Текст книги "Ложные надежды (СИ)"
Автор книги: Нельма
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 39 страниц)
И когда новая ночь подкрадывается ко мне обманчиво-ласковой нежностью, я позволяю себе прикрыть глаза лишь на мгновение и переношусь прямиком в ад, скроенный из собственной совести и воспоминаний, от которых хочется орать в полный голос.
– Мы же прокляты, Маша, – весело смеётся Ксюша и кружится, позволяя подолу длинного свадебного платья взлетать вверх, оголяя её тонкие щиколотки и босые ступни, перепачканные землёй.
Белоснежное кружево невесомо порхает в воздухе, напоминая лишь утренний туман, лёгкую дымку, полупрозрачные лепестки высушенных цветов, медленно оседающие вниз. Только великолепное зрелище не вызывает должного восторга, и вместо этого во мне нарастает непонятная тревога.
Платье вспыхивает в одно мгновение, охватывая её ядовито-оранжевыми языками пламени. А она продолжает кружиться, кружиться, кружиться и визжит, как в одном из своих детских ночных кошмаров. Светлые волны волос выгорают дотла и разлетаются чёрным пеплом, кожа трескается и рассыпается, а кровавый, охваченный огнём силуэт продолжает свою неистовую пляску.
– Тише, тише, – шепчет мне на ухо низкий голос, и сильные руки перехватывают меня за талию и держат крепко, не давая броситься к ней навстречу.
Я дёргаюсь и в отчаянии зажимаю ладонями уши, чтобы больше не слышать этот пронзительный, невыносимый предсмертный крик. Упираюсь взглядом в кромешную тьму, испуганно трогаю пальцами мокрые от слёз щёки и закашливаюсь, потому что во рту всё болезненно пересохло, а горло сжимает панический спазм.
Долго стою у распахнутого настежь окна, успокаивая сердцебиение и восстанавливая дыхание. Копошусь на кухне, по рассеянности создавая слишком много шума. Убеждаю трущего спросонья глаза Ромку, что всё нормально, но скоро противоречу себе же, одалживая у него сигарету и зажигалку.
С первой же затяжки горькое тепло опускается вниз по глотке и забивает собой лёгкие, взгляд падает на маленькие хлопья пепла, любезно сдуваемые с сигареты порывом ветра, и я тут же отбрасываю от себя эту гадость, только досадливо морщась. Стою на балконе ещё несколько минут, лишь бы пройти мимо валяющегося на диване Ромки с максимально спокойным выражением на лице.
Меня злит, до невозможного злит, что до сих пор не получается придумать ничего толкового. И вместо плана действий, вместо последовательных шагов навстречу новой цели, – найти истину, – я предаюсь бесполезным страданиям и барахтаюсь в грязевой луже жалости и ненависти к себе.
Давай же, Маша, включи уже обратно свои мозги!
Решение приходит неожиданно. Вечером оно поджидает меня очередными длинными, угольно-чёрными волосками на дне ванной, хотя накануне я уже встречала несколько таких же в самых неожиданных уголках нашей квартиры.
– Рома, а у нас есть что-нибудь выпить? – он подрывается с дивана и щёлкает мышкой, заглушая игравшую на ноутбуке музыку до еле слышного шёпота, а потом округляет глаза, осознав мой вопрос, и спустя пару мгновений уже смотрит на меня сочувственно, понимающе, до противного нежно.
Отлично. Значит, даже моё ничего не выражающее лицо не испортит его представление о том, насколько мне должно быть херово.
– Нет, ничего… Я же вообще почти никогда, ну если пиво только, – стушевавшись, оправдывается Добронравов и почесывает светлый затылок.
– Но ты же знаешь того, у кого есть выпить? – спрашиваю прямо, ставя его в тупик и, кажется, немного пугая своей прозорливостью.
– Маш, ты можешь не говорить об этом Глебу? Я так понял, что он не будет рад, если узнает…
– Я в последнюю очередь собираюсь обсуждать с ним, с кем спит его сестра, – пожимаю плечами и прикусываю язык, с трудом удерживая в себе «но уверена, что он и сам уже об этом знает». Прохожу в комнату и впервые присаживаюсь на диван, залезаю на него с ногами и обхватываю себя руками, потому что знаю – сейчас этот жест будет выглядеть именно так, как нужно.
