Текст книги "Порыв (СИ)"
Автор книги: Моник Ти
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)
Эмме обидно было слышать эти слова. И она теперь уже обо всём сожалела, что было у неё в последние годы, о знакомствах своих неудачных раскаивалась... и Селифана относила к их числу.
– Я же готов был ждать. Я давал тебе время.
– На что?
– Чтобы ты подумала.
– Но я не хочу! Я не люблю тебя. И никогда...
– Не надо этого говорить, – попросил он, резко перебив её. Ему тяжело было бы услышать то, что она собиралась сказать.
– Со временем...
– Что со временем? – с горячностью спросила Эмма. Она никак не могла успокоиться оттого, что он не дал ей высказать её предыдущее предложение. А она так хотела это сделать. Ей показалось, будто бы это что-то изменило бы в будущем, она так чувствовала. Но Эмма понимала, всё это вздор фантазий и нелепое мистическое представление о мире.
– Со временем привыкнешь ко мне, к тому, как я буду любить тебя.
И он больше не стал медлить...
...
На следующие сутки вечером.
Селифан стоял у дверей комнаты Эммы. Он уже ключ засунул в замочную скважину и застыл. Задумался. В голову ему лезли всякого рода мысли, но ни о чём конкретном он не размышлял. Просто встал и стоял, как бы пытаясь разобраться в своих чувствах, понять себя старался. Селифан сначала повернул голову влево, затем вправо, глазами оглядел весь длинный коридор второго этажа. Он, как обычно, нагонял тоску, указывал на нищету и выглядел жёлто-коричневым, начиная с пола и до потолка включительно. Но Селифана это не волновало. Он понял, что не имеет значение, где он находится, где работает и где живет Эмма, если она рядом, если он может в любое время прийти и увидеть её.
Эмма лежала, укрывшись одеялом и повернувшись лицом к стене в правую сторону. Кровать в комнате была расположена прямо посередине и так, что заполняла собой всё пространство. Кроме маленькой тумбочки, стоящей рядом с кроватью, там был ещё маленький шкафчик и шаткий, полусгнивший стул (по нему видно было, что он долгое время находился во влажном месте). И Селифан часто сидел в нём, когда приходил к ней. Так же поступал её врач Осип, специально нанятый Берном.
Селифан думал, что, возможно, Эмма спит, и поэтому старался приблизиться к ней как можно более тихо. Постоять рядом хотел, посмотреть на неё. Селифан с удивлением думал о себе и о ней. Он не понимал своих поступков, своего отношения к ней... но Селифан размышлял не о том, что с каждым днём, месяцем и следующим прожитым годом становится всё хуже и хуже, всё более и более жестоким, безразличным ко всем, кроме себя самого. И для него уже перестало казаться чем-то особенным и недопустимым совершать насилие над Эммой, хоть даже каждодневное. Он хотел и это стало главным основанием, он не находил преград этому... но его заботил иной вопрос: почему же он так привязан к Эмме? Почему желает видеть её рядом всегда, каждую минуту? Ведь он давно уже считал себя неспособным привязываться так сильно, с тех пор, как Наталья предала его... Селифан о своей бывшей учительнице уже не вспоминал.
Селифан, когда подошёл к Эмме достаточно близко, понял, что она не спит вовсе. На мгновенье он было подумал, что она специально хочет казаться спящей, может, в надежде, что он не потревожит её. Но Селифан не собирался упрекать её. Он и на это согласен был бы, не потревожил бы... Селифан порою бывает столь противоречивым в своих чувствах и желаниях, что даже сам очень часто не понимает себя. И сейчас тоже было именно так. До того, как её веки шевельнулись, Селифан находился в относительном спокойствии и смирении, но после – неудержимое желание вновь охватило его. Он не хотел и, казалось бы, не мог сдерживать свои чувства, свой порыв. Селифан решил использовать каждый день и каждый миг, подаренной ему «свободы», для осуществления своей воли.
