Текст книги "Ложные надежды (СИ)"
Автор книги: Нельма
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 39 страниц)
========== Часть I. Параллель. Глава 1. ==========
– Девушка? Эй, девушка? – чей-то хрипловатый голос прорывается через гул проезжающих рядом машин, отголоски звучащей из клуба музыки и моё сердцебиение, набатом бьющее в голове. Перевожу взгляд на двух стоящих рядом девушек: высокие и худые, яркие блестящие платья и торчащие из-под них бледные, покрытые мурашками от холода ноги, вычурно-яркий макияж. Наверное, стоило попытаться выглядеть так же, чтобы всё же попасть внутрь, а не торчать на углу здания, надеясь на чудо.
В памяти всплывают воспоминания о том, как три дня назад я судорожно собирала вещи. В последний момент уговорила начальника дать мне неделю за счёт отпуска и успела купить билет на ближайший автобус до Москвы, отправлявшийся через пять часов. Нет, тогда я бросала в сумку запасные джинсы, футболку и единственный выглядевший прилично свитер, даже не задумавшись о том, чтобы взять с собой косметику или что-нибудь отдалённо похожее на праздничную одежду.
Наверное, правильно было бы носить траур по внезапно погибшей сестре, а не торчать часами около ночного клуба, дрожа от пронизывающего тонкую ветровку ветра, и разглядывать чужие шпильки да пайетки на платьях.
– Девушка, у вас не будет прикурить? – ещё раз спрашивает одна из остановившихся напротив тусовщиц и слегка покачивается, цепляясь за локоть своей подруги.
– Не курю, – недовольно бурчу я в ответ и пытаюсь повыше натянуть ворот, прижимая ледяную на ощупь железную собачку молнии прямо к подбородку, уже слегка стёртому за прошлые два вечера.
Девушки обнимаются и отползают в сторону стоящей у входа в клуб толпы, блестящей, дымящей и рокочущей слаженно, как единый огромный организм. От его гламурной оболочки веет большими надеждами и мечтами о красивой жизни, внутри бурлят слёзы растоптанных ожиданий, а всё, что останется через пару лет, – лишь склизкий след из потерянного впустую времени, сомнительной репутации и пары-тройки хронических болячек. Что-нибудь, передающееся половым путём, и привычка запивать таблетки, посасывая изрядно разбавленный барменом мохито через забитую льдом трубочку.
Я знакома с подобным типажом издалека, примерно так же, как со странным соседом из дома напротив, постоянно забывающим задёргивать шторы и вечерами разгуливающим по комнате голышом. Знаю, что иногда приходится подкупать секьюрити на входе, даже если ты и твои подруги потратили последние деньги на фирменные шмотки и хорошую подделку украшений от пафосного бренда. Знаю, что если долго крутиться у стойки, то можно напроситься на угощение коктейлем и сэкономить деньги на такси до дома. Знаю, что лучше не прислушиваться, что именно происходит в соседней кабинке туалета.
У меня не возникает желания порассуждать о морали или презрительно сморщиться, глядя как дверь с торца здания раскрывается пинком и какой-нибудь мужчина в белоснежной рубашке и с огромным логотипом на бляшке ремня, отвлекающим внимание от уже расстёгнутой ширинки, волочёт в свою блестящую дорогую машину очередную дешёвую девушку. Многие отказываются от детской фантазии о поцелуях под луной в пользу трения голыми ягодицами о кожаные сидения спорткара. И уж точно не мне их судить.
В моём родном городе нашлось бы немало желающих хоть издалека прикоснуться к роскоши, льющейся с экранов китайских смартфонов. А вот моя сестра, Ксюша, смогла окунуться в эту сказку с головой: искупаться в литрах Моет и Клико, оставить след своей помады на рубашках от Армани и поло от Живанши, отсосать в Порше и чуть не залететь на заднем сидении Бентли. Она пробилась на самый верх современной пищевой цепочки, к тем, кто мог позволить себе потратить мой ежемесячный заработок на чашку кофе за завтраком, и была счастлива, думая, что оказалась в раю.
