
Ей стоило остаться в гостиной.
Она где-то в тридцати шагах от Чёрного Озера, когда он говорит это. Почти кричит, но не совсем. Она задумывается о том, хотел он вообще, чтобы она это услышала, или ему просто нужно было оставить за собой последнее слово, пусть даже только для себя.
– Ты ничего не знаешь, Грейнджер.
Она замирает – едва удерживает равновесие и останавливается всего на мгновение. Думает о том, чтобы сорваться назад. О том, чтобы сбежать обратно вниз и потребовать, чтобы он выбрался из воды. Потребовать, чтобы он перестал вести себя как трус. Чтобы он встретил это лицом к лицу, как это приходится делать ей.
Потому что если он исчезнет, она останется единственным аутсайдером.
Она задаётся вопросом о том, действительно ли это единственная причина, по которой ей не плевать. О том, беспокоит ли её по-настоящему мысль о том, что Малфой может утопиться.
Что-то вроде инстинкта самосохранения заставляет её кровь закипеть, и она застывает – напрягается. Срывается с места и продолжает свой путь.
Нет. Её не беспокоит.
Не беспокоит.
========== Часть 3 ==========
8 сентября, 1998
Дневник,
Чёртова сука.
Не ты. Во всяком случае, не в этот раз – разве это не удивительно? У меня появился новый объект, блядь, моего яростного гнева. Но ты тоже не расслабляйся.
Это Грейнджер. Ёбаная Грейнджер. Ты её не знаешь, но если бы знал, то жалел бы об этом. Она – она, блядь, просто ненормальная. Просто, сука, невыносимая. Адское слияние всего, что я, блядь, терпеть не могу. Охуенно мерзкая, отвратительная всезнайка, сраная зубрила. Я так надеялся, что во время войны мне прикажут убить её. Так надеялся. (Только, блядь, не напрягайся, окей? Я исправился.)
Но ты бы тоже убил её, если бы у тебя была возможность. Ты бы сломал эту её нелепую птичью шею, прежде чем она бы смогла договорить, что бы она там тебе ни говорила. Скорее всего, она говорила бы, что ты неправ. Заставляла бы тебя чувствовать себя так, будто твоя голова находится у тебя же в заднице, хотя проблема как раз в её сраной голове, похожей на метлу.
И что ещё хуже, она теперь угрюмая. Угрюмая. Кто, блять, придумал это наказание? Я хочу пожать ему руку, потому что это просто охуенный метод пыток.
Грейнджер и так уже всезнайка. Я не могу представить ничего хуже, чем угрюмая всезнайка. Прибавь к этому это ебанутое вьющееся гнездо у неё на голове, и ты получишь полный комплект.
Я ненавижу это. Ненавижу её. Ненавижу их всех.
Я просто хочу, чтобы меня, блядь, оставили в покое. Это так сложно? Это запрещено?
Очередной вопрос на сегодня. Долбоёбы.
«Какие методы вы используете, чтобы привнести баланс в вашу повседневную жизнь?»
Думаю, огневиски может быть ответом на все подобные вопросы. И, время от времени, Жалящее заклинание в лицо. Я применяю его самостоятельно. Отлично помогает с балансом.
Так что да.
Пошли нахуй.
Драко Малфой
8 сентября, 1998
Она может только ковырять вилкой перчёную итальянскую колбаску, хотя та пахнет божественно. Это всё, что лежит у неё на тарелке, и она не может заставить себя съесть ни кусочка. Её аппетит совершенно исчез что-то около недели назад. Примерно когда она вернулась в Хогвартс.
И инцидент с Малфоем, произошедший прошлой ночью, как-то не поспособствовал его возвращению.
Что ещё хуже, в первые полчаса завтрака его нет за слизеринским столом, и в течение двадцати девяти минут она думает, что он действительно умер.
Гарри и Рон не раз интересуются, почему она сидит с таким безумным лицом, но она отмахивается от них – сваливает все на боль в животе и продолжает пялиться то на стол, то на двери, ведущие в Большой Зал. Иногда ещё на окна. На те, что выходят на Чёрное Озеро.
Изображение бледного тела, плывущего по воде, словно отпечаталось на обратной стороне её век, и она видит его каждый раз, когда моргает.
Возможно ли, что это произошло?
Она думала, что решила этот вопрос. Вопрос о том, имеет ли это для неё значение. Решила, что, безусловно, нет.
