Текст книги "Мятные Конфеты / Боевые Шрамы (СИ)"
Автор книги: Onyx-and-Elm
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)
Сначала она задумывается о Гарри. Она действительно, действительно задумывается. Он её лучший друг. Она знает, что он не осудит её.
Но он слишком презирает Малфоя.
Она не хочет разбивать его сердце.
Ну – это действительно так, и мысль о том, чтобы описывать Гарри события этой ночи заставляет её чувствовать себя неловко.
Джинни… безопаснее. Спокойнее. Нейтральнее.
И вот она здесь, прячется в нише у Большого Зала, одетая в слизеринскую форму, снова вся в засосах, с бесполезной палочкой, ждёт её. Ещё на прошлой неделе такой сценарий показался бы ей бредовым.
Она смотрит, как Рон и Гарри идут на завтрак, и её нервы начинают бить тревогу. Её ладони начинают потеть. Джинни скоро должна показаться.
Пожалуйста.
Пожалуйста, пойми.
Пожалуйста.
Вид рыжих волос Джинни так пугает её, что она чуть не вываливается из ниши.
– Джинни! – шумно шепчет Гермиона, видя, как она идёт от лестницы.
Она поворачивается, её алые волосы развеваются, и на секунду она прищуривается.
– Джинни! – снова зовёт она, теперь немного громче, прячась в тени, когда Дин и Симус проходят мимо неё в Большой Зал. Джинни отходит в сторону, с любопытством следуя за звуком, пока не подходит достаточно близко, чтобы Гермиона смогла утянуть её в нишу.
– Что за —
– Это я, это я – Гермиона, – торопливо говорит она.
– Гермиона, что —
– Пойдём со мной, пожалуйста. Пожалуйста. Мне нужно с тобой поговорить.
К счастью, Джинни больше не задаёт вопросов, пока они не уходят достаточно далеко на улицу, и позволяет Гермионе решительно тащить её за собой.
– Гермиона, куда мы идём? – спрашивает она наконец, и Гермиона слышит в её голосе и другие вопросы, оставшиеся без ответа. Та, понятное дело, уже заметила, что она в слизеринской форме, и Джинни Уизли явно не идиотка. Она не уверена, что та уже увидела засосы, держась всё время за её спиной, но это в любом случае неизбежно.
Она не может спрятать их с помощью палочки. По крайней мере, не в ближайшие несколько часов.
– В Хогсмид, – отвечает она после долгой паузы. – мне нужно Сливочное пиво.
– Гермиона, сейчас девять утра. Тут холодно. У нас занятия.
– Мы не идём.
Это сразу заставляет её замолчать – и остаток пути она держит язык за зубами. Внутренне она устало вздыхает, потому что, конечно, единственный признак того, что у Гермионы Грейнджер действительно не всё в порядке – это то, что она отвлекается от учёбы.
Даже после чёртовой войны она навсегда осталась всезнайкой.
– Ты сжимаешь мою руку слишком сильно, – говорит Джинни.
– Прости.
Когда они проходят через деревню, практически пустую так рано утром, припорошённую снегом, Джинни накладывает на них обеих согревающие чары. И Гермиона обнаруживает, что когда она больше не может думать о холоде – думать о том, как она дрожит, её внимание возвращается к неописуемой боли между её ног.
Она думала, что это будет не так. Ей казалось, что это должно быть очень болезненно. Неприятно. Словно кто-то вторгся в её тело.
Но её мышцы чувствуют себя так, как всегда после того, как растягиваются впервые за долгое время. Это та приятная боль, которая как бы говорит тебе, что ты становишься сильнее.
Если она не придумала это всё.
Три Метлы практически пусты – только открылись, и мадам Розмерта делает недовольное лицо, увидев их. Осознаёт, кто они, и, порозовев, убегает вверх по лестнице.
Кажется, у героев войны есть определённые привилегии.
– Два Сливочных пива, пожалуйста, – говорит она пьяному бармену.
– О, нет, я и так… я не… – начинает Джинни, но Гермиона перебивает её.
– Два сливочных пива, – и она оборачивается на неё, когда он взмахивает своей палочкой и с ворчанием принимается за дело. – поверь мне, оно тебе понадобится.
