Текст книги "Мятные Конфеты / Боевые Шрамы (СИ)"

Автор книги: Onyx-and-Elm

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

Все остальные пытались отговорить её от этого.

В течение нескольких недель и даже месяцев, последовавших за этим письмом, она пыталась справиться с этим так, как это делает большинство. Она сломала множество вещей. Напивалась до беспамятства. Провалила ЖАБА по двум предметам и получила “удовлетворительно” по Маггловедению. Тео всегда был готов поделиться с ней огневиски, держал её волосы, пока её тошнило на пол гостиной Слизерин и потом укладывал её в свою собственную кровать. В последнем семестре она превратилась во что-то жалкое и отвратительное, её искалеченные, утомлённые дни тянулись один за другим, склеенные похмельем и мало чем ещё.

Она чувствовала себя виноватой перед Тео. Он потерял больше. Тео в первую очередь имел право утонуть в бутылке, но вместо этого он замкнулся в себе. Впадал в апатию и страдал приступами забывчивости. Она не раз находила его стоящим посреди пустого коридора и смотрящим себе под ноги. Потерянным. Она слышала, что он провалил бы все курсы, если бы МакГонагалл не замолвила за него словцо.

Гарри, Рон и Джинни сделали что могли. Она всегда будет уважать их за то, что они тогда дали ей побыть одной. Она знала, что была тонущим кораблём, а Тео – уже разбившимся, болтающимся между скалами. Зачем им было тянуть за собой кого-то ещё?

Но это было несостоятельно. Было невозможно поддерживать такой образ жизни. Едва ли это вообще была жизнь. Что-то должно было сломаться, и, ей-богу, оно сломалось.

В последнюю ночь семестра, проигнорировав пир и оставшись в блаженном одиночестве, Гермиона убедила Тео разделить с ней бутылку.

После того, как они выпили три четверти бутылки, всё это время обсуждая потери, боль и блядски глупый, невыносимый мир, в котором были вынуждены жить, Тео повернулся и посмотрел на неё. Она никогда не забудет этот взгляд – эту мрачную и разбитую смесь доверия, надежды и ужаса и скрывающуюся за всем этим невысказанную просьбу.

Он моргнул, и она тоже моргнула, прогоняя этот туман, вызванный огневиски, а потом их губы столкнулись.

Лучший человек мог бы соврать. Мог бы сказать, что это сразу показалось неправильным и неуместным. Словно поцелуй с братом или с лучшим другом. Как это всегда было с Роном.

Она старается больше не врать, даже если правда пугает её.

И сначала это было просто, блять, потрясающе – и она отказывается сравнивать это с чем-либо ещё. Тео целовался мягко и очень осторожно, несмотря на алкоголь. Проявил нежность там, где другие проявили бы небрежность. Его руки, то, как он держал её за подбородок, когда покусывал её губы – он заставил её почувствовать себя чем-то ценным. Хрупким.

Также было бы ложью сказать, что она остановила его первой.

Она позволила ему наклонить её голову и оставить дорожку поцелуев на её шее; она стонала, когда он целовал её, и путалась пальцами в его волосах, которые оказались гуще и жёстче, чем она представляла. Она позволила ему отнести себя в спальню, опьянённая чем-то ещё, не только огневиски. Позволила ему раздеть себя практически догола и уложить на кровать. Позволила ему наложить чёртово заклинание контрацепции и прислониться к её входу – вот как, чёрт возьми, далеко они зашли.

Только в тот самый момент, когда он сломался, она поняла, что ждала этого.

Его локти подогнулись, и он рухнул на неё, внезапно содрогнувшись от неконтролируемых рыданий. Широко распахнув глаза, чувствуя одновременно страх и облегчение, она обвила его руками и прижала к себе; он дрожал и плакал, уткнувшись в изгиб её шеи, снова и снова проговаривая между рваными вздохами:

– Я не он. Я не он. Я не он.

Гермиона наклонила голову, позволяя собственным слезам скатываться по щекам и целуя его в висок, неожиданно уверенная в чём-то, хотя и неясно, в чём именно.

Она прошептала ему на ухо:

– И я не она.

