355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Нельма » Ложные надежды (СИ) » Текст книги (страница 7)
Ложные надежды (СИ)
  • Текст добавлен: 19 июля 2021, 16:31

Текст книги "Ложные надежды (СИ)"


Автор книги: Нельма



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 39 страниц)

– Или чтобы максимально освоить программу и суметь ей правильно воспользоваться, когда тебя выбросят из этого проекта, – говорю тихо и медленно, потому что собственные слова царапают горло наждачной бумагой.

Кто я такая, на самом деле, чтобы так рьяно судить о других и лезть со своими советами? Кто я такая, чтобы безжалостно топтать чужие надежды, пусть даже надежды эти будут насквозь ложными?

Кто я такая, чтобы жить в жестком коконе обиды и считать, что Кирилл со всеми будет поступать так же, как когда-то со мной?

– Да, я тоже думал о таком раскладе, – неожиданно признаётся Ромка и смахивает с экрана своего ноутбука несуществующие пылинки. – Тех денег, которые мне уже заплатили за эти полгода, хватило на первоначальный взнос по ипотеке, так что родители скоро переедут из нашего стрёмного старого дома в нормальную квартиру. Даже если кинут меня сейчас, этого уже более чем достаточно. Главное, чтоб не убили… А если Кирилл Андреевич не обманет и действительно возьмёт меня потом к себе в компанию? Я просто не могу упустить такой шанс, понимаешь?

– Понимаю, Рома. Я понимаю тебя как никто другой, ведь несмотря ни на что я тоже здесь.

***

Тепло касается моих губ чувственно и нежно, неторопливо ласкает сначала нижнюю губу, потом верхнюю, не пропуская ни одного миллиметра. Тщательно выцеловывает уголки, чуть надавливает на них влажным кончиком языка, хитростью заставляет меня приоткрыть рот и впустить его в себя. Дарит горький вкус коньяка и сигарет, от которого судорогой перехватывает дыхание.

От возбуждения грудь наливается и каменеет, соски болезненно ноют, требуя прикосновения. Но тепло движется вверх по щеке, поглаживает висок, проходится по покрытому холодной испариной лбу, откидывает в сторону пряди прилипших к лицу волос. Я чувствую запах леса: прохладный и сырой, настолько свежий, что им просто невозможно дышать. Под ногами похрустывает подстилка из мха, щедро припорошенного опавшей хвоей, и только увидев её я начинаю убегать.

Я бегу и задыхаюсь. Перед глазами мелькают мрачные, приглушённые цвета вечно царящего сумрака и мне очень страшно. Потому что на этот раз я окончательно потерялась.

Крик зарождается под рёбрами, тонкой вибрацией поднимается вверх, нарастает и набирает силу, но срывается с губ лишь тихим хрипом. Что-то тёплое и тяжёлое ложится на голову и вынуждает меня остановиться, успокоиться и ждать. Просто ждать, когда всё это закончится.

Просыпаюсь с ощущением внутренней тревоги, от которой сердце колотится в грудной клетке на пределе своей скорости. Кажется, уши слегка заложило, и я сажусь на кровати, тру ладонями лицо, прогоняя от себя образы ночного кошмара и слишком навязчивый кедровый запах, впитавшийся в кожу тёплым маслом.

Глаза моментально привыкают к темноте: с первыми шагами приближающейся зимы я напрочь забываю о существовании дня, ведь весь небольшой период царствования тусклого солнца на небосводе провожу в стеклянно-бетонной коробке офиса. Вот и сейчас плохо понимаю, сколько сейчас может быть времени и долго ли я спала, прежде чем очнуться от очередного муторного сна, одного из целой плеяды посещающих меня каждый раз, когда остаюсь ночевать в этой квартире. Здесь мне никогда не удаётся до конца избавиться от волнения, железной пружиной скручивающего нервы.