– Объясни мне, что происходит, – просит Джинни, и теперь Гермиона видит, как её взгляд скользит вверх и вниз от её глаз к следам на шее и обратно. Её беспокойство очевидно.
Бармен неохотно сообщает им, что напитки готовы, и она, повернувшись обратно, протягивает ему несколько сиклей. Забрав тёплые бокалы, она ведёт Джинни к укромному месту в углу и двигает одну к ней.
– Объясни мне, – снова говорит Джинни.
– Сначала сделай пару глотков.
Она недоверчиво фыркает, но подносит бокал к губам, глядя на Гермиону, и пьёт, пока пива не становится меньше где-то на дюйм – пока Гермиона не кивает.
– Довольна?
– Да, – и Гермиона выпивает как минимум вдвое больше, прежде чем вытереть губы и прочистить горло. – ты должна поклясться, что никому не расскажешь. Даже Гарри.
Джинни выглядит обиженной.
– Так вот что ты обо мне думаешь?
– Нет, нет, – Гермиона сжимает свою переносицу. – Джин, ты знаешь, что нет. Я просто – мне нужно сказать это в любом случае, для… для себя. Просто чтобы знать, что я сказала это.
– Тогда ладно. Я никому не скажу. Расскажи мне, Гермиона, ты пугаешь меня. Ты в слизеринской форме, Мерлина ради. – она отставляет Сливочное пиво в сторону. Наклоняется ближе, смотрит мягко – снова ведёт себя с ней как с испуганным животным.
Гермиона больше не хочет, чтобы на неё так смотрели.
Она не какой-нибудь раненый олень.
Она выдаёт:
– Я никогда не встречалась с Захарией.
Джинни медленно моргает. Сжимает губы.
– Думаю, я знала это, – говорит она после напряжённой паузы, – чувствовала это, наверное. Я имею в виду, мне не кажется, что он в твоём вкусе. Да?
Это на мгновение заставляет её отвлечься, и она задумывается о том, осознаёт ли Джинни, что Рон тоже не в её вкусе. Что вся эта сладость, и веселье, и тепло – это не её. Что в её вкусе теперь почему-то холод, и глубина, и совершенное отсутствие ощущения безопасности, и ослепительно платиновые волосы.
– Мне жаль, – проговаривает она наконец, возвращаясь к реальности. – Я не хотела врать тебе.
– Тогда зачем ты это сделала?
– Ты… я… – она пару секунд борется с собой. Делает ещё один отчаянный глоток Сливочного пива, тёплая сладость разливается в её животе. – мне казалось, что я должна была. Парвати была так уверена. Так уверена, что это был он, и ты – я видела, как ты почувствовала облегчение, когда услышала его имя. Я просто… – ещё один большой глоток. – это было лучше, чем правда.
На лице Джинни читаются самые различные эмоции, пока она думает об этом. Она приподнимает рыжую бровь.
– Теперь собираешься рассказать мне правду?
Она держит стакан у губ из соображений безопасности. Чтобы чувствовать себя комфортнее. Отпивает и говорит:
– Думаю, да, – она отводит взгляд от лица Джинни, вместо этого смотрит на тёмно-коричневый стол. Рассеянно рассматривает следы засохшего пива. – Пожалуйста, постарайся не возненавидеть меня. Я не знаю, что буду делать, если ты возненавидишь меня.
– Гермиона.
Тон Джинни заставляет её поднять взгляд.
– Я не возненавижу тебя.
Гермиона делает неуверенный вдох.
– Я клянусь.
Она заканчивает своё Сливочное пиво. Отодвигает стакан в сторону и сцепляет свои пальцы. Смотрит на кутикулу.
– Кто он? – спрашивает Джинни. —…Или она? – добавляет она после небольшой паузы.
Гермиона усмехается.
– Дело не в этом. Чёрт возьми, я бы хотела, чтобы дело было в этом.
– Расскажи мне.
Она не может заставить себя сказать это. Пытается, чувствуя, что давится этим.
Джинни пытается помочь ей.
– Это он сделал? – она указывает на россыпь засосов на её шее.
Гермиона кивает.
– Когда?
При мысли об этом у неё перехватывает дыхание.
– Вчера вечером. Или сегодня рано утром, – и она закрывает глаза, сжимает руки в кулаки, пока вся кровь, кажется, не уходит из них. – в больничном крыле.
