Текст книги "Мятные Конфеты / Боевые Шрамы (СИ)"

Автор книги: Onyx-and-Elm

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

– Тебе пора на ужин, – ровно проговаривает он. – они будут тебя искать.

Только когда она чувствует вкус крови, то осознаёт, что закусила язык. Её пульс возвращается в норму, но её щеки все еще горят.

Больше всего ей хочется открыть рот и заставить его сказать это снова. Заставить его признать это. Разобраться с последствиями этого. Принять это.

Но с самого второго курса – с того момента, когда он сломал свою метлу, пытаясь угнаться за Гарри и Снитчем, с того момента, когда он поднял взгляд, уставший и потрёпанный, на своего отца на трибуне – она не видела его таким беззащитным.

Как ребёнок.

И это заставляет её укусить сильнее.

Только в этот раз, Малфой, думает она, когда он приглаживает растрёпанные волосы и делает неловкий шаг в сторону, готовясь к её реакции.

К бою.

Это её последнее одолжение. Последнее.

Она прочищает горло. Видит, как он сразу напрягается. Но она просто поправляет юбку и идёт найти свою палочку.

Он наконец поднимает взгляд, когда она вешает свою сумку на плечо.

И всё, что ей удаётся сказать, это:

– Да, верно.

Едва слышно.

Он моргает.

Она уходит.

Весь оставшийся вечер Гермиона чувствует себя так, будто её уронили с высоты десяти метров головой вниз.

Она не может нормально думать. Даже не хочет, если честно. Ей кажется, что даже попытка включить мозг принесёт ей физическую боль.

Она просто продолжает слышать его голос. Такой низкий, знакомый, сквозь сбившееся дыхание.

Слова, которые она не понимает.

Слова, которые не должны были быть сказаны.

Как он посмел? Как он посмел сказать что-то настолько неосторожное, настолько жестокое? Слова с такими страшными последствиями.

Но, с другой стороны, Малфой обычно не думал о последствиях.

Она не может позволить себе даже мысленно повторить его слова. На самом деле, она почти верит в то, что если она сможет перестать думать об этом, то можно будет считать, что этого и не было. Что он не говорил это.

За ужином она ведёт себя как привидение. Не ест. Не говорит. Джинни явно чувствует, что что-то не так, но она достаточно умна и добра, чтобы не привлекать к этому внимание.

Но это не значит, что больше никто не замечает. Гарри и Рон периодически подозрительно поглядывают на неё, но она делает вид, что ей всё ещё стыдно. За то, что её выгнали с урока.

Она задаётся вопросом о том, сможет ли она когда-нибудь прекратить лгать им.

Логическая часть её мозга советует ей не притворяться, что у неё нет выбора.

Остальные части заняты обдумыванием каждого момента, проведённого в этом заброшенном кабинете.

Она тянется к своему тыквенному соку, вспоминает жар его дыхания на затылке. Подносит кубок к губам, но так и не проглатывает сок.

Вместо этого выплёвывает его на свою пустую тарелку.

О, нет…

– Гермиона? – спрашивают все практически хором.

Дрожащей рукой она тянется за палочкой, чтобы убрать этот беспорядок.

– Извините, извините, – бормочет она. – подавилась. Просто подавилась. Я – эм. Думаю, я, эм, лучше…лучше пойду спать. Да. Спать. Эм. Спокойной ночи.

Врёт. Вечно врёт.

Но она не может пойти спать. Не когда она повела себя так глупо.

В сотый, наверное, раз, она поворачивается спиной к растерянным друзьям и бросается прочь из Большого Зала.

– Дура, – бормочет она, направляясь к подземельям. – чёртова, чёртова идиотка.

Она проходит мимо входа в гостиную Слизерин.

Туда ей сейчас точно не нужно.

Нет, она должна попасть в класс Зельеварения.

Слагхорн всё ещё на ужине, по локоть в мясе и соусе. Он не появится. И она даёт себе пару секунд, чтобы убедить себя в том, что он не был бы против – потому что это чрезвычайная ситуация.

Но представьте себе, что подумала бы Гермиона-с-первого-курса, увидев её сейчас.

– Алохомора.

Она аккуратно прикрывает за собой тяжелую дверь и проговаривает заклинание, чтобы зажечь свечи.