Наверное, осознание того, в какое дерьмо умудрилась вляпаться, пришло только в тот вечер, когда она позвонила мне и что-то сбивчиво рассказывала сквозь слёзы, как под гипнозом повторяя, что теперь её из-под земли достанут. И достали. Ночной рейс из Москвы привёз на наш родной автовокзал труп двадцатидвухлетней Ксении Соколовой. Проникающее ножевое ранение в области сердца, мгновенная смерть. Ни одного свидетеля в переполненном автобусе. Вырванные из ушей золотые серьги, зато полный кошелёк наличных и айфон последней модели в сумочке с кричащим логотипом.
Между нашими с Ксюшей днями рождения было три года разницы, а мировоззрениями – несколько столетий, и количество их увеличивалось по мере того, как она уверенно оперировала ценниками в долларах, пока я бегала по подработкам в родном городке, чтобы за полгода накопить деньги на новые зимние сапоги. Последнее время наше общение сводилось к пересказу последних её безумных приключений, обещаний позвонить бабушке и выслать немного наличных и как-нибудь узнать, можно ли перевести меня в какой-нибудь Московский ВУЗ.
Но приключения копились, и все остальные заботы отступали для неё на дальний план. Я не обижалась. Просто скучала по тому времени, когда у меня действительно была сестра.
– Эй! – я оглядываюсь на обладателя столь шикарного бархатного баритона, придерживающего за талию миловидную шатенку и уверенно тормозящего такси. Часы отсчитывают начало нового дня, из клуба начинают утекать первые посетители, а я тру окоченевшие под апрельским влажным ветром ладони, ощущая приближение обидной безысходности. Так ничего не получится сделать.
Приехав сюда, я, наверное, впервые совершила необдуманный, спонтанный поступок, поддавшись эмоциям. Никакого плана, никакой подготовки, просто ноющая боль на сердце и желание понять, почему всё вышло именно так.
Всё, чем я располагала – лишь череда рассказов сестры и фигурировавшие в них имена, названия, марки и суммы. Ничтожная информация для огромного кровожадного мегаполиса, в котором проще самой сгинуть навсегда, чем отыскать нужного человека.
Но у меня всё же вышло.
Из двери выходит высокий мужчина, на ходу поправляя воротник пальто и выуживая из кармана сигарету. Странно, но я узнаю его сразу: на тёмной улице с мигающими огнями клуба, со спины, с короткой модной стрижкой, усмирившей когда-то вечно торчащие во все стороны каштановые волнистые волосы. Он выше и значительно шире в плечах, чем тот парень, которого я запомнила, но меня это ничуть не смущает.
– Кирилл! – голос немного срывается от волнения и холода. Пока я иду навстречу ему, стараюсь сдержаться и не клацать зубами, зачем-то одёргивая рукава изрядно поношенной ветровки и вспоминая, что молния слегка облезла и поржавела. Не стыдно, но как-то… неудобно.
Он неторопливо оборачивается, выпускает в воздух первую струйку табачного дыма и только тогда останавливается на мне взглядом. По тому, как меняется его лицо и безвольно опускается вниз рука с тлеющей сигаретой, я понимаю: он тоже меня узнал. Не менее странно, ведь мы не виделись шесть лет и я точно изменилась со своих тринадцати, изрядно вытянувшись и растеряв лишний вес.
– Маша? – его взгляд блестит в темноте и недоверчиво скользит по моему лицу, ненадолго опускается на тонкую ветровку, джинсы и перепачканные в луже за углом светлые кеды. У меня на языке крутится что-то совсем неуместное, вроде шутки о том, что я не милостыню пришла просить, но я упрямо молчу, стараясь удержаться и не разглядывать его. И так знаю, что выглядит он на зависть сногсшибательно и имеет мало общего с тем Кириллом, который спал у нас в гостиной на скрипучей раскладушке. Даже фамилия у него теперь другая.
– Не ожидал тебя… здесь, – шепчет он по-болезненному хрипло и осекается на середине фразы. Хмурится и одним щелчком отбрасывает сигарету прямо на тротуар, и именно в этот момент я понимаю, что лучше сразу перейти к сути. Лишние сантименты сейчас ни к чему.