Наступает оглушительная тишина.
Она решается взглянуть на Джинни, и та, кажется, в абсолютном замешательстве, её брови сдвинуты. Она задумчиво щурится.
– В больничном крыле… – повторяет она. А затем, резко, как вспыхивает спичка – как щёлкают пальцами, как один шар для бильярда с треском ударяется о другие – она осознаёт это.
Это очевидно, потому что в следующую секунду она хватает свой стакан и разом осушает его. Кашляет, когда ставит его на стол.
И она фиксирует мучительно нечитаемый взгляд на Гермионе.
– Малфой? – спрашивает она, но это больше похоже на утверждение.
Гермиона кусает нижнюю губу. Отпускает её.
– Малфой.
В следующую секунду Джинни выбирается из-за стола. Вскакивает на ноги.
Паника с безумной скоростью разрастается в груди Гермионы, и она тянется за ней.
– Нет – нет, пожалуйста. Подожди, Джин. Куда ты —
Она сжимает плечо Гермионы.
– Я возьму нам ещё выпить.
========== Часть 22 ==========
1 декабря, 1998
Джинни возвращается с двумя пинтами огневиски, и если это не объясняет, что она чувствует по этому поводу, то ничего не объяснит.
Они не завтракали, поэтому он быстро действует на них, и рассказывать правду становится гораздо проще.
Гермиона обнаруживает, что слова просто льются из неё, словно чернила из разбитой чернильницы.
– Это…трудно объяснить. Это как – ты знаешь, что такое льющаяся техника? Это маггловская вещь, она странная. Абстрактная. Ты берёшь краску и просто разбрызгиваешь её по холсту. И всё в пятнах. Просто позволяешь ей попасть туда, куда она попадает. И это жестоко и грязно, и у этого нет никаких правил или моделей, ничего запланированного. Яркие, грязные цвета разбрасываются повсюду. Некоторые думают, что это просто катастрофа на бумаге. Что это акт создания искусства путём разрушения искусства. Другие это обожают. Но это – ты просто не можешь отменить это. Знаешь, ты не можешь ничего стереть после того, как оно оказывается там. Не можешь даже попробовать прицелиться или заставить это выглядеть определённым образом. Это просто столкновение – столкновение краски и холста, которое каким-то образом что-то порождает. И это…это и произошло с Малфоем. Драко. Мы просто как бы столкнулись друг с другом – испачкали друг друга своими проблемами и просто кровоточили вместе. Но мне…мне нравится, как это выглядит? Наверное? Я не знаю, Джин. Я не знаю. Я вообще не знаю. Я не знаю, ошибаюсь я, или понимаю что-то неправильно, или причиняю людям боль, но я не чувствую себя нормальной, когда я не с ним. Это началось на озере. Я то и дело случайно встречала его там, или это даже не было случайно, я не знаю, но я то и дело встречала его там, и он просто такой мудак. Всё время. Ему плевать. Он говорит что хочет, не проглатывает это, не видоизменяет и не удерживает внутри. И я знаю, я знаю, кто он, и что он сделал, и кем он был раньше. Я помню, как он называл меня. Я помню всё это. Но потом он просто – он сидит там и говорит мне, что не мог смотреть, как я кричу, как в тот раз. И он постоянно что-то пишет в этой ярко-фиолетовой тетради и просто кажется настолько лишним. Как я. Точно как я. Мы – мы так похожи. И я провела столько времени, думая, что это должен быть Рон. Росла, думая об этом. Ждала, когда почувствую это. Когда это проснётся внутри меня. Но это неправильно. Это так, так неправильно, и когда Рон поцеловал меня, я оцепенела. Я ничего не почувствовала. А потом – потом чёртов Малфой целует меня, и это просто уничтожает все те надежды, которые я записывала в своём дневнике, когда мне было тринадцать, и мне приходится просто сидеть и пытаться понять это. Понять, как могло так получиться. Как могло так получиться, что единственный человек, которого я безоговорочно ненавижу – единственный, кому я хочу позволить прикасаться к себе. И мои мысли были такими невозможно громкими, запертые в моей голове, я ругалась