Если бы у неё было время остановиться и подумать об этом, она, возможно, осознала бы, что – по крайней мере – это отвлекло её от других, более…сложных мыслей.

Но её сознание сейчас фокусируется на зелье, которое она даже точно не помнит, как варить.

Девчонки из Гриффиндор обычно называли его “Ликёр на Крайний Случай”.

Из-за его отвратительно сладкого вкуса и ситуаций, в которых оно используется.

– Полная идиотка, – шипит она, собирая правильные, как ей кажется, ингредиенты.

Много лет назад – за много лет до начала своей сексуальной активности – она пообещала себе, что никогда не забудет использовать противозачаточное заклинание.

Очевидно, двенадцатилетняя Гермиона не понимала, что это такое – увлечься процессом.

Увлечься…Малфоем.

Дрожь, вызванная небольшим приступом отчаяния, поднимается вверх по её позвоночнику. Она качает головой, прогоняя мысли о нём, и пытается сосредоточиться на приготовлении зелья.

Одна веточка недотроги*, или две? Половина ложки медовой воды?

Там вообще нужна медовая вода?

Она разжигает огонь под котлом и начинает добавлять нужные, насколько она помнит, ингредиенты. Пытается отталкиваться от запаха – добиться максимально похожего на тот, что она помнит с тех раз, когда практиковалась.

Она невольно представляет суровый взгляд мадам Помфри. Вспоминает её лекцию.

Лекцию, которая сейчас кажется оправданной.

Чёртов Малфой…

Это и его вина тоже. Не полностью, но хотя бы частично. Но – нет, не стоит думать о нём.

Её кудри начинают, как обычно, виться ещё сильнее, пар бьёт ей в лицо. Сильный запах, напоминающий патоку, наполняет класс.

Интересно, что случится, если выяснится, что она всё-таки ошиблась?

Тошнота? Высокая температура? Волосы поменяют цвет?

Это не может быть что-то в духе истории с кошкой Милисенты Булстроуд.

Нет, в худшем случае оно не сработает. И, боже, ей нужно, чтобы оно сработало. Она не может – она не может даже представить, что бы это…

Это было бы просто

Это только усложнило бы…

Это было бы—

Чёрт возьми, не думай об этом.

Прежде чем хотя бы убедиться, что оно готово, и явно до того, как оно остынет, она набирает в колбу полную поварёшку тёмно-фиолетового варева и осушает её в один глоток.

Горячая жидкость обжигает горло, сладость разливается по языку, и всё внутри у неё сжимается.

Она морщится. Давится остатками зелья и закашливается.

Лучше так, чем—

Хватит думать об этом!

Горячая пульсация охватывает её живот. Она опускает взгляд и успевает заметить фиолетовое сияние, прежде чем снова закашляться.

Слава Богу.

Она пытается вздохнуть с облегчением, но ей удаётся только продолжить кашлять. Она кашляет, пряча лицо в рукаве, а потом достаёт палочку и избавляется от улик.

Сначала она думает, что это колбы и банки с ингредиентами, что это они вызывают шум. Что они в ответе за удары, которые неожиданно раздаются немного в стороне; возможно, они стукаются о стенки шкафов, возвращаясь на место.

Только когда она прекращает взмахивать палочкой и успокаивает собственное дыхание, то осознаёт, что шум идёт не от них.

Он идёт из коридора.

Это где-то за дверью. Торопливые шаги – несколько пар ног, судя по звуку, с разным, неровным ритмом.

И крики.

Гермиона замирает. Задерживает дыхание, чтобы ничего не пропустить.

Сначала она слишком растеряна, чтобы сделать ещё хоть что-нибудь.

Затем она медленно пробирается к двери, прижимает ухо к тяжёлому, грубому дереву.

– Нет! Нет! – слышит она – это мужской голос, но она не может понять, чей именно. Он отражается эхом от стен, и ей кажется, что она слышит, как чьи-то ноги волочатся по полу. – вы не можете! Это незаконно, вы не можете!

– Остановитесь! – раздаётся с другой стороны, и она чуть не сажает занозу себе в ухо, когда пытается придвинуться поближе к двери, чтобы всё расслышать. – ОСТАНОВИТЕСЬ! – этот голос.

Она знает этот голос.

Пэнси.

– Остановитесь!

Открой дверь, Гермиона, командует чужой голос в её голове.

Словно угроза. Словно предупреждение.

Открой дверь.

