Текст книги "Мятные Конфеты / Боевые Шрамы (СИ)"
Автор книги: Onyx-and-Elm
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)
– Значит, хоть здесь я буду у тебя первой. Я думаю, это вполне себе честно, – она опускает голову, её губы оказываются совсем рядом с ним. – а ты?
– Я—
Она пробует его на вкус. Позволяет своему языку скользнуть по его гладкой толстой длине. Медленно. Осторожно. Но, судя по тому, как он прогибается в спине – судя по тому, как он задыхается – она словно обожгла его. Гермиона ждёт, держа язык на его головке, даёт ему время сжать в руках простыни. Затем она решает, что в первый раз она так и не успела по-настоящему почувствовать, каков он на вкус, поэтому делает это снова.
Он стонет – достаточно громко, чтобы заставить её мысленно поблагодарить его за заклинание тишины – и она закрывает глаза, чтобы сфокусироваться. Она чувствует соль, мускус и, как ни странно, лёгкую сладость. Это заставляет её ещё раз широко провести языком вверх по стволу, даже не осознавая этого, в этот раз открывая рот шире.
И когда она добирается до головки, подстрекаемая движениями его бёдер, то делает глубокий вдох и берёт его в рот.
Ей становится совершенно очевидно, что ничего из того, о чём говорили другие девушки в спальне по вечерам, не является правдой.
Оральный секс – это привилегия.
Она понимает это в тот момент, когда он выдыхает сдавленное “блять” и лениво путается пальцами в её волосах. И она берёт на себя до невозможного сложную задачу – сделать его первый раз незабываемым. Чтобы он не смог почувствовать это ни с кем другим.
И тогда остаются только звуки. Его затруднённое дыхание и непристойные, умоляющие стоны – эти влажные, до невероятного грязные звуки, которые она издаёт, двигая головой, пока её челюсть не начинает болеть – тихий шелест её волос, когда он высвобождает их из наколдованной ею резинки, чтобы сжать их в своём кулаке – отчаянный полустон в глубине её горла: она давится, когда он теряет контроль и дёргает бёдрами ей навстречу – едва слышный звук, с которым капли пота скатываются по её вискам – эти его тихие слова, которые она запомнит на всю свою жизнь.
Потому что она уверена, что Драко Малфой никогда в жизни не обращался ни к кому со словом “сладкая”. И тем не менее—
– Блять – вот так, сладкая – да – блять – вот так. Не – не останавливайся.
Боже, как он запинается. Она никогда не видела его таким.
– П-пожалуйста – пожалуйста, я – блять – блять, я умоляю тебя. Мне ну – мне нужно. Пожалуйста – пожалуйста. Дай мне. Пожалуйста.
И по какой-то причине она не понимает, о чём он просит, пока не чувствует тепло, когда он кончает ей в горло, когда горько-солёная влага брызгает ей на язык. Она старается не подавиться – делает паузу, прежде чем начать дышать. Вдыхает через нос и фокусируется на том, как красиво он звучит, запоминает каждый из этих отчаянных вздохов и рваных стонов.
И когда он, наконец, подаётся назад, тяжело дыша, она вспоминает о данном себе обещании и встречает его взгляд, прежде чем проглотить. Позволяет одной капле просочиться между её губ, прежде чем стереть её большим пальцем и облизнуть его. Что-то загорается в его глазах, когда он наблюдает за этим.
– Было больно? – спрашивает она; её голос звучит неожиданно спокойно.
Он шумно выдыхает.
– Ты даже не представляешь, насколько.
23 февраля, 1999
Следующим утром Драко находит на подоконнике запачканное копотью письмо. Оно от Тео, и оно адресовано ей.
Грейнджер,
Возможно, все возможные одолжения уже закончились, но я решил попробовать ещё раз. Мне нужно её увидеть, а её испытательный срок не позволит ей прийти без сопровождения.
Приведи ко мне Пэнси. Пожалуйста.
Тео
========== Часть 46 ==========
23 февраля, 1999
– Останься.
Она сидит к нему спиной, её блузка уже наполовину застёгнута, и ей интересно, заметит ли кто-нибудь в Министерстве, что на ней та же одежда, что и вчера; это прозвучало так тихо, что она даже не уверена, что ей не послышалось.
