Текст книги "Порыв (СИ)"
Автор книги: Моник Ти
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)
«И плата разумная» – заверила она. И добавила, что отец его обещает оплатить не только институт, но и остальные расходы, в том числе связанные с жильём и пропитанием... Яна Савельевна и о пропитании промолвила пару словечек – предложила готовить ему каждый день завтрак, обед и ужин за некоторую дополнительную плату.
Селифана вконец совсем утомили разговоры с ней. Она убеждала и убеждала его в необходимости снимать жилье у неё, доказывала и доказывала превосходство её дома, над соседскими...Она беспрестанно, казалось, говорила только об одном – его жилье, а вернее о его отсутствии. Хотя она должна была догадаться, что Селифан вряд ли живёт на улице. Он ведь в этом городе уже почти месяц пребывает, хоть и не работает...Селифан и подумать не мог, что их бывшая, как он понял, соседка столь жадна, когда речь заходит о деньгах. Она только поначалу говорила с ним так, словно её сильно заботит его образование. А потом, когда поняла, что Селифан положительно настроен на предложение отца, тут же забыла о своей почти материнской заботе. Впрочем, никакой заботы никогда и не было. Яна Савельевна просто умела быть хорошей, понимающей, благородной, но только когда это было неотъемлемым условием её вознаграждения. И в последующем она настоятельно требовала этого самого вознаграждения, обещанного ситуацией и людьми её окружения. А оно, конечно же, материальное.
Селифан понял, что Яна Савельевна никогда не потратила бы время на разговоры с ним, если бы это не могло принести ей выгоду. Но его это к тому времени мало волновало. Раньше она представлялась ему другой...но тогда он был ещё слишком мал, чтобы хоть сколько-нибудь разбираться в людях. И лишь постранствовав по России в одиночестве, он лучше научился видеть корысть в людях. Потому-то она теперь и казалась ему таким неприятным – пустым человеком, которого ничто не заботит, кроме материальной наживы.
Селифан долго думать не стал, учиться ему или нет? Он уже устал маяться по жизни, хотел какой-то определенности – больше желал знать о своём завтрашнем дне. Селифан и сам счёл разумным продолжить обучение в технологическом институте, а не начинать всё заново...
«Его юридический университет подождет, – решил он, – надо диплом главное поскорее получить» И ему уже неважно было, о каком образовании он будет – главное, чтоб был! И ясно, что это будет не диплом юриста.
Селифан вдруг очень захотел нормальную, лёгкую работу – лёгкую жизнь. Он ведь был и почтальоном, и грузчиком в одном маленьком магазинчике, и в строительной фирме работал – выкладывал плитки на дороге частным лицам. Учителем физкультуры устроиться не получилось... Всё это так надоело Селифану – одна работа, казалась тяжелее другой. Он места себе уже не находил. И так и сяк пробовал жить – и никак! Ни что его не устраивало! Кстати говоря, последняя его работа была как раз связана со школой...он, как уже говорилось, хотел учителем физкультуры устроиться в одном небольшом городке, но туда его не взяли – предложили должность охранника. Селифан с большей радостью согласился, но уже спустя полмесяца ему и эта работа наскучила. Он чувствовал свою бездеятельность – так чувствовал, что жить с этим не мог. Он ведь там либо читал целыми днями какую-нибудь новеллу, либо спал, если ночная смена доставалась. Такой уж был работник! И при всём своём безделье на работе, Селифан был недоволен – хотел чего-то ещё. Но он уже и сам не знал, чего именно хочет?
Может быть, ему стало недоставать стабильности в жизни?
Ну вот Селифан и окончил свой технический институт, тот, в который поступать так не хотел...И теперь он стоял посреди школьной доски и размышлял о своём грустном прошлом и смутном будущем. Теперь уже его называли не просто Селифан, а Селифан Фирсович, что придавало ему значительную долю величия. Он даже чувствовал, что вправе гордиться собой. Жаль ему было только, что годы шли, а мечта о великом будущем так и не реализовалась...планы его рушились, как правило, ровно тогда, когда вот-вот должны были осуществиться.