Она выходит в хаос.

Авроры.

Авроры повсюду, они несутся по коридорам подземелья в своих тяжелых чёрных одеждах к гостиной Слизерин – а те, что идут обратно, тащат за собой студентов.

Она снова замирает. Она прижимается спиной к двери в класс Зельеварения, чтобы её не затоптали, смотрит в дальний конец коридора, на Пэнси, которая борется с крепким человеком, что удерживает её. Пэнси царапается, плюётся, ругается и в целом держится просто отлично – но Гермиона видит, что он держит её палочку, и в итоге ему удаётся наложить на неё связывающее заклинание.

– Это абсолютно неприемлемо, мистер Доулиш! Я настаиваю на том, чтобы Вы немедленно покинули Хогвартс! – голос МакГонагалл раздаётся из другого конца коридора, и Гермиона резко поворачивает голову в её направлении.

Она идёт следом за мужчиной, который смотрится уж очень уверенно – видимо, это Доулиш. И откуда, интересно, она —

Почему это имя..?

– О Боже.

Это происходит.

Точно как говорил Тео.

– У меня есть приказы Министерства, директор. В ваших интересах держаться от нас подальше, – огрызается Доулиш, проходя мимо Гермионы.

Она видит, как Милисенту Булстроуд протаскивают сквозь скрытый вход в гостиную Слизерин; она отчаянно кричит.

– Нет! НЕТ! Что я сделала? Скажите мне, что я сделала! Что я сделала!?

Снова и снова Гермиона слышит, как разные Авроры повторяют одну и ту же фразу.

– Адриан Пьюси, вас вызывают в качестве обвиняемого по делу Пожирателей Смерти…

– …в качестве соучастника по делу Пожирателей Смерти…

– …в качестве свидетеля по делу Пожирателей Смерти…

– …Ваш приговор подлежит пересмотру…

– …рассматриваются новые доказательства…

– …адвокаты были уведомлены.

– …сдайте свою палочку…

– Пэнси Паркинсон, Вас вызывают—

– Блейз Забини, Вас вызывают—

– Милисента Булстроуд—

– Теодор Нотт—

– Драко Малфой—

У Гермионы перехватывает дыхание. Её ноги одеревенели. У неё во рту пересохло.

– …Вас вызывают в качестве соучастника в вооружённом нападении по делу Пожирателей Смерти. Ваш приговор подлежит пересмотру, рассматриваются новые доказательства. Ваш адвокат был уведомлён. Сдайте свою палочку.

Комментарий к

* это такой цветочек

========== Часть 36 ==========

2 февраля, 1999

Сейчас два часа ночи.

Она просидела в кабинете МакГонагалл больше четырёх часов, попивая остывший чай из чашки, которая звенела всякий раз, когда её дрожащие руки ставили ту обратно на блюдце.

Она была честна с Драко и Тео о возможности этого – о реальности описываемого в Пророке. Логичная Гермиона понимала, что это может произойти.

Но она понимает, что логичная Гермиона и все остальные её части работают самостоятельно. Не в одном ритме. Отдельно.

И остальные её части вообще этого не ожидали.

– Что я могу сделать? – в сотый раз глухо спрашивает она.

МакГонагалл сидит в старом кресле Дамблдора, всё ещё просматривая бумаги, которые Доулиш вручил ей незадолго до того, как забрал с собой почти четверть её студентов.

– Вы можете отдохнуть, – говорит МакГонагалл; она звучит сурово и сострадательно одновременно – и немного устало.

– Я не могу—

– Мисс Грейнджер…

– Я просто стояла там, директор, – Гермиона ставит свою чашку на край стола. Сжимает ее руки. – Я просто стояла там. Смотрела. Я не могу—

– Я знаю, как сильно Вы беспокоитесь о мистере Малфое—

– Обо всех, – выдаёт она, не в силах промолчать. Признаётся в этом перед всеми и перед самой собой, впервые. – я беспокоюсь обо всех.

МакГонагалл вопросительно вскидывает бровь.

– Мне нужно знать, что я могу сделать.

– Как я уже сказала, мисс Грейнджер, вам обязательно нужно отдохнуть—

– Директор—

– Обязательно, – перебивает её МакГонагалл, повышая голос, и поднимается на ноги. – чтобы Вы сохранили ясность ума к тому моменту, когда мы завтра отправимся в Министерство.