– Что? – якобы равнодушно спрашивает она, бросая на него короткий взгляд через плечо и надеясь, что ей всё-таки не послышалось.
– Останься, – повторяет он, в этот раз немного громче, немного увереннее. Он сидит, прислонившись спиной к изголовью кровати, всё ещё укрытый зелёными простынями, и лениво покачивает коленом.
Она отвлекается от пуговиц и полностью поворачивается к нему.
– Я не понимаю.
Драко фыркает и смещается, чтобы сесть на край кровати. Её удивляет то, как просто для неё оказывается встать между его колен, когда он тянется к ней – позволить его рукам скользнуть вверх по её бёдрам.
– Тебе стоит остаться, – бормочет он, касаясь лбом её рёбер. Это что-то совсем простое, но внутри неё расходится вязкое тепло.
– Пэнси и Тео, – говорит она, в первую очередь напоминает об этом самой себе. Её пальцы уже скользят по его волосам – и ей больше всего хочется позволить ему пройтись поцелуями по её животу, ниже и ниже.
Но письмо Тео всё ещё лежит на тумбочке, она видит его боковым зрением.
– Они могут подождать, – говорит Драко, утыкаясь носом в её живот, чуть выше пупка, и начиная выправлять её блузку из юбки. Он редко бывает таким. И она хочет закрыть глаза и позволить себе расслабиться, но вместо этого она останавливает его руки.
– Мне кажется, он бы не просил об этом, если бы это не было важно.
Драко вздыхает, согревая её кожу дыханием, прежде чем отстраниться.
– Вот, что ты получаешь, когда развешиваешь на улице чужую одежду, или как там говорят магглы.
– Это ты так называешь спасение чужой жизни? Потому что я занималась именно этим. И это, кстати, грязное бельё, а не—
Он протягивает руку и прикрывает её рот. Она вопросительно вскидывает брови, но когда подушечка его указательного пальца проскальзывает по её нижней губе, она не думает. Просто открывает рот и мягко посасывает его палец.
Драко шумно выдыхает и одним быстрым движением усаживает её к себе на колени.
– Тебе нужно остаться, – рычит он, проскальзывая губами по её шее – отыскивая её пульс и сжимая зубами её кожу.
Гермиона позволяет себе небольшую слабость. Решает, что она заслужила. Она позволяет себе спрятать лицо в гладком, тёплом изгибе его плеча, с тихого вздоха сбиваясь на стон, когда он проходится языком от её ключицы и до самого уха.
– Мне не нравится, когда ты где-то ещё, – шепчет он, прикусывая её мочку и заставляя её вздрогнуть. – это ведь ты захотела оказаться в моей постели. И мне нравится, как ты в ней смотришься.
Она беспомощна – не может не почувствовать его вкус; его сладкий, дымный запах, напоминающий о влажной земле поутру. Она проходится поцелуями по его шее – практически чувствует, как кровь шумит в его венах, когда его дыхание сбивается и он крепче сжимает её талию.
– Останься, – снова приказывает он шумным шёпотом в её ухо. Его рука соскальзывает к подолу её юбки. – останься, и я заставлю тебя кончить. Тебе будет так хорошо, Грейнджер, я обещаю. – его зубы цепляются за мочку её уха, его тёплая ладонь ложится между её ног. – я хочу снова попробовать тебя на вкус. Хочу отлизать тебе.
Она ещё раз невольно охает, чувствуя, как румянец расходится по её щекам. Она никогда не поймёт, как ему удаётся говорить подобные вещи с такой уверенностью – с такой невозмутимостью. Как ему так легко удаётся разжечь в ней огонь.
– Ты эгоист, – говорит она и затем почти вскрикивает, когда он обводит пальцами влажный шов её белья. Он улыбается, когда она дёргает бёдрами ему навстречу.
– Что, ты думаешь, он не это хочет сделать с Пэнси? – он оттягивает её бельё в сторону, проходится по ней пальцами. Проскальзывает по её входу. – Ёбаный ад, это так очевидно. Может быть, не для Пэнси, даже сейчас. Но Нотт всегда был готов на всё ради неё.
Гермиона чуть не давится собственными словами, когда два его пальца проскальзывают в неё.
– Так ты думаешь, что он тоже её любит?