и спорила с собой и постоянно переходила с одной стороны на другую. Потому что я не могла просто рассказать тебе, как я могла бы, если бы это был кто-то другой. Я не могла сидеть с тобой, Луной и Парвати и обсуждать то, что я чувствовала и где он меня трогал, потому что это чёртов Малфой, и мне нельзя так относиться к нему – и…и потому что каждый раз, когда кто-то видит, как он касается меня, этот кто-то решает, что он хочет убить меня. Это чёртово предубеждение. И оно слишком сильное. Слишком свежее. Поэтому я позволила вам поверить, что это был Захария, потому что это, как минимум, было безопасным вариантом, но это ранило его. Чёрт, это ранило его. И это ранило меня, и я так хотела рассказать вам правду. Так хотела, чтобы вы все знали. Но как я могла? Как я могла? Зная, что вы подумаете? Зная, что кто-то из вас может сделать? Что Рон может сделать? Поэтому я соврала. Я соврала. Я чувствовала, что должна это сделать. Я врала месяцами. Но потом – прошлой ночью, я…мы…это зашло слишком далеко. Это зашло слишком далеко, и я больше не могу врать тебе об этом. Мой первый раз должен был быть с Роном. Все говорили мне об этом. Я говорила себе об этом. Но нет – нет, мой первый раз – мой, я, чёртова гриффиндорская принцесса, или как они там называют меня в Пророке – была с Малфоем. С Пожирателем Смерти. С отверженным военным преступником. С чёртовым опальным слизеринским принцем. Это было с ним, на больничной койке, и я хотела этого. Это было не зря. В глубине души я знаю, что это было не зря. И я должна была рассказать тебе об этом, потому что это было до смешного правильно. Он и я – краски, разбрызганные повсюду, и мы всё пачкаем, и, может, мы вообще не подходим друг другу, но для меня – для меня мы чёртов Джексон Поллок.
Ей кажется, что она не сделала ни единого вздоха с того момента, как начинает говорить. Задыхается и глотает воздух, слёзы льются по её щекам. Она топит все оставшиеся слова в Огневиски и ждёт, пока Джинни заговорит. Она молчала всё это время. Слушала. Смотрела.
Неожиданная тишина давит. Заставляет пальцы Гермионы дрожать.
Джинни потягивает виски.
А потом она спрашивает, тихо и спокойно, как и всегда:
– Кто такой Джексон Поллок?
– Известный маггловский художник, использующий льющуюся технику, – бормочет она, держа свой стакан у рта, не зная, что ещё сказать.
Джинни кивает, словно запоминая это. Отпивает ещё виски.
– Пожалуйста, скажи что-нибудь.
Она глотает виски, ставит свой стакан на стол и начинает накручивать прядь волос на палец. В случае с Джинни это плохой знак.
– Тебе не понравится то, что я скажу.
Гермиона усмехается. Торопливо отвечает:
– Я – мне всё равно. Всё равно. Я знала это ещё до того, как рассказала тебе. Я хочу знать, что ты думаешь. Что ты действительно думаешь.
Джинни вздыхает. Наклоняется вперёд, опираясь локтями на стол.
– Я думаю… – она делает паузу, снова вздыхает, смотрит Гермионе в глаза. – я думаю, он сделает тебе больно.
Она кивает, чувствует, как сильно нервничает.
– Он сделает. Он сделал. Но – я…я тоже сделала ему больно. Я не…я не бессильна в этой ситуации. Я не боюсь. Я тоже могу сделать ему больно.
Джинни прищуривается. Не со злостью, но достаточно внимательно. Словно оценивая её.
– Звучишь как настоящий слизеринец, – говорит она, опуская взгляд на её серо-зелёный галстук.
Гермиона нервно усмехается. Не может прочесть её. Не уверена насчёт того, что именно она имеет в виду.
– Кстати говоря… – Джинни достаёт свою палочку. За десять секунд успевает применить заклинание, исправляющее её форму, и наложить чары на её шею. Её магические навыки всегда впечатляли.
– Спасибо, – тихо говорит Гермиона. Она всё ещё не уверена насчёт того, о чём та думает. Что она чувствует.
Нечитаемое выражение лица Джинни тоже впечатляет.
– Джин, – просит она после ещё одной долгой паузы. – пожалуйста.
– Что?