В голове всё шумит и кружится, язык не желает помещаться в болезненно пересохшем рту, болтается в нём инородным мешающимся предметом, который так и хочется выплюнуть из себя. Последние несколько дней я беспощадно выжимаю из себя все силы: пытаюсь бодриться после того, как до рассвета пишу необходимые для аспирантуры статьи, на работе незаметно для Вики грызу таблетки кофеина и запиваю их вечно остывшим кофе, обещая своему пошатывающемуся при резких движениях телу, что это точно последний раз, а вечером как могу отвлекаю Рому разговорами, чтобы он не заметил, как предательски дрожат мои пальцы, резво скачущие по клавиатуре во время наших занятий.

Всё идёт наперекосяк, когда я на мгновение прикрываю глаза и засыпаю, утыкаясь носом в стол, прямо за спиной у заваривающего себе кофе Ромки. Помню, как он расталкивает меня и отправляет спать, игнорируя слабые попытки объяснить случившееся.

На ощупь пытаюсь найти на прикроватной тумбе телефон, чтобы посмотреть время, но запоздало понимаю, что он наверняка так и остался лежать на кухне, а будильник переехал в гостиную ещё несколько дней назад. Чертыхаясь и покачиваясь бреду по узкой кишке коридора, придерживаюсь рукой за стену и ориентируюсь только на игриво торчащий из-под двери хвост тусклого света, распластавшийся по паркетной ёлочке на полу.

Открываю дверь и слышу монотонное постукивание по клавишам, глаза режет включенная в вытяжке подсветка, как раз расположенная прямо напротив входа. Так, сощурившись, по инерции делаю несколько шагов внутрь и ударяюсь бедром о край стола, вдыхаю пропитавшийся табаком воздух.

И вспоминаю, что Рома всегда выходит покурить на балкон.

Кирилл сидит на том же самом месте, что и во время нашего последнего разговора. Неоново-голубое свечение, исходящее от экрана ноутбука, подсвечивает его сосредоточенное лицо и отражается в стёклах очков, за которыми с трудом получается рассмотреть глаза. Ясно одно: на меня он не смотрит и продолжает что-то увлечённо печатать.

Я тру глаза, не до конца понимая, что вообще происходит. Часы в духовом шкафу показывают начало пятого утра, ещё сильнее сбивая с толку, превращая странную реальность лишь в продолжение запутанного сна.

Взгляд останавливается на горке бычков в пепельнице, от которых к потолку словно до сих пор тянутся языки молочного дыма, и я вытягиваю руку вперёд, чтобы потрогать их, такие мягкие, пушистые и невесомые, сотканные из ваты, наполняющей моё тело с каждым вдохом. Но на середине пути замечаю кружку с наполовину недопитым кофе и, не задумываясь, беру её и делаю глоток.

Никотиновый туман в моём сознании развеивается мгновенно. Исчезает бесследно, а вместе с тем ясность и чёткость мыслей возвращаются, поддавшись разбудившему их громкому выстрелу, который запускают ошалевшие от непривычно горячего и горького вкуса рецепторы.

Раньше он пил кофе с сахаром.

Я медленно опускаю кружку обратно на стол, испытывая желание тут же выплюнуть отвратительную жидкость, прополоскать рот и потереть мылом губы, которые прикоснулись к тому, чего до этого касался он. Но заставляю себя быть взрослой и смело проглатываю собственную фатальную ошибку, удивляясь только тому, что до сих пор не чувствую рвотных позывов.

Кирилл наклоняет голову вбок и исподтишка наблюдает за тем, как я морщусь, пока его крепкий кофе разливается по телу горячим жжением, согревая не хуже алкоголя. Ухмыляется, снимает очки и уже открыто изучает меня: оценивающим взглядом обводит напряжённое лицо, опускается ниже, на изрядно смятые после сна офисные брюки и рубашку, которые я не нашла сил снять, а потом прищуривается, задумчиво уставившись мне на грудь.

Не могу сказать, что именно мешает мне по привычке выпустить яд, уже скопившийся в слюне мерзкой кислинкой. Может быть состояние замешательства после своего поступка, совсем не укладывающегося в шаблон того поведения, которое считаю допустимым для себя. Может быть, его обескураживающее молчание, когда давно стоило воспользоваться случаем и поставить меня на место – ведь именно этим он в той или иной степени занимается каждую нашу встречу. Может быть, обычный шок от того, что ему хватает смелости так на меня смотреть.