Драко усмехается, отстраняясь от её шеи и сжимая пальцами свободной руки её подбородок, заставляя их встретиться взглядами.
– Ты слепая? – недоверчиво спрашивает он, потираясь своим носом о её. – ты что, не видела, как он смотрит на неё? – он прикусывает нижнюю губу. – блять, Грейнджер – тебе уже должен быть знаком этот взгляд.
Что-то трепещет у неё в груди – что-то яркое, пьянящее, всепоглощающее – и затем она целует его. Торопливо. Смазано. Жадно. Но ему это нравится, судя по грубому звуку, который он издаёт, когда она настойчиво толкается языком в его рот. Его пальцы начинают двигаться быстрее, её бёдра дёргаются навстречу каждому толчку, словно ей хочется, чтобы это были не просто его пальцы.
И у неё, определённо, есть желание уцепиться за край его штанов.
– Нам надо остановиться, – Гермиона отрывается от него, как скотч отрывается от кожи – медленно и болезненно. Отводит от своих бёдер его руку; его пальцы блестят от влаги, и это заставляет её покраснеть. – нам…надо остановиться, – повторяет она, шумно выдыхая.
– Кто сказал? – шипит он, снова прикусывая её нижнюю губу.
Кто-то показательно прочищает горло, и они замирают.
– Ну, я был бы очень благодарен, – из-за занавесок кровати раздаётся приглушённый хрипловатый голос Забини. – если ни один из вас не может, блять, вспомнить, как накладывать заглушающие чары. Иначе мне придётся ослепить и оглушить себя, чтобы попасть на завтрак.
Совершенно ошарашенная, Гермиона начинает поправлять свою одежду и пытается отстраниться, но Драко удерживает её у себя на коленях, совершенно спокойно отвечает:
– Я думал, что вуайеризм – это по твоей части, Блейз. Знаешь. Как в тот раз, на пятом курсе, после квиддича—
– О, чёрт возьми, не начинай.
– Я, например, отлично всё помню.
– Отвали, Малфой – хорошо! Делай с Грейнджер что хочешь в полуметре от меня. Вперёд. Я просто, – его голос окончательно заглушает что-то ещё, но конец его предложения звучит примерно как “буду лежать здесь и задыхаться”.
Драко усмехается в губы Гермионы, снова целует её, медленно, прежде чем отстраниться. Её щёки всё ещё горят, и он берёт её лицо в руки, цыкает.
– Стеснительная как обычно, Грейнджер. Когда ты уже поймёшь, что тебе нечего стыдиться?
Она не понимает, почему говорит то, что говорит – по его глазам видно, что он просто дразнит её – но, может быть, ей действительно не очень нравится то, что её снова буквально поймали со спущенными трусами. Или, может, у неё просто проблемы с самоконтролем.
– Ты в течение нескольких лет придумывал мне причины стыдиться. Не помнишь? Моих зубов, моих волос и моей грязной крови.
Его улыбка медленно растворяется, и она задумывается о том, прекратит ли она когда-нибудь всё рушить. Всё ещё сидя у него на коленях, она смотрит, как сжимается его челюсть.
Они молчат слишком долго. В спальне становится слишком тихо. И ей становится так некомфортно, что она уже задумывается о том, чтобы забрать свои слова назад, когда он говорит:
– Я жалею об этом.
Она удивлённо моргает.
– Я мало о чём жалею, но об этом – да, – его руки опустились на её талию, пальцы рассеянно играют с пуговицами её блузки. – я почти так же сильно зол на себя за это, как на тебя – за то, что ты в это поверила.
Она фыркает, но он продолжает, прежде чем она успевает возразить.
– У тебя нет оправдания. Нет, – он качает головой и пожимает плечами, а затем подаётся ближе, чтобы оставить на её шее ещё один влажный поцелуй, окончательно выбивая её из равновесия. – как ты могла позволить такому глупому, испуганному, бесхребетному маленькому мальчику заставить чувствовать себя неполноценной? Ты? Ты. У тебя нет оправдания.
Она тихо выдыхает, смотрит через его плечо на простыни. Но прежде чем она успевает хотя бы наполовину сформулировать адекватный ответ, её сбивают.
– Хреновое извинение, приятель.
– Иди нахуй, – небрежно бросает Драко в сторону кровати Забини.