Гермиона моргает. И ещё раз.

– Мы?

– Да, – коротко говорит она, заставляя обе чашки исчезнуть – явный признак того, что разговор окончен. – как их директор, я не могу выступать в роли свидетеля. Вы, с другой стороны…

– Да, – тут же выдаёт она. – да, конечно. Я могу.

– Тщательно обдумайте это, мисс Грейнджер. Подумайте о последствиях, прежде чем принять решение.

– Я знаю—

– Это будет утомительно. Болезненно. Тяжело. Весь этот цирк, сами понимаете – Ваши собственные заслуги могут быть поставлены под сомнение—

– Директор, я хочу это сделать.

МакГонаналл мягко сжимает её плечо.

– Обдумайте это, – говорит она. – я настаиваю. И если Вы действительно решите сделать это, встретимся здесь в девять утра.

Гермиона сдерживает всё, что ей ещё хотелось сказать. Заставляет себя кивнуть. Заставляет себя подняться. После нескольких часов в кресле её ноги онемели, и её голова болит.

– Спасибо, директор, – бормочет она, направляясь к двери. – до встречи утром.

– Обдумайте это.

В спальне тихо, но Джинни не спит. Конечно, она не спит.

– Что ты делаешь? – спрашивает она, выглянув из-за тёмно-красных занавесок, окружающих её кровать; Гермиона достаёт свой лучший пиджак. Свою лучшую юбку.

– Через несколько часов я отправляюсь в Министерство, – тихо проговаривает она. Во всяком случае, она может сказать Джинни правду.

– Гермиона, ты ничего не можешь—

– Ты этого не знаешь.

Джинни вздыхает. Раздвигает занавески, чтобы затем сесть на край кровати рядом с Гермионой. Та смахивает со своей юбки несуществующие пылинки, старательно избегая её взгляда.

– Я думала, ты приняла решение, – говорит Джинни.

Гермиона тяжело сглатывает. Разглаживает и затем снова складывает юбку.

– Я думала, ты решила закончить это. Совсем. Ради своего же блага—

– Он сказал, что любит меня.

Она проговаривает это торопливо. Неразборчивым шёпотом. Это первый раз, когда она позволила себе признать это, и слышать это из своих уст неожиданно тяжело.

Джинни замирает. Краем глаза Гермиона замечает, как её рот пару раз открывается и закрывается, но она не может заставить себя посмотреть на неё.

– …Когда? – наконец спрашивает она.

Гермиона прочищает горло. Начинает складывать пиджак.

– Несколько часов назад.

Джинни смотрит на свои руки. На потолок. Вздыхает.

– Мудак, – выдыхает она, и Гермиона наконец переводит на неё взгляд. Джинни пожимает плечами. – Я имею в виду… это просто – это всё усложняет.

Гермиона тупо кивает. Чувствует небольшую радость по поводу того, что её собственные мысли подтверждаются.

– И он выбрал отвратительное время.

Она слабо улыбается.

Джинни ненадолго задумывается, прежде чем задать следующий вопрос.

– Значит, ты его простила?

Гермиона отводит взгляд. Мельком замечает подвеску, лежащую на её тумбочке.

– Нет… – бормочет она. – нет, я не простила его. – она сглатывает очередной ком в горле. – я не думаю, что когда-нибудь по-настоящему прощу его. За всё это.

– …Но ты любишь его.

Она заставляет себя поднять взгляд на Джинни, даже если её слова болезненно задевают что-то глубоко внутри.

– Я не знаю, что я чувствую.

Джинни уверенно смотрит на неё.

– Я думаю, ты знаешь.

Гермиона качает головой.

– Прекрати, Джин.

– Это правда—

– Прекрати.

Джинни закрывает рот. Гермиона неуверенно улыбается ей.

– Хорошо, – говорит она и соскальзывает с края кровати. Направляется обратно к своей.

Гермиона тяжело выдыхает.

– Фамилии?

Гермиона нервно дёргает за край своего пиджака, стоя немного позади МакГонагалл; та составляет список и берет очки – прочищает горло.

– Аккрингтон, Бейнбридж, Берроу, Булстроуд, Картер, Коули, Дэвис, Дедворф, Эверкрич, Гойл, Гринграсс – они обе – Лофтхаус, Малфой, Мидс, Монтаг, Нотт, Паркинсон, Фиппс, Пьюси, Роуланд, Сайкс, Тэтчем, Вайтхед и Забини.