– Она неплохая, правда, – смущённо бормочет Ромка, – просто очень эмоциональная и вспыльчивая.
Они с Дианой возвращаются быстрее, чем меня успевает полностью охватить мандраж. Он – с розовыми от румянца щеками и нервным лёгким заиканием, она – с высокомерной улыбкой приглашённой на самое рейтинговое телешоу звезды.
– Это уже стало нормальным, – заводит Диана пафосную речь, пока Рома таскает из кухни кружки, которых очень кстати именно три, и откупоривает сразу обе принесённые ими бутылки вина. Меня так и подмывает спросить, неужели не нашлось ничего крепче, чтобы одной из нас точно удалось напиться, но в образ кроткой страдалицы это может и не вписаться. А я и так не сильна в актёрском мастерстве, научившись изображать только каменное изваяние. – С тех самых пор, как Глеб устроился к этому Войцеховскому, вокруг сплошной мрак. Ненавижу эту зажравшуюся скотину!
Охотно киваю головой, делая несколько скромных глотков, и исподтишка наблюдаю за тем, как Диана разом опрокидывает в себя половину кружки, скручивает в кривой пучок копну своих чёрных волос, подсовывает их под ворот свитера, несоразмерно огромного для её худощавой комплекции, и поправляет браслеты, скрытые под рукавами, но громко позвякивающие при каждом её движении.
Не сказать, что они с Глебом сильно похожи внешне, но всё равно есть что-то почти неуловимое, что выдаёт их родство. Только энергетика Глеба агрессивная, но притягательная и манящая, а у Дианы скорее отталкивающая, опасная, как сгусток ничем не сдерживаемой силы, которая может рвануть подобно бомбе в любой момент.
И красивой её не назовёшь, но острые скулы, круглые глаза и эти шикарные, колдовские волосы притягивают взгляд магнитом. А следом возникает желание взглянуть на неё снова и снова, пока не станет понятно: что именно с ней не так?
– Если я что не то ляпнула про твою сестру, не обращай внимание! – она взмахивает рукой, но на середине движения будто устаёт, и ладонь с глухим шлепком падает на обтянутые светлыми джинсами колени. – У меня со старшей сестричкой были такие отношения, что мы бы друг с друга кожу живьём содрали за счастье. Смутно представляю, что у кого-то бывает иначе.
Наверное, у кого-то и бывает. Моя сестра врала мне шесть лет подряд и намеренно держала подальше от денег, связей и возможностей, словно и правда не догадывалась, как мне жилось в той глуши вместе с её Пашей.
Я же кремировала её тайком от бабушки, положив в гроб урну с прахом. Из какого-то необъяснимого садистского желания отомстить за то, что она меня не понимала, не слышала и не слушала, давно не пыталась поддержать и, пожалуй, ещё и за то, что посмела умереть и оставить меня совсем одну расхлёбывать всё то дерьмо, что успела натворить за свою короткую жизнь.
– У нас с Ксюшей тоже были… сложные отношения, – неохотно отзываюсь я, рассчитывая разговорить Диану, в первую же возникшую паузу успевшую допить свою кружку и протянуть молчаливо сидящему в сторонке Роме, чтобы тот долил ей вина.
– Не удивительно, – фыркает Диана, и я понимаю, что попала точно в цель: она явно была хороша знакома с Ксюшей. А, значит, априори должна её ненавидеть. – Ты меня извини, но сестра у тебя такая… нет, правда! Вокруг Глеба столько этой швали вечно крутится, у него просто нездоровая тяга к неадекватным или продажным бабам, – крылья её тонкого носа раздуваются от злости, а губы с быстро смазавшейся розовой помадой снова прижимаются к кружке. – Носился с ней, как с хрустальной! Ах, бедная девочка впервые в столице, её надо встретить и показать город! Ах, ей пока что негде жить, мы просто должны приютить её на пару дней! Ах, ну ты езжай на отдых с родителями, а на Мальдивы я полечу с этой сраной лимитчицей!