Не успел Селифан университет закончить – погиб его отец. Совершеннейшая нелепейшая случайность в жизни отца, казалось, перечеркнуло всю его будущую карьеру юриста...Это случилось с Фирсом Остаповичем незадолго до окончания Селифаном института. Автокатастрофа на главной дороге прибрежного поселка, в трёхсот километрах от их квартиры, определило судьбу немногих людей: лишь его и самого Селифана. Водитель-виновник скрылся с места происшествия сразу же, а вот свидетели то и вовсе не заметили выехавшего с поворота по встречной полосе джипа на высокой скорости...впрочем, свидетелей было немного, а ловкач не просто сам не пострадал, так ещё и машину свою нисколько не повредил. А вот Фирс Остапович съехал прямо на обочину, где его поджидал Жигули с крупногабаритным, неприкрепленным к багажнику грузу. Стоило ему врезаться в него на высокой скорости, как вся груда «бревенчатого груза» повалилась на него, не оставив ни единого шанса выжить...
Селифан было уже отчаялся... Отца ему, конечно же, было жалко, но он, почему-то, больше заботился о своей карьере. Он сам не понимал, зачем так происходит, «почему он такая сволочь»? Впрочем, такое резкое самобичевание не особенно-то облагораживало его. Пусть они с отцом, вроде бы, и помирились, но Селифан простить его всё же не мог до конца. Но не Киру он не мог простить ему, а технический институт. С Кирой то он разобрался – душа его полностью очистилась от этой бесполезной, ненужной любви; и он даже признал, что, пожалуй, его отец был прав, заставляя его учиться, пусть даже шантажируя Киру, обманывая его самого. На эти все факты сейчас уже Селифан смотрел, как на мелочи не достойные ни капли его внимания. Он понял, что, несмотря на все трудности – учёба важнее. И в расставании с Кирой было что-то полезное – он ушёл «умным», а до встречи с ней был «глупым». Но это уже не Селифан так говорил, а его отец. Он как раз таки, наоборот, считал себя всегда невероятно умным и способным мальчиком. И справедливо, в общем-то. Селифан никогда не являлся глупым, он просто, как правило, не хотел учиться. Вот он и выглядел большую часть времени, пока учился в школе, либо не знающим почти ничего, плохо понимающим учителей, либо – неисправимым лентяем. Кстати говоря, именно последнее мнение о нём стало всё больше закрепляться в сознании людей, когда он ещё только пошёл в восьмой класс. Вот Фирс Остапович и беспокоился за его будущее, вот и шёл на самые отчаянные поступки. Впрочем, как бы там не было, Селифан довольно-таки быстро простил ему шантаж Киры. Но он злился на Фирса Остаповича именно за то, что тот заставил его поступить в технический институт, а не в юридический. Потому Селифан и ушёл из дома, потому и «бродяжничал целый год» (иначе свое путешествие Селифан назвать не мог: он столько всего натерпелся, и казалось ему, никто не поймет, что это значит нужда, даже если он расскажет...)
А вот Киру Селифан до сих пор ненавидел. Он не смог ей простить обмана, а то, что её шантажировал его собственный отец, почему-то, не отражалось на его отношении к ней...нет, он, конечно, понимал её сложное положение, и даже чуть-чуть более «мягкосердечно» стал относиться к ней, но простить – не мог! Он и сам не понимал своих чувств до конца. Селифан лишь видел, что правильно, а что нет, но отношение своё к тем или иным поступкам людей изменить не мог. Вот и получалась такая неприятная картина ситуации. Он простил подлость отца по отношению к Кире, но не простил по отношению к самому себе (он именно подлостью считал отправить его учиться в технический институт без особого основания на то, против его воли, просто так, из глупых, бредовых мечтаний...)