Услышав это, Тео всхлипнул и позволил своим мышцам расслабиться.

Это больше не повторилось.

Так они и уснули – голые и в обнимку, с влажными от слёз щеками – и следующим утром она знала, что делать. Он помог ей одеться, робкий и пристыженный, а потом она взяла его лицо в ладони, легко встряхнула и прошептала:

– Спасибо.

За поцелуи, в которых она отчаянно нуждалась. За то, что он просто поспал рядом с ней – обнимая её – однажды.

И затем она набралась храбрости попросить о помощи.

“Гермиона, мне кажется, это незаконно.”

“Не делай это с собой.”

“Это тупик.”

“Тебе нужно отпустить его.”

Вот что все они говорили ей – столько раз, что она уже сбилась со счёта – но не Тео. Никогда Тео.

Тем утром, когда они в последний раз садились в Хогвартс-экспресс, она сказала ему, что собирается делать, и он сказал ей, что котёл, который она собралась использовать, не подойдёт по размеру. Тео – сообразительный и упорный. Он не просто так все эти годы был вторым по оценкам на её курсе.

Она долго думала, что он потратил на всё это столько времени и сил в качестве одолжения.

Однажды, после года попыток и множества неудач, он сказал ей, что ему нужна была цель. Какое-то важное дело.

В каждой книге, которую они читали, говорилось, что такое зелье не существует и не может существовать, но Тео просто сказал:

– Всё сначала не существует и не может существовать, а потом это создают.

Так что они решили создать его. Их собственный секрет, запретное творение, осторожно названное “Ищи и находи”. Зелье, которое позволяет выпившему его найти и аппарировать к тому, что он ищет. Или, в их случае, кого.

Сразу после Св. Мунго она потратила несколько недель, пытаясь найти его вручную. Всё это время зная, что никогда его не найдёт. Все так говорили.

Точно так же, как они говорили, что это зелье никогда не сработает.

И тем не менее, вот она, смотрит на него. И оно закончено. Оно работает. Оно существует.

Оно позволяет найти человека с помощью произвольного предмета, который он создал. Уже почти два года Тео использовал для тестов её зачарованных бумажных журавликов, лебедей и звёздочки. Даже сейчас на полу её кухни стоит коробка со свежими фигурками. В процессе использования они уничтожались. Эту проблему так и не удалось решить.

Поэтому Тео чуть позже спрашивает: “Ты уверена?” – наблюдая за тем, как она снимает с шеи подвеску с осколком люстры. Он сидит в ногах её кровати, снова что-то пишет в своём дневнике – не в том, зелёном. Это что-то личное. Только для него. Она как-то однажды спросила, что он пишет – “Всякую ерунду” – и больше уже не спрашивала.

Она уже почти готова. Она провела какое-то время перед зеркалом, чувствуя себя идиоткой, пока “прихорашивалась”, как Тео назвал это. Оно всё ещё может не сработать. Но она провела два года, совершенно не беспокоясь о том, не спутаны ли её волосы, не испачкана ли её одежда.

И думать о том, что он увидит её такой – в таком жалком и подавленном состоянии – невыносимо.

Часть её понимает, что ей также нужен был повод. Повод убить время. Теперь, когда этот момент настал – спустя два года и один месяц – она почему-то чувствует себя неподготовленной.

– Да, – говорит она, несмотря на всё это, глядя на осколок хрусталя в своей ладони. Сейчас она опустит его в котёл и больше никогда его не увидит. Если что-то пойдёт не так, она лишится одной из немногих вещей, оставшихся от него.

– Страшно? – тихо спрашивает Тео несколько минут спустя; он стоит рядом с ней, пока она смотрит, как её отражение пузырится в белой пене зелья. Она держит над котлом кулон, тот легко покачивается.

– Очень, – бормочет она.

Тео, наверное, увидел, как дрожит её рука. Он делает шаг вперёд и берёт её за руку, заставляя на секунду крепче сжать цепочку, и говорит:

– Думаю, он бы хотел, чтобы это было так.

Точно как говорила она, на том утёсе.

Для неё важно, что он считает её правой, даже если до настоящего момента он не говорил об этом вслух. Но с самой первой провальной попытки часть её думала о том, что, возможно, она делает что-то неправильное. Жестокое. Что если она каким-то чудом найдёт его, он не примет её.