Выдыхаю и тоже залпом допиваю свою порцию алкоголя, хотя кружка чуть не выскальзывает из вспотевших ладоней.
Встреча на вокзале, две недели «отношений» – об этом я уже знала. Только с мнимым участием совсем другого человека.
Отдых… она говорила, что никогда не выезжала заграницу. Но судя по состоянию Дианы, умудрившейся напиться в рекордно короткий срок и с рекордно мизерного количества вина, судя по искренности её обиды и негодования, – сестра Глеба сейчас не врёт.
Нет нужды даже поддерживать с ней разговор: откровения и так вылетают одно за другим, с противными шлепками падают прямо передо мной и Ромой, почти слившимся по цвету с обивкой кресла, в которое он вжался.
– Я никогда не понимала, что он вообще в них находит. Ведь у всех этих девок прямо на лбу написано, что они хотят только бабла и развлечений. Вот ты мне скажи, разве все эти сиськи-письки и смазливое ебало так важны?
– Не всем, – отвечаю на автопилоте, включённом в тот момент, когда она стягивает с себя свитер, оставаясь в настолько же объёмной футболке, и начинает снова поправлять разметавшиеся длинные волосы.
Оба запястья щедро обвешаны браслетами: и плетёными кожаными, и какими-то разноцветными нитками, и мало гармонирующими с ними серебряными и золотыми, усыпанными подвесками. Они перекатываются по рукам синхронно её неуклюжим, пьяным движениям, постепенно позволяя рассмотреть именно то, что должны бы скрывать.
Оба запястья щедро покрыты шрамами: тонкими и толстыми, ровными и кривыми светлыми полосками, слишком явно проступающими на загорелой коже.
Она шмыгает носом, по инерции касается браслетов сначала на одной руке, потом на второй, словно проверяя, на месте ли те, и пугающе-остекленевшим взглядом упирается в одну несуществующую точку в пространстве.
В комнате становится душно и тесно. Рома молча разливает уже вторую бутылку вина, на нас не смотрит, но и должного удивления на его лице не заметно – значит, ему уже приходилось присутствовать при моментах её неловко-настораживающей ревности к брату.
– И Кирилл этот тоже говнюк полный, – вдруг опомнившись, хрипит Диана и корчит презрительную гримасу, вся разом приходит в движение, машет длинными худыми руками и ногами, снова напоминая огромную паучиху. – Строит теперь из себя хуевого крутого бизнесмена.
– Он ведь действительно преуспел. В карьерном плане, – отзываюсь тихо и буравлю пристальным взглядом Добронравова, требуя его вмешательства. Он ощущает это не сразу, но потом вздрагивает и спешит подтвердить мои слова.
– Да-да, Кирилл… – он запинается на мгновение, раздумывая о необходимости субординации в данном разговоре, но всё же выдаёт своё положенное: – …Андреевич… Он хороший специалист. Я смотрел данные по развитию компании в последние несколько лет…
– Ой, да похуй! – перебивает Диана, как и ожидалось, только вошедшая в раж после нашей попытки опровергнуть её. – Вы бы видели этого специалиста четыре года назад! Да он умудрился нахуяриться до такого состояния, что утопил свою тачку, разбил всю квартиру и сам чуть на тот свет не улетел. Зато посмотрите на этого мудилу теперь – сама невозмутимость, ёб вашу мать!
– Не может быть, – выдыхает Ромка, хмурясь, и мне заранее становится его жаль, потому что глаза паучихи натурально вспыхивают алым светом злости.
– Пиздец ты наивный, Рома! Неужели не видел, какой у него шрам на руке? Это от того, что он разъебал то ли зеркало какое-то, то ли стекло в своей квартире с белой горячки и загремел в больницу. Испоганил мне шестнадцатилетие, потому что Глебу пришлось ехать к нему и разгребать всё, что тот нахуевертил за каких-то пару дней.