Но эгоистом себя Селифан не считал... И в то же время говорил себе, что вправе ненавидеть Киру и злиться на отца, но заботиться впредь будет только о себе, ведь у него никого уже не осталось в жизни, кроме самого себя. И пусть он и осуждал и ненависть свою по отношению к Кире, и отсутствие сильной сыновней любви к погибшему недавно отцу, он понимал – ему с этим ещё жить и жить. И не очень-то важно будет ли он день оплакивать смерть отца или месяц, или год целый, или, может быть, даже всю жизнь. Тогда, вероятно, какие-нибудь дальновидные люди увидят его горе и подумают, что он сильно любил отца – как нельзя сильно любил. Кто– то затем решит, что он, должно быть, человек с невероятной душевной добротой. А вот принесет ли такое мнение о нём сколько-нибудь пользы ему самому? Надо ли быть «красивым» и несчастным человеком? Он решил, что не надо.
Теперь уже он хотел пожить лично для себя и в полной гармонии с душой... «Никакой любви!» – решил Селифан, (и давным-давно уже так решил, когда с Кирой у него не сложилось). Он уже не хотел никаких романов, никаких привязанностей. Он сказал себе, что впредь если и будет кого-нибудь любить, то не душой – только телом.
Селифан теперь уже полностью свыкся с мыслью, что отца его больше нет. Ему некому помогать по жизни, некому платить за обучение, кроме него самого. А Фирс Остапович выполнил бы уговор – Селифан знал это наверняка. Отец его – человек слова. И, может быть, он только и за это любил его...любил, как мог. Селифан, несмотря на все подлости, которые совершил его отец, по-своему любил, уважал его – гордился им. И именно последнее из всех названных чувств больше всего закрепилось за ним. И не зря Селифан с детства ещё решил стать таким же, как его отец «умным и хитрым юристом» Он обожал простодушную лукавость отца, которая всегда внушала всем доверие и которую сам Селифан никогда не умел разоблачить.
Фирс Остапович никогда не желал сделать из сына такого же беспринципного человека, каким был сам. Он просто боялся этого. И настал момент, когда он предпочел ненависть сына, взамен его порядочности...он искренне полагал, что, не позволив Селифану окончить юридический университет, он сделает его лучше – лучше, чем он сам есть. Но добился ли он своего?
Селифан так и не понял мотивы поведения своего отца. Он ведь знал: у него талант – ум юриста! Об этом говорил сам Фирс Остапович, когда он был ещё ребёнком...Вот Селифан и замечтался – увяз в своих желаниях навсегда. Он решил, что непременно окончит юридический университет, чего бы это ему не стоило. Только теперь уже он не так часто задумывался и мечтал о своей взлётной карьере юриста; а она ведь вполне могла быть у него, он знал это. И юношеский восторг при мысли о карьере адвоката так же постепенно покидал его, а ему ведь только-только двадцать пять исполняется...
Глава 4. Первый урок
Пока Селифан стоял, глядя на класс несколько задумчивым, ностальгическим взглядом, некоторые ученики разложили все необходимые учебники на стол и стали ожидать урока. По глазам многих из них можно было понять, что они находятся в нетерпении услышать что-нибудь от нового и загадочного учителя. Особенно внимание учащихся привлекал небольшой клочок бумажки, лежащий на краю парты Роберта. Всех интересовал вопрос, что же в ней написано? А тот факт, что это известно Роберту и ещё одному ученику, сидящему рядом с ним, Акилову Николаю, вызывал по отношению к ним всеобщую зависть.
– Добрый день учащиеся, меня зовут Неорский Селифан Фирсович, – начел он, наконец, говорить, удовлетворяя всеобщее желание его немногочисленной публики, состоящей из двадцати шести учеников, – отныне я буду везти у вас физику и, как выяснилось, ещё и алгебру. Ну а сейчас у нас пока алгебра, как я понимаю?