Это к лучшему.

Она яростно моргает, борясь с подступающими слезами.

Но Тео просто говорит:

– Давай, Гриффиндор.

И он разжимает её пальцы. Осколок хрусталя в последний раз вспыхивает, когда ударяется о поверхность зелья, и молочно-белый превращается в синий, когда он тонет.

Ей хочется оплакать его.

У неё нет на это времени.

Тео находит чашку, чудом балансирующую на краю стопки книг. Он выливает давно остывший чай в горшок с одним из её искусственных растений, а затем снова подходит к ней и суёт чашку ей в руку.

– Хочешь…я пойду с тобой? – спрашивает он.

Она безмолвно качает головой, смаргивая слёзы. Но она сжимает его руку после того, как забирает чашку.

– Тогда до дна.

Оно такое же горькое, как и всегда – она как-то подумала о том, что оно на вкус как яд. И на мгновение ей удаётся убедить себя в том, что что-то пошло не так; она хватается за живот, когда что-то внутри неё опасно трепещет.

Оказывается, это просто бабочки. Она очень давно их не чувствовала.

Но они расправляют свои крылышки и сеют внутри неё хаос и жажду мести; захламлённая комната заполняется знакомыми клочками дыма, медленно обретающими форму.

Гермиона тут же тянется к Тео, цепляется за его запястье и задерживает дыхание, не может отвести взгляд от этих расплывчатых фигур. Она издаёт звук, который не может точно описать, потому что с того самого первого дня она думала ещё кое о чём. О том, что действительно давило на неё всё это время. О том, что его могло не стать. Вообще не стать.

Что он мог сделать что-то, что уже не изменить. Не исправить.

И всё же – вот он.

Её колени подгибаются, и если бы не Тео, она бы уже рухнула на жёсткую плитку.

Его туманная фигура – такая грубая, такая знакомая, так чётко отпечатанная на обратной стороне её век – стоит на коленях перед чем-то, что ей не удаётся рассмотреть, что-то делает руками. Под этим углом ей не видно его лица. Но затем он встаёт и вытирает руки о ткань чего-то похожего на джинсы – она не уверена.

Затем разноцветная дымка перед её глазами рассеивается, как раз перед тем, как он поворачивается. Отвлекается от – сада, да, это сад. Она недоверчиво фыркает; а потом она совершенно теряет контроль над своими лёгкими, потому что видит его лицо.

Всё это разом накрывает её. Всё, что она пыталась подавить, зарыть глубоко внутри. На секунду она совершённо теряется.

И она даже не может вдохнуть – не может двинуться, не может издать ни единого звука. Может только смотреть, как он небрежно отбрасывает лопату и направляется прочь. Видение следует за ним, и она видит, как он открывает дверь, ведущую, видимо, в его дом. Он массирует затылок и вздыхает, идёт по комнатам, пока не добирается до маленькой кухни. Она смотрит, как он набирает воду в чайник, когда Тео наконец подаёт голос.

– Ну, вперёд.

Она отрывает взгляд от видения, чтобы посмотреть ему в глаза – и он наверняка видит эти шок, облегчение и трепет, отпечатавшиеся на её лице.

Он пихает её локтём; он звучит расслабленно, и она даже не представляла, насколько на самом деле нуждалась в этом.

– Увидимся.

Этого слова оказывается достаточно, чтобы заставить её потянуться вперёд и сжать руку в кулак.

Треск аппарации кажется ей почти оглушающим, и ей с трудом удаётся удержаться на ногах – из-за ветра. Она чувствует кожей соль и холодный туман, и когда она открывает глаза, то видит море. Её кудри развеваются вокруг её лица, когда она смотрит на жёлто-зелёные холмы, ведущие вверх от берега, криво изгибающиеся под острыми углами; на скромный коттедж на краю пропасти.

Она медленно, растерянно поворачивается вокруг своей оси, не находя ничего, кроме холмов. И травы. Полное уединение.

Когда она завершает полный круг и снова поворачивается лицом к коттеджу, входная дверь уже открыта; он стоит у входа.