– Диан, так нельзя. У него могло случиться что-то серьёзное в жизни, – морщится Ромка, опрометчиво пытаясь донести до неё то, что и в самом трезвом состоянии вряд ли смогло бы раскопать тухлые ошмётки совести среди общей помойки в её голове. А уж изрядно пьяная Диана и вовсе воспринимает всё как личное оскорбление, выдаёт очередную тираду из сплошного мата, уже не разбавляя его нормальными словами, и раздражённо пинает ногой пустую бутылку.
Я задумчиво наблюдаю за тем, как бутылка катится по полу, чуть подпрыгивая на неровностях затёртого паркета и жалобно звякая, на какое-то время выключаю звуки оживлённого эмоционального спора, продолжающегося рядом со мной, и перебираю все полученные только что факты. Кручу каждый так и сяк, тщательно ощупываю и разглядываю, чуть ли не бормоча себе под нос, прежде чем перейти к следующему, словно перебираю воображаемые чётки.
Алкоголь делает своё дело, только не расслабляет, а затуманивает сознание, мешая сосредоточиться и утягивая в сон, от которого я и вовсе собиралась отказаться, не желая больше встречать по ночам ни собственную сестру, ни человека, окончательно разделившего нас с ней.
Под издевательски-ярким светом люстры слишком заметны становятся наши истинные лица: полные изъянов, отталкивающе-уродливые, вызывающие брезгливость. Диана продолжает спор срывающимся на истерику голосом с явно фальшивыми слезами на глазах, а я беспринципно и жестоко выдёргиваю нужные мне ниточки из общего полотна её воспоминаний, сотканных сплошь из обид, ревности и ненависти. Лишь Рома остаётся всё тем же нормальным, добрым и скромным пареньком, случайно оказавшимся между двумя по-разному обозлёнными, но при этом одинаково бездушными мразями.
Я выскальзываю в коридор почти незаметно и бесшумно, пользуясь тем, что её голос сильно повышается в тональности после первого же упоминания имени жены Глеба, и уже привычный мат вдруг сменяется на вполне съедобные слова, только тщательно пропитанные ядом.
Прислушиваясь к тому, продолжается ли разговор в гостиной, уверенно прохожу мимо двери в туалет и замираю в прихожей прямо напротив низенькой скамейки, на которой небрежно брошена сумка Дианы. На мою удачу она оказывается уже расстёгнутой, а паспорт в тяжёлой неоново-розовой брендовой обложке как и у всех лежит во внутреннем кармашке.
На лбу выступают капельки пота от страха и напряжения, и спустя десяток лет меня вновь настигает чуть насмешливый вопрос: «А ты никогда бы не стала брать чужое?»
Время показало, Кирилл, что для достижения своих целей я способна вообще на всё, что угодно.
Я просто открываю первую страницу и убеждаюсь, что Гонзарь Диана Альбертовна праздновала своё шестнадцатилетие именно четыре года назад, спустя два дня после вечера, закончившегося для меня на МКАДе.
Не нахожу в себе сил вернуться. Просто запираюсь в спальне, сразу выключаю свет и наощупь пробираюсь к кровати, безошибочно находя путь сквозь кромешную тьму и стараясь пока что не думать о том, что всё это время на самом деле знала, куда нужно идти.
Кутаюсь в одеяло, чтобы справиться с морозом, быстро захватившим моё тело после недавней головокружительной духоты, а перед глазами до сих пор плывёт под летним зноем изъеденный временем асфальт на дороге, ведущей к реке, и кожу жжёт под стремительно алеющими царапинами, оставленными зарослями постепенно распускающихся луговых цветов.
Перед тем, как провалиться в сон, я отчётливо слышу льющийся чистейшим горным ручейком смех Ксюши, и испуганно сжимаюсь, притягиваю колени к груди и обхватываю подушку руками, готовясь окунуться в ледяную прозрачную воду приготовленных для меня кошмаров.
И впервые за очень долгое время безмятежно сплю вплоть до звонка будильника.
***
Я опаздываю на работу на каких-то несколько минут, которые даже не замечает никто из руководителей нашего отдела, с самого утра уже толкущихся на офисной кухне. Вика же опаздывает сразу на полчаса, но тоже успешно минует недовольство нашего куратора, занятого ожиданием Лирицкого с очередной серой папкой документов, требующих срочной подписи.