Так, будто я и правда больше не ребёнок.

– Ты до сих пор его носишь? – спрашивает он и кивком указывает на мою грудь. Там, зацепившись за одну из пуговиц белоснежной рубашки, выставлена на всеобщее обозрение тонкая золотая цепочка с маленьким крестиком.

Чувствую себя дурой. Так, словно меня дважды подряд застали за чем-то очень неприличным, и теперь я не знаю, огрызаться ли, отстаивая свою свободу и независимость, или смиренно молчать, ожидая заслуженное порицание и осуждение. Последний раз такое бывало со мной в выпускном классе, когда завуч застала меня обнимающейся с молодым учителем физкультуры.

– Да, ношу, – опомнившись, начинаю распутывать цепочку, дёргаю слишком сильно и резко, поэтому чуть не вырываю пуговицу, оставшуюся висеть лишь на одной хилой с виду ниточке. Прячу крестик под одеждой, ощутимо успокаиваясь только в тот момент, когда прохладный металл наконец опускается в ложбинку груди. – Я переехала сюда вовсе не для того, чтобы отречься от своего прошлого и начать жизнь с чистого листа.

– Вот как? Зачем же ты тогда сменила фамилию и даже лучшей подруге не рассказываешь о себе правду?

– Ты и сам это знаешь, – отмахиваюсь и сажусь на своё обычное место за столом, как ни в чём не бывало открываю ноутбук. Можно заняться итоговыми правками в статье, раз уж я оказалась здесь.

Всё, что угодно, лишь бы найти повод не разговаривать с ним и при этом не убегать обратно в комнату, демонстрируя собственную слабость и стремящуюся к нулю выдержку.

К тому же, следует дождаться, выскажет ли он своё негодование тем фактом, что незадолго до запланированной даты запуска программы Рома позволяет мне спокойно отсыпаться вместо наших занятий.

– Что знаю? – без тени издёвки интересуется он и отодвигает свой ноутбук в сторону, очень тонко демонстрируя настрой продолжать наш разговор.

– Что мне приходится прятаться из-за Ксюши, – неохотно признаюсь, вкладывая в собственный голос всё имеющееся хладнокровие. – Ты сам говорил о том, что она доставила здесь слишком много проблем.

– Видимо, это единственное, что ты услышала и запомнила из всего, о чём я тогда тебе говорил. И как же понимать все твои поступки, Маша? Юношеский максимализм отключил твою хвалёную рациональность?

– А как понимать, что после всех тех угроз ты сам помог мне переехать, Кирилл? – решительно закрываю ноутбук, признавая собственное поражение и смирение с тем, что мы действительно будем разговаривать. И, судя по всему, обсуждать именно те темы, которые я надеялась никогда не затрагивать, даже в собственных мыслях огибая их как опасно выпирающие провода с высоким напряжением.

И кого я обманываю: нет вообще ни одной темы, которую я по-настоящему хотела бы обсудить с ним. Мне просто как и десять лет назад не нравится оставаться с ним наедине, потому что всё, что он говорит и делает, неизменно приводит к моменту, когда я против собственной воли начинаю выворачивать наизнанку свою душу.

– Проще было держать тебя под контролем, чем гадать, что ещё ты решишь выкинуть и как мне это аукнется, – его рассуждения настолько логичны и лишены естественных человеческих эмоций, что у меня не получается разозлиться. Более того, я отчётливо понимаю, что поступила бы точно так же, и от этого меня безжалостно терзают мелкие разряды тока, болезненно бьющие прямо под рёбра.

Его рука тянется к кружке медленно, скользит и чуть извивается по гладкой поверхности стола, как вышедшая на охоту змея. Не знаю, чем меня вообще влечёт это скучное зрелище, но кажется легче вырвать себе глаза, чем оторваться от того, как пальцы ложатся на светлую глазурь и сжимаются крепко – всего на пару секунд костяшки светлеют, контрастируя с загорелой кожей.

На фоне его чёрной рубашки кружка выглядит ослепительно-белой, почти сияющей в разлившемся по кухне полумраке. Как флаг грядущего перемирия, то ли по ошибке, то ли по стечению странных обстоятельств выставленный прямо перед нами. Наверное, поэтому я до последнего уверена, что он не решится, не осмелится, не захочет касаться… вот так.