На середине списка Гермиона начинает паниковать. Их больше, чем она думала – и она даже не узнаёт некоторые имена.

Как она будет защищать тех, кого не знает?

Обдумайте это, сказала МакГонагалл.

Растерянный клерк изо всех сил старается успеть записать все имена, а МакГонагалл, кажется, стремится прочитать их как можно быстрее, просто чтобы сделать эту ситуацию ещё более нелепой.

– И что Вам будет нужно? – раздражённо спрашивает он, заканчивая писать и встряхивая рукой.

– Даты слушаний и полные списки обвинений, а ещё нам нужны бейджи посетителей.

Клерк щурится на неё.

– Бейджи, чтобы встретиться с кем?

– Со всеми, – спокойно отвечает МакГонагалл.

Он раздражённо кривит губу.

– Я уверен, что это не будет—

– Передайте Министру моё имя, – огрызается она. – я Вас уверяю, он даст разрешение.

Это, пожалуй, их единственное преимущество. То, что Кингсли – Министр. Тем не менее, он мало что может сделать для того, чтобы отменить решение Визенгамота – на самом деле, ничего. Всё определит суд.

Она не осознаёт, что кусает ногти, пока не задевает кутикулу; та начинает кровить. Ей приходится заставить себя сложить руки за спиной.

Клерк неохотно ведёт их через атриум, выдаёт им бейджи посетителей, и они набиваются в и так уже переполненный лифт.

Но она не готова к—

– Мисс Грейнджер?

– Это – это она!

– Гермиона Грейнджер, о, боги – какая честь!

Со всех сторон ведьмы и волшебники тянут руки, чтобы получить рукопожатие, не обращая внимания на МакГонагалл, которая пытается отогнать их.

К тому моменту, когда они выходят на своём этаже, она совершенно потрясена; остановившись, она оборачивается на лифт, с недоверием наблюдает за тем, как он движется назад и вниз.

– Я не думала… – бормочет она, но МакГонагалл уже уводит её.

– Постарайтесь расслабиться.

Они находятся на одном из нижних этажей Министерства – здесь располагаются камеры временного содержания; это большое, охраняемое защитными заклинаниями, скопление клеток, способных вместить всех ожидающих суда.

Здесь темно и холодно – это место слишком напоминает ей Отдел Тайн. Чёрный плиточный пол, тусклый свет. Она вздрагивает, чувствует на себе обеспокоенный взгляд МакГонагалл.

– Вот мы и пришли, – фыркает клерк, отпирая дверь, за которой скрывается длинный коридор, по обе стороны от которого стоят клетки.

– Какие клетки? – спрашивает МакГонагалл.

– Я уверен, что Вы разберётесь.

Они с МакГонагалл обмениваются тяжёлыми взглядами, а потом он закрывает за ними дверь, а затем – на несколько долгих мгновений – наступает тишина.

МакГоналл расправляет плечи.

– Думаю, лучше всего будет, если я сообщу им всем наши наме—

Гермиона уже направилась прочь по коридору. Она слышит, как МакГонагалл вздыхает.

– Мисс Аккрингтон? – зовёт та и принимается за работу, но Гермиона уже ушла так далеко, что едва слышит её.

Она накладывает Люмос, машет своей палочкой из стороны в сторону, иногда замечая знакомые недовольные лица – не те знакомые лица. Не то, которое ей нужно увидеть.

Её пульс набирает скорость, дыхание становится частым, нервным, и свет её палочки дрожит вместе с её рукой. До этого момента она не понимала, как отчаянно ей нужно—

– Грейнджер?

Это Забини.

Она тормозит так резко, что чуть не спотыкается; бросается к решётке, на которую лениво опираются его руки.

– Ты в порядке? – автоматически спрашивает она, ослабляя свет, когда он морщится.

Он вопросительно изгибает бровь.

– В полном, – затем он ленивым жестом указывает на неё. – какого хуя ты здесь делаешь? И с…я слышал МакГонагалл, да? – он кивает в тот конец коридора, из которого она пришла.

– Я…да, она…мы здесь, чтобы…ну…

– Помочь? – и он звучит так неверяще – так саркастично, что это чертовски грустно.

– Да, – говорит она, и он растерянно морщится.