– Это ужасное извинение, – повторяет она, даже если её губы изгибаются в улыбке. – тебе следует поработать над этим.
– Он не станет.
– Иди нахуй, и твою мать туда же, – он отворачивается, скорее всего, чтобы швырнуть что-нибудь в сторону кровати Блейза, и Гермиона соскальзывает с его колен. Это заставляет его отвлечься, и, на самом деле, что-то внутри неё сжимается, когда он цепляется за её руку.
– И куда ты пошла?
Она позволяет себе улыбнуться ему – украсть ещё один поцелуй, прежде чем начать приводить себя в порядок.
– Я буду через час. Максимум два.
Драко показательно закатывает глаза, снова устраивается в кровати. Она заканчивает заправлять свою блузку обратно в юбку, когда вспышка фиолетового заставляет её замереть.
Она не знает, как он его вернул.
Он кладёт дневник на колени и начинает лениво писать, якобы не замечая, как она смотрит на него.
– Как ты—
– Очевидно, в суде он больше не нужен, – он поднимает на неё взгляд, смотрит с деланным равнодушием. Запускает пальцы в свои волосы, которые она ему растрепала, зачёсывает их назад. – по их мнению, у меня нет причин прекращать присылать им записи. Они его отдали.
– О, – она отворачивается. Заканчивает с блузкой и начинает искать свои чулки, всё это время пытаясь заполнить тишину. – знаешь, я до сих пор без идей, как он вообще попал в суд. Он был у меня, и я точно не собиралась его использовать.
– Мм, – лениво мычит он. – видимо, Смит не такой уж и мудак.
Она снова останавливается и поднимает на него взгляд, отвлекаясь от своих чулок.
– Что?
– Ну, если честно, я думал, что он облажается. Думал, что даже умному человеку будет сложно что-то у тебя стащить, – Драко чуть хмурится, глядя на неё. – тебе стоит лучше следить за своими вещами, Грейнджер.
Сначала она ничего не может сказать, просто глупо моргает. Медленно выпрямляется. И когда она всё-таки заговаривает, то звучит мягче, чем ей бы хотелось.
– Ты…сказал ему взять его? – она прочищает горло. – Сказал – сказал Захарии взять его?
Он просто пожимает плечами и продолжает писать.
– Решил, что это будет лучший выбор. Кто-то, кто уже тебя ненавидит.
Он не сразу замечает, что она достала свою палочку. Она, кажется, замечает это одновременно с ним – видит, как его взгляд немного меняется, когда он обнаруживает, что её кончик направлен точно на его нос.
И есть что-то в его поведении, что злит её. В спокойствии, которое он источает, в том, как ровно он дышит. Даже если она не уверена, что действительно сможет проклясть его, часть её хочет, чтобы он её боялся. Хоть немного.
– И что ты планируешь делать? – до невозможного спокойно спрашивает он.
– Я могла бы зашить твои глаза, – тихо предлагает она. – или превратить твои мышцы в свинец. Я могу сделать что угодно. Могу проникнуть в каждое твоё воспоминание, если захочу.
Он опускает дневник пониже, чтобы полностью видеть её, но выражение его лица по-прежнему не меняется. Она чувствует, как напрягается её челюсть.
– Мне кажется, это уже слишком.
Она вытягивает руку, и её палочка оказывается ещё ближе к его лицу.
– После всего этого? После всего, что я сделала, ты хотел подставить меня? Подставить себя? – её рука дрожит.
Малфой чуть хмурится.
– Я сказал тебе не вмешиваться. Но ты не послушала.
– Если бы я послушала, ты бы умер.
– Лучше я, чем ты, – просто говорит он. Словно это очевидный факт, что-то вроде значения руны или ингредиента для зелья.
Её рука колеблется всего мгновение, прежде чем она заставляет себя собраться.
– Ты…я – со мной ничего не случилось. Я – я здесь, я стою прямо перед тобой—
– Как думаешь, почему я хочу, чтобы ты осталась? Когда ты прямо передо мной, я могу защитить тебя.
В уголках её глаз скапливаются слёзы. Она игнорирует это. Ей нужно договорить до конца.
– Малфой—
– Грейнджер.