– Я хочу узнать, что случилось с Ксюшей.
Я ожидаю увидеть страх, нервозность, задумчивость, грусть или чувство вины. Да, вина – это именно то, что он должен испытывать, когда-то давно поселив ложные надежды в голову мечтательной и слегка наивной Ксюши, отныне закопанной в землю. Но тонкие, чётко очерченные губы Кирилла расплываются в гадкой усмешке, пригвождающей меня к полу липким ощущением неправильности происходящего.
– Насколько я знаю, Ксюша умерла, – он разводит руками и злобно скалится, словно мы каким-то странным образом поменялись с ним местами. – У тебя есть ещё нелепые вопросы?
– Она звонила мне перед смертью. Говорила, что кто-то будет её искать. Полиция отказывается заводить уголовное дело, ссылаясь на рядовое ограбление, но у неё ведь… Ай! – он прерывает меня, резко и больно хватая за локоть, и дёргает на себя.
– Ты от меня что хочешь, а, Машка? Я тебе не друг, чтобы слушать эти душевные излияния и вникать в чужие проблемы, – Кирилл не говорит, он злобно шипит мне прямо в лицо, позволяя ощутить запах выпитого недавно алкоголя, сигарет и ментоловой жвачки. И именно в этот момент я понимаю, что всё было напрасно: потраченные на билет и хостел деньги, вечера и ночи под промозглым ветром, ожидание встречи с единственным человеком, который мог бы дать ответы на все мои вопросы.
Сейчас я испытывала стыд за собственную наивность. За необъяснимую уверенность в том, что деньги и власть не могут выжечь личность, за веру в какие-то светлые воспоминания из прошлого, больше не имеющие ничего общего с действительностью.
– Я всё равно узнаю, что случилось! – уверенно отвечаю я, стараясь не показывать лёгкий страх перед ним, яростно выдираю руку из длинных пальцев, сомкнувшихся выше локтя как капкан. А он начинает смеяться и тащит меня вслед за собой.
– Пойдём-ка, я тебе сейчас всё расскажу, – весело протягивает Кирилл, пока я упираюсь ногами во влажный асфальт и пытаюсь вырваться, судорожно оглядываясь по сторонам. Нас точно видят, но никто не вмешивается, из-за чего меня начинает слегка потряхивать от страха. Последнее, что можно сделать – закричать «помогите!», но прежде чем я успеваю набрать полные лёгкие воздуха, его ладонь грубо затыкает мне рот. – Не дёргайся. Ма-шень-ка, – растягивает моё имя предупреждающе, с такой откровенно сочащейся угрозой, что мне приходится подчиниться.
Моя покорность явно подкупает его. Даже оставшись жить буквально на улице и не имея ни копейки за душой, он любил держать всё под своим контролем. Просыпался утром и рассказывал нам, куда мы сегодня пойдём и чем будем заниматься, не задумываясь о том, чтобы спросить нашего мнения и не слушая возражений. Ксюше было плевать, она бы за ним, наверное, и на край света пошла, а я просто всюду покорно следовала за ними хмурой и угрюмой тучей.
Краем глаза я вижу злобную усмешку на его губах и почему-то уверена, что сейчас он думает о том же. Приятно знать, что ничего не изменилось. Приятно чувствовать свою власть над другим человеком, никогда не способным дать отпор. Тогда – в силу возраста. Сейчас – очевидной разницы в социальном статусе.
Кирилл останавливается и отпускает мою руку, раздаётся короткий звуковой сигнал у стоящей на обочине машины, в отполированном до блеска крыле которой отражаются тусклые маячки фонарей. Я молю Бога о помощи и что есть силы вонзаю зубы в его ладонь, одновременно с тем предпринимая внезапный рывок в сторону, чтобы убежать. Вряд ли он знаком с грязными закоулками у соседних от фешенебельного клуба домов, а я вот успела познакомиться с ними поближе за все предыдущие вечера ожидания. Немного обидно, что с такой надеждой я ждала именно его.