Не опустится так низко и не зайдёт так далеко, чтобы пить после меня.

А он подносит её ко рту и делает глоток. Всего один маленький глоток, судя по быстрому движению кадыка. И не шевелится, просто держит край кружки плотно прижатым к нижней губе и смотрит на меня. Долго и упрямо смотрит.

И мне хочется рявкнуть, какого хрена он так смотрит на меня. Но сначала бы не помешало понять: какого хрена я так смотрю на него?

– Почему в сети о тебе нет никакой информации? – спрашиваю хрипло и нервно облизываю зудящие губы, ёрзаю на стуле, неосознанно пытаясь отодвинуться как можно дальше от него.

Зайцев опускает руку и кружка жалобно звякает от удара, но хотя бы не трескается. Мыльный пузырь напряжённой тишины лопается как-то незаметно, и мне нравится думать, будто ничего и не было. Так, игра воображения после нескольких особенно изнурительных дней.

– Ты просто неправильно искала, – усмехается он и трёт пальцами переносицу, прикрывая глаза. Складывается ощущение, что бодрствовать по ночам ему тоже не впервой, но на лице его всё равно проступают тёмные тени усталости, отогнать которые не под силу ни кофеину, ни доведённому почти до совершенства владению собственной мимикой. – Я учился и начинал работать в компании под своей старой фамилией.

– Почему?

– Потому что всеми делами здесь заправлял мой дед, а он считал, что я не заслуживаю носить их фамилию, быть частью этой семьи и уж тем более заниматься созданным им бизнесом, – улавливаю слабую вибрацию в его тихом голосе, волнами жара прокатывающуюся по воздуху и пускающую мелкую рябь по тёмной кофейной глади. Его внутренняя ярость выращена и выкормлена с таким усердием, что даже сидя в прочной клетке самообладания вызывает трепет и ужас. – Пять лет назад он умер, компания отошла отцу и только тогда я стал Войцеховским.

– Какой в этом был смысл, если в итоге компания всё равно достанется тебе? Или у твоего деда есть другие потенциальные наследники?

– Его это не волновало. Главной его задачей было не допустить, чтобы какой-то мелкий паразит прицепился к его семье, пробрался внутрь и методично, исподтишка уничтожил их всех, – цедит он и внимательно разглядывает свои крепко сцепленные ладони. Вместе с ним жду, когда же подрагивающие от напряжения в мышцах пальцы сожмутся в кулак, но этого не случается: Кирилл выдыхает, расслабляется и кривит губы в нездоровой усмешке.

Из коридора доносится шорох и тихий скрип прогибающихся под чьими-то ногами паркетных дощечек. И я понимаю, что категорически опаздываю, еле успеваю ухватиться за кончик нити, стремительно исчезающей в непроходимом лабиринте вопросов, догадок и предположений. Слушаю приближающиеся к нам шаги и сама смело шагаю туда, откуда вряд ли потом получится выбраться.

– А он был прав? – спрашиваю полушёпотом и тут же встречаюсь с ним взглядом, ощущая, как могильный холод резко ударяет мне в спину.

Это Рома открыл дверь на кухню, впустив внутрь поток прохладного воздуха. Кирилл сдержанно кивает ему, ничего мне больше не говоря.

Нет необходимости. Мы оба знаем, что я уже увидела ответ на свой вопрос.

Десять лет назад.

С наступлением лета мы постоянно ездили на реку. Первые минут пятнадцать пути обычно преодолевали на велосипедах: ветер приятно обдувал уже разгорячённое с самого утра тело, плавящееся вместе с раскалившимися за пару недель жары бетонными стенами квартир и асфальтом, буквально расползающимся прямо на наших глазах. Казалось, что с каждым новым днём на дороге оставалось всё меньше участков, не испещрённых сетью паутинообразных трещин или глубокими, выгрызенными ямами, угодить в которые колесом значило бы неотвратимое падение.