– Пойдём на кухню, – сходу выпаливает Вика, и я почему-то не спешу отнекиваться или ссылаться на необходимость работать, несмотря на то, что единственное сделанное мной за эту неделю – только верно проставленные числа в ежедневном табеле.
Кофейные крупинки кружатся в казённой белоснежной кружке, лениво подкрашивая воду в слабый коричневатый оттенок, и я задумчиво гоняю их ложкой из стороны в сторону, ожидая, когда на кухне останемся только мы с Никеевой. Она смотрит на меня подозрительно, и причина находится очень быстро – я улыбаюсь.
– Налила холодную воду вместо кипятка, – зачем-то поясняю ей, хотя помню, что нормальным людям вовсе не нужно искать оправданий или объяснений для своего желания улыбнуться. Впрочем, у меня всегда из рук вон плохо получалось изображать из себя нормальную.
– Я поругалась с Ильей. Сильно. До сих пор колотит, – в доказательство она вытягивает вперёд ладонь с чуть подрагивающими пальцами, потом встряхивает ей и тут же хватается за кружку, недовольно морщась от собственной чрезмерно эмоциональной реакции. – Самое странное, что я даже обьяснить не могу, как так вышло. Он пошутил по дороге, я зацепилась за эту шутку и понеслось. И как назло именно в последний день перед майскими праздниками.
Понятия не имею, какая шутка могла так вывести смешинку-Никееву из себя, но чувство юмора у Ильи Сергеевича точно не отличалось тактом или уместностью. Хотя большинству воздыхающих по нему в нашей компании барышень оно явно приходилось по вкусу.
– Помиритесь? – уточнила я, не сумев точно понять по настроению Вики, собирается ли она как-то исправлять ситуацию или, наоборот, воспользоваться моментом и постараться свернуть свой служебный роман.
– А вот… не знаю я. Он сказал, чтобы я дала ему знать, когда наконец разберусь, чего сама хочу. И ты не представляешь, как же меня злит, что он прав! Я даже начала чуть больше ценить всех тех козлов, что мне попадались прежде, потому что у меня получалось спихнуть всю вину за неудавшиеся отношения исключительно на них и остаться в своём белоснежном, идеально чистом пальто и дальше, а теперь… я плюхнулась задницей в грязь.
– Сними его. Своё пальто, – под её вопросительным взглядом я завариваю себе новый кофе, старательно формулируя свои мысли на тему, о которой никогда прежде старалась не рассуждать. – Иногда попытки разобраться, кто прав, а кто виноват, это верный способ скорее убить отношения, чем сохранить их.
– Маш, – зовёт она как-то подозрительно жалобно спустя несколько минут молчания, заставляя меня сразу напрячься в ожидании очень неудобной просьбы. Но то, что следом произносит Вика, чуть не выбивает кружку из моих рук: – А ты замечала много расхождений в тех данных, что нам дали обрабатывать?
– Расхождения в данных? – сама слышу, что моя игра в дурочку звучит неубедительно. Может быть, ещё неделю или две назад мне бы хватило самообладания и хладнокровия отыграть искреннее непонимание, но теперь внутри неприятно-болезненно копошится тревога, пуская по моему телу дрожь.
– Помнишь, ты как-то давно говорила про них Ларисе Ивановне? Много раз ещё попадалось что-то подобное?
– Я не обращала внимание. Вроде было пару раз.
– Ты думаешь, это действительно просто огрехи внесения данных? – задумчиво протягивает она, к счастью, не глядя на меня. – Я тоже несколько раз сталкивалась с небольшими расхождениями. Но недавно… там что-то не сходится. Вот прям совсем, понимаешь? Это уже не выглядит как случайная ошибка.
– Если ты хочешь, давай посмотрим вместе, – тут же нахожусь я, мысленно проклиная тот момент, когда под влиянием непонятных импульсов мне вдруг показалось хорошей идеей согласиться на сырой, непродуманный, опасный план Кирилла.