В книгах и фильмах подобный манёвр всегда заканчивается успешно, но мне сегодня не везёт и Кирилла я просто нереально злю своей выходкой. Не успеваю сделать даже шага в сторону, как оказываюсь перехвачена его рукой и чувствую, как пальцы сильно тыкают под рёбра, заставляя изогнуться от острой боли. В глазах темнеет и плывёт. Он лишь на мгновение убирает ладонь, позволяя сделать один рваный глоток воздуха, а потом прижимает ещё крепче к моему лицу. От резкого шлепка губ об собственные зубы во рту появляется привкус крови.
Пока он заталкивает меня в машину, я вспоминаю о том, как примерно за пару недель до его отъезда неудачно упала с велосипеда, разбив себе колено до огромной кровавой раны, оказавшейся щедро присыпанной землёй и ошмётками выгоревшей на солнце сухой травы. Он аккуратно вытаскивал каждую соринку, пока ребята ездили домой за аптечкой, а потом не выдержал и вырвал из рук Ксюши промоченную ватку, которой та усердно елозила по самому ободранному месту, стараясь обработать как следует. «Ты же делаешь ей больно!» – покачал головой Кирилл и ловко плеснул на ранку перекисью, сверху щедро налил зелёнки, расползшейся тонкими струйками до щиколотки. Так и правда было лучше. Некрасиво, но совсем не больно.
Наверное, ему часто приходилось обрабатывать раны. Говорили, было время, когда его мать постоянно падала – я не помнила этого в силу своего возраста. На моей памяти она уже еле поднималась с кровати и выходила из дома только чтобы добраться до больницы.
Кажется, за эту машину, кредитку и внешний лоск Кирилл расплатился всем человечным, что в нём когда-то было.
Он садится за руль, заводит мотор и раздаётся тихий щелчок заблокированных дверей. Почему-то пугает больше не сам факт того, что он собирается куда-то меня везти, а то, что делать это намерен изрядно пьяным. Страх сковывает спину ледяным панцирем и пытается вытеснить из головы все отчаянные, на грани неминуемого провала идеи о побеге.
Машина срывается с места почти бесшумно. Вопрос о том, куда мы едем, застревает комком посреди горла, смачиваемый кровью, сочащейся из разбитых губ так обильно, что приходится часто и судорожно её глотать. Я совершенно не представляю, что нужно говорить и стоит ли вообще открывать рот, пока Кирилл настолько взбешён. Хотя во мне до сих пор живёт странная уверенность: он ничего мне не сделает.
Только уверенность эта ложная, обманчивая, основанная скорее на образе того парня, которого больше не существует. И мне нужно какое-то время, чтобы смириться с этим.
В принципе, Ксюшу я потеряла тоже задолго до её смерти.
– Что тебе? – рычит он в телефон, выворачивая на какое-то шоссе так резко, что мне приходится в ужасе вцепиться в ручку двери и всё же пристегнуться, смирившись с тем, что машину я покину только с его согласия. Слышу высокие нотки женского голоса, доносящиеся из динамика. – Домой едь. Я занят.
Он не успевает убрать телефон в карман, как тот снова начинает брякать какую-то незамысловатую мелодию.
– Я сказал: едь домой! – почти орёт Кирилл и снова бросает трубку. Теперь он ещё злее, и я вжимаюсь в спинку сидения, стараясь даже не дышать. Знаю: в такой момент лучше притихнуть и переждать самый пик ярости, чтобы не навлечь весь гнев на себя.
Какая удача, что я уже научилась отбрасывать свой гонор, по тягуче-спиртовому запаху распознавая опасность. Какая жалость, что пьяные неадекватные мужчины становятся неотъемлемой составляющей моей жизни.
– Итак, Соколова. Зачем ты сюда приехала? – спрашивает он неожиданно спокойным тоном, пытаясь подкупить своей наигранной доброжелательностью. Это совсем глупо и неуместно теперь, поэтому я вся напрягаюсь и сжимаюсь, не зная как правильно реагировать.
– Я хочу узнать, что случилось с Ксюшей, – эхом повторяю фразу, последние две недели беспрестанно звучащую в голове. Как проклятие. Как наказание за все обиды на сестру, что копила в себе годами и ни разу не осмелилась озвучить.