– Ну, поговорим, может? – сказал Селифан, пересев со стула на край кровати. Он достаточно стеснил Эмму для этого и даже сдвинул её тело в сторону. Этим он хотел показать, что не намерен и дальше продолжать смотреть на её притворство и молчаливое гонение. Такое её поведение раздражало его даже больше, чем прямая грубость и отказ...
Эмма, до того, как Селифан пересел, лежала лицом к потолку, но после – повернула голову в сторону, отказывалась смотреть на него.
– Или опять, как вчера?
Эмма, как услышала эти слова, так и почувствовала, как странный холодок пробежался по всему её телу. И это было следствием осознания неизбежности. "А ведь он правду говорит, а ведь он и может... "– пробежались в её голове прерывистые, но в то же время уверенные фразы. Она не сомневалась в том, что всё так и есть на самом деле: собирается заставить её привыкнуть... каждый день собирается приходить. И он в следующую секунду сам подтвердил это словами:
– ...можем и так, если тебе так приятнее. Садись, давай.
Эмма не реагировала на его требование, по-прежнему продолжала лежать, глядя на одну точку на полу.
– Я хочу, чтобы ты села. Слышала меня? – сказал он с завышенным голосом и резко выдернул у неё одеяло. Эмму это очень напугало. Она видела, что он становится всё более неуравновешенным, и теперь от него можно всё что угодно ожидать. Впрочем, ожидала она только то, чего сама стремилась избежать...
– Не надо больше... я не хочу, – сказала Эмма ни тихо, ни громко, но в то же время неуверенно и со страхом на лице.
– Что опять? Секунду назад согласна была.
– Нет... – ещё более нерешительно ответила она, находя в его словах откровенное издевательство. Эмма теперь уже не сомневалась в том, что ему очень нравится унижать её. И чем больше он это делает, тем грубее становится, теряет человеческий облик. И теперь им правят эмоции, а не разум. Она не сомневалась в этом, так как думала, что знает Селифана. Ошибалась.
– Но да, будет да. Потому что я хочу, потому что я люблю... – объяснял он, к тому времени уже успев снять рубашку и прижимаясь к ней полуобнажённым телом. Он хотел поцеловать её, ему нравилось это делать, но она отказывала ему, отворачивалась.
Селифан понял, что пока что нет смысла убеждать её, объяснять что-либо и тем более глупо просить... он решил подчинить её себе. И силой. «Нет ничего более эффективного, чем насильственные методы: они всегда срабатывают, а иначе плохо всё, ничего не добиться...» – думал он всякий раз, когда старался оправдать свои неправомерные действия. Вспоминал слова Берна о том, что «с ней так и надо». И он решил поступать по совету друга...
Селифану нравилось, очень сильно нравилось видеть её неспособной противостоять ему. Но в мыслях своих он убеждал себя в том, что так лишь потому, что он не может и не рассчитывает иначе получить взаимность... и довольство её безвыходным положением оправдывал своим, якобы тоже, безвыходным положением – безответной любовью.
– Я приду ещё. Завтра же, – сказал Селифан, одеваясь и собираясь уходить. Но Эмма не смотрела на него. Она лежала так, как он её оставил: обнажённой, на животе и повернув голову на бок.
– Ну, скажешь что-нибудь приятное? Будешь ждать меня? – спросил он, держа её за подбородок и заставляя смотреть на него.
...
Селифан ходил из угла в угол по коридорам Дома. То поднимался на второй, на третий, на четвертый этажи, то спускался на первый, то опять поднимался... Нервничал. Думал об Эмме и никак не мог смириться с тем, что она не любит его. Селифан любой любви рад был бы: физической, платонической, – лишь бы было то, что он называет любовью. Но он не чувствовал в Эмме по отношению к нему даже доли симпатии, только ненависть видел в глазах... Ему стало легче забывать о душе и думать только о теле: «ведь мир – материалистичен». Он постоянно повторял себе, что не хочет заставлять её любить себя и что по-другому не может. Последнее утверждение всегда следовало в его рассуждениях об Эмме. Он думал, что не может иначе, и ему легче становилось... он оправдывал себя, но покой найти никак не мог. Он хотел, чтобы Эмма отвечала ему взаимностью. Хотя бы чуть-чуть.