Она фыркает и подаётся ещё немного ближе; кончик палочки замирает совсем рядом с его носом.
– Давай проясним кое-что, хорошо?
Он вскидывает брови, словно бросая ей вызов. Складывает руки на коленях.
– Теперь в твоей жизни есть я. Ты сказал, что мне нужно заслужить тебя, и, думаю, я с этим справилась. Я очень рада, что оказалась во всём этом твоём водовороте.
Он ухмыляется, как делает это всегда, когда ему некомфортно.
– Поэтично.
– Помолчи, – она машет палочкой у него перед лицом. – послушай хоть раз в жизни. Если ты хочешь, чтобы я осталась, ты никогда больше не подведёшь меня. Ты никогда больше не будешь играть ни со своей, ни с моей, ни с чьей-либо ещё жизнью.
Он усмехается, поэтому она делает последний шаг вперёд и упирается кончиком своей палочки в нежную кожу под его подбородком. Так, как она делала это, кажется, ещё тысячу лет назад, в разрушенной уборной.
Малфой замирает.
– Ты как-то сказал, что видишь во мне угрозу, – бормочет она, исследуя его настороженный взгляд. – я надеюсь, это всё ещё актуально.
Он медленно моргает. И отвечает, уже совсем другим тоном:
– Это всегда будет актуально.
Эти слова заставляют её почувствовать силу, гордость за себя. Она отступает назад – опускает палочку.
– Хорошо, – говорит она, прежде чем отвернуться. – я скоро вернусь.
Анализировать поведение Пэнси никогда не было просто, но, судя по тому, как она постоянно поправляет волосы и цепляется пальцами за подол юбки, её беспокоит то, как она выглядит.
– Ты… – Гермиона прочищает горло. – ты отлично выглядишь.
Пэнси шумно фыркает, сразу заставляет свои руки замереть и переводит взгляд на золотую решётку министерского лифта.
– Отъебись, Грейнджер. Мне не сдалось твоё одобрение.
– Ты понимаешь, что он, скорее всего, будет весь в грязи—
– Я сказала отъебись.
Гермиона поджимает губы и кивает.
– Хорошо, – говорит она, чтобы ещё через пару секунд тихо добавить, – но у тебя классная юбка.
– Я знаю.
– Хорошо.
Остальные тридцать секунд в лифте проходят в неловкой тишине – это оставляет Гермиону наедине с тем ощущением, которое не отпускает её с того самого момента, как она постучалась в дверь спальни Пэнси. С ощущением, что она вторгается во что-то исключительно личное. Что-то хрупкое. Вторгается, даже если она должна быть здесь.
Она не пойдёт с ней к клеткам. Она уже решила. Она подождёт у дверей, со стражником, столько, сколько потребуется. А потом она выведет Пэнси обратно. Вот и всё.
Неважно, насколько ей любопытно.
Стражник – это всё тот же полный мужчина, которого она встречала практически каждый раз, когда посещала камеры предварительного заключения; её визит, кажется, не капли не удивляет его.
– Доброе утро, – говорит она, хотя их отношения далеки от дружеских.
Охранник сверкает потемневшими зубами.
– Пэнси Паркинсон пришла увидеть Теодора Нотта.
Взгляд его тусклых глаз перемещается на Пэнси, и Гермиона чувствует, как та напрягается.
Она прочищает горло.
– Побыстрее, пожалуйста.
Он не отводит взгляд от Пэнси.
– Разве она не на испытательном сроке?
– Да, – огрызается Гермиона, не в силах скрыть приступ раздражения. – поэтому я сопровождаю её. Вы её пропустите?
Стражник медленно – словно у него есть всё время мира – переводит взгляд обратно на Гермиону.
– Ещё раз, кого она пришла увидеть?
Она выдыхает, заставляя себя успокоиться, и снова прочищает горло.
– Теодора Нотта.
И она понимает, что здесь что-то не так, когда стражник показательно хмурится. Демонстрирует отрепетированное замешательство.
Пэнси тоже чувствует это. Совершенно замирает, когда стражник тянется почесать свою жирную голову.
– Нотт… – вяло повторяет он. – Нотт. Мм…нет. У нас нет никого с таким именем.
Её ногти впиваются ей в ладони.
– Извините?
– Я сказал, что у нас нет никого с таким именем. Уже нет.