«Что случилось с Ксюшей?» – последняя мысль перед сном и первая после пробуждения. Крупинки не растворившегося сахара в кофе из пакетика «три в одном». Химический привкус в самой дешёвой лапше из ближайшего круглосуточного. Слёзы, пролившиеся только раз, с первым комком земли, упавшим на крышку гроба.
На самом деле мне хочется спросить совсем другое.
Что случилось с тобой, Кирилл?
– Неправильный ответ! – усмехается он и резко выворачивает руль, отчего машина почти закручивается на влажной дороге. Я беззвучно охаю и сжимаю ручку двери до боли в костяшках, на мгновение прикрывая глаза. Внедорожник непринуждённо выруливает обратно на полосу и несётся вперёд, виляя между редко встречающимися машинами. – Попробуешь ещё раз?
Я даю себе маленькую передышку, чтобы вернуть голосу спокойствие и немного унять ускорившийся пульс. Я знаю эту игру. Именно поэтому внутри появляется неприятный, мутный осадок беспощадно опороченных воспоминаний.
– Я хочу узнать, кто убил Ксюшу, – произношу, глядя прямо перед собой, на размывающиеся перед глазами огни ночного города. Не хочу смотреть на спидометр. И так понимаю, что никогда ещё не ездила в машине, несущейся на такой скорости.
– Неправильный ответ! – разочарованно цедит Кирилл и снова выворачивает руль до упора. Успев зажмуриться, я слышу только длинные и яростные гудки других автомобилей, ожидаю неминуемого удара и группируюсь. Странно, но перед глазами не пролетает ни одного воспоминания, ни единой связной мысли. Только темнота и злость на этого ублюдка.
Из оцепенения меня выдёргивает смех. Низкий, хриплый, с каким-то странным, не поддающимся логичному объяснению надрывом. Чужой смех. Чужой голос. Чужой человек.
Именно в этот момент находит странное ощущение: облегчение вперемешку с тоской. Прошлого больше нет. Не за что цепляться, не о чем думать до рассвета, крутясь в кровати без сна.
И это так гадко, больно и по-своему прекрасно, чёрт побери.
– Зачем ты приехала, Машка? – ещё раз спрашивает, слишком демонстративно поворачивает голову в мою сторону и совсем не смотрит на дорогу. Хотелось бы мне и дальше играть с ним на равных, но перспектива превратиться в безжизненный шмат мяса после очередного неправильного ответа ничуть не прельщает.
– Сам скажи, – наконец выдыхаю я, дрожа то ли от холода, то ли от страха, то ли от злости. Кирилл снова выворачивает руль, машину несёт вправо и слышится пугающий скрип колёс, после которого я неосознанно снова закрываю глаза.
Неправильно. Всё это неправильно. И эта мысль никак не даёт мне покоя.
Мы останавливаемся на обочине. От пролетающих мимо машин его BMW слегка потряхивает, мне не по себе от такой обстановки.
– Вот так бы сразу, – он доволен и не пытается этого скрыть, пальцами хватает меня за лицо и против воли разворачивает к себе. Приходится смотреть прямо ему в глаза, ненормально блестящие в алом свете подсветки на приборной панели.
Я до сих пор помню, какие они: хвойно-зелёные, с карими прожилками и тёмно-серым ободком вокруг зрачка. Необычные. Некрасивые, потому что мне всегда нравились холодные голубые, похожие на свои.
– Ты, Машенька, приехала сюда за большими неприятностями, – высокомерно тянет он, приближаясь на некомфортное, пугающе мизерное расстояние. Почти касается кончика моего носа своим. Выдыхает прямо в мои губы, смятые грубыми прикосновениями. – Не боишься повторить судьбу своей сестрички? Не боишься вернуться домой окоченелым трупом?
Хочется грязно выругаться и отправить его куда подальше, но пальцы до боли впиваются в скулы и получается только легонько качнуть головой. Он усмехается и убирает руку, снова смеётся – теперь прямо в моё серьёзное, сосредоточенное и обиженнее лицо.