Селифан стал чувствовать, что с ним, с его головой что-то не то происходит, и это ненормально. Он пугаться начинал оттого, что думает об Эмме слишком много. Отвлечься он мог лишь одним способом – это читая. Работа охранника предоставляла ему массу времени для чтения: ведь никто не следил за его работой, да и посёлок был тихий, в Дом редко кто приходил.
Его мало интересовала философия, социология, а также и психология. Но Селифану приходилось учить все эти предметы, и ещё большинство других, более полезных на его взгляд. Он многое запоминал с удивительной простотой, прилагая усилие почти только для однократного чтения материала, осваивал и проверял на опыте половину из того, что было написано в его книжках по психологии. Это они вгоняли его в тоску, возвращали к мысли об Эмме, своём неконтролируемом влечении к ней и главное – к осознанию того, что он ни минуты уже прожить не может, не вспоминая о ней.
Селифан не смог дождаться вечера, пошёл к Эмме уже во время обеденного перерыва.
Глава 21. Относительное повиновение
– Что ты ещё придумала? – спросил Селифан, глядя на полный поднос с едой, лежащий у неё на тумбочке. Прошли уже два месяца с тех пор, как Осип позволил ему «навещать её» и с тех пор, как он начал это делать регулярно и часто, каждый день и по нескольку раз... Нередко он заходил только затем, чтобы увидеть её или сказать что-либо. Он никогда не рассчитывал, что она будет рада этому, но ему нравилось...приятно ему было наблюдать за её реакцией, он даже привык к тому, что она не принимает его и гонит всё время или словами, или молчанием и укоризненным взглядом. Он привык смотреть на это, как на нормальную её реакцию. Убедил себя не обращать внимания на «её капризы».
Эмма промолчала в ответ на его упрёк. Как и обычно, в общем-то. Она давно уже не утруждала себя тем, что придумывала ему ответы. Просто-напросто считала их лишними, ведь не чувствовала, что Селифану они нужны. И он всё время доказывал, что не нужны...
Эмма знала, что раздражает его молчанием, но всё же иначе не поступала.
– Сколько сидишь уже так? Давно принесли еду?
Селифан делал пяти-десяти секундные паузы между каждым своим предложением. Старался держать себя в руках – не слишком сильно возмущаться её поведению, молчанию. Но он привыкнуть к этому никак ещё не мог и не хотел.
Эмма только потом, услышав последнее его предложение, решилась взглянуть на него сама, первый раз столь открыто и смело с тех пор, как её заперли здесь. Она прошлась глазами по всему его телу, начиная с головы и кончая подошвами обуви. Как всегда он был одет солидно, в костюме и галстуке.
– Отвечай, – велел он грубым приказным тоном, когда молчание уже слишком стало затягиваться.
– Минут пятьдесят назад.
Стоило Эмме сказать это, и Селифан тут же подошёл к ней и подсел рядом.
– Объясни.
Эмма повернула голову в строну, чтобы не смотреть на него. Когда он приближался, она уже не могла быть смелой, дерзкой, и молчание лишь помогало ей показать ему то поведение, которое она хотела бы.
– Что за капризы?
В эту минуту Селифан взял поднос и поставил на её колени. Эмма тогда сидела, наклонившись на спинку кровати, а ноги её были вытянуты и укрыты одеялом.
– Ну-ка, взяла ложку и ешь. Чтоб я видел.
Но в ответ на свой приказ Селифан получил лишь дополнительное молчание.
– Или тебя и тут уже заставлять нужно?
На подносе лежали тарелка с картофельным пюре и мясным подливой и стакан фруктового компота. Стакан Селифан поставил на тумбочку, боясь опрокинуть. И в том случае это может произойти, если Эмма сопротивляться будет... он собирался покормить её, а в порыве своего негодования её молчанием с мыслями: «во что бы то ни стало».