========== Часть 47 ==========
Комментарий к
пока я тут сто лет тянула с переводом, мы набрали 500 плюсиков, 100к просмотров и еще всякие штуки! спасибо большое :>
23 февраля, 1999
Что Гермиона точно знает о войне, так это то, как та сдирает с людей кожу. Обнажает нервные окончания. Эти месяцы, которые она провела в бегах, в битвах – они в существенной степени повлияли на её инстинкты. Она сама заметила, как время её реакции уменьшилось с десяти, или, может быть, пятнадцати секунд практически до нуля. Именно поэтому она уже должна была достать свою палочку.
Но она забывает о том, что Пэнси тоже видела войну.
И за ту миллисекунду, которая требуется Гермионе, чтобы оценить ситуацию, Пэнси прижимает стражника к решётке за его спиной; тёмный кончик её рябиновой палочки уже упирается в его мясистую шею.
– Где он? – зло шипит она.
Гермиона не пытается остановить её. Пока нет.
Прутья решётки всё ещё дребезжат после удара; стражник ошарашенно распахивает глаза. Но в следующий момент он улыбается Пэнси – неуверенно, нервно.
– Думаешь, ты можешь угрожать мне, малышка? Я знаю о тебе всё. Я знаю, что тебе нельзя использовать палочку.
Пэнси так глубоко вдавливает палочку в его горло, что получившаяся вмятина становится похожа на новую глазницу; он закашливается с громким, мерзким звуком.
– Уверен? Я убью и выпотрошу тебя прямо здесь, грязный сквиб.
Гермиона всё ещё не торопится вмешиваться. И только когда стражник начинает хрипеть, а Пэнси отступает назад, когда сотни проклятий уже готовы сорваться с её губ, она делает шаг вперёд и останавливает её руку.
– Не надо. Не надо. Он может нам понадобиться.
– Грейнджер… – рычит она, всё так же зло глядя на стражника, но Гермиона сразу продолжает:
– Дай мне. Я могу – я знаю, что делать, дай мне.
Сомнение Пэнси уступает место отчаянному страху в её глазах. Её взгляд даёт Гермионе понять, что у неё нет времени на раздумья. Нет времени на то, чтобы вернуться к старым привычкам, старым предрассудкам. Гриффиндор то, Гриффиндор это. И когда она отходит от дрожащего стражника, Гермиона чувствует, что от неё не ждут какой-то мягкости.
Её и не будет.
– Легилименс, – выдаёт она, как только достаёт палочку, и головокружительный поток чужих воспоминаний, заливающий её сознание, напоминает ей о том, как давно она в последний раз использовала это заклинание.
На несколько долгих, сонных мгновений мир вокруг неё окрашивается в серый; мутные фигуры, вызванные магией, мечутся перед её глазами, пока время не замедляется, когда она добирается до нужного момента. До того, который она искала.
Стражник всё ещё на своём посту, разве что в другой одежде – и он не один. Гермиона напрягается, когда видит Доулиша в его одеянии Аврора, который, сгорбившись, передаёт стражнику свёрнутый клочок пергамента
– Сегодня ночью, – говорит он; его голос эхом отдаётся у него в ушах. – ты знаешь, где его оставить. Когда дело возобновится, ты сообщишь Визенгамоту, что Нотт сбежал.
Стражник поглаживает свой грязный подбородок.
– Я должен отправлять наверх отчёты о статусе заключённых каждое утро. Вы просите меня солгать в официальных бумагах—
– За что ты будешь вознаграждён, – ворчит Доулиш.
Несколько мучительно долгих секунд проходят в молчании. Губы стражника медленно растягиваются в улыбке.
– Предположим, я так и сделаю. Что насчёт девчонки?
Доулиш чуть прищуривается, точно так, как когда встречался с ней взглядами в зале суда.
– Что насчёт неё?
– Ну, что если она начнёт в это лезть? Она приходит сюда практически каждый день, – стражник ковыряется в зубах. – Что мне с ней делать?
Доулиш, кажется, на мгновение задумывается. А затем говорит:
– Скажи ей правду.
В следующую секунду Доулиш разворачивается на каблуках, и её заклинание распадается. Чужие тёмные силуэты размываются перед её глазами, и она возвращается в собственное сознание. Покачивается, почувствовав головокружение, не сразу осознаёт, что это Пэнси поддерживает её.