Один из учеников тут же утвердительно кивнул, но произнести слово «верно» или просто «да» не решился. Уж очень важным, правильным и мелочно-исполнительным человеком представлялся сейчас Селифан. Казалось, он не потерпит ни единого жеста своеволия.
Но дело то было в другом. Селифан был просто страшно недоволен тем, что ему поручили везти уроки алгебры, а не физики. Он терпеть не может, когда планы рушатся.., ведь в его жизни всегда так. Селифану даже было все равно везти алгебру или физику или же и то и другое периодически. Он просто принципиально не хотел менять планы! Обещали же ему, что он будет учителем физики, а поручили – алгебру! Он был просто возмущен данным обстоятельством.
– Я так же являюсь вам классным руководителем. Так что с любыми вопросами, какие бы у вас не возникали, вам необходимо будет обращаться ко мне, – произнёс Селифан свою весьма длинную объяснительную речь (так ему показалось!) и тут же увидел, как в левом конце класса, ученики последних парт о чём-то зашушукались. И он это увидел! Селифан просто терпеть не мог этого! Причина такой сильной неприязни к подобным разговорам учащихся, пожалуй, заложена в его прошлом. Когда он признался в любви своей учительнице английского языка и это увидел «один едкий человек», сфотографировавший их тогда, ему всё время стало чудиться, что все в школе только о нём и шушукаются. Впрочем, как правило, так оно и было. И Селифан всех их ненавидел!.. А ведь и Кира его тогда не раз упрекала, что её из-за него так настоятельно и смело обсуждают.
Селифан вспомнил это время и то, что тогда он «каждому хотел морду набить». И сейчас он не представлял, как будет терпеть это дальше... А ведь молчать учеников не заставишь, он это знал наверняка – по себе знал! Он тоже был «болтун» в школе до девятого класса, это потом замолчал, когда в Киру влюбился...
Всё же здесь Селифан не намерен был терпеть произвол своих же учеников! И он, недолго задумываясь, обратился к «группе друзей» настолько строго, насколько мог:
– Так, учащиеся последних парт! Прошу обратить на меня внимание, – и это было то, что первое пришло ему на ум. Он-то ведь и имён их ещё не знал, потому и затруднялся в обращении, но молчать – не мог! Он непременно хотел заставить их себя уважать; он-то знал, как поведёшь себя на первом уроке, таким тебя и запомнят. Если же оставишь впечатление слабохарактерного, добродушного человека, к тебе и обращение будет соответствующее. Но это не будет безграничное почтение и всеобщее послушание. Это скорее будет любовь или жалость к тебе, проявляющаяся самым чудовищным образом: твои слова никогда не будут воспринимать всерьёз и тебя всё время будут пытаться извести – нервы будут трепать и трепать, издеваться как могут, и не весть зачем?!
Ведь им-то, ученикам, всё равно кому-то надо подчиняться, так почему же не «слабым и добрым» учителям? А Селифан то знал, почему дети столь суровы к «слабым», он считал, что они просто стараются их сделать сильными, словно можно так просто перевоспитать взрослого человека. Но если это всё-таки сделать им удаётся, они тогда уже только начинают по-настоящему любить и уважать «слабого»...Селифан не желал проходить через столь сильные испытания. Он был уверен, что прекрасно разбирается в человеческой психологии, особенно в психологии подростков. Он ведь сам ещё не так давно был школьником и студентом, и видел и знал, что даже если и язвят над «слабыми учителями», их всё равно любят – все любят, иногда только, очень редко, бывает, что все-таки нет. Ну, а «сильных» чаще всего бояться или даже ненавидят...впрочем, последнее тоже, конечно, случается редко, Селифан и в этом был уверен... Он просто старался учитывать все и положительные и отрицательные моменты в том, чтобы быть в глазах учеников сильным или слабым человеком. И соответственно выбрать хотел: быть ему добрым и слабовольным учителем или же суровым и справедливым? (словно может он быть и таким и другим одновременно)
Селифан бы выбрал второе, но ему не очень-то хотелось становиться тираном для своих учеников. Он чувствовал в себе некий энергетический потенциал – силу, которая заставляет его думать, что он может перессориться со всеми учениками к школе, подавлять их всех...Но Селифан всё же был уверен, что его всё равно не возненавидят, ведь для этого должно случиться что-то очень серьезное. Он должен сделать что-нибудь очень и очень плохое. Но что же это он может сделать плохого своим ученикам?!