Селифан взял одну столовую ложку пюре из тарелки, повернул её голову к себе, держа за подбородок левой рукой, и поднёс к губам.
– Могу и заставить, – сказал он тогда, сжимая её челюсть и запихивая ложку в рот. – Ну, скажи мне, какой смысл сопротивляться? Я ведь всё равно сделаю это...
Лицо Эммы искривилось от мучительной боли. Особенно после того, как он засунул ей в рот третью ложку с картофельным пюре. И каждый раз, чтобы сделать это, он жестоко сжимал её челюсть...даже когда этого не требовалось, когда она сама уже готова была рот открыть, намеренно старался боль причинить...
– Что? Больно? – спросил он, видя её измученной, почти плачущей. – А будет ещё больнее, если слушаться не будешь.
Четвёртую ложку Селифан засунул ей в рот беспрепятственно. Он не стал больше сжимать ей челюсть, демонстрируя свою силу и возможность заставлять её есть. Но он по-прежнему продолжал держать её за подбородок, как бы предупреждая этим, что в любой момент всё может измениться, в особенности, если она опять сопротивляться начнёт.
– Раньше я терпел, – продолжал он объяснять с некоторой жалобой. – Больше не буду. Что опять?
Он почувствовал её нежелание самостоятельно открыть рот. К тому времени он уже поднёс к её губам восьмую ложку... Сопротивление с её стороны казалось незначительным, ведь Селифан продолжал держать её за подбородок, но он почувствовал его. Ему это не понравилось, он тут же начал раздражаться. Ему вновь захотелось показать свою власть над ней.
– Пить хочу, – прошептала Эмма, глядя влево, в сторону стакана и не имея возможности повернуть голову ни в одну сторону: Селифан стал держать её ещё более уверенно и жестко.
На этот раз промолчал Селифан. В тот момент, когда она говорила, он убрал ложку с её рта, но как только она закончила – опять поднёс. Этим он показывал, что не намерен слушать её желания и что всё будет именно так, как он захочет.
Когда Эмма проглотила десятую ложку картофельного пюре, он взял кусок чёрного хлеба с краю подноса и поднёс к её губам. До этого Селифан делал вид, что не замечает его.
Сначала Эмма не хотела его есть, не открывала рот. Но потом, спустя секунды десять, она нерешительно откусила край этого куска. Эмма очень боялась того, что он опять может заставить её открыть рот, как тогда... память о той ужасной боли, которую он причинил ей всего лишь за пару минут, сохранилась у неё в голове очень хорошо. Она с трудом представляла себе, как сможет выдержать такое ещё. И знала: это повторится, обязательно повториться, если она будет сопротивляться...
– Ну! – заставлял он её торопиться. – Смелей.
Селифан терял терпение оттого, что она медленно разжёвывала хлеб и к тому же мало откусывала. Ему стало казаться, что всё это никогда не закончится, потому что она и не собирается доедать этот кусок хлеба. Но он не хотел сдаваться, решил закончить начатое и, действительно, получалось «во что бы то ни стало». Селифану неприятно было, когда он вспоминал эти свои мысли. Ведь так он размышлял, когда только вошёл к Эмме и понял, что она отказывается есть. Тогда он просто хотел, чтобы она поела, и даже не думал заставлять её. И всё так быстро изменилось... а подумал-то он так не всерьёз, не собирался мучить её.
Теперь он уже остановиться не мог. И раз уже начал, хотел оконца утвердить свою власть над ней. Селифан понял, что ему легче, удобнее будет, если она бояться, подчиняться ему станет. И он не знал, сколько ещё ему придётся жить и работать в Доме. Чувствовал, что долго. Хотел, чтобы с Эммой была определённость...