Велосипеды приходилось бросать у старого, покосившегося и обросшего сорняками деревянного ограждения, которым кто-то наивно пытался отгородить проход к реке, где неизменно раз в несколько лет тонули то переборщившие со спиртным подростки, то излишне самоуверенные дети, решившие на спор доплыть до небольшого островка, манящим оазисом расположившегося между двумя берегами. Обычно, если в рюкзаках у Васи и Паши многообещающе позвякивали припасённые бутылки с пивом, а с губ не сходила довольная улыбка, стоило ожидать от них попытки повторить судьбу тех несчастных.

Через поле, предшествующее небольшому пролеску и непосредственно берегу, я всегда намеренно шла последней, отставала от шумной и веселящейся компании, улавливала только их постепенно удалявшийся звонкий смех и видневшиеся вдалеке макушки. И только уверившись, что меня не будет видно, расслаблялась и отдавалась на волю своим ощущениям.

Трава здесь была высокая, колючая: она щекотала оголённые плечи и касалась рук опушёнными колосками, переливающимися золотом под лучами палящего солнца; цеплялась шероховатыми листьями за кружево белоснежного сарафана, останавливала, выхватывала и привлекала меня к себе, уговаривала задержаться подольше; хлестала по ногам иссохшими от нехватки дождя и света стеблями, пригнувшимися к земле в ожидании подбирающейся к ним смерти.

Я шла неторопливо, прикрывала глаза от ослепляющих лучей солнца и аккуратно касалась кончиками пальцев стремящихся ввысь соцветий, мягких и податливых, рассыпающихся белыми каплями нежных лепестков. Острые стрелки листьев царапали кожу, впивались в неё тонкими иглами, оставляя после себя незаметные внешне раны, сплошь покрывавшие влажное от жары тело. И эти раны жгли, пекли, невыносимо зудели, принося с собой странно приятную боль, не отпускавшую из своих жестоких объятий ни на мгновение, до самого вечера, пока не удавалось завернуться в тонкое покрывало и заснуть.

Это становилось хорошей традицией – с самого утра искать для себя хоть какое-то утешение, способ сбежать от постоянной тревоги, тонкими и упругими стеблями вьюнка оплетавшей все внутренности. Эта тревога разрослась по всему телу, проросла вглубь вен, обвила собой рвано вздымающиеся от тяжёлого дыхания рёбра и там, вокруг отчего-то постоянно ноющего сердца, расцвела издевательски-прекрасными белоснежными цветами.

– Машка, чего ты тут застряла? Мы тебя уже потеряли! – Вася вышел мне навстречу и, не особенно церемонясь, подхватил и закинул себе на плечо, бодро зашагав в сторону остальных ребят.

– Пусти, неудобно, – вяло отбрыкивалась я, на самом деле боясь дёрнуться слишком резко и просто упасть, ещё и утащить его вслед за собой. Для меня не было секретом, что делает он это исключительно по просьбе Ксюши: по мере того, как я впадала в необъяснимую меланхолию и стремилась закрыться от всего мира, чтобы попытаться разобраться в самой себе, она, напротив, всеми силами хотела растормошить меня, стараясь ни на секунду не оставлять одну и не выпускать из виду.

Несмотря на скромную комплекцию, Вася дотащил меня до реки и почти не запыхался, картинно опустил перед Ксюшей и отвесил ей шуточный реверанс.

– Ваша сестра подана, мадмуазель.

– Я знала, что всегда могу на вас положиться, мой верный рыцарь! – с картинным придыханием воскликнула Ксюша и довольно улыбнулась, кинув быстрый взгляд в сторону. Там, прислонившись спиной к дереву и скрестив руки на груди стоял хмурый Паша, скривившийся в гримасе злости и отвращения, а чуть поодаль от него – Кирилл, смотрящий на меня так пристально, что вмиг стало не по себе.

Я молча отошла к ближайшему вытоптанному участку травы, осторожно присела на него и принялась нервно расправлять подол сарафана и поправлять широкие лямки, всё равно постоянно стремящиеся сползти вниз по плечам. Мне постоянно было неуютно, немного противно и неприятно в собственном поразительно быстро менявшемся теле, привыкнуть к которому никак не получалось.