Он, должно быть, услышал, как она аппарировала.

И тут она понимает – два года. Прошло два года, а она ни разу не задумалась о том, что ей стоит сказать. Это показывает, насколько значительная её часть не верила, что она когда-либо добьётся успеха.

Он смотрит на неё, стоя на пороге своего дома, и она смотрит на него, и между ними нет ничего, кроме ветра.

Его вид шокирует её. Он высокий и угловатый, как раньше, но – но она как будто впервые видит его в цвете. На его щеках играет здоровый румянец, и его кожа покрыта естественным загаром. Это говорит о часах, проведённых на солнце, точно так же, как тонкие линии мышц, выглядывающие из-под рукавов и воротника его рубашки, говорят о силе. Его волосы отросли, они немного вьются у самых ушей. Наполовину закрывают его глаза. Их цвет стал теплее.

Он выглядит живым.

И часть её хочет исчезнуть. Аппарировать обратно. Прямо здесь и сейчас. Прежде чем она что-то разрушит.

Но затем он говорит:

–…Гермиона?

И его голос звучит тепло и ярко, и она скучала – так чертовски долго скучала по нему.

Она, не раздумывая, тянется к своей палочке, направляет её прямо между его глаз.

– Мне стоило бы проклясть тебя до беспамятства.

Это. Это первое, что она говорит ему, ёбаный в рот.

Драко не сдвигается ни на дюйм, медленно переводит взгляд серых глаз с её лица на кончик её палочки, а затем обратно.

Он молчит.

И теперь она просто не может остановиться.

– Ты – ты принял решение, на которое не имел права. Когда я не могла возразить. Не могла высказаться. Ты забрал это у меня, и ты—

Он открывает рот.

– Помолчи. Помолчи. Дай мне высказаться, – она взмахивает палочкой перед его лицом, её голос звучит всё громче и выше. – Я – я ждала тебя. Два года. Два ёбаных года. Я оставалась в Лондоне, чтобы ты смог меня найти, и ждала, пока ты поймёшь, какую, блять, колоссальную ошибку ты совершил. Пока ты вернёшься и – и примешь это. Исправишь это.

– Гермиона—

– Тео пришлось принять это. Мне пришлось принять это. Блейзу, Гарри, Джинни, Невиллу и Рону. Каждый день нам приходится принимать это. Но тебе? Нет. А потом я – я нахожу тебя здесь, и ты выглядишь… – её голос срывается. – Выглядишь вот так. Тебе хватает, блять, наглости выглядеть таким – таким здоровым, и живым, и —

– Гермиона—

– Заткнись, – огрызается она, и её голос снова срывается. Это не должно было пройти так. – Я не могу – я не могу поверить, что ты—

– Хочешь войти?

– Нет—

Он звучит мягче, чем она ожидала, даже когда резко обрывает её.

– Давай зайдём в дом, Гермиона.

И он отступает в сторону.

– Я – я не хочу, – бормочет она несмотря на то, что её рука, держащая палочку, подрагивает и она делает шаг к нему.

Он просто распахивает дверь шире.

Её сердце болезненно пульсирует. Её потрясает мысль о том, что, возможно, она каким-то образом – всё это время – приносила только вред и что, переступив этот порог, она может разрушить то хрупкое счастье, которое ему удалось построить.

Но смотреть на него – это всё равно что нанести мазь на болезненный ожог. На тот, что гноился слишком долго. Она очень давно не чувствовала такого облегчения.

У неё, на самом деле, нет выбора.

Она осторожно опускает палочку, убирает её, робко и неуверенно следует за ним в дом и закрывает за собой дверь.

Внутри всё ещё скромнее. Заметно более практично и минималистично, чем она себе представляла. Небольшой загородный коттедж, относительно чистый – с покоцанными потолком и полом.

Она молча идёт за ним на кухню.

– Я собирался поставить чайник, – спокойно проговаривает он, не поворачиваясь к ней.

– Хорошо.

– Если ты хочешь—

– Хорошо.

– Хорошо.