– Давай сегодня вечером, после работы? Я сделаю распечатки всех ошибок, которые находила за это время, и попробуем в них разобраться.
Я задерживаюсь на обратном пути, безрезультатно пытаясь дозвониться до Глеба. Отправляю ему несколько сообщений, коротко описывая суть проблемы, хотя хочется высказаться с такой же эмоциональностью и примерно теми же словами, которыми вчера пользовалась его сестра.
Ответ приходит не сразу, что становится уже не так важно, когда я его читаю. «Оттяни обсуждение на пару дней, » – вот единственное, что советует мне Измайлов, и на этот раз я даже печатаю ему пожелание отправиться нахер, но так и стираю, не отправив.
Необходимость врать Вике вовсе не пугает меня: так или иначе после стольких лет постоянного обмана я справлюсь с тем, чтобы выкрутиться перед ней. Но навязчивые мысли о том, не решат ли её теперь и вовсе убрать с дороги, чтобы не мешалась, не дают мне покоя и вынуждают до крови кусать губы, жалея о своём поспешном решении сообщить обо всём Глебу.
– Соболева, Никеева, Михальчук – задержитесь, – бросает непринуждённо Лирицкий, не скрывая хитрой улыбки, прежде чем воодушевлённо объявить о конце совещания и пожелать начавшим тут же суетливо собираться сотрудникам хороших праздников.
Мы с Викой переглядываемся, упомянутая третьей Юля заметно нервничает, но всё равно прицепляет к симпатичному личику наиболее подходящую по случаю улыбку, напряжённо глядя на директора.
Тот не торопится переходить к делу, зато демонстративно снимает жилет из светло-бежевой костюмной ткани в тонкую синюю полоску и закатывает до локтей рукава голубой рубашки, поправляет светлые волосы и заодно поправляет очаровательную улыбку баловня судьбы, чтобы щедро одарить ей наше трио в тот же миг, как за последним уходящим сотрудником закрывается дверь.
– Итак, мои драгоценные экспериментальные сотрудницы, кто читал устав по корпоративной этике нашей компании? – насмешливо интересуется Илья Сергеевич, обводя нас взглядом и задерживаясь на насупившейся Вике явно чуть дольше положенного по упомянутому им только что кодексу.
Мы молчим, и даже Юля будто немного сникает, не находясь с ответом. Уверена, что сам Лирицкий его тоже лишь держал в руках, но высказать это вслух мешает так и не ставшая чёткой позиция, держусь ли я за эту работу руками и ногами, или, наоборот, пытаюсь самоустраниться Кириллу назло.
– Никто его не читал, – наконец подаю голос, осознав, что он не собирается продолжать свой спектакль одного актёра, не почувствовав участие благодарного зрителя.
– Как жаль, – смеётся он, – но честность и открытость там тоже прописаны. А знаете, что ещё? Взаимовыручка сотрудников. Именно поэтому я решил обратиться к вам за помощью. Всего несколько часов вашего личного времени взамен на приятную компанию и гарантированно отлично проведённое время. У меня с приятелями организована деловая встреча на сегодняшний вечер, которая никак не должна выглядеть деловой, и я очень прошу вас просто поприсутствовать на ней в качестве нашего прекрасного алиби.
– А куда именно мы поедем? – с той же учтиво-фальшивой улыбкой спрашивает Юля, озвучивая наше общее недоумение.
– Это ночной клуб. Но я гарантирую вам неприкосновенность и могу написать расписку, что никто вас там и пальцем не тронет. Еда, выпивка, такси – всё я оплачу, а с вас требуется только хорошее настроение и, по возможности, минимум распространения информации об этой поездке среди наших сотрудников.
– Хорошо, – первой соглашается Юля, и мне не нужно даже смотреть на Вику, чтобы понять, каким злобным взглядом она сейчас смотрит и на нашу коллегу, и на крайне довольного Лирицкого, сжимая в ладони ручку до еле слышного характерного треска ломающегося пластика.