– Просто скажи это. Всё, что ты думаешь. Скажи это.
Джинни допивает свой виски. Подпирает щёку рукой.
– Гермиона, я… я действительно не знаю, что я могу сказать, чтобы ты почувствовала себя лучше. Я ненавижу его. Мне жаль, но я ненавижу его и, думаю, всегда буду ненавидеть. Он плоть от плоти женщины, которая убила моего брата. Из-за его отца я… – она замолкает. Прочищает горло. – первый курс. Его отец виноват в том, что произошло на первом курсе.
– Я знаю, – выдыхает Гермиона, мысленно проклиная себя. Как она могла быть такой глупой и эгоистичной, чтобы не вспомнить о Джинни и дневнике Тома Реддла? Насколько сильно это может задеть её? Она не нейтральная сторона. Точно нет.
Но Джинни продолжает.
– Впрочем, то, как ты говоришь о нём…это беспокоит меня. Это звучит так, будто ты зашла очень далеко, Гермиона. Ты зашла очень далеко. Что будет, если в какой-то момент тебе придётся покончить с этим? Ты покончишь? Ты сможешь?
Гермиона усмехается. Отводит взгляд. Не смотрит на неё.
– Нет, наверное.
Джинни ничего не говорит.
Постепенно Три Метлы наполняются посетителями. Гермиона наблюдает за тем, как её виски постепенно темнеет. Она покачивает стакан из стороны в сторону, когда Джинни снова заговаривает.
– Итак… той ночью? – ей не нужно продолжать.
Гермиона пожёвывает свою губу, не поднимая взгляда. Кивает.
– Ты в порядке?
Теперь она всё-таки встречается взглядом с Джинни, чувствуя, как её щёки начинают краснеть.
– Лучше, чем в порядке, – признаётся она. – хотя я знаю. Я знаю, что ты не хочешь слышать это.
– Гермиона, – Джинни звучит неожиданно строго, и она как будто начинает казаться старше своих лет. Мудрее. – Я могу ненавидеть его. Но это не моё дело, с кем ты встречаешься. Я не могу влиять на это, да и не должна. Мне жаль, что я не могу говорить за остальных…
Она имеет в виду Рона.
–…но ты всегда можешь поговорить со мной. И даже если я могу осуждать Малфоя – буду, буду обсуждать Малфоя – я никогда не буду осуждать тебя.
Гермиона чувствует, как слёзы снова собираются в уголках её глаз.
– Понимаешь?
Она кивает, и это освобождает несколько слезинок, заставляя их струиться по её лицу. Джинни создаёт ей салфетку.
– Спасибо, – говорит она сквозь тонкую ткань, вытирая глаза. Надеется, что Джинни поймёт, насколько много всего она имеет в виду.
Джинни заказывает ещё один раунд Сливочного пива и несколько тыквенных пирожков на закуску. Они сидят вместе до обеда, обсуждая всё это. Гермиона рассказывает ей об угрозах Захарии и о Пэнси. Рассказывает ей о том, как украла тетрадь Драко, и о Теодоре Нотте.
В свою очередь, Джинни рассказывает ей о том, что она не видела. Рассказывает ей о том, как это выглядит со стороны.
И она слегка в ужасе, потому что со стороны она кажется абсолютным социопатом.
– И мы скучаем по тебе, Гермиона, – также говорит Джинни. Мы хотим помочь тебе, но ты нам не даёшь. С этим, я понимаю. Но со всем остальным – мы можем тебе помочь. Тебе не нужно делать это в одиночку.
Она обнаруживает, что готова совершенно расплакаться, и борется с этим.
– Я знаю. Я знаю, прости. – но она может пообещать только одну вещь. – я постараюсь.
Впрочем, выходя из Трёх Мётел… она чувствует себя так, словно с неё сняли невероятно тяжелые кандалы. Словно она стала на пятьдесят фунтов легче.
Она должна была рассказать Джинни с самого начала.
Ночью она забирается в кровать, так и не сходив ни на один урок и чувствуя себя совершенно не собой.
Это приятно.
Мадам Помфри не сказала ей ни единого слова о Драко, когда она вернулась. Просто попросила её три раза продемонстрировать ей противозачаточные чары, раз уж её палочка снова работает, сказала хмммм, когда всё было выполнено правильно, и больше не возвращалась к этой теме.