– МакГонагалл, я понимаю – но ты… – он колеблется, но затем его лицо проясняется. – А. Точно. Ты здесь ради Малфоя.

Она качает головой.

– Я здесь ради всех вас.

– Не нужно врать чтобы не задеть мои чувства, Грейнджер, поверь мне—

– Я не вру, – огрызается она, неожиданно раздражившись. Разозлившись. – я здесь ради всех вас. Как свидетель с вашей стороны.

Несколько долгих секунд Забини просто смотрит на неё, его лицо ничего не выражает. Отдалённый голос МакГонагалл, называющей имена, заполняет тишину.

– Почему? – он спрашивает, кажется, спустя целую минуту.

Она удобнее перехватывает свою палочку.

– Потому что, – слабо отзывается она.

– Потому что почему?

– Потому что.

А потом она опускает палочку, и он снова оказывается в тени.

– Сиди спокойно, – говорит она и снова принимается за поиски. Снова направляется вперёд по коридору, машет палочкой по сторонам.

Она хочет позвать его – но она боится того, как может прозвучать её голос. Боится показать ему, насколько сильно её всё это беспокоит и расстраивает.

Ей нужно хорошо держаться. Оставаться сильной.

Ради них всех и ради себя самой.

Она проходит камеры каких-то других заключенных – ведьм и волшебников постарше, которые выглядят так, будто находятся здесь достаточно долго. Проходит что-то похожее на труп. Во многих клетках сидит по несколько человек, из-за переполненности.

Её палочка колеблется напротив пары, сидящей в дальнем углу, и она не сразу осознаёт, что это Пэнси.

Пэнси и…

Это Тео. Его голова лежит у нее на коленях – он без сознания, во всяком случае, так кажется, и его висок кровоточит. И она просто….она гладит его по волосам. Что-то бормочет ему.

Кажется, даже не замечает присутствие Гермионы.

От них сложно отвести взгляд.

Но она заставляет себя двигаться дальше.

Вскоре непроверенных клеток почти не остаётся – и она начинает паниковать. Ускоряется, привыкнув к тому, что все клетки либо пусты, либо заполнены кем-то не тем, и когда её Люмос отражается от ослепительной платины, то она чуть не проходит мимо.

Резко тормозит. Замирает.

– Драко..?

Он резко поворачивает голову в её направлении; он сидит на полу, опираясь на стену, у него под глазом синеет фингал.

– Грейнджер… – то, как он моментально подскакивает на ноги, почти уничтожает её решимость. – Мерлин, что ты творишь? Тебе вообще безопасно здесь находиться?

Его руки – со сбитыми костяшками – цепляются за прутья решётки, и она автоматически встречает его на полпути, обхватывая прутья чуть ниже.

– Кто сделал это с тобой? – выдыхает она, указывая одним пальцем на его глаз.

– Ёбаный Доулиш – какая, блять, разница? Отвечай на вопрос, Грейнджер.

– Какой вопрос?

– Для тебя безопасно находиться здесь?

Её грудь болезненно пульсирует, потому что она как будто бы видит беспокойство в его глазах, и это не – это не может —

Боже.

– Это безопасно, – бормочет она. – я здесь, чтобы выступить в твою защиту.

Драко тут же качает головой.

– Не надо. Я уже знаю, о чём ты думаешь – не делай этого. Не надо.

Она хмурится.

– Что значит не надо?

– Это значит не надо, Грейнджер, ёбаная мерлинова грудь. Не глупи.

На такую реакцию она точно не рассчитывала.

– Я твой единственный шанс на справедливый суд—

– Справедливого суда не будет. Ни с тобой, ни без тебя. – он звучит резко – напряжённо. Он говорит торопливо, и его слова не имеют смысла. – предупреждаю тебя, Грейнджер, не связывайся с этими людьми. То, что они могут—

– О чём ты говоришь? – спрашивает она. – Кто? БС? Они просто—

– Они не просто, Грейнджер.

– Что ты такое—

– Маркус Флинт мёртв, – его голос эхом отражается от стен. Тонет в наступившей тишине.

Её пальцы – липкие от пота – сжимают прутья.

– Что? – выдыхает она.

– Он мёртв. Его отпустили, и на следующий день он умер. Самоубийство. Правдоподобно?

– Что ты—

– Его адвокат тоже мёртв.