Селифан не находил разумного ответа на этот вопрос и поэтому просто отбрасывал вероятность особо неприязненных отношений с кем-либо из своих учеников...зачем-то он боялся этого, очень часто задумывался над собой...
Одно успокаивало Селифана: его никогда не возненавидят за несправедливую двойку, потому что в этом отношении он – человек чести!
После того, как Селифан обратился к ученикам последних парт, а они почти не отреагировали на него, он понял: нелегко ему придется! ...и будут его недолюбливать.
– Если у вас имеются вопросы, я просил бы задать их мне – заговорил Селифан опять своим вежливым голосом, который казался невероятно фальшивым и даже несколько язвительным, – и желательно до того, как я начну урок.
Все молчали, но Селифану показалось, что он услышал откуда-то с середины класса такие слова недовольства: «как будто он ещё не начал...» Селифан знал, что это ответ на последние его слова. Впрочем, голос был столь тихим, что придраться, казалось, просто невозможно! Но Селифан чувствовал, что обстановка накаляется и между ним и его учениками создается некое напряженное электрическое поле. И это совсем ему не нравилось.
-Вот Вы, на последней парте, встаньте, пожалуйста, – обратился он к одному мальчику в синей блузке, выражение лица которого не объясняло ничего: ни усталость, ни недовольство, ни наглость – совсем ничего! Он показался Селифану каким-то не таким, или даже совсем – никаким, вот он и обратился к нему первым.
Ученик этот был светловолосый, и имел несколько болезненное выражение лица. И, поняв, что к нему обращаются, он незамедлительно начал вставать. И это надо было видеть!.. Селифан в жизни не встречал столь медлительную личность. А удивительным-то ему показалось то, что он мгновенно услышал его – сразу же вставать начал!.. Словом, Селифана удивила необычайная скорость его мысли в сочетании с неописуемой медлительностью. Но человек не может быть одновременно быстрым и медлительным. То есть, если человек реагирует на что-то быстро, то он и дела свои должен выполнять соответственно. Селифан понимал, что так должно быть, вот он и удивился феномену! Впрочем, и феномена-то вовсе не было никакого, просто Селифан и сам не был "торопышкой ".
-Навилов Евфимий – сказал он, как только встал, словно от него только этот ответ и требовали. Но он-то знал, что учителю не понравились разговоры рядом с ним сидящих одноклассников. И он уже готов был к тому, что это припишут ему в вину...
-Сабулов Сергей – вдруг встал и представился рядом сидящий товарищ, один из тех, кто «шушукался». – А можно спросить?
Селифан был доволен тем, что они вдруг оба встали и представились. Пусть это несколько и нарушало порядок, но зато ему не пришлось их просить об этом. И Селифан с радостью кивнул головой.
-Это правда, что теперь и физику у нас Вы будете везти? – спросил Сергей, но потом неуверенно подправил своё предложение. – Ну, то есть я хотел спросить, а как же Капитолина Дмитриевна?.. Она ведь у нас пока...
Селифан помолчал чуточку, осознавая, что ученики его интересуются вполне допустимыми вопросами. Может быть, он зря на них сердился?
– Насколько я знаю, ваша прежняя учительница была уволена, и теперь я вместо нее.