Когда Эмма в третий раз приоткрыла рот, всё так же неуверенно и со страхом, Селифан резко силой засунул ей в рот достаточно большую часть оставшегося куска хлеба. Она не собиралась откусывать столько, да и не смогла бы. Эмма попыталась откинуть голову в сторону, чтобы вынуть хотя бы четверть хлеба, которым был полон её рот. У неё плохо это получилось. Не имея ни какой жалости к ней, Селифан протолкнул ей в рот ещё больше этого хлеба, почти весь кусок.
В комнате имелось одно окно, но располагалось оно очень высоко, на уровне потолка и имело горизонтальную форму. А всё, что ниже – это была стена. И никаких батарей в этом месте: они располагались в левом углу комнаты. Так что её кровать была полностью придвинута к стенке и за спинкой кровати сразу шла стена.
Когда Эмма прижала голову к стене, у неё уже не оставалось выбора: она должна была либо откусить большой кусок хлеба, либо опять пробовать сопротивляться. Последнее казалось невозможным, да и первое тоже. Она уже задыхаться начинала, а его жестокость приводила её в ужас. До настоящего времени, несмотря на всё, что Селифан сделал, она и вообразить себе не могла, что он способен ещё и на такое. Это не укладывалось у неё в голове. «Зачем он это делает? – думала она, – Зачем так мучает?». И если она права была, и если ему нравится мучить её, издеваться над ней, – ей уже ничто не поможет, кроме как смерть её или его. Обо всём этом она размышляла всякий раз, когда он уходил от неё, унизив и оскорбив всеми возможными способами.
– Не надо, пожалуйста, – попросила она жалобным голосом, приложив все свои усилия на то, чтобы повернуть голову в сторону и сумев это сделать.
Рука Селифана, на которой он хлеб держал, тут же последовала за её губами. И он увидел, как три больших капель слезы покатились с обоих её глаз.
– Тебе придётся это съесть, – сказал он в ответ её слезам. – Зачем всё осложняешь?
Эмма молчала, хоть и могла бы ответить. Он предоставил ей такую возможность: перестал запихивать ей в рот этот кусок ржаного хлеба.
Но Селифан не хотел молчать, требовал ответа от неё:
– Легче будет, если сама съешь. Разве нет?
– Я пить хочу. Дай мне попить. Ну, пожалуйста, – вновь попросила она тихим, умоляющим голосом, не осмеливаясь посмотреть на него.
Селифан протянул ей стакан компота, отложив на поднос оставшийся кусок хлеба.
Вначале она пила компот большими, жадными глотками, но потом, когда стакан освободился наполовину, она спешить перестала. Селифан понял, что теперь уже ей пить не хочется, но она не кладёт стакан на место или не отдаёт его ему от страха, что будет потом?
Селифан не стал спрашивать её или предупреждать, молча и резко выдернул стакан с её рук. Потом только сказал:
– Хватит.
И Эмма услышала, как неосторожно, с сильным стуком он поставил стакан на тумбочку. Опять взял в руки тот кусок ржаного хлеба...от страха и предчувствий новой предстоящей пытки ей сложно было вдохнуть, руки и ноги её сами по себе расслабились; она не могла это контролировать, так как чувствовала своё бессилие, морально признавала это, заранее подчинилась ему.
– Давай, открывай рот, – грубо велел он, опять поднеся хлеб к её губам.
Эмма мысленно переместилась в тот момент, когда он тоже заставлял её рот открыть, а затем жестоко издевался... Она устала унижения терпеть, внезапная ненависть и ярость охватили её. То, что он и есть теперь заставлял, было для неё слишком сильным испытанием. Эмма не была готова к такому.
Секундный порыв негодования заставил её сделать необдуманное, опрометчивое действие:
– Нет, – сказала она. – Я ведь поела уже...
– Не всё.
– Я не хочу больше.
– Ты всё поешь, потому что я так решил.
В это же мгновение он стал сдвигать её губы и пытаться сквозь зубы просунуть в рот остаток хлеба.
– Я так хочу, – добавил он, стараясь, чтобы его комментарий выглядел ещё более тяжелым для неё. Он хотел показать свою власть над ней; ему нравилось, когда она признавала её.