– Подожди…

– Он мёртв. Несчастный случай. Проблемы с летучим порохом. Опять же – правдоподобно?

– Прекрати, Драко – как ты вообще—

– Мой адвокат пришёл рано утром. Сказал, что он бросает дело. Ему пришлось. Боится за свою жизнь. Я предупреждаю тебя, Грейнджер. Все, кто вмешивается в это, умирают.

– Как это может—

– Это неважно! – его внезапный крик – то, как он дёргает решётку – заставляет её отшатнуться назад. – это, блять, неважно. Тебе нужно уйти. Забирай, всех, кто пришёл с тобой, и, блять, уходи. Сейчас.

– Я не ухожу—

Он просовывает руку через прутья и цепко сжимает её запястье.

– Гермиона, я, блять, умоляю тебя, – его здоровый глаз блестит в свете её палочки. Налившийся кровью. Безумный. – я умоляю тебя. Пожалуйста. – он сжимает её руку и его большой палец коротко проскальзывает по её коже – ласково. – пожалуйста. Уходи.

У неё перехватывает дыхание.

– Уходи.

========== Часть 37 ==========

8 февраля, 1999

– Ну… – Симус делает паузу для большего эффекта. – наконец-то здесь тихо и спокойно.

Раздаются тихие смешки. Несколько человек бросают взгляды на почти пустой стол Слизерин. Гермиона ловит себя на том, что она скрипит зубами, крепче сжимая своё перо. Она старается не поднимать взгляд – держать концентрацию.

У неё нет на всё это времени

Когда она поднималась в лифте из министерских камер временного содержания, ей стало ясно, что остаётся сделать только одно.

То, что она делает лучше всего.

Предупреждение Малфоя не осталось проигнорированным. Но оно точно не вызвало ту реакцию, на которую он надеялся.

Потому что она не запугана. Ей не страшно.

Она в ярости.

Из-за Министерства. Из-за того, как усмехается Симус. И из-за него.

Потому что как он смеет просить от неё так много? Как он смеет просить её вести себя настолько противоестественно? Это идёт вразрез со всем, за что она борется и во что верит…

Просить её ничего не делать всё равно что просить яблоко стать на вкус как персик.

Поэтому она уже по локоть в исследованиях. Даже не пытается спрятаться от остальных гриффиндорцев; впрочем, то ли они не замечают, то ли им плевать. Они не задумываются о том, что именно она читает и что записывает.

Насколько она понимает, они просто видят занятую учёбой Гермиону Грейнджер. Как обычно.

Только Джинни знает, что она изучает семейные древа студентов Слизерин. Что она запоминает исторические события, в которых участвовали семьи Паркинсон и Нотт.

Только Джинни знает, что лежит в нижней полке её тумбочки.

Джинни, которая впервые с того утра в Трёх Мётлах выглядит неуверенной. Выглядит так, будто она сожалеет, что подбадривала и утешала её.

Гермионе интересно, думала ли она, что это ненадолго.

В углу Ежедневного Пророка, который держит Гарри, то и дело появляется лицо Малфоя – это отвлекает. Его чёрно-белая фотография смотрит на окружающий мир. На неё.

Почти по-настоящему. Почти так, словно он говорит: “Не смей. Не смей это делать.”

Но опасность не беспокоит её с того самого момента, как она решила сделать это. Наоборот, её увлекает этот интеллектуальный вызов. Защитить потомков фанатиков и убийц.

Заставить их выглядеть достойно, даже если их родственные связи сильно этому мешают.

С Ноттом особенно сложно. Его предки участвовали в достаточном количестве преступлений, чтобы произвести впечатление даже на маггловских серийных убийц.

Но Гермиона не теряет времени. До судов остаются считанные дни, и она пообещала себе запереть глубоко внутри себя старую Гермиону. Хрупкую, чувствительную Гермиону.

И в ту же секунду, когда они снова оказались в Хогвартсе, она ушла, не попрощавшись с МакГонагалл. Нашла слизеринца, выглядящего наиболее податливым – одного из немногих оставшихся – и подкупила его галеонами, запрещёнными заклинаниями и годовым запасом готовых эссе.

Взамен Гермиона получила толстую стопку разноцветных тетрадей, которые она теперь прячет в своей тумбочке – и та, фиолетовая, тоже среди них.