Ксюша искренне хотела помочь мне, с воодушевлением наряжала в свои самые красивые и лучшие вещи. Например, в этот сарафан из белого кружева, в котором она, худощавая и пока ещё немного по-детски угловатая, выглядела как прелестная лесная нимфа, решившая осчастливить обычных людей своим появлением. Расклешенная юбка взлетала и кружилась под редкими порывами идущего от реки ветра и казалась ещё одним из первых распустившихся цветков, особенно красивым и изящным на фоне ярко-жёлтых корзиночек цветущей вокруг пижмы.

И теперь это кружево натягивалось и вызывающе выпирало вперёд вместе с моей стремительно растущей грудью, которую хотелось спрятать от чужих глаз, а не выставлять на всеобщее обозрение. Я сутулилась, горбилась, обхватывала себя ладонями за плечи, всеми силами старалась закрыться и совсем по-глупому надеялась, что всё ещё может вернуться к прежнему состоянию. К тому, где я была обычным щуплым ребёнком, а не пухлой девушкой с округлостями и изгибами, казавшимися мне отвратительными.

– Извини, но на тебя мы не рассчитывали, – с гадкой ухмылкой протянул Паша, отсалютовав мне бутылкой из коричневого стекла, где переливаясь бликами под палящими полуденными лучами плескались остатки пива.

– Пааааша! – возмущённо хлопнула ладонью по земле моя сестра, до этого заразительно смеявшаяся над тем, что ей попеременно нашёптывали на ушко Вася и Паша, расположившиеся как раз по бокам от неё. Я наблюдала за ними со спины, по замедленным движениям, плывущим в пространстве фигурам и постепенно возрастающей громкости голосов отсчитывая степень наступающего опьянения. Только сидящая вместе с ними Карина пила маленькими скромными глотками, не желая отказываться и выпадать из компании и при этом боясь гнева матери, работавшей завучем в нашей школе.

– На меня они тоже не рассчитывали, – заметил Кирилл вполголоса, так, что мало кому из той компании удалось бы расслышать его слова. Паша снова недовольно скривился, но переспрашивать из гордости не стал, хотя бы переместив свою пробудившуюся после алкоголя ненависть с меня на Зайцева, чьё существование считал главной причиной, мешающей им с Ксюшей быть вместе.

– А ты опять не пойдёшь с нами купаться, юный Форд Рокфеллер?

– Это фамилии двух разных людей, – вставила я по привычке, вовсе не собираясь раздражать Пашу ещё сильнее. Но вышло как всегда восхитительно: его лоснящееся от зноя и слегка порозовевшее от пива лицо приобрело яркий багровый оттенок, пока Вася весело смеялся, а все остальные как умели прятали улыбку.

– Не пойду. Останусь тут за старшего, – спокойно ответил Кирилл, присел на бревно чуть поодаль от меня и принялся крутить в пальцах несколько только что сорванных длинных колосков.

– Боишься не выдержать конкуренции? – Паша поднялся и стащил с себя майку, почти треснувшую по швам под напором его спешащих пальцев. Ксюша взволнованно поднялась следом, наверняка уже приготовившись успокаивать разбушевавшегося друга, пока тот снова не кинулся на кого-нибудь с кулаками.

– Да куда уж мне с тобой конкурировать, – бросил Зайцев насмешливо, намекая на только что устроенный им показательный мини-стриптиз, но Паша сарказма в свой адрес не уловил и горделиво вытянулся, сильнее выпятив вперёд грудь.

Тело у него словно было слеплено руками талантливого скульптора, подробно обрисовавшего контур каждой мышцы, выступающей под плотной и загорелой кожей, блестящей от пота. Невозможно не заметить, с каким восторгом и смущением взгляд Карины облизывал рельеф оголившихся кубиков пресса и жадно впивался в широкие и массивные боксёрские плечи. Ксюша же пренебрежительно отвернулась, умело игнорируя устроенную сцену самолюбования и неторопливо пошла ко мне, аккуратно ступая голыми ступнями по земле с коротким ёжиком высохшей в тени и оборванной травы.

Это упрямство у нас семейное, одно на двоих. Наверное, единственная общая черта у двух настолько не похожих по характеру сестёр.