Поппи никогда не любила поддевать других.
Сейчас, на самом деле, она впервые за день осталась наедине сама с собой. Она смотрит на ярко-красные занавески своей кровати и впервые с того момента, как она сегодня проснулась, открывает шлюзы для своих мыслей.
Они заполоняют её голову. Её ноги теряют покой. Она позволяет себе изучить все свои воспоминания, и это начинает казаться реальным. Словно это действительно произошло.
Её немного шокирует то, как она вела себя той ночью. Она удивляется своей наглости и напористости. Конечно, она нередко проявляла эти качества в повседневной жизни, но она не думала, что они понадобятся ей в постели.
Никогда не думала, что она может быть настолько прямолинейной в отношении того, что она хочет.
И что более того, кто бы мог подумать, что Драко, чёрт побери, Малфой будет её слушать?
Она делает пометку в своём воображаемом блокноте – надо узнать его второе имя. Ей неожиданно становится ужасно любопытно, она удивлена, что до сих пор его не знает.
Но ей вдруг хочется его узнать. Она, наверное, должна его узнать, учитывая то, что происходит между ними. Она не знает, как это назвать, но, во всяком случае, она уверена, что хочет узнать его получше.
Она составляет по-детски глупый воображаемый список – двадцать один вопрос Драко Малфою.
И задаётся вопросом о том, сможет ли она когда-нибудь задать ему эти вопросы.
2 декабря, 1998
Дневник,
Блядь, почему вы считаете, что моя последняя запись была слишком короткой?
Я ответил на ваш еженедельный вопрос, вы ёбаные идиоты. Что ещё, по закону – если вы вообще ознакомились с моими ёбаными обязанностями – я ещё должен сделать?
Ответ – ничего нахуй.
Я умею читать. Я ознакомился с ними.
Я знаю все лазейки.
Приятного вечера,
Драко
4 декабря, 1998
Джинни впервые заговаривает об этом в пятницу вечером.
В гостиной Гриффиндор спокойнее, чем обычно, и Гермиона работает над эссе, сидя в кресле у камина, пока Гарри и Рон заполняют форму для Предварительных Курсов Авроров на полу у неё в ногах.
Рон не хотел быть Аврором. Он хотел играть за Пушки Педдл. По крайней мере, в последний раз она слышала именно это.
Но она не разговаривала с Роном несколько месяцев – не так, как раньше, и, кажется, кое-что изменилось.
Джинни работает над тем, чтобы вернуть её в их круг общения, достаточно расслабленно и без всяких нелепых грандиозных жестов, спасибо большое – но она всё равно чувствует, как та корректирует её действия.
Она пытается вспомнить, когда они в последний раз вот так вот сидели втроём. Тихо работали в компании друг друга. Думает, что ни разу с начала войны.
С того утра она толком не видела Малфоя. Только замечала, как он проходил мимо. Он пропустил несколько их общих занятий. Это заставляет её напрячься, хоть она и не знает, почему.
Джинни сидит напротив неё в другом кресле, читая, и в какой-то момент она говорит, не поднимая глаз:
– Как дела с Джексоном Поллоком?
Перо Гермионы скользит, и она проводит широкую чёрную линии по чистой четверти своего листа. Портит его. Она бросает на Джинни испуганный взгляд, но та продолжает смотреть в свою книгу.
– Кто такой Джексон Боллокс? – спрашивает Рон, зевая.
– Поллок, – автоматически поправляет Гермиона. Она ёрзает в кресле, её пульс неожиданно подскакивает.
Но Джинни объясняет, прежде чем её утягивает в водоворот своих мыслей.
– Известный маггловский художник – абстракционист. Гермиона готовит исследовательскую работу о нём на Маггловедение.
Её пульс замедляется… совсем немного.
– Да… – бормочет она после небольшой паузы, неуверенно и подозрительно. – Я… готовлю.
– Достаточно глубокое, насколько я слышала. Много работы, – Джинни переворачивает страницу, всё ещё не поднимая глаз.
– Да, – снова говорит она, подыгрывая.
Гарри смотрит на неё сквозь завесу своих растрёпанных волос. Весело улыбается.