Она изучает их перед сном, каждую ночь, словно Библию. Не позволяет себе стыдиться этого. Чувствовать себя извращенкой. Словно она вторгается в личное, даже если так и есть.

Необходимое зло.

Ей нужно знать этих ведьм и волшебников лучше, чем собственных лучших друзей, если она хочет защитить их.

У некоторых нет дневников, это сложнее – но эти студенты также не были отправлены на лечение у психиатра, а значит, их уже легче защищать.

А ещё есть Малфой.

Его высокий статус работает против него. Практически кто угодно захочет подставить члена семьи Малфой, если представится возможность. Его защита требует большого внимания к деталям – но он, даже не находясь здесь, как-то умудряется усложнить всё, отвлекая её. Постоянно. Она ловит себя на том, что задерживает взгляд на его записях. На записях, бесполезных в смысле судебного протеста, но успешно заставляющих её сердце биться быстрее.

Дневник,

Моя ёбаная Амортенция теперь пахнет дрянным горячим шоколадом, и меня это не устраивает.

–

Дневник,

Я читаю, блять, Шейкстаффа или как это называется, в научных целях. Запоминаю цитаты, чтобы выёбываться, когда она будет говорить, что я ничего не знаю о магглах.

Я знаю, блять, всё о магглах.

Но я хочу, чтобы она думала иначе.

–

Дневник,

Виктор Крам может пойти и трахнуть себя своей ёбаной метлой.

–

Дневник,

Чисто гипотетически, как думаете, насколько трудно убедить кого-то, что ты больше не мудак?

–

Дневник,

Она сука.

Я думаю, она нужна мне.

…

Мерлин, что за сука.

К тому моменту, когда она закрывает тетрадь, её руки всегда дрожат – она всегда читает его дневник последним. Его всегда сложнее всего отложить.

И эти моменты – когда её голова касается подушки, когда она, прежде чем закрыть глаза, смотрит в бесконечно отвратительную красноту своих занавесок —

Вот тогда она боится.

– Гермиона?

Он находит её в библиотеке, ночью перед первыми судами. Забини и Пьюси.

Блейз и Адриан, напоминает себе она. Блейз и Адриан.

Ей нельзя использовать фамилии. Не в суде. Потому что она пытается очеловечить их.

– Привет, Гарри, – рассеянно говорит она, не поднимая взгляд. Просматривая старые статьи Пророка. Она прочитывает параграф или два, прежде чем осознать, что он ничего не сказал. Что он просто стоит, переминаясь с ноги на ногу. Это заставляет её нервничать. – в чём дело?

– Я, эм… – он смотрит то на неё, то на пол. – я знаю, что ты делаешь.

Она кусает внутреннюю сторону щеки.

– Ну, да, я занимаюсь иссле—

– Я знаю, что ты защищаешь их.

Наступает напряжённая тишина. Они смотрят друг на друга, и она верит, что они оба прекрасно понимают, что это станет для них определяющим моментом. Для их дружбы. Для их будущего.

– Не ври, – тихо проговаривает он.

– Я не собираюсь снова врать тебе, Гарри, – её удивляет трезвость собственного тона. – не вижу смысла.

– Хорошо.

Она кивает.

– Хорошо.

Но он не уходит. Она вздыхает, достаёт новый лист пергамента.

– Скажи, что хотел.

Его пальцы сжимаются. У Гарри – её Гарри – всегда были проблемы с тем, чтобы стоять спокойно.

– Тебе не стоит это делать, – говорит он. Это она и ожидала.

– Я знаю.

– Но ты всё ещё собираешься… – это не вопрос.

– Да.

Гарри прочищает горло. Неловко переступает с ноги на ногу, а затем лезет в свой карман.

– Ладно, хорошо. Эм. Мне нужно кое-что тебе прочитать.

И её ожидания рассыпаются в пыль, когда она замечает слова, написанные слишком знакомым почерком, в углу листка, который он разворачивает. У неё пересыхает горло.

– Что ты—

– Просто помни, что это не я говорю, хорошо? Я просто читаю, что он написал, – Гарри не смотрит ей в глаза. Он покраснел, но она не может понять, это из-за нервов или смущения. Не может сосредоточиться, чтобы понять.

Он снова прочищает горло и начинает читать.

“Прочитай это ей, если она будет упрямиться. И ради всего, блять, святого, Поттер, читай дословно, иначе она тебе, блять, не поверит.”