Она смотрит, как он набирает воду в чайник, почему-то очарованная тем, как он выглядит, выполняя такую простую задачу. Его руки – эти ёбаные руки – испачканы в земле, грязь под его ногтями выглядит так неуместно; он выглядит слишком человечно.

Она пытается скрыть то, как невольно вздыхает, когда он чиркает спичкой, чтобы зажечь огонь; она следит взглядом за его ртом, когда он задувает её.

Закончив, он снова поворачивается к ней, и она отводит взгляд.

– Ты выглядишь… – она шмыгает носом и торопливо вытирает его, обнимает себя за плечи. – ты выглядишь удивительно спокойным для всего, что происходит.

Драко меняет позу. Осторожно прислоняется спиной к кухонному столу и выдыхает тихо, едва слышно:

– Я не спокоен. Я вообще не спокоен.

Это в какой-то степени приятно слышать.

– Ну, ты кажешься—

– Я не спокоен.

Она поднимает глаза и встречает его взгляд. Ей трудно сдержать желание коснуться его. Сделать шаг вперёд и скользнуть ладонями по его щекам, почувствовать их тепло. Провести пальцами по его губам, чтобы проверить, такие ли они мягкие, как раньше.

Она чувствует, как краснеет.

– Как ты меня нашла? – спрашивает он наконец, сохраняя сдержанное выражение лица.

Она качает головой.

– Это неважно.

Наступает напряжённая тишина, и она добавляет:

– Но ты не особо облегчил мне задачу, если тебе интересно.

– Я знаю.

– Ты не знаешь.

Он вскидывает бровь – это единственный его жест, который она может прочесть.

– Не хочешь снова поугрожать мне? Я знаю, что тебе всегда становится лучше—

– Не смейся, блять, надо мной, – выплёвывает она, напрягаясь и прищуриваясь.

Дальше всё развивается достаточно быстро.

– Следи за выражениями, Грейнджер.

– О, теперь я снова Грейнджер, да, Малфой?

– Когда ведёшь себя так, то да.

– Ты не можешь говорить мне, как себя вести, после всего, через что ты заставил меня пройти—

– Ты вообще читала это письмо? Дело было не только в тебе—

– Нет. Нет. Дело во мне! Не говори, что дело не во мне. Дело в нас обоих! Дело в том, что ты забрал у меня контроль!

Их голоса повышаются – отражаются от каменных стен коттеджа.

– Ты хочешь поговорить о контроле? У меня никогда не было контроля. Ни разу за всю мою ёбаную жизнь! – он делает шаг к ней, и его маска трескается – он дышит гневом и жизнью.

– Так это твой способ получить его? – она тоже делает шаг ему навстречу, кричит ему в лицо; неожиданно снова вспоминает, каково это – когда он вот так вот возвышается над ней. – наказывая меня?

– Это не было, блять, наказанием!

– А как бы ты это назвал? То, как ты оставил меня? Бросил меня на два ёбаных года? Я проснулась в больнице одна—

– Ты была не одна!

– Я была, и ты понимаешь, о чём я!

Они слишком близко. По её мнению, именно это виновато в том, как она теряется в этом мгновении – это так легко и знакомо, броситься на него – так необходимо. Она снова совершает эту ошибку и с силой толкает его ладонями в грудь.

Делая это, она впервые прикасается к нему. По её коже пробегают мурашки, и она на мгновение теряется, не готовая к его реакции.

Руки Драко тут же ловят её запястья, дёргают их вверх, заставляя её поднять руки над головой; он с силой толкает её вперёд.

– Мы вернулись к этому? – рычит он; его дыхание обжигает её кожу. – Уже? За пять ёбаных минут?

– Иди к чёрту, – инстинктивно выплёвывает она, выпячивая подбородок вперёд, чтобы оказаться ближе к нему.

Они замечают это одновременно, и между ними наступает суровая тишина. Их взгляды опускаются, и они видят, как близко находятся их губы. Её веки неожиданно тяжелеют, и её дыхание сбивается в тот самый момент, когда он тихо выдыхает.

Мята.

И внезапно болезненное давление на её запястьях кажется единственным, что привязывает её к реальности. Она чуть сильнее прищуривается, зло смотрит на него, даже когда её нос касается его.

– Сделай это, или я это сделаю, – шипит она.