Тогда Эмма резким движением оттолкнула его руку в сторону, и Селифан обронил хлеб.
– Ты ещё пожалеешь об этом, ― сказал он, резко и сильно сжав её запястье. – Я обещаю тебе. Просить, умолять меня будешь, чтобы я дал тебе хотя бы кусок заплесневевшего хлеба.
Сказав это, Селифан отпустил её руку и поднял упавший кусок хлеба. Он старался контролировать свой гнев, но чувствовал, то это у него получается всё меньше и меньше. Он уже жалел о том, что сказал. Ведь он знал, если сказал, значит, выполнит. А этого он очень не хотел. Ещё и голодом мучить её – это слишком. Он так думал, но раскаяние его не могло помощь ему возвратить сказанные слова.
Селифан не знал теперь, что будет дальше, догадывался только: их отношения станут ещё более напряженными, а значит, и он будет к ней ещё более суров. «Так надо, – решил он – потому что иначе нельзя» ...он не может по-другому подчинить её себе. Селифан теперь прекрасно понимал это.
Когда он поднял упавший кусок хлеба и положил его на поднос, взглянул на неё. Эмма сидела, сложив руки перед собой на коленях. Казалось, она ожидала и готова была услышать ещё что-либо грубое. Но он и не собирался быть вежливым...он устал быть нежным и заботливым и не получать в ответ того же. Теперь в его понимании «лишь сила дарует любовь»
– Поняла меня? – спросил он грубо, специально, чтобы она ответила, и тогда он почувствовал бы её согласие подчиниться ему. И Селифан заранее знал, что она не захочет отвечать. Но ему всё же попробовать захотелось заставить её сделать это, приятно было посмотреть на её реакцию, её затруднение увидеть, нежелание унижаться. И он увидел всё это...
Эмма молчала и боялась даже пошевельнуться. Это легко было можно понять, даже мельком взглянув на неё. Селифан был доволен, но всё же не замолчал, не ушел сразу же.
– Отвечай, – велел он, глядя на неё и жестоко стремясь показать её беспомощность, её бесправность здесь...а Селифан уже так привык к последнему, не хотел, чтобы что-либо изменилось.
Эмма опустила голову, и это выглядело как знак согласие. Впрочем, так оно и было. Эмма признавала его власть над ней, и дивно это сделала, но только на подсознательном уровне, но а разум её ещё по-прежнему продолжал протестовать такому положению, надеялся ещё что-то изменить...
Но Селифан не был доволен её молчаливым согласием, он хотел услышать ответ, чёткий и ясный. Он заранее знал, как это будет приятно для него. И не собирался оставлять её в покое, пока не добьётся своего.
Селифан схватил её за подбородок, чтобы поднять голову и иметь возможность видеть её лицо и тогда только услышал:
– Да, да, я поняла... – говорила она, захлебываясь в слезах.
Это был особенный момент для Селифана. Он что-то почувствовал, но до конца не понял, что? Знал только, что это было нечто приятное, удовлетворяющее его душу. И он улыбнулся, самодовольно, слегка сдерживаясь, ехидно.
Эмме стало тяжело, страшно смотреть на него. Теперь только она убедилась окончательно, что совсем ещё не знает Селифана. Она не думала никогда, что он способен на такие жестокости, которые вытворяет с ней... а теперь не сомневалась: он способен ещё и на большие и неизвестно на что...Эмма очень боялась Селифана. Она с ужасом вспоминала те дни, когда сама жестоко с ним обходилась, обижала и унизить пыталась его, а он это всё смиренно сносил. А если она сейчас осмелится так с ним обходиться, неизвестно что с ней будет... Теперь она не понимала, как он тогда мог терпеть её грубое обращение, а теперь нет? Это было странным и непонятным для неё. И если бы она только знала, что её тогдашний флирт обернётся ей многомесячным заточением, никогда бы не пошла на это.
Эмма и представить боялась, что с ней будет дальше? Сколько ещё он будет держать её взаперти и издеваться?