– Я не могу, – говорю уверенно, прежде чем выскажется Вика и мне придётся подстраиваться под её обиду или желание поучаствовать в странной авантюре своего любовника. – У меня очень ревнивый молодой человек.
– Вот как, – задумывается он, – ну тогда предложите ему присоединиться к нам. И всем вам будет спокойнее.
Сбегаю из кабинета под предлогом звонка своему почти воображаемому молодому человеку, до сих пор не показанному даже Вике, и ещё до того, как набрать Глебу, получаю от неё сообщения с просьбой согласиться поехать с ними.
– Езжай, – неожиданно говорит Глеб, не потратив и пары минут на раздумья, – только будь там аккуратнее и постарайся сделать вид, что не так сильно ненавидишь всех этих людей.
Юля раздражающе щебечет что-то большую часть дороги, в то же время балансируя на самой грани между простым дружелюбием и еле уловимым флиртом со своим начальником. Вика вполголоса вставляет ехидные дополнения, из последних сил сдерживая свою ревность, а я вслушиваюсь в каждое слово Лирицкого, когда тот наконец начинает говорить сам.
– Знаете, в детстве мне казалось, что судьба жёстко надо мной посмеялась, сделав самым младшим ребёнком в семье. Что может быть хуже для маленького пацана, чем сразу три старшие сестры? Они использовали меня как пупса для круглосуточной игры в дочки-матери, пока я не научился от них прятаться. Тогда я очень расстраивался, что у меня нет брата, – пускается в откровения Илья Сергеевич, будто действительно забыв, что у него есть как минимум двое двоюродных братьев, и компания, на которую мы все работаем, должна была принадлежать как раз одному из них. – Но позже жизнь мне всё компенсировала и свела меня с теми людьми, которые стали мне братьями не по крови, а по духу. Это потрясающие люди, очень разные по характеру, сфере деятельности и интересам, но за каждого из них я готов поручиться даже охотнее, чем за самого себя!
У меня никак не получается отделаться от настойчиво крутящейся мысли о том, что Лирицкий совершенно не похож на человека, способного на многомиллионные махинации. И дело вовсе не в его пафосных речах, симпатии к нему моей первой и единственной подруги и не в том, насколько бестолковым управленцем он выглядит со стороны. Просто нет в нём той хитрости, которая необходима для подобных дел. Самовлюблённость – есть, дешёвая наигранность и стремление выделиться среди остальных хоть чем-то – есть, и все возможности для тихого сливания денег из компании тоже есть, а вот достаточной силы духа для этого вообще не наблюдается.
Клуб располагается в самом центре Москвы и занимает, по-видимому, всю немалую площадь бывшего складского помещения одного из наспех переделанных под объекты развлечения и искусства огромного завода. Вывеска «Небеса» мигает на крыше лазурно-голубым неоном, и я чуть стопорюсь у входа, справляясь с желанием трусливо сбежать отсюда.
В рассказах Ксюши именно это заведение было местом главного паломничества всех, имеющих настоящие деньги и власть в столице. Она отзывалась о нём, как о рае на земле – значит стоило заранее готовиться к тому, что мне оно покажется адом.
И именно это заведение должно было стать завершающим местом, где я планировала искать Кирилла четыре года назад. Просто не успела, встретившись с ним на день раньше.
А теперь он тут. Сжимает сигарету тонкими губами, будто не замечает, как порывы ветра треплют тёмные волны волос, и смотрит прямиком на меня именно с таким выражением, какое я ожидала увидеть от него тогда. Презрение, насмешка, страх.
Охуенный коктейль, с первого же глотка которого меня начинает чуть пошатывать, а по телу проносятся волны тепла.
– Кирилл Войцеховский, – кивает в сторону Зайцева наш директор, и на этот раз его улыбка выглядит незнакомо-настоящей. – Вы все его знаете… в той или иной степени.
– Вроде бы вы говорили, что предпочитаете не иметь с ним дел, Илья Сергеевич, – ехидно припоминаю наш недавний телефонный разговор, недовольно скривившись после его двусмысленного «в той или иной степени». Понять бы ещё, что меня раздражает сильнее: то, что Лирицкий точно видел запись с видеокамер из нашего офиса, где его друг откровенно зажимал меня у стенки, или то, какой восторженный возглас издала Юля, увидев Кирилла.