Кто-то другой, кто не слышал, о чём она просит, решил бы, что это угроза. И это угроза. Это угроза.

По его глазам она видит, что он тоже это понимает. За долю секунды до того, как их губы соприкасаются и весь остальной мир перестаёт существовать.

Она издаёт удивлённый звук, и её накрывает вся эта сила – и сначала она не может ответить ему с таким же пылом. Может только думать. Чувствовать. Она вдруг вспоминает, каково это – дышать. По-настоящему дышать. Её сердце пропускает удар. И затем она совершенно теряет контроль.

Её руки скользят по его тёплым плечам, сейчас они кажутся ещё шире, чем раньше. Она сжимает в кулаке ткань его рубашки и подаётся ближе, выдыхая ему в рот, когда он прикусывает её губу.

Он стонет – стонет так, будто он в ярости, в отчаянии – и его руки тоже действуют отчаянно, его короткие ногти впиваются в кожу её бёдер, когда он подтаскивает её ближе к себе.

– Чёрт возьми, – выдавливает он, когда их языки соприкасаются, а затем всё происходит слишком быстро, чтобы это можно было отследить.

В один момент он целует её – влажно, бесстыдно и отчаянно, так, что у неё поджимаются пальцы на ногах – а в следующий—

Она давится очередным удивлённым вздохом, когда он неожиданно разворачивает их и прижимает её спиной к краю кухонного стола. Он оттягивает её нижнюю губу, жадно посасывая и прижимаясь к зубами, а в следующую секунду он дёргает её за бёдра – заставляет её развернуться.

Теперь она к нему спиной; он с силой давит между её лопаток, заставляя её склониться над столом. Она сбивает с него тарелку, задев её рукой. Та разбивается об пол.

Она чувствует, как дрожат его руки, когда он задирает её платье – слышит, как звякает пряжка ремня, когда он дёргает за него; его мозолистая ладонь скользит вверх по её бедру—

Раздаётся свист чайника, и реальность обрушивается на них.

Она слышит, как он отступает назад – слышит тихое “блять”, которое он выдыхает себе под нос.

Пронзительный свист чайника стихает, когда его снимают с огня; она всё ещё стоит, склонившись над столом. Задыхается. Не может пошевелиться.

Когда ей это всё-таки удаётся, она дрожащими руками отталкивается от стола; подол её платья возвращается на место, скользнув по её бёдрам. И когда она поворачивается, то видит, что он смотрит на неё.

Он поднимает руки, словно на него направили дуло пистолета, неверяще смотрит на неё широко распахнутыми глазами, раздражённо усмехается. Он качает головой. Сжимает руки в кулаки и со стоном прижимает их к глазам, отворачивается от неё и опускает руки на кухонную тумбу.

– Я просто… – выдавливает он. – Я не знаю, что это за ёбаный инстинкт, я – ёбаный в рот, ты, блять, сводишь меня с ума.

Она чувствует, то, что совершенно не ожидала почувствовать: внезапное и всепоглощающее спокойствие. Решимость.

Поправив платье, она убирает волосы с лица и делает медленный, уверенный шаг ему навстречу.

– Посмотри на меня, – тихо проговаривает она, когда останавливается сразу у него за спиной, глядя, как его плечи напрягаются от звука её голоса, как он сжимает край тумбы до побелевших костяшек.

– Дай мне минуту—

– Нет, – она самую малость повышает голос. – Посмотри на меня.

Он нерешительно поворачивается – его челюсти плотно сжаты, всё тело напряжено.

Но к ней возвращается её храбрость. Она чувствует себя уверенно, непоколебимо. Возможно, ей просто нужно было снова попробовать его на вкус, впервые за все эти годы.

– Послушай меня внимательно, – говорит она, подаваясь ближе, чтобы коснуться его груди. Воротника его рубашки. На ней всего три пуговицы, которые разве что помогут ей увидеть его грудь, но она в любом случае расстёгивает их, приятно удивлённая ловкостью своих пальцев; слушает, как сбивается его дыхание.