Мысли о том, что он больной человек и что сам нуждается в помощи приходили и покидали ее. В психическом плане Селифан казался абсолютно нормальным человеком, иногда только несколько неуравновешенным, да и то редко. Эмма чувствовала, что он всегда владеет своими эмоциями и гневом, никогда рассудок не теряет, если она вдруг не подчиняется или злить его начинает. Но он добивается своего, из доброго понимающего Селифана превращается в какое-то бездушное существо, безразличное к её чувствам. И именно осознанная его жестокость причиняла ей боль, оскорбляло её по самую душу. А говорил ведь, что любит... При одной только мысли, что он любит её, слёзы накатывали на Эмму, и она не могла остановить их течение. Ведь любовь его была животной, ужасной... не таким на представляла любовь, которую он ей давал и не думала, что он такую любовь мечтает ей дать.
Обо всём этом Эмма хотела не вспоминать хотя бы некоторое время. Но она знала: ей от этого никуда не деться. Селифан придет к ней обязательно ещё. И раз днём едой мучил, вечером иначе будет...
Эмма услышала, как дверь резко захлопнулась, и как ключ вошёл в замочную скважину. Этот звук, который она каждый день по пять-шесть раз слышит, не давал ей забыть ни на минуту о своём безвольном существовании.
В квартире, в той комнате, в которой Эмма провела большую часть своей жизни, обои были тоже серые, как и здесь. Но там они были чистые, приятные для глаз, не угнетающие душу. А в комнате, где Эмма лежала сейчас они были обесцветившимися, местами тёмные, местами светлые и даже жёлтые. А потолок, на которую ей приходилось смотреть иногда целыми днями, находился в ещё более ужасном состоянии. Её шокировал цвет потолка: серо-желтый, почти как обои на стене, – нежели еле держащаяся штукатурка. Эмма поначалу не понимала, зачем же так запустили это помещение? Теперь только осознала, зачем...
...
Вечером того же дня.
– Ну, что, готова встретить меня, как положено? – спросил Селифан, как только вошёл и быстро внимательно осмотрев всю комнату, как будто бы желая убедиться в том, что всё лежит на своих местах, ничего не разбросано, не разбито, не поломано. – Свободен, наконец-то, до завтра.
К этому времени Селифан уже успел запереть за собой дверь и подойти к ней близко-близко, как и желал. Он обнял её, сильно прижимая к груди, обнюхал волосы и замер, словно задумавшись о чём-то. Потом медленно разжал руки, недолго глядя на неё, поцеловал в губы.
Эмма, когда он вошёл, сидела и, как обычно, наклонившись на спинку кровати и о чём-то задумавшись. Впрочем, последнее, может и не было правдой, потому что Эмме приходилось очень часто, целыми днями сидеть одной взаперти, ничего не делая и глядя лишь в одну произвольную точку... Иногда она просто смотрела, чувствуя усталость от необходимости думать. А что же делать иначе, если сидишь в комнате и ни чем не занимаешься? Но Селифана теперь уже мало заботило её такое, столь сложное положение, и он даже не собирался что-либо менять. Ему стало нравиться её безвольное положение, а особенно то, что постепенно и с большим нежеланием, она всё же начинает ему подчиняться. А ведь он больше всего этого хотел, чтобы она слушалась его, слушалась во всём.
Он решил, что сначала получит всё, всё, всё, что Эмма может дать ему и что он может взять силой, прежде чем что-либо изменит. И пока ещё он не был целиком доволен её поведением. Он желал ещё большего её подчинения.
Эмма не сопротивлялась его поцелую. Теперь уже она осознала, что это самое лучшее, что он может сделать. С большим трудом она заставляла себя не противиться ему, не показывать своего отвращения. Эмма не была уверена, что последнее нужно делать, ведь в последнее время ей стало казаться, что Селифану нравится именно то, что он насильно заставляет её любить себя, ему нравится видеть её неприязнь и невозможность сопротивляться. Она так думала, но всё же иногда ей казалось, что он жесток к ней именно из-за её такого неприязненного отношения к нему.