О, как эти слова успокоили Роберта!.. В его душе цветы расцвели на мгновенье – и он переполнился невиданным восторгом. Он ведь так давно мечтал, чтобы Наталью Прокопьевну уволили. И он даже злорадно подумал, что не был бы так доволен её отсутствию, если бы она уволилась сама.
Но Селифан не знал ничего сам, а просто так сказал... Ну, такое уж предложение возникло в его голове первым!
-Нет, вовсе, она не уволилась, – возразил Сергей, – Уволилась Наталья Прокопьевна, учительница алгебры, а Капитолина Дмитриевна – наша учительница физики – тут он сделал паузу в речи и, словно осознав ошибку в своих словах, добавил: – ...была.
Селифан как услышал эти слова, как и подумал: «неужели мне просто так, из формальности достались мои два урока физики в неделю?» Конечно же, Селифан сейчас был вправе так думать. Ведь уволилась-то учительница алгебры, а не физики, а он ведь пришёл сюда наниматься именно учителем физики..." Несправедливо это всё...." Впрочем он уже начал успокаиваться, и никакая новая информация по этому поводу его не спешила удивлять...
«Может быть, преподавать алгебру даже лучше, чем физику» – подумал Селифан, как бы расспрашивая себя о своих же предпочтениях.
– Но в любом случае, физику у вас теперь веду тоже я. И, если вы не против, мне бы хотелось для начала со всеми вами познакомиться. По-отдельности, – добавил он последние слова несколько неуверенно и в форме уточнения; Селифану показалось, что его желание не поймут, но он всё же продолжил, отвлекаясь на другом: – Сергей и Николай, вы можете сесть. Сядьте, пожалуйста.
Эти двоя так и стояли, пока Селифан сам не велел им сесть двумя усиливающими друг друга предложениями. Они, казалось, ожидали ещё что-то услышать от их нового учителя о Капитолине Дмитриевне и Наталье Прокопьевне.
-Так как у нас с вами сегодня подряд два урока алгебры, мне хотелось бы один из них провезти как ознакомительный...после того, как я всех вас буду знать поимённо, я расскажу вам немного о нашей предстоящей программе и особенностях её изучения.
Выслушав в полной тишине речь Селифана, все молча кивнули. Какие-то повертели головами, чтобы увидеть реакцию своих товарищей на пространное обещание учителя «объяснить особенности изучения алгебры». Все до единого содержали в себе мнение: «а чего там объяснять? пройти учебник до конца – и всё!»
Все были заинтригованы – все жадно слушали учителя. И, несомненно, он представлялся им необычайным человеком! Но вот каким он будет учителем, добрым или строгим, об этом все ученики пока только догадывались.
-Ну, раз уж все согласны, давайте начнем с последних парт, – сказал Селифан, решив, что молчание – это утвердительный ответ на его предложение...
Он не очень-то хотел целых два урока говорить о модулях числа. Селифан был готов как угодно, но иначе растратить отведенное им время. Но делал он это не просто оттого, что пытался «улизнуть» от своих обязанностей (но и эти мысли бродили в его голове) – он не желал напрягать своих учеников, расспрашивая о тех заданиях, которые сам не задавал. Ну, не интересно было ему это. И потом, Селифан счёл подобное несправедливым. Он-то знал, что больше половины из присутствующих не готовы к уроку (не очень-то хочется делать домашнее задание, когда у тебя нет учителя, и ты не знаешь, будет ли он?) Селифан старался отнестись с пониманием ко всему этому, да и себя мучить тоже не хотел. Он ведь и представления не имел, что будет делать, когда объяснит «несложную тему»? Не может же он весь второй урок вызывать детей к доске и заставлять делать по одному маленькому примеру...он был уверен, что не опрошенных в таком случае просто не останется – уж очень ему легкими представлялись примеры в их книжках (но вот можно ли так задумываться учителю?!).