Но теперь она уже не так уверена. Она, мягко говоря, смущена. Она думает о том, стоит ли ей винить себя за произошедшее.
На улице ужасная среда. Солнце обжигает землю, и нет облаков, чтобы задержать его горячие лучи, и свет, проникающий сквозь окна, вызывает у неё головную боль. Она думает о том, чтобы отдать то, что осталось от её колбаски, Рону – придумать что-нибудь в духе того, что ей нужно вернуть книгу в библиотеку. И она действительно, действительно думает о том, не стоит ли ей пропустить первый урок и ещё на час спрятаться под одеялами. Это невероятно чуждая ей мысль. Было время, когда её ужасно тошнило, но она всё равно заставляла себя идти. Использовала Маховик Времени, чтобы сбегать в туалет каждые несколько минут. Но сейчас кажется, что это было несколько веков назад. И, возможно, сейчас ей действительно нужно прогулять.
Её вилка с наколотой на её зубцы колбаской уже на полпути к тарелке Рона, когда невозможно блондинистая голова появляется в дверном проёме.
Она роняет колбаску – немного промахивается мимо тарелки Рона, но он всё равно выдаёт короткое «Спасибо» и подбирает её со стола. Отправляет её в рот. Не замечает, на что она переключает своё внимание.
Ублюдок.
Это первое слово, которое приходит на ум. Единственное, которое кажется уместным в данный момент. И она пялится на Малфоя, больше всего мечтая о том, чтобы заколоть его своим взглядом. Распотрошить, как эту несчастную колбаску.
Жестокий, бесчувственный ублюдок.
Ему хватает наглости зевнуть, стоя в дверях; полуприкрытые глаза привычно, равнодушно осматривают четыре стола. Гермиона придаёт своему лицу самое раздражённое, яростное выражение, которое только может себе представить, а затем фиксирует свой взгляд на нём. Ждёт, пока эти серые глаза – эти пустые, безжизненные, равнодушные дыры в его лице – посмотрят на неё.
И они смотрят. Они замирают, жмурятся, а потом он дважды моргает. Смотрит на неё и немного выпрямляется, когда полностью ощущает вес её враждебного взгляда. Он фыркает – кривит губы, как он всегда это делает, и она поджимает свои, не замечает, как втыкает свою вилку в мягкую древесину стола, пока Гарри не берёт её за запястье.
– Гермиона?
Он говорит осторожно, словно работает с напуганным животным, и это на мгновение привлекает её внимание. Даёт Малфою шанс сбежать. Он быстро направляется к слизеринскому столу и садится с краю.
Она вздыхает. Ссутуливается.
– Это просто Малфой, – говорит Гарри, и она понимает, что их переглядывания были немного более заметными, чем ей казалось. – Не трать на него энергию.
Но она – нет. Она – она не тратит энергию, это что-то гораздо большее. Она просто смотрела, как минуты её жизни разбиваются о каменный пол, потому что ей приходилось мириться с возможностью того, что она позволила кому-то умереть. Что достаточно утомительно. Тридцать минут её жизни. Разбились. Так что это не просто Малфой.
Это больше, чем просто Малфой.
Джинни садится напротив них, ярко-рыжие волосы затянуты в высокий хвост. Она выглядит свежей и хорошо отдохнувшей, и на какое-то время Гермиону поглощает зависть. Она смешивается с её злостью на Малфоя и ещё больше искажает её лицо, и она смотрит, как улыбка Джинни исчезает с её лица.
– Что такое?
Гарри отвечает за неё. Говорит это снова, чёрт возьми.
– Просто Малфой.
И Рон, наконец, отвлекается от своей колбаски.
– Чё такое?
– Нет – ничего. Ничего, – говорит она, роняя вилку и стирая злость со своего лица. Старается превратить его в чистый лист. – проехали. Всё хорошо.
И это, видимо, было не лучшим ответом.
– Что-то случилось? – спрашивает Джинни, наклоняясь ближе. Гарри следует её примеру. Рон всё ещё жуёт, спасибо Мерлину.
– Что происходит? – давит Гарри.
– Ничего, – и её голос звучит слишком оборонительно. Она понимает это, когда видит, как глаза Гарри и Джинни немного темнеют – с подозрением. Иногда она ненавидит то, как они похожи.