– Ты обычная лохушка, одна из сотен других, каждый день прибывающих в столицу. Я могу выебать тебя прямо сейчас, придушить своими собственными руками и выбросить прямо под двери ближайшего отделения полиции. И мне ничего, совсем ничего за это не будет. Круто, да, Машка? Так уж вышло, что по крови мне досталось то, о чём обычные шлюхи, вроде твоей сестры, могут только мечтать. Я не-при-кос-но-вен-ный. Избранный. Особенный. А вы – лишь тупая шваль, мешающаяся под ногами. Хочешь знать, кто убил Ксюшу? Да хоть я. И что ты мне за это сделаешь?
Вдох-выдох. Понимаю: провоцирует специально, давит на все больные места разом, чтобы вывести на эмоции. И я поддаюсь, сжимаю кулаки и почти задыхаюсь, сдерживая внутри себя гнев.
– Я найду способ узнать правду, – говорю медленно, тщательно выговариваю каждую букву, потому что отвечать ему тихо и ровно стоит всех оставшихся сил. Внутри всё клокочет, как перед скорым извержением вулкана. Удивительно, но он не начинает смеяться – смотрит на меня слегка склонив голову вбок, награждает снисходительно-презрительной кривой ухмылкой.
– И снова неправильный ответ. За эти годы ты отупела, Ма-шень-ка, – цокает языком, глядя прямо в глаза и я хочу отвести взгляд, очень хочу, но не могу. До сих пор надеюсь увидеть в болотной глубине обнадёживающие огоньки, что-нибудь похожее на смазанную временем истину. Почему мне кажется, что он зол на меня намного сильнее, чем я на него? Ведь так быть не должно!
В тишине я слышу вибрацию на его телефоне: то ли звонок, то ли приходящие одно за другим сообщения. Хочу спросить что-нибудь о нём, но нужные слова не находятся. Не обидно, но неожиданно очень больно. Словно я приехала сюда, чтобы похоронить и его тоже.
– Попытаюсь донести до тебя простую истину, – вздыхает Кирилл, снова заговорив первым, и потирает пальцами переносицу. Именно тогда я замечаю то, о чём Ксюша осознанно умолчала: у него на пальце обручальное кольцо. – Сделать ты ничего не сможешь. Кто виноват – никогда не узнаешь. И в Москве тебе делать нечего, если только не собираешься вслед за Ксюшей облизывать хуи за деньги.
Я смотрю, как кровавая слюна скатывается вниз по переносице с еле заметной горбинкой и капает с острого кончика носа. Смотрю на оранжевые брызги на щеках – они напоминают бледные веснушки, которые появлялись у него под палящим солнцем и пропадали через пару дней. Смотрю на выражение шока, проступающее на его лице под маской надменности.
– Не ожидал, Зайцев? – сама не знаю, зачем спрашиваю. Ровно, спокойно, без ехидства, злости или пафоса. Просто чувствую, что должна что-нибудь произнести, впервые плюнув человеку в лицо.
– За такое будешь вылизывать общественные туалеты, – говорит Кирилл, вытирая лицо рукавом своего пальто. Я задерживаю дыхание, ожидая и в то же время боясь удара, но он просто дёргает коробку передач и срывается с места. На мгновение двигатель завывает, меня вдавливает в скрипучее кожаное сидение, а за окном снова мелькают ослепляюще яркие огни. – И моя фамилия больше не Зайцев, – внезапно добавляет он спустя несколько минут повисшего молчания.
Хочется огрызнуться, что я в курсе. Просто привычка. Глупая привычка и детская привязанность к тому, что осталось в прошлом, но до сих пор как будто греет промозглыми вечерами.
Привычки вообще крайне губительны. Они выстраиваются вокруг прочными кирпичными стенами, изолируют от мира и запирают в однажды полюбившемся маленьком мирке рутины, не позволяя шагнуть дальше и получить больше, чем уже имеешь.
– Ты ведь обещал ей, Кирилл. Обещал помогать… – тихо бормочу себе под нос последний оставшийся аргумент. И не аргумент вовсе, а так, наглядное доказательство затаённой сквозь долгие годы обиды. Когда сначала кричишь «сам дурак», а потом пытаешься припомнить все промахи, которыми ещё можно поддразнить.