– Что там? Что ты видела? – сразу спрашивает Пэнси, но как только Гермиона восстанавливает равновесие, она бросается вперёд и хватает стражника за воротник.
– Скажи мне, – рычит она, прижимая палочку к его шее, – правду. Как сказал Доулиш.
Охранник бормочет что-то себе под нос, дёргается, глядя на неё с презрением. Она грубо встряхивает его, впиваясь глубже в его шею кончиком палочки.
– Ты знаешь, что однажды я держала женщину в банке год? – шипит она, стараясь направить всю свою ярость в свой взгляд, – Превратила её в таракана. Я могла бы обойтись с тобой ещё хуже.
Выражение его лица меняется – теперь он кажется испуганным.
– Скажи мне!
– Он исчез! – шипит он, обнажая свои грязные зубы. – Его забрали. Скоро их всех заберут.
– Всех? – хриплым голосом повторяет Гермиона; Пэнси одновременно с ней спрашивает:
– Куда заберут?
А теперь гримаса стражника превращается в улыбку.
– Известных, вроде тебя, – говорит он, охая, когда она давит сильнее. – Вы все думаете, что непобедимы. Думаете, вам достаточно открыть рот, чтобы получить желаемое, потому что вы намного лучше, чем все остальные. Но мир так не работает. Даже для маленьких друзей Гарри Поттера. Всё, что вы сделали, вы сделали зря.
Гермиона снова встряхивает его, заставляя его продолжить.
Он хрипло смеётся.
– Сейчас, думаю, их всех уже забрали, а завтра они будут мертвы. Каждый, кого ты считала спасённым благодаря своим идиотским сказкам и глупой лжи.
– О чём он говорит? – тихо спрашивает Пэнси; вся жёсткость исчезла из её голоса, осталась только паника. Только страх.
Страх Гермионы проявляется иначе. Он сжимает её лёгкие, словно в тисках, и несколько долгих мгновений она не может выдавить из себя ни слова. Но она крепче сжимает воротник стражника и выкрикивает:
– Где они?
И никогда в жизни она не испытывала большего искушения использовать Непростительное, чем прямо сейчас, когда он снова начинает смеяться. Хохотать.
– Они мне не сказали. Я только знаю, что они забрали остальных прямо из замка. Нашли способ, – он зло ухмыляется. – Мне нужно было только вырубить этого Нотта.
То, что происходит дальше, происходит так быстро, что она, задумавшись над его словами, едва осознаёт это. В одно мгновение она держит стражника, а в следующее он уже на земле. Лежит на каменном полу, скрючившись, как увядший сорняк, корчится от боли.
– Круцио, – ещё раз повторяет Пэнси, она снова звучит холодно и отстранённо; новая алая вспышка вырывается из её палочки. Стражник кричит громко, отчаянно, а Гермиону хватает только на то, чтобы уставиться на него – а затем перевести взгляд на Пэнси.
В этот момент в её глазах читается искренняя ненависть. Гермиона думала, что уже видела её раньше, но она никогда не видела, чтобы Пэнси ненавидела так. Никакого сомнения. Никакой жалости. Никакого намерения останавливаться.
И Гермиона знает, что если бы она не оттащила её в сторону – “Сейчас – сейчас же! Нам нужно идти, сейчас же!” – Пэнси бы с радостью замучила его до смерти.
Этим утром где-то на улицах Хогсмида ворчит пожилой волшебник; он рассказывает всем, кто встречается на его пути, что на него наступила, предварительно сбив его с ног, “чёртова Гермиона Грейнджер, вы представляете? Даже никакого ‘извините’!”
На самом деле, это только наполовину правда. Гермиона сбила его с ног, но это Пэнси наступила на него – и ни одна живая душа в этой деревне не могла понять, почему они вообще так бежали. Они максимум могли увидеть отчаянную панику на их лицах, но они не знали, что это такое – бежать, словно от этого зависят чьи-то жизни.
А они знают. Сейчас они бегут именно так.
Гермиона уже чувствует вкус крови во рту после такого забега, а они ещё только у арки возле теплиц. Ничто, кроме их прерывистого дыхания и неровных шагов, не нарушает спокойного утра Хогвартса. До начала занятий ещё час.