Ни в чём она не была уверена. Не понимала, что же нужно сделать для того, чтобы он изменил отношение к ней?
– Как же мне нравится, когда ты не сопротивляешься мне, – сказал тихо Селифан, сам прервав их продолжительный поцелуй. – Возможно ли, что ты и...
– Нет...зачем ты это делаешь? – прервала его Эмма, стараясь быть как можно менее резкой. Она быстро поняла, о чём он...
– Почему ты не хочешь? Зачем так не понимаешь меня?
– Это ты не понимаешь меня. Мучаешь... – напомнила Эмма, и голос её звучал хрипло толи оттого, что она говорила тихо, толи оттого, что действительно немного простыла. А ещё, ей казалось, что это последствия обеда... но она не обращала на это внимание. Ей легче было говорить тихо, да и выгодно. Эмма успела уже понять, что теперь с ним нельзя говорить грубо и громко, иначе он будет ещё хуже с ней обращаться, станет более жестоким. А она не хотела этого. Боялась.
– Больше всего, знаешь, о чём я мечтаю? ― спросил Селифан.
Он сделал пятисекундную пузу, внимательно сконцентрировал свой взгляд на её глазах, но утвердительный ответ не ожидал услышать. Он планировал сказать и сказал то, что она непременно, по его мнению, должна знать. Он хотел, чтобы она знала это:
– Чтобы ты сама любила меня. Ну, ответь, будешь сама любить меня? – он опять сделал секундную паузу. – И тогда мне не придётся заставлять тебя.
Селифан глубоко вздохнул, как бы от разочарования, ведь она молчала. Он, конечно же, знал, что так оно и будет, но всё же надеялся...и считал, что глупо надеялся на то, что она побоится молчать после того, как он недавно провёл с ней «объяснительный урок» по этому поводу. Он был бы рад любому ответу, даже самому ничтожному. Его молчание раздражало. Хоть Эмма уже очень давно мало разговаривает с ним, он всё же привыкнуть к этому не может, пытается всякий раз заставить её ответить. Чаще всего, конечно же, переспрашивает, и реже добивается этим ответа. Грубостью запугивать её для него уже стало привычным делом.
Сейчас Селифан не хотел так выпрашивать у неё ответ и сам знал, какой он.
Они около минуты оба молчали. И всё это время Селифан смотрел в сторону от неё. Потом он резко повернулся и спросил:
– Будешь сопротивляться?
В эту же секунду он откинул одеяло в сторону, поднял до груди её ночную рубашку и попытался снять то, что было под ней. И сделал это, только не сразу, как хотел. Он встретил сопротивление с её стороны, впрочем, он не удивлялся этому. Селифан привык уже, что она всегда возражает, всегда руками мешает, а он всегда добивается своего...
– Да-а-а... – ответил он, чрезвычайно растянув букву а.– Лучше не надо. Это же глупо, Эмма: я сильнее тебя.
Эмма сморщила лицо, когда он оказался поверх неё, медленно и равномерно поворачивала голову то в одну, то в другую сторону.
– А плакать вот не надо, – сказал Селифан, почувствовав, что она именно это и хочет сделать и воздерживается пока. – Лучше отдайся мне. Сама.
Он замолчал на секунду, как будто бы в ожидании ответа, но на самом же деле ему хотелось увидеть действие соответствующее её утвердительному ответу. И он сам немедля сказал это:
– Давай, раздвигай ноги.
Селифан говорить любил в такие моменты, а так как Эмма молчала всегда, тем более. Зато он почти никогда не размышлял, был готов комментировать каждое её движение, каждое своё ощущение и в особенности недовольство ею. Последнее он делал исключительно много, ведь всегда взаимности силой добивался да и то только тогда, когда сам уже уставал или успешно кончал... до этого она всегда силы имела сопротивляться и создавать неудобства. Он знал, что и сейчас будет так. И всегда он говорил, что сопротивляется она лишь от упрямства, не желает уступить.