Пока мои эмоции продирают внутренности навязчивым сорняком, Ксюша сама как ядовитый плющ, оплетающий, захватывающий и подчиняющий себе чужие чувства.

– Я тоже не пойду купаться. Посижу лучше с Машей, – слова Ксюши пролились звонким ручейком, чьё быстрое течение не только подхватывало и несло за собой мелкую гальку со дна, но и способно было сдвинуть с места огромный валун. Одним опрометчивым выбором она сбила всю спесь с Паши, будто мгновенно протрезвевшего, растерявшегося и поникшего.

Ведь сколько не прикрывайся моим именем, на берегу она осталась вместе с Кириллом.

Жара окутывала нас своим влажным удушьем, беспардонно врываясь даже в спасительную тень огромных деревьев с раскидистыми сросшимися кронами, надёжной крышей смыкавшимися над нашими головами. Недавнее веселье уступило место тревожной неге, погружение в которую оказалось резким и неприятным, болезненно сдавившим и без того кружившуюся от нехватки свежего воздуха голову.

Ксюша села у меня за спиной и осторожно перебирала пальцами мои волосы: светлые, плотные и густые, они спускались почти до поясницы. В памяти сохранились далёкие, прорывающиеся сквозь полупрозрачную дымку прошедших лет волшебные ощущения того, как мама подолгу расчёсывала нас вечерами, аккуратно приглаживала непослушные пряди, игриво вываливающиеся из тугой косы, без которой мы никогда не ложились спать.

Похожие прикосновения сестры всегда отзывались внутри меня отголосками до сих пор не прошедшей боли, словно каждое нежное поглаживание её хрупкой ладони по моей голове сдирало коросты с не успевших затянуться ран. Но мне не хватало сил прервать настолько важный для неё ритуал, оттолкнуть от себя именно тогда, когда между нами и так постепенно разрасталась огромная пропасть непонимания.

Широкий поясок от сарафана она использовала как ленту, которую старательно вплетала в мои волосы, пока ещё рассыпанные по груди, плечам и спине и надёжной завесой прикрывавшие голую кожу с медленно проступающими на ней десятками жгучих алых полос, оставшихся после травы.

Остальные вяло плескались в реке, несколько раз неубедительно предлагая Ксюше присоединиться, на что она лишь отмахивалась. А Кирилл наблюдал за нами: его взгляд завороженно следил за тем, как тонкие светлые пальцы быстрыми бабочками порхали вокруг моих волос, легко подхватывали тяжёлые пряди и создавали из них такую простую, но изящную красоту. Всё, к чему она притрагивалась, становилось прекрасным.

И он самозабвенно любовался её движениями, не замечая того, как я исподтишка подглядываю за ним.

Полоска белого кружева плотно обхватывала волосы, но мне казалось, что она смыкается удавкой на моей шее. И с каждым новым оборотом душит всё сильнее и сильнее, не позволяя сделать больше ни единого вдоха.

– Мне не нравится. Можно я её сниму? – я дёрнулась в сторону, не дожидаясь ответа от опешившей сестры, и принялась судорожно выдёргивать чёртову ленту, безжалостно вырывая себе волосы. Хорошо знакомое чувство панического удушья, сдавившего грудь и шею, медленно отступало по мере того, как я освобождалась от мучительных пут, но ему на место приходил не менее страшный стыд, из-за которого я боялась оглянуться и посмотреть Ксюше в глаза.

– Ксюх, сколько там времени? Нам ещё не пора? – за внезапно раздавшимся криком Васи я не услышала шороха, с которым маленький предмет мог упасть в траву под моими ногами. Просто резко ощутила, что мне чего-то не хватает и успела заметить, как блеснул на солнце золотистый металл цепочки, зацепившейся за край ленты и свалившейся с моей шеи.

Однажды я уже потеряла цепочку с тем крестиком, который покупали мне на крещение. Так же нелепо не заметила, как он свалился где-то во дворе у бабушки, и найти его так и не удалось. Взамен мама надела на меня свой собственный. А через неделю они с отцом погибли.

И потерять его сейчас я не могла. Просто не имела на это никакого права, совершив слишком много ошибок за один день.