Занятия сейчас интересуют её меньше всего.
– Как быстрее всего добраться до подземелий? – выдыхает Гермиона. Пэнси явно знает лучше.
– Сюда!
Они пересекают боковой коридор и спускаются по изогнутой лестнице, освещаемой мутным светом факелов. До этого они, кажется, не сказали друг другу ни слова с того самого момента, как аппарировали из Министерства – им нечего было обсуждать. Она никогда раньше не чувствовала себя настолько на одной волне с Пэнси.
– Куда-то торопимся с утра пораньше? – интересуется кто-то возле входа в подземелья, и Гермиона смутно осознаёт, что это был Слагхорн; в его голосе слышалось лёгкое веселье. Откуда он знал? Когда он успел заметить, что её руки дрожат? Что её сердце, кажется, вот-вот вырвется из груди?
Когда они добираются до входа в гостиную Слизерин и Гермиона выпаливает: “Acta non verba”, – Пэнси и бровью не поводит. Никаких подозрительных взглядов. Никакого вопроса в её глазах. И они обе, кажется, задерживают дыхание перед тем, как пройти сквозь стену.
Гермиона чуть не падает – спотыкается о потрёпанную первокурсницу. Она сидит сразу у входа, плачет и путается пальцами в волосах.
А прямо за ней открывается вид на гостиную Слизерин, находящуюся в полном беспорядке.
Стены покрыты чёрными пятнами, оставленными заклятиями, не достигшими цели. Тумбочки и кресла перевёрнуты, лампы разбиты. Бумаги разбросаны, пол усеян потерянными палочками. Сквозь дыры в тёмных занавесках просачивается сияние Чёрного Озера, отбрасывающее на мебель зловещие неровные тени.
– Они заставили меня, – всхлипывает девочка на полу.
Пэнси, надо отдать ей должное, бросается к ней заметно раньше Гермионы.
– Они заставили меня, – снова всхлипывает она, испуганно глядя на них. – они заставили меня сказать им пароль.
– Ты не ранена? – наконец выдавливает из себя Гермиона.
– Куда их забрали? – тут же спрашивает Пэнси.
Девочка смаргивает слёзы и шмыгает носом.
– Туда, откуда они пришли.
– Всех?
Девочка качает головой и снова начинает плакать.
– Я не знаю. Я не знаю.
Гермиона тут же вскакивает на ноги и мчится через гостиную, стекло хрустит у неё под ногами. Она находит других первокурсников и второкурсников, сидящих по двое-трое по углам, прячущихся за диванами. Они смотрят на неё с отчаянной надеждой, но она не обращает на это внимания. Сейчас оно сосредоточено на винтовой лестнице, ведущей к мужским спальням.
Она выкрикивает его имя несколько раз, её голос эхом отзывается в тишине; она и так уже знает, но не может смириться с этим.
В спальне хуже, чем в гостиной.
Пол усеян перьями из подушек, разлетевшихся в клочья. Почти все кровати из чёрного дерева так или иначе поломаны.
И та, к которой она подбегает – самая важная – тоже сломана и разворочена; она пуста, так пуста.
Её колени подкашиваются. Ей хочется упасть на пол у изножья его кровати – свернуться в клубок и отчаянно плакать. Сейчас это было бы лучше всего. Но её останавливает вспышка фиолетового.
Его дневник лежит на кровати, наполовину скрытый рваными простынями и гусиным пухом подушки. Дрожащей рукой она вытаскивает его из этого беспорядка, и он раскрывается на загнутой странице. На сегодняшней записи.
23 февраля, 1999
Дневник,
Скажем так, есть определенные вещи, которые я не мог представить в своей жизни. Странные, неосуществимые мелочи – как мне казалось – которые мне было просто не суждено получить.
Мать и отец создали прецедент того, что, как я думал, будет моим будущим. Их брак был таким же, каким, скорее всего, должен был стать мой. Почти никакой нежности. Никаких прикосновений, если в этом нет необходимости. Я никогда в жизни не видел, чтобы отец целовал мать. Никогда в губы. Самое большее, холодный поцелуй в щёку. Между ними всегда существовала определённая граница. Это, на самом деле, скорее контракт, чем брак.