– Гермиона, наверное, уже закончила её.
И Джинни наконец поднимает глаза. Смотрит на Гермиону каким-то сложным взглядом. Та, кажется, понимает.
– На самом деле, нет, – говорит она и продолжает, когда Джинни незаметно кивает. – Я думаю, мне понадобятся месяцы.
Рон уже потерял интерес. Он морщится, когда царапает что-то в своей форме. Гарри слушает вполуха.
– Так что? – снова спрашивает Джинни. – Как там дела?
И она осознаёт.
Джинни действительно потрясающая ведьма. В две минуты она разработала идеальный способ говорить о Малфое прямо перед Гарри и Роном. Перед кем угодно, на самом деле.
Она прячет улыбку.
– Никакого продвижения. Пока только предварительные исследования.
Джинни подмигивает, когда никто не смотрит.
– Хорошо, дай мне знать, если тебе понадобится помощь.
И всё её напряжение тут же растворяется.
Наконец-то. Наконец, у неё есть союзник.
========== Часть 23 ==========
Комментарий к
Страшно извиняюсь за такую безумную задержку. Немного отвлеклась на всякие дела, но теперь снова в строю!
7 декабря, 1998
Дневник,
Непостоянство – хорошее слово.
Оно как-то чертовски здорово отражает, насколько люди нестабильны. Ненадёжны. Это жалкое слово – оно даже звучит жалко, и это так уместно. Люди непостоянны. Всё непостоянно. Каждый аспект моей жизни.
Даже я сам. Я уверен.
Но если реально, блядь, об этом подумать, можно ожидать от людей, что они будут непостоянными, и это сделает их менее непостоянными. Я могу рассчитывать на то, что на них нельзя рассчитывать. Контрмеры.
Да, это может показаться ерундой, но это успокаивает меня.
Мне нравится знать, чего ожидать, хотя бы, блядь, раз в жизни, и в данный момент я могу спокойно ожидать, что как только представится возможность, земля уйдёт у меня из-под ног.
Вопрос: если бы вы могли изменить один выбор, который вы сделали за последний год, что бы это было?
Слишком просто. Моё выступление в суде. Мать настояла на этом, но если бы я мог вернуться назад, то я бы признал себя виновным и принял все эти первоначальные обвинения.
Азкабан кажется мне раем для одиночки.
Драко
12 декабря, 1998
Прошло больше недели.
Больше недели, и они не обменялись ни единым словом. Даже ни разу не встретились взглядом, не дышали одним и тем же воздухом. Мало того, что он пропустил большую часть их общих занятий, так ещё и в те редкие моменты, когда он всё-таки появлялся, то вёл себя так, словно ему было физически больно даже смотреть в её направлении.
Она заставляет себя верить в то, что чувствует только что-то вроде раздражения. Да, она раздражена из-за того, что он ведёт себя как один из типичных глупых парней, которых она обычно не подпускает к себе.
Единственное, несмотря на всё это, она знает, что она чувствует.
Она чувствует себя ущемлённой. Раненой. Использованной.
И также чувствует, что оказалась права, и она ненавидит оказываться правой в подобных ситуациях. Но всё это время в её голове звучал этот тихий голос, едва слышно бил тревогу в глубине её разума – говорил, что Малфой должен был это сделать.
Не просто должен был.
Практически нуждался в этом.
Всё, что она знала о его старой натуре, доказывало то, что ему нужно было это сделать, и всё же… дело именно в этом.
Его старая натура. Последние несколько недель она с каждым днём всё больше убеждалась в том, что его старая натура умирала. Давала путь чему-то новому, чему-то большему.
Но, кажется, после всего, что случилось, единственное постоянное в Малфое – это его непредсказуемость.
И девяносто пять процентов её не ожидали этого.
Всё было впустую. Всё было впустую.
Всё, в чём она призналась Джинни в пьяном тумане, сейчас кажется глупым ребячеством.
Всё было впустую.
– Гермиона, твой чай, – говорит Луна спокойно, в своём стиле, и Гермиона опускает взгляд, чтобы увидеть, как тот закипает в её маленькой аккуратной чашечке.
Она немного успокаивается, и пузырьки растворяются. Когда она поднимает взгляд, то видит, что Джинни обеспокоенно смотрит на неё. В её глазах – очевидный вопрос, но Гермиона отказывается отвечать на него, вместо этого заставляя себя улыбнуться Луне.