– Ничего, – она повторяет уже спокойнее. – Это просто… странно видеть его здесь. Это тяжело. Я не знаю, зачем он вернулся.
– Ну, он должен был вернуться, – Рон всё-таки принимает участие в разговоре. – как и все мы.
Он ныряет своей ложкой в банку с джемом и начинает размазывать его как по тосту, так и по колбаске.
– Нет, я знаю это, я… – она запинается, и её взгляд невольно скользит обратно к слизеринскому столу. – я просто думала, что его отец найдет для него способ избежать этого, как и всегда.
Он снова надел эту вязаную шапку, и он одет в толстый вязаный свитер цвета морской волны. Свитер ему большой – его тонкие руки тонут в слишком длинных рукавах. Он подпирает щеку ладонью, и он даже не потрудился взять себе тарелку, и в этот раз то, как похожи их ситуации, скорее беспокоит, чем успокаивает её.
Она отводит глаза. Переводит взгляд на Джинни, которая всё ещё смотрит на неё подозрительно.
– Я в порядке, Джинни. Правда. – а потом она говорит что-то честное, впервые за несколько недель. – просто… мне немного сложно приспособиться.
И она сразу же ненавидит себя за то, что сказала это вслух. Пусть даже все это, конечно, заметили. Пусть даже это очевидно.
Но она просто ненавидит то, как они теперь смотрят на неё.
Джинни тянется к ней – сжимает её ладонь, и это мило – да, правда – но она рада, когда та отпускает её. Жалость ужасна. Она ненавидит её почти сильнее всего на свете. Почти сильнее, чем Драко Малфоя.
Она смотрит на него снова, и, честно, это получилось совершенно непроизвольно, но на этот раз её внимание привлекает неожиданный цвет.
Фиолетовый.
Яркий, необычный и кричаще-яркий оттенок. У Малфоя в руках – фиолетовый, и через мгновение она понимает, что это книга. Нет – не книга, тетрадь. Он не читает, он пишет, и он делает это с таким измученным, с таким взволнованным лицом, что ей неожиданно становится ужасно, невероятно любопытно.
Некоторым другим слизеринцам тоже, кажется, любопытно, они пихают друг друга локтями и шепчутся – указывают на него. Пристрастие к особенным цветам – реальность Хогвартса, и это не так просто, как «розовый для девочек, синий для мальчиков». Цвета твоего дома практически священны. Проигнорируйте это – носите зеленый, учась на Хаффлпафф, носите красный, учась на Слизерин (не дай бог), и вы нарушите негласный кодекс поведения.
Дом Слизерин особенно строг в этом отношении. На самом деле, любые цвета, кроме приглушенных нейтральных оттенков и святых зеленого и серебряного, обычно не одобряются.
Малфой сейчас нарушает множество социальных правил. Но, к его чести, ему, похоже, все равно. Кажется, он даже не замечает все эти взгляды и шепотки – эти шутки. Он действительно сконцентрирован, крепко сжимает перо, хмурит брови – они то немного выпрямляются, то сгибаются снова, пока он пишет.
Она не знает, почему, но ей отчаянно хочется узнать, что он пишет. Он не похож на журналиста-любителя – вообще нет. А если даже да, то у Малфоя есть сторона, которую она никогда не видела. И это – тревожит.
Она опускает взгляд. Чуть не опрокидывает чашку, когда хочет схватиться за неё – разом выпивает половину. Она направляет всё свое внимание на вкус Эрл Грея и ванили и решает никогда больше не думать об этом, каким бы интригующим всё это ни было.
Любопытство ни к чему хорошему не приведёт.
10 сентября, 1998
– Милисент говорит, что он сошел с ума. Видимо, он уже несколько недель посещает психиатра-целителя.
Она слышит это по дороге в больничное крыло. Она показывает свой шрам раз в неделю, и она надеется попросить у мадам Помфри мазь против зуда – ни одно из ее заклинаний не сработало.
Но она забывает обо всём этом, потому что две девушки – слизеринки – судя по всему, пятого года обучения – шепчутся так, будто обсуждают что-то до ужаса постыдное.
Это останавливает её, и она неожиданно для самой себя отступает в сторону. Проскальзывает в нишу в стене, чтобы послушать. Она вообще не любительница подслушивать. На самом деле, вообще нет. Но она догадывается, о ком они говорят, и это редкий шанс услышать подробности из внутреннего источника.