– Ты совсем ебанутая?! – почти орёт, кривит губы в какой-то нездоровой, истерической ухмылке, от которой у меня впервые за нашу беседу по телу бегут мурашки. И это с учётом того, что всё происходящее последние полчаса итак не вписывается в рамки встречи двух старых друзей. – Я ей никогда ничего не обещал, и ты об этом знаешь.
Педаль до упора в пол. Машина петляет по дороге, нам снова сигналят, но эти звуки быстро остаются позади, смазываясь на расстоянии. Я кусаю щёку изнутри, упираюсь ногами в коврик так, что от напряжения сводит лодыжку, но меня всё равно нещадно мотает из стороны в сторону, когда Кирилл яростно выворачивает руль.
– Я сполна расплатился с вашей семьей. Вы помогли мне, я помог Ксюше всем, что от меня требовалось, – он жёстко чеканит слова и я чувствую, что каждое из них могло бы прилететь звонкой оплеухой мне по лицу. И радуюсь, выдыхаю с облегчением, когда этого не происходит. – Квартира, деньги, нужные знакомства. Прыгать по мужикам и искать себе приключения стало её личной инициативой, за которую я не должен отвечать и не должен оправдываться перед тобой. И знал ведь, вы как ебучие тараканы, которых не вытравить, стоит только одному появиться.
Мы останавливаемся у обочины, я слышу уже знакомый щелчок дверей и бросаю на Кирилла хмурый, тяжёлый взгляд исподлобья. У меня всегда такой, без положенной по возрасту живости, без завораживающего сияния юности в самой глубине глаз, без столь выгодной девичьей кокетливости. Я почти перестала комплексовать из-за этого: находились причины и посерьёзней.
– Уёбывай отсюда, Машка, и никогда больше не возвращайся. Просто уложи вот здесь, – он щёлкает пальцами мне по лбу, совсем безболезненно, но обидно становится намного сильнее, чем от недавнего тычка под рёбра, до сих пор напоминающего о себе неприятным ноющим чувством. – Что в Москве тебе не место. После тех проблем, которые доставила Ксюша, с тобой уже никто не будет церемониться. А, впрочем… узнаю, что ты снова возомнила себя мстителем и полезла куда не надо – сам убью. Усекла?!
– Сколько же в тебе дерьма, – хмыкаю, через силу выдавливая из себя подобие улыбки. Я догадывалась… догадывалась же, правда, что так оно будет? Но верить упрямо не хотела.
– Радуйся, что цела осталась. Ты ничем не заслужила той жалости, которую я по отношению к тебе проявил, – Кирилл отстёгивает мой ремень безопасности и, на пару мгновений навалившись на меня всей своей непривычно здоровой тушей, дёргает ручку пассажирской двери, распахивает её настежь, впуская в машину влажный и прохладный воздух и гул огромного шоссе. – Дарю тебе возможность подумать обо всём, пока будешь добираться до вокзала. А теперь пошла вон!
Руки дрожат, ноги подгибаются и сердце отстукивает быстрый неровный ритм, поэтому я до противного долго выбираюсь из его машины, коря себя за впечатлительность. Хочу сказать что-нибудь напоследок, но горло спирает сильной болью, из-за которой даже дверью не выходит злобно хлопнуть.
Я не пытаюсь оттягивать момент прощания. Я не питаю ложных надежд. Я давно всё для себя решила. Я смирилась, поняла, приняла, почти забыла, научилась жить без оглядки на прошлое, придумала логичные объяснения всем нелогичным поступкам.
Но когда шины жалобно взвизгивают, по щекам начинают катиться слёзы. Успокаиваю себя тем, что просто нервы стали ни к чёрту.
Машина теряется из виду за пару секунд. За моей спиной бело-красный железный отбойник с толстым слоем грязи, впереди дорога, которая кажется до нереального широкой, полос на десять. И лес, сплошной тёмный лес по обе стороны от дороги.
Шесть лет назад.