– Что ты—

– Мне так надоело, что ты принимаешь решения за нас обоих, – она перебивает его, всё ещё не встречаясь с ним глазами. Она отвлекается на его грудь, теряет фокус, когда проскальзывает пальцами по его рубашке вниз к расстёгнутой пряжке ремня. – Никто не может выбирать за меня. Ты уже должен это знать. Никто. – она расстёгивает молнию, её жужжание кажется оглушающим в наступившей тишине. – Ты слушаешь меня?

Она поднимает взгляд, вскидывает бровь. Теперь у неё всё под контролем – и блять, это ощущается просто потрясающе.

Глубокий румянец расцветает на его щеках, его губы приоткрыты; он смотрит на неё.

– Ты действительно думаешь, что я этого не хочу? – мягко спрашивает она, когда её ладонь проскальзывает между резинкой его нижнего белья и ярким жаром его кожи.

Он крепче сжимает край тумбы, жмурится; его губы подрагивают, когда она обхватывает его ладонью. Он тёплый и мягкий, как бархат, точно как она помнит, и он твёрже, чем она рассчитывала. Она чувствует, как он постепенно наливается кровью.

– Х-хочешь… – выдыхает он через пару секунд, заставив себя открыть глаза, что, судя по всему, требует больших усилий. – хочешь чего?

– Тебя, – отвечает она, медленно проводя ладонью вверх и вниз. И ещё раз. – Думаешь, я бы позволила тебе сделать это? То, что ты сделал, – она останавливается, чтобы сжать его, довольная тем, как он вздрагивает всем телом. – Ты действительно думаешь, что я бы позволила тебе вот так нагнуть меня над этим столом, если бы я не хотела этого так же сильно, как ты? За кого ты меня принимаешь?

Стон, который он всё это время пытался сдержать, срывается с его губ, когда она проводит большим пальцем по головке, собирая выступившую влагу.

– Это твоя ошибка. Единственный твой фатальный недостаток, – говорит она, снова начиная двигать рукой. – Ты решаешь, что тебе недоступно, даже не спросив.

Он тянет её к себе, и она, на секунду растерявшись, отпускает его; её рука оказывается зажата между их телами, когда его язык проникает в её рот.

– Не останавливайся, – выдыхает он, хотя всё равно уже разворачивает их – поворачивается, чтобы прижать её к кухонной тумбе, так, как ему, видимо, очень нравится.

Она расцветает под его пальцами, раскрывается, расслабляясь впервые за чертовски долгое время. Она запрокидывает голову, когда он прокладывает дорожку обжигающих поцелуев от уголка её рта к ложбинке над её ключицей, низко стонет, словно утоляя отчаянную жажду. Поддаваясь грязной привычке.

Она не против побыть его привычкой. Это ощущается слишком хорошо.

– Зачем ты это сделал? – бездумно спрашивает она, закрывая глаза и размыкая губы, когда он стягивает рукав её платья, обнажая её плечо. Его зубы касаются её кожи, и она вздрагивает, слегка прижимаясь к нему. – З-зачем – зачем ты ушёл?

Сначала он не отвечает. Просто проскальзывает языком по её коже между шеей и плечом. Её ноги подрагивают.

– Зачем…когда это настолько хорошо?

– Затем, что это настолько хорошо, – неожиданно признаётся он, прежде чем поймать губами её пульс. – Это настолько хорошо, и я знаю, что не заслуживаю этого.

Она усмехается, разочарованная скромностью, с которой его руки покоятся на её бёдрах. Она дёргает одну из них и прижимает её к своей груди, позволяя ему почувствовать жар её тела сквозь тонкую ткань платья; она слышит, как сбивается его дыхание.

– Ну, это, блять, просто смешно, – говорит она.

– Кажется, ты теперь ругаешься больше меня.

Сарказм в его тоне оказывает на неё неожиданное действие, волна тепла поднимается вверх по её позвоночнику.

Она поднимает голову, касается губами его уха.

– Извинись передо мной, – требует она.

– За что? – о, теперь он играет с ней. Это очевидный вызов.

Просеивая между пальцев его волосы – привыкая к их новой длине, их теперь так легко спутать – она обхватывает губами мочку его уха и посасывает её, инстинктивно дёргая бёдрами, когда он стонет.