– Прости. Кажется, я немного отвлеклась.
Они пьют чай в Астрономической башне; как выяснилось, Луна организовывает это каждые выходные. Джинни уговорила её прийти, и, к счастью, сегодня здесь только они трое, хотя Луна уже дважды упомянула, что обычно здесь также появляются Парвати и Падма.
Гермиона равнодушно задаётся вопросом о том, могла ли она отпугнуть их.
Кто захочет пить чай с угрюмой Грейнджер?
Они переходят к обсуждению последнего выпуска Придиры, но Джинни всё равно то и дело поглядывает на неё, пока Луна говорит.
– Всё ещё ничего? – спрашивает она позже, когда они спускаются по лестнице.
Гермиона молча качает головой. Боится, что если она откроет рот, то вся её боль и злость вырвется наружу.
Они проходят в один из главных коридоров, наполненный студентами, как это всегда бывает зимой в выходные дни.
– Может, тебе стоит подойти к нему первой? – предлагает Джинни. – может, он ждёт…
– Я не подойду, – тут же отрезает она. – Мне плевать, насколько это старомодно. Хоть один раз, я хочу, чтобы у меня всё было так же, как у всех остальных. Я не собираюсь бегать за —
Она замолкает.
Не может понять, что она видит.
Но она чувствует, как Джинни бросает на неё взгляд, пытаясь понять, почему она остановилась, а потом смотрит в том же направлении.
Малфой идёт под руку с Пэнси Паркинсон.
Они находятся в дальнем углу, то теряются в толпе, то снова появляются, но она везде узнает его светлые волосы, как и её смех.
– Гермиона… – говорит Джинни мягко. Предупреждает.
Кто-то отходит в сторону, и она видит, как Пэнси поднимается на носочки и целует его в щёку.
– Гермиона —
Она бросается вперёд, сжимая руки в кулаки.
– Гермиона, не – о, чёрт, – бормочет Джинни из-за её спины, но не следует за ней.
И Гермиона пробирается сквозь толпу, тысячи различных проклятий готовы сорваться с её языка, она сжимает палочку, лежащую в кармане её юбки.
Никто не удивится, если она проклянёт Драко Малфоя.
Это – это то, что она должна делать. То, чего от неё ожидают.
Она примерно на полпути к нему, когда он замечает её, и она видит, как дёргается мышца в его челюсти. Видит, как он напрягается, словно ребёнок, которого поймали после полуночи за пределами дома. Он говорит что-то Пэнси – она не может прочитать по его губам – а затем быстрым шагом направляется прочь по перпендикулярному коридору.
И Гермиона проносится прямо сквозь ядовитое облако парфюма Пэнси, заворачивая за угол вслед за ним.
Она держит глаза низко. Фокусируется на блестящих чёрных каблуках его заострённых классических туфель, следуя за ними по коридорам и поворотам, спускаясь вслед за ними на несколько лестничных пролётов. Следует за ними, пока поблизости не оказывается ни одной другой пары ботинок.
Пока коридоры, по которым они идут, не оказываются совершенно пустынными.
Она понимает, что он направляется в подземелья. В гостиную Слизерин. Его темп заметно ускорился, но он не бежит. Ещё нет.
Она поднимает глаза – видит, как он бросает на неё взгляд через плечо, и когда он видит, как она близко, то, кажется, осознаёт, что вход в гостиную Слизерин станет для него тупиком. Он начинает паниковать и резко сворачивает в другой коридор, а затем спускается ещё на два лестничных пролёта.
Она сжимает основание своей палочки.
Малфой в последний раз поворачивает за угол, бросает ей отчаянное “Отвали, Грейнджер”, а затем дёргает за железо настенной лампы, открывая потайную дверь.
Он бросается внутрь так стремительно, словно думает, что она не успеет перескочить через порог вслед за ним.
Но она успевает. Конечно, она успевает. Это было даже слишком просто.
И дверь закрывается за ней, и он оказывается в худшем положении из возможных.
– Что это такое? – спрашивает она, доставая палочку из кармана. Малфой поворачивается к ней лицом. Отступает назад и упирается в стол.