Таким вот образом поразмышляв, Селифан твердо решил потратить первый урок на пустую болтовню...В остальные дни будет легче, он знал это. Ведь тогда он уже сможет спрашивать у них домашнее задание, которое сам задавал и ещё – сможет упрекать кого-то и ставить плохие отметки за их невыполнение. Впрочем, ставить двойки он не мечтал.
Селифан всегда считал, что самое неприятное в работе учителя это то, что ты обязан «играть гадкую роль проверяющего» и ставить двойки или пятёрки. В этом-то и заключается вся власть учителя. А самым ужасным является то, что ты не можешь поставить никому двойку или даже пятёрку, без того, чтобы на тебя не посмотрели с укоризной. За двойку – осудят за жестокость, непонимание, бессердечность и всё прочее и гадкое; а за пятёрку...ну, Селифан считал, что с пятёркой дело обстоит чуть попроще, но всё равно не без отрицательного нюанса. Ведь он был уверен, что если учитель ставит кому-то за что-то оценку пять баллов, обязательно найдётся тот, кто подумает, что это он несправедливо оценил знания товарища, из особой любви к этому ученику. А происходит так оттого, что каждый считает себя чуточку лучше другого.
Вот такие вот мелкие морально-этические вопросы, а то и проблемы, занимали голову Селифана. Но он старался особо не размышлять об этом. «Ведь это всё – мелочи! – считал он. – Иногда жизнь оказывается куда проще, чем она есть в твоих фантазиях» И сейчас, глядя на свой класс, Селифан понимал, что в детстве изрядно утрировал, думая, что ему будет затруднительно ставить двойки и пятерки, если он вдруг станет учителем.
Теперь же Селифан чувствовал, что сможет ставить своим ученикам любые отметки без всякого угрызения совести. Для его душевного спокойствия главным представляется лишь одно условие – справедливость.
Такой ли Селифан безукоризненно правильный учитель, каким себя хочет показать в своих последних мыслях?
Селифан очень внимательно слушал фамилии и имена каждых, кто представлялся. Казалось, он про себя всё время делал какие-то заметки, старался запомнить каждого...но это было лишь поверхностным впечатлением, которое оставлял Селифан в то самое время, пока он знакомился со своими учениками. На самом же деле голова его была переполнена своими собственными заботами. Он уже месяц живёт у Яны Савельевны без арендной платы, и она уже вторую неделю грозится его выгнать. Впрочем, даже и этот вопрос его не волновал столь сильно, как вероятность появления задолженности в университете, в которую он поступил на платной основе.
После того, как все ученики представились (это заняло не так много времени, как он предполагал), Селифан решил, что пора бы наконец удовлетворить любопытство присутствующих по поводу того листочка на краю парты Роберта.
-Итак, теперь, когда мы все друг друга знаем, я могу перейти к следующему этапу нашего урока. Как и обещал, я собираюсь рассказать вам о некоторых особенностях наших предстоящих занятий, – тут он сделал некоторую паузу в речи, как бы стараясь заглушить то состояние заинтригованности, в которое он сам их и ввёл. – Ну, в принципе мои уроки ничем особенно не будут отличаться от тех, которые вела у вас прежняя учительница. Единственное, я буду предоставлять вам еженедельно вот это – и он взял с парты Роберта тот самый листок бумаги, исписанный его собственным почерком и, помолчав несколько секунд, начал объяснять его содержание: – Здесь написано всё, что мы должны пройти за неделю, в том числе и домашние работы. Данный лист в одном экземпляре и будет он всегда у старосты. Итак, я хотел бы узнать, кто же у вас староста?
Все молчали, пока один из учеников первой парты не подсказал:
-Раньше Эмма была.