– За такое плохое решение, – выдыхает она, обводя языком его ушную раковину. – за то, что потратил впустую два года моей жизни – и своей. Извинись передо мной.

Его губы замирают сразу под её челюстью, от его тёплого дыхания у неё мурашки по коже. Несколько долгих секунд он просто стоит вот так, прижавшись к ней; его плечи ровно поднимаются и опускаются в такт с его дыханием. Она реагирует на его промедление неожиданной вспышкой гнева.

Она звучит почти злобно.

– Если ты не слишком гордый.

Он совершенно замирает. А затем отстраняется, отходит на шаг.

Гермиона стоит на своём – не говорит ни слова, даже когда он смотрит ей в глаза; по его лицу невозможно хоть что-то прочесть.

– Гордый, – тихо повторяет он. – Я не гордый.

В следующую секунду у неё перехватывает дыхание, потому что он опускается на колени.

Она смотрит на него сверху вниз, и он поднимает на неё взгляд, и медленно – так медленно – он открывается ей, и теперь она по-настоящему видит его. За все эти годы она никогда не видела его таким уязвимым. В позиции полного подчинения. Сидящим перед ней на коленях, опустив руки, с отчаянной мольбой в глазах.

– Я не гордый, – повторяет он едва слышно. И затем он поднимает руку, легко касается её кожи, проходясь грубыми подушечками пальцев вверх по задней стороне её бедра. Он наклоняется вперёд, всё ещё глядя ей в глаза, а затем прислоняется лбом к её ноге, чуть выше колена. – Всё, что у меня есть – это стыд.

Она ничего не может с собой поделать. Она проскальзывает ладонью по его щеке; её дыхание снова сбивается, когда он так жадно подставляется под её прикосновения, закрывая глаза.

– Я трус, Гермиона, – бормочет он. – Я бегу от вещей. Я – я слабый, всегда был.

Этот гнев снова вспыхивает в ней, в этот раз ещё ярче. Она не слишком мягко берёт его за подбородок, заставляя его встретить её взгляд.

– Ты не слабый, – рычит она, обнажая зубы. Она в ярости. – И я не хочу, чтобы ты говорил это.

Что-то загорается в его глазах, за несколько секунд в них проскальзывает так много эмоций. Какая-то часть него трескается, пылает, истекает кровью, рассыпается в пыль.

А потом что-то неясное овладевает им, и он поднимает голову. Его руки находят её бёдра и медленно, лениво скользят вверх, утягивая с собой подол её платья.

Его глаза смотрят в её, тёмные и полные решимости, когда он одной рукой задирает её платье до самой талии, сжимая в кулаке тонкую ткань. Другая снова находит заднюю сторону её бедра и разводит её ноги.

Она крепко прикусывает губу, жаркая пульсация расходится у неё внутри.

– Симпатичное, – бормочет он, подцепляя пальцем край чёрного кружевного белья, которое она выбрала сегодня утром.

– Я надеялась, что ты его увидишь, – шёпотом признаётся она, хотя вообще не планировала говорить это вслух.

Это заставляет его коротко ухмыльнуться. Но в следующий момент эта ухмылка растворяется; он целует внутреннюю сторону её бедра, одновременно стягивая с неё бельё.

– Прости, – выдыхает он, обжигая её кожу, проходясь зубами близко, слишком близко – недостаточно близко. Она крепко сжимает край кухонной тумбы, когда он отбрасывает кружево куда-то за спину, теряется в потоке растерянных мыслей. Она не думала, что это будет так. Мечтать не смела. Это было просто—

Его рот безжалостно накрывает её, и её бёдра дёргаются; из её горла вырывается задушенный испуганный крик. Он стонет и подаётся ближе, зарываясь лицом между её бёдер, пока проходится языком от её лобка и до самого входа.

– Блять, ты на вкус точно такая же, – выдыхает он, и в следующее мгновение его словно накрывает голод. Он вылизывает её так, словно хочет попробовать каждую её клеточку, отстраняясь только для того, чтобы шумно вдохнуть. Она чувствует яркое давление, чувствует тепло; чувствует, как его язык, его зубы проходятся по тем местам, где она слишком чувствительна.