– Знаете, Машенька, когда дело касается работы, он и правда просто невыносим!
Хмурюсь, сдерживая в себе резкое и грубое «ещё как знаю» и поскорее прохожу внутрь клуба, больше принципиально не глядя в сторону Кирилла. Та правда, до которой мне удалось добраться – не его заслуга. И повторенных бесчисленное количество раз вариаций «включи свои мозги, Ма-шень-ка», что он бросал мне как скудную кость оголодавшей до полусмерти собаки вместо нормального разговора, тоже недостаточно, чтобы простить ему всё сделанное, – и не сделанное в первую очередь, – в прошлом.
– Антон Миловидов, гений рекламы, тот самый человек, который заставляет вас покупать три товара по цене двух, когда вам на самом деле не нужен ни один, – посмеиваясь, Лирицкий представляет нам ещё одного своего друга, чья белозубая улыбка почти флюоресцирует в темноте клуба, разбавляемой хаотично перемещающимся разноцветными лучами.
Кажется, он достаточно красивый. Тёмные волосы, правильные черты лица, наверняка неплохая фигура.
Просто чтобы хоть что-то рассмотреть и понять нужно для начала отвлечься от стоящего прямо за моей спиной человека. Он так близко, что терпкий хвойный аромат маслом впитывается в мою кожу, согревая, распаляя, обжигая её. Стоит лишь покачнуться назад, чтобы упереться лопатками прямо в его грудь, и за последнее время это происходило со мной так часто, что мышцы запомнили каждое чертовски неправильное, ненавистное, до безумия желанное прикосновение наизусть.
Горячее дыхание, извивающееся вдоль шеи. Крепкая хватка, оставляющая синяки на плече. Холодные пальцы, вскользь поглаживающие кожу на животе прямо между двумя маленькими шрамами. И тёплый, влажный язык, медленно и восхитительно-развратно скользящий по моим губам.
Дёргаюсь вперёд и тут же опускаюсь на один из бархатных диванов, лишь бы оказаться на безопасном расстоянии от собственной позорной слабости. Проваливаюсь в мягкое, чуть пружинящее при движениях сидение и стараюсь замереть, потому что подол обтягивающего офисного платья опасно ползёт вверх и останавливается аккурат на границе ажурной резинки чулков.
Лирицкий что-то быстро шепчет на ухо Вике и подталкивает ко мне, и по её хмуро сдвинутым бровям сразу видно, что ни о каком примирении между ними пока и речи не идёт. А я смотрю куда угодно, кроме как на Зайцева, внезапно сменившего своё обычное хладнокровие на мерзкую кривую ухмылку.
Обстановка клуба шикарная, вычурно-дорогая, с огромным количеством блестящих деталей и идеально-незаметным персоналом, будто сливающимся с окружающими предметами. Можно только догадываться, сколько здесь на самом деле посетителей, потому что столики находятся на достаточно большом друг от друга расстоянии и дополнительно отделены занавесками из тонких переливающихся нитей, позволяющих разглядеть сквозь них только тёмные силуэты людей.
Даже танцпол сконструирован так, что для каждого есть своё собственное место вокруг округлой сцены, на которой уже вовсю извиваются клубком змей с мерцающей кожей несколько девушек, чей танец похож скорее на искусную и завораживающую имитацию секса.
– Вы очень похожи на модель Барбару Палвин, – то, что Антон адресует эту фразу именно мне, я понимаю только повернувшись в его сторону и заметив, как он откровенно и с интересом изучает меня, подперев подбородок ладонью.
– У тебя точно пунктик на моделей, – смеётся Лирицкий, пока я недовольно морщусь и передёргиваю плечами. – А у нашей Марии ревнивый молодой человек.
– И непереносимость банальных подкатов, – добавляю резко, на самом деле чувствуя себя ужасно неуютно под постепенно обволакивающим меня чёрным холодным туманом, подползающим с той стороны, куда я стараюсь не смотреть.