-Это так? – Тут же спросил Селифан, где то в глубине души восторгаясь данным обстоятельством. Он ведь только ещё подумал, что неплохо бы всех рассадить по-своему усмотрению. Селифан-то ведь знал: ученики терпеть этого не могут! «Но его интересы ведь важнее» – он так думал. Селифан, как увидел свой класс, так сразу и решил: «они не останутся на своих местах – ни за что не останутся!» А то, что староста Эмма, и она сидит на третьей парте от учительского стола – это большой повод, чтобы начать «командовать». Селифан только и искал разумное обоснование, чтобы начать их рассаживать по-своему усмотрению.
Эмме пришлось встать после того, как в классе прозвучало её имя. Она сама решила, что так надо сделать: другого выхода нет. Но делала она это медленно, робко и еще с массой недовольства на лице. Никто не мог не увидеть, что Эмма не рада своему положению старосты...но вот с каких пор?! Никто сейчас не смог бы ответить на этот вопрос, даже Эмма. И, казалось, что она несколько рассержена на своего товарища, который «сдал» её. Так подумали все, в том числе и Селифан, потому что она как-то уж очень укоризненно посмотрела на него. Лишь сам «виновник» её душевных хлопот не увидел ни её упрёка, ни даже недовольства, которое так бросалось в глаза. Многие в классе решили, что она вот-вот попытается отказаться от своей роли старосты...ни один из них претендовал на эту роль!
– Можно выбрать другого старосту, раз уж у нас теперь Вы классный руководитель, – воскликнул Сабулов Сергей с задней парты и решил даже обосновать своё предложение разумным объяснением причины таких вот его слов. – Это Наталья Прокопьевна решила, что Эмма будет старостой. Но вы можете выбрать себе другую старосту.
Эмме чрезвычайно не понравилось то, что он сказал «себе». Словно классный руководитель выбирает старосту самому себе и вот она принадлежит ему – этому Селифану Фирсовичу, который ещё не известно, что из себя представляет... Но в любом случае, Эмме он не очень-то нравится – она даже находится в некотором страхе от него и ..."Но ведь особых причин нет для таких мыслей, чего это я?.." – пронеслось на мгновение в её голове...И Эмма поняла, что она не желает никогда общаться с ним наедине – это было бы ужасно. Эмма представила себя и его в пустом классе с запертой дверью – и по всему телу её пробежал мучительный холодок, заставляющий её «беспричинно робеть» Но ведь быть старостой – уже означает часто видеться с классным руководителем и иногда даже обсуждать некоторые школьные мероприятия в приватной обстановке. Она знала – этого не избежать...
-Нет, зачем же менять старосту? – сказал Селифан, как только Эмма поднялась над партой. – Мне кажется, что Эмма вполне с этим справится. Раньше же справлялась, разве нет?
Почти все положительно кивнули головами в ответ на этот вопрос, кто-то даже сказал «да» или «конечно», но таких смелых были единицы. Толи они не решались отвечать вслух без обращения к ним лично лишь потому, что учителем был Селифан – мужчина в важном, деловом костюме, толи... толи он действительно внушал им чем-то особое уважение. Как бы Селифан хотел так думать!.. Но он мысленно отмечал в голове всех тех, кто «выкрикивал сидя», создавал некий «чёрный список» И, по его мнению, это те, которые должны быть пересажены первыми!
– В таком случае, если все довольны, старостой останется Гечина Эмма – Решил Селифан на сей раз назвать не только её имя, но и фамилию тоже. Насколько он помнит, в школах за правило взято называть учеников преимущественно по их фамилиям ...И потом, Селифан хотел как бы похвастаться перед классом тем, что он помнит не только имена, но и фамилии! Он этим стремился показать, что они не просто так тратили время на то, чтобы представиться ему. Селифан то ведь был уверен на все сто процентов – в классе нет ни единого ученика, который счёл бы, что он и вправду старается их всех сразу запомнить. Ведь это невозможно! И ни к чему учителю в первый день знакомства: потом ведь всё равно постепенно запомнятся и все имена, и все фамилии. Но он всё же хотел показать свою умственную деятельность. Селифан то любит делать всё «на высшем уровне»!