Кирилл Зайцев жил в соседнем дворе, в одном из трёхэтажных бараков, где горячая вода бывала только в чайнике, и то – если не вырубят под вечер электричество. Места эти считались самым дном даже в нашем захудалом обнищалом городишке, державшемся на плаву только за счёт одного-единственного завода, оставшегося в сомнительное наследство после распада СССР. Именно для какой-то крупной инспекции на завод ещё во времена Брежнева быстро сколотили времянки, с лёгкой руки местных умельцев превратившиеся в насквозь продуваемые, кишащие тараканами и поедаемые плесенью дома для самых непривередливых.
Кирилл тогда привередливым не был. Его воспитывала одна мать, стремительно угасавшая от агрессивной формы рассеянного склероза, а мы только изредка видели, как сердобольные соседи помогали грузить с трудом стоящую на ногах молодую женщину в автобус до ближайшего крупного города. С Зайцевым мы никогда не общались, хотя заочно знали друг друга; он был на два года старше Ксюши и, сколько я его помнила, держался от всех особняком.
У Ксюши была лучшая подруга Карина, с которой они постоянно шептались и хихикали, наотрез отказываясь говорить мне, о чём именно. Ещё её одноклассники: Вася, скорее всего влюблённый в неё, и Паша, влюблённый в неё абсолютно точно. Эта великолепная четвёрка держалась вместе всегда и везде, и ругаясь-то не более, чем на полдня, поэтому вызывала умиление у взрослых и лёгкую зависть у сверстников.
А у меня была только Ксюша. Дружить ни с кем не выходило: я и сама-то нелюдимая, упрямая и слишком серьёзная, а сомнительная для школьной среды слава заядлой отличницы и вовсе отталкивала немногочисленных желающих подружиться. По мере того, как большинство моих одноклассников смекнули, что списать у меня можно и просто так, стоит лишь попросить, я осталась в полном социальном вакууме.
Сестра всюду таскала меня за собой независимо от того, хотела я этого или нет. Она искренне желала помочь и искренне недоумевала, почему я не радуюсь перспективе очередной вечер провести в компании ребят на три года старше, тем более таких «весёлых и классных». Ей нравилось общение с людьми, тем более всюду удавалось привлечь к себе внимание и оставить неизгладимо приятное впечатление. Ксюша напоминала солнышко, способное как осветить потускневшие от грусти лица, так и безжалостно ослепить любого провинившегося. Ксюша напоминала солнышко, дающее уютное тепло или за секунду распаляющее огромный пожар. Ксюша… она была красивой, настолько умной, что это не напрягало окружающих, а ещё агрессивно-целеустремлённой, ради своих амбиций совершая порой не самые хорошие поступки.
Я же всегда была маленькой хмурой тучкой. Только тронь – ударю молнией. Только сестру это никогда не напрягало, и мы действительно любили друг друга вот такими кардинально непохожими.
Помню, как впервые заметила неладное с наступлением зимы. Мама Паши стала слишком часто наведываться к нам в гости вечерами, они с бабушкой закрывались на кухне и долго о чём-то разговаривали. Через тонкие стены старой пятиэтажки получалось расслышать только отдельные слова да взволнованный тон, и я сама начинала нервничать. Мама Паши была социальным работником – именно она постоянно навещала нас после гибели родителей, навевая не самые приятные воспоминания.
Кирилла привели к нам в дом под самый Новый год, как какого-то облезлого и вшивого котёнка, усадили на диван рядом с искусственной ёлкой и предложили немного подержать у себя, пока не найдутся другие заботливые руки. Выглядел он соответствующе: измождённо-худой, с выражением растерянности на бледном лице и смешно торчащими в разные стороны волосами.
Его мать уже лежала в хосписе, с огромным трудом найденный в Москве отец согласился забрать к себе, но только когда тому исполнится восемнадцать, чтобы не связываться ни с какой утомительной бумажной волокитой или докучливыми бюрократами из опеки. Оставалось потерпеть всего с полгода, в течение которых, как нас заверили, будто не замечая присутствия в комнате самого Зайцева, он не доставит никаких проблем и даже охотно будет помогать по мере возможностей.