Я упала на колени и испуганно шарила руками по траве, надеясь ощутить под пальцами металл, но секунды текли друг за другом и набирали скорость, а среди зелени с вкраплениями розовых шапочек клевера не было ничего похожего на золото.

– Что ты ищешь? – спросил Кирилл, присев на корточки рядом со мной. Я слышала, как переговаривались вернувшиеся на берег ребята, вовремя вспомнившие о том, что нам с Ксюшей нужно успеть на почту до закрытия, забрать посылку для бабушки, потому что сами мы об этом напрочь забыли.

– Золотую цепочку с крестиком. Она упала где-то здесь, – мой голос впервые так сильно дрожал, будто внутри натянулась до предела уже надорванная струна, горящая вот-вот порваться с оглушающим визгом. Страх ледяными мурашками облепил вспотевшую спину и пальцы дрожали, всё ещё ощупывая небольшой участок травы.

– Цепочку? Ту самую? – мгновенно подскочила ко мне взволнованная Ксюша, услышавшая наш разговор. – Давай я помогу найти.

– Не надо. Её здесь нет, – я покачала головой, поднялась на ставшие ватными ноги и попыталась вернуть себе прежнее спокойствие. Это самое верное решение – смириться с потерей и пытаться жить дальше, словно ничего не произошло. Если так получилось сделать после смерти родителей, то и сейчас должно получиться. – Нам уже пора возвращаться в город.

– Давай мы останемся и поищем ещё, – холодные пальцы Кирилла осторожно коснулись моего локтя, пытаясь привлечь к нему внимание, но вместо логичной благодарности я отшатнулась от него и зачем-то продолжила остервенело срывать со своей головы остатки ленты.

– Маш, но ведь это… – нерешительно начала Ксюша, но оборвалась на полуслове, наткнувшись на мой решительный и пугающе равнодушный взгляд.

– Всё нормально. Пойдём.

На обратной дороге я молчала и лишь кусала внутреннюю сторону щеки, свыкаясь со случившимся и сдерживая раздражение от того, как часто сестра бросала в мою сторону обеспокоенные взгляды. Они с Зайцевым постоянно о чём-то перешёптывались, не останавливаясь ни в очереди на почте, ни в нашей квартире, и я еле проглотила злобный возглас «да всё со мной нормально!», щепоткой чёрного перца жгущий рот.

Дома я забралась на свою кровать, схватила первую попавшуюся под руки книгу и принялась имитировать увлечённость чтением, слишком откровенно демонстрируя своё нежелание общаться с кем-либо. И увлеклась по-настоящему, сбежала от собственных реальных проблем в выдуманный мир чужих переживаний, взлётов и падений, опомнившись только в тот момент, когда на улице начинало смеркаться.

– Ксюша с Кириллом ушли куда-то гулять, – сообщила мне бабушка, обеспокоено поглядывая на часы, бесстыдно указывающие время, когда мы обычно уже ложились спать. – Ох, лишь бы прогулки эти нам потом не аукнулись. Не зря ж говорят: яблочко-то от яблоньки…

– Бабуль, Ксюша у нас слишком умная, чтобы натворить таких глупостей. Я уверена, что тебе не стоит переживать.

Если бы только я сама верила в то, о чём так уверенно говорила.

– Дело ж молодое, где там мозги-то ейные будут! Ладно, ты давай-ка спать иди, а этим я завтра выговорю, чтоб по ночам не шлялись больше где не попадя, – проворчала бабушка, настойчиво подталкивая меня к спальне.

Сон не шёл очень долго. На место царившей днём невыносимой духоты пришла ночная тьма, обрушившая на город спасительные потоки проливного дождя. Раскаты грома гремели за окном, капли настойчиво барабанили в стекло и украдкой пробирались через приоткрытую форточку внутрь комнаты, нерешительно собираясь по краям подоконника маленькими лужицами. Я крутилась с боку на бок и изучала чёткие силуэты мебели, видневшиеся под лунным светом, надеясь дождаться возвращения в спальню сестры. Но под монотонный ритм, отбиваемый стихией, незаметно для себя заснула.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю