Текст книги "Порыв (СИ)"

Автор книги: Моник Ти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

  – Я ещё ничего не делаю. Чего пожалуйста?

   Эмма не ответила ничего. Она лишь усиленно и в то же время очень осторожно вздохнула, словно боясь, что за это он опять будет ругать её, опять закричит. Она не решалась уже больше опустить голову. А так хотела сделать это. Эмме было невыносимо смотреть на Селифана.

   Минуты две они молча продолжали смотреть друг на друга. Селифану это очень нравилось, но он видел, что мучает её.

   Селифан медленно отстранился и сел на диван. Он всё так же продолжал молчать, и по лицу его можно было понять, что голова его занята чрезвычайно напряженным обдумыванием чего-то.

   Эмма настойчиво отказывалась смотреть на его сторону. Эмма уже стала бояться Селифана, хоть он и не казался столь жестоким и грубым как Максим... даже пусть он и вел себя грубо, всё равно не представлялся ей таким. Эмма не понимала, чем это обусловлено? Но радовалась, что это так. Находила его отходчивым .

   Эмма знала, что сегодня Селифан уже не потребует от неё чего-то большего, чем поцелуй. Он не такой, ему не нужно получить всё сразу.

  – Я приду в среду, – сказал потом Селифан, – это через три дня. Помнишь хоть, какой день сегодня?

  – Поняла уже, что суббота!

  – А где мачеха твоя? – вдруг спросил он, неожиданно вспомнив, что Эмма не одна живёт, а с мачехой и отцом. Но так как Эмма сказала, что он пьёт и редко появляется дома, Селифан не спрашивал о нём. И сам считал уже его отсутствие закономерным.

   Эмма, как услышала последний вопрос Селифана, взволнованно прошлась с одного угла комнаты в другой. Селифану показалось, что ей очень не понравился его вопрос. Но он не обращал на это никакого внимание, так как знал уже, что ни один его вопрос не придётся ей по душе. Это просто невозможно, она хочет лишь одного: чтобы он ушёл. Но Селифан ответ на свой вопрос хотел услышать, поэтому глазами настойчиво следил за каждым её движением.

  – Я не знаю, – тихо сказала Эмма. Села рядом.

  – То есть как? – тут же поинтересовался Селифан. Ответ её так удивил его, что он даже не смог в полной мере прочувствовать то удовольствие, которое получил, когда она рядом села, не стала держаться в стороне от него. А Селифан ведь полагал, что после его бесцеремонных поцелуев она не захочет, побоится подойти к нему ближе, чем на метр. Он был рад тому, что подозрения его не оправдались.

  – Она пропала, – объяснила Эмма.

   Эмма вдруг замолчала, протерла лоб своей правой рукой и, прямо и смело глядя на него, заговорила следующее:

  – Нет, нет, ты обещай мне, что не сделаешь ничего против – против меня?

  – Что опять я должен обещать тебе? – выразил Селифан своё недовольство её недоверием, а так же попыткой навязать ему какое-то обещание, какие-то новые, тяжелые обязательства. Он итак чувствовал свою связь с Эммой. И она казалась неразрывной и дающей несуществующие, с точки зрения здравомыслящего человека, обещания быть постоянной. Селифан не сомневается в том, что любит Эмму, что хочет быть с ней всегда рядом, но в то же время боится постоянства. Он, как ни старается, не может избавиться от этих мучительных сомнений.

  – Я не смогу рассказать тебе... Я боюсь. Ты можешь навредить мне, – сказала Эмма.

  – Я? Тебе? Чем? Я всего лишь спросил тебя о твоей мачехе.

  – Я знаю. Но... – она опять замолчала. Селифан стал негодовать.

  – О Господи, Эмма! Твои загадки, уловки!...

  – Ну, обещай мне, что поможешь.

  – Денег не дам. Ты знаешь моё положение.

  – Я знаю, – с заметной грустью сказала она.

  – Что с Магдой? Ты так и не ответила.

  – Я не знаю. Не знаю. Она давно пропала. Помнишь, я говорила, что она к родителям поехать собирается.

  – Ты не сказала, что к родителям, – напомнил он ей. – Ты сказала, что она с наркоманами не хочет жить. Это разные вещи. И тогда я не понял, кого это ты наркоманом называла.

   Эмма старалась не обращать внимание на его жалобы. Ей не нравилось, как он начал говорить. Эмма бы хотела, чтобы он больше сконцентрировался на главном, не придирался бы к мелочам и ошибочным объяснениям, которые она дала ему когда-то в прошлом. Эмме стало казаться, что его не интересует то, что она говорит, и ему нет дела до того, есть Магда или нет её. Эмма даже подумала, что скажи она, что мачеха её убита, он и то бы не выявил интереса послушать её. Казалось Эмме, что он делает ей какое-то одолжение, слушая её, а не она ему, когда рассказывает о мачехе – отвечает на его же вопросы. Ей то не очень хотелось это делать.

  – Она знала тогда уже, что я употребляю... – объяснила Эмма всё. – Разозлилась. Уехала. Больше её не видела. Веришь мне?

   Селифан удивился её вопросу. И подумал: «а почему, интересно знать, я должен не верить ей? И почему она вдруг задала такой странный вопрос? Людям не свойственно...» И на том его размышления пропадали в небытие, не находя продолжения. Селифан чувствовал, что его обучение на юридическом делает его немного параноиком, ему почти в каждом слове любого собеседника начинает видеться тайный смысл.

  – Значит, ты с тех пор одна живешь? – поинтересовался Селифан. Но он уже не сомневался, что ответ услышит утвердительный. И ситуация такая ему не очень нравилась. Он-то ведь думал, что за ней всё-таки есть какой-то контроль, неприятно и тяжело было осознавать своё заблуждение. Если бы Селифан знал, что Эмма одна живет, он бы чаще приходил к ней. Не боялся бы того, что встретит Магду. Он не хотел, чтобы мачеха её заподозрила что-либо о его чувствах и влечении к Эмме. Он об этом даже думать боялся.

  – Да, я одна живу, – подтвердила Эмма.

   Селифан очень удивился такому ответу Эммы. Он не понимал, как об этом мог не знать... начал расспрашивать, и вконец Эмма объяснила:

  – Образцовая семья. О такой лишь мечтать можно. А то, что внутри неё творится, никого не волнует.

   Селифан понимал, что всё на самом деле именно так, как она говорит. У него не было никаких аргументов возразить ей, ну, или сказать что-либо. Он предпочёл молчать. Ведь Селифан тоже считал их семью образцовой. И внешне она имела все признаки, чтобы претендовать в полной праве на такое звание. Мачеха её не пропускала ни одного родительского собрания, ни одного мероприятия, в котором должен присутствовать родитель ученика.

  – Нет. Так нельзя. Как ты жить собираешься, на что? – заволновался Селифан. Но он знал: на его вопрос у неё нет и не может быть ответа. Она до этого жила кое-как и только на это и рассчитывает в будущем.

  – Хорошо всё будет, ― заверила Эмма.

  – Уже плохо. Почему ты даже не пытаешься завязать, отказываешься лечиться?

   Селифан задавал эти вопросы, хоть и знал их бессмысленность. Он как бы размышлял вслух.

  – Бессмысленно это, – сказала Эмма то, в чём сама почти уже не сомневалась. Она устала бороться и терпеть... она не хотела ничего, но не жить не могла. Эмма чувствовала потребность существовать, потому что умирать ей было страшно. Она не смогла убить себя... а пыталась. Она вспоминала сейчас об этом, но о слабости своей никогда никому не собиралась рассказывать, даже Селифану. Но она была уверена, что Селифан способен понять её. Она, почему-то, чувствовала это.

  – Не права ты. Давай попробуем. Берн отстанет, если ты в больнице окажешься, я уверен.

  – Нет. Глупости. Он из под земли достанет. Они все такие. Могут...

   Глава 18. Заточение

   Селифан сидит у неё под дверью уже три часа. Он не хотел уходить, не дождавшись Эмму. Он злился, негодовал, бешено стучался в дверь, вломиться даже пытался, пока не понял, что это бесполезно. Ему обидно было уходить просто так, не увидевшись с Эммой. Селифан очень хотел поговорить с ней. Он рассчитывал опять попытаться убедить её полечиться.

  – О, нет! Опять ты... – недовольно сказала Эмма, когда пришла и увидела на пороге сидящего Селифана. Он, казалось, задремал, но Эмма не была уверена в этом. Впрочем, Селифан сразу откликнулся:

  – Почему тебя так долго не было? Мы же договорились.

  – Я просто... – она не знала, что говорить.

  – Ты избегаешь меня. Почему?

   Селифан смотрел на неё, подойдя почти в упор. И его уставшие, или заспанные глаза казались, смотрят на неё чрезвычайно укоризненно. Эмма старалась не обращать на это внимание. Она уже давно не видела Селифана довольным чем-либо.

  – Я не могла раньше прийти... и ...я забыла. Прости.

   Эмма была уверена, что её последние слова успокоят его, и он не будет злиться на неё. Он обычно не показывает обиду или злобу, если вовремя извиниться. Эмма уже успела чуть-чуть изучить его манеры. Но она специально не приходила, долго вокруг дома и по городу гуляла. Эмма действительно избегала его, побаивалась... Она думала о том, что может произойти между ними на этой встрече и предпочитала лучше на лавочке в детской площадке сидеть, или стоять где-либо, но не приходить. Она не хотела, чтобы между ними произошло что-то. Селифан был противен ей, и она не могла ничего с собой поделать. Эмма не думала раньше, что всё будет столь сложно и ужасно... она бы никогда не стала пытаться влюбить его в себя, если бы заранее могла предвидеть своё столь резкое отвращение к нему.

  – Проходи, – сказала Эмма очень вежливым голосом. Она не хотела ссориться с ним, раздражать его каким-либо образом.

   Селифан молча вошёл, огляделся. Атмосфера в комнате стояла прежняя: яркая мебель и светлый пол с небольшим серым ковром посередине комнаты толкали на светлые мысли и чувства, но ни о чем таком он думать и даже мечтать не мог. Селифан чувствовал, что в их отношениях подходит какой-то критический, очень тяжёлый момент. Он не знал, в чём он заключается, просто чувствовал, как приближаются перемены. И он не мог назвать их страшными и не знал, хочет ли их или боится их? Селифан желал лишь побыть с ней наедине и рядом как можно дольше, и пусть даже они говорить не будут ни о чём... он боялся, что она не захочет впустить его. Успокоился, когда осознал своё заблуждение.

  – Зачем это? – негромко спросила Эмма, когда увидела, что Селифан взял её ключи от квартиры и запер дверь изнутри.

  – Не хочу, чтобы нам кто-то мешал, – объяснил он. – И разве ты сама не запираешь входную дверь, когда приходишь?

  – Запираю, не всегда. Если гости, то не запираю... пока не уйдут.

   Селифан видел, что она неспокойна. Её волнение пробуждало в нем неопределённые чувства, и они нравились ему. Но не потому, что она представлялась ему беспомощной и находящейся в его полной власти, – она становилась другой. Эмму в такие моменты он видел чрезвычайно чувствительной, милой и ранимой девушкой, просто неспособной на любую грубость. А её нерешительность, неуверенность, дрожащий голос как бы подтверждали его ощущения.

  – Ты же не станешь убегать? – спросил Селифан. Он засунул ключи к себе в карман, когда она попыталась забрать их у него.

   Эмма нахмурила брови и, словно не решаясь взглянуть ему в глаза, оглядела его ниже головы. Лицо Эммы не выражало ни недовольство, ни страх. А Селифан поначалу подумал, что если он вдруг решит поступить так: запереть дверь и не отдавать ключи, она взволнуется, убежать захочет. Она ведь итак его сторонится. Так что Селифан был немного удивлён её спокойствию. И теперь ему как никогда стало интересно увидеть её дальнейшую реакцию.

  – Ты что собрался делать? – спросила Эмма, не помолчав и минуту.

  – Ничего пока, пройдём.

  – Что ты задумал? Я не хочу... Даже не думай приставать ко мне. Я не за тем впустила тебя...

  – А для чего же? – спросил он, специально пытаясь вызвать её раздражение. Селифан уже настолько привык к тому, что они всегда спорят, что уже просто не мог вообразить себе их спокойный, приятный разговор в дружественной обстановке. Селифан как бы предчувствовал: нормальное общение – это нечто недостижимое в их отношениях. Он не мог поверить в то, что это возможно. Но он не хотел что-либо менять. Селифан принимал Эмму такой, какая она есть по характеру: разговорчивая, временами молчаливая, и никогда не бывает спокойна душою. Она всегда, кажется, о чём-то думает. И Селифан не мог представить Эмму другой. Он понимал, если она будет везти себя так, как он того хочет, это уже будет не Эмма. И он даже не исключал вероятности, что он может даже разлюбить её. Впрочем, Селифан пока даже в далёких соображениях не представлял себе, как это? Но изменять её не хотел... он лишь желал избавить Эмму от зависимости. С тем, что сейчас, он не мог и не хотел смириться.

   Селифан первым решил начать их неизбежный спор.

  – Ты просил, ты хотел прийти, – объяснила ему Эмма, зачем же она впустила его к себе.

   Ей не нравились его дерзкие, бесцеремонные, провокационные вопросы. Эмма настолько устала от своих собственных размышлений, что хотела избавиться от любой, даже самой малейшей необходимости думать и говорить что-либо. Она одна побыть мечтала.

   Эмма быстро, не оглядываясь в сторону Селифана и как бы не обращая на него никакого внимания, быстро прошла во вторую комнату. Это была её спальня и личное пространство. Но в ней не было ничего, кроме маленького шкафчика, стола, тумбочки весьма нестандартного, очень большого размера кровати.

   Эмма на стала свет включать. Ей в темноте хотелось побыть. Может, она лицо Селифана видеть не желала. Она бы и сама не смогла объяснить причину своей тяги побыть в темноте...и одной. Но последнее сейчас недостижимо – это роскошь и лишь мечта. Ведь Селифан долго ждал её и теперь не скоро уйдет. Эмма понимала это. Она решила попытаться смириться с его присутствием. Она лишь желала одного: чтобы он не причинял ей беспокойство ни душевное, ни телесное... А ведь Селифан хочет сделать это, и очень сильно, Эмма читала в его глазах такое желание всякий раз, как смотрела на него. Может, именно поэтому она избегала всяческого зрительного контакта с ним.

  – Не зажигай, – попросила она, когда Селифан потянулся к выключателю.

   Эмма бросила свою небольшую зеленоватую сумочку с красными узорами на пол и в спешке села, а затем и легла на койку.

   Селифан оставил дверь в зал приоткрытой, и поэтому луч света свободно проходил и освещал паркет в её комнате. Он не мог понять, смотрит ли она в потолок или в противоположную сторону стены. Но он был уверен: Эмма не смотрит на него. Селифан уже успел понять, увидеть и почувствовать, что она просто боится сделать это. Но он понять не мог, почему? Полагал лишь, что, вероятно, это из-за его несдержанности и нередкой грубости... он осознавал, что иногда вёл себя очень сурово по отношению к ней, многое себе позволял. Селифан не мог злиться на Эмму, в чём-либо упрекать её. Сейчас он чувствовал, что понимает её.

  – Не надо сюда, сядь туда, на стул, – сказала Эмма сразу же, как только Селифан попытался расположиться возле неё.

  – Я лишь сесть хотел. Ничего больше, – попытался он объяснить, хоть и чувствовал её недоверие.

  – Пожалуйста, – добавила Эмма, и ему дальше уже стало неудобно отказывать ей. Он пересел на стул.

   Они молчали пару минут и Селифан, отвернувшись, стал разглядывать узоры на её настольной лампе. Ему это было ничуть неинтересно, он лишь глаза свои занять хотел. Селифан знал, что если он на неё будет столь упорно смотреть, Эмма возмущаться начнёт и не промолчит об этом: она не такой человек, чаще всего сразу же высказывает любое недовольство и при первой же мысли делает это.

  – Селифан, – обратилась она к нему, когда их молчание уже перестало быть чем-то неприятным и утомительным, когда Селифан уже смирился с тишиной.

   Селифан тут же повернулся к ней, с готовностью выслушать.

  – Помоги, а, мне?

   Но Эмма по-прежнему продолжала смотреть в потолок. А Селифану неудобно было говорить что-либо, находясь и двух метрах от неё, да ещё и в полумраке, не позволяющей увидеть её саму хоть сколько-нибудь.

  – Что ты хочешь, чтобы я сделал? – спросил он, немного спустя.

  – Давай уедем куда-нибудь. Увези меня. Я не хочу, чтобы Берн нашёл меня.

  – Долг отдать придётся, – возразил он и показал своё недовольства её последними словами.

  – Я не могу, не хочу там работать...Пожалуйста, помоги. Ты говорил, что...

  – Да, я люблю тебя, – вставил Селифан своё согласие с тем, что она, как он думал, собиралась напомнить ему. Селифану не нравились её любые попытки оперировать его чувствами для достижения какой-либо цели.

  – Зачем ты сразу так... Ты же говорил, что уволился.

  – Уволился, – подтвердил он. – Устроился в другое место.

  – Куда? – тут же спросила Эмма.

  – Помогу я тебе, – сказал Селифан, даже и не думая отвечать на её вопрос сразу же. – Но ты всё равно будешь должна отдать долг.

  – Я пыталась. Не могу.

  – Теперь сможешь.

  – Ты на что клонишь? Говори открыто, – велела она.

   – Эмма, ты не ответила на мой вопрос: ты ведь не будешь убегать?

   Эмме стало не по себе, когда он повторил этот вопрос. В первый раз он звучал менее безобидно, не давал повода для особых беспокойств, но сейчас... Эмма чувствовала, что недоверие и страх по отношению к Селифану у неё растёт. И она не понимала, как он может быть таким: иногда казаться добрым и понимающим, а иногда представлять собой какое-то бездушное создание, неспособное на жалость и сочувствие. Ей тяжело было слышать такой вопрос, и уж тем более она не могла ответить на него. Всё, что он вызывал, так это страх. И Эмма ни о чём больше не могла думать, кроме как о своём желании непременно удалиться из комнаты, отойти от него подальше.

   Селифан подошел и сел возле неё с краю. Эмма ещё больше заволновалась.

  – Что ты хочешь сделать? – осторожно спросила она, но в то же время боялась услышать ответ. Она уже знала, чего он хочет и чувствовала, что ей на сей раз не отвертеться.

  – Ничего особенного, – сказал он, и его правая рука тут же оказалась у неё на груди. – Успокойся! Что ты так взволновалась?

   Селифан проверял, насколько у неё участился пульс, и убедился, что намного. Он улыбнулся. А Эмма резко присела, согнув ноги в колени.

  – Как хочешь, – сказал Селифан недовольно, но всё же признавая её реакцию естественной. – Я знал, что будешь убегать, если я попытаюсь любить тебя. Но я не о том спрашивал.

   Эмма удивилась его последним словам, она не представляла, о чём ещё он мог спрашивать её, если не об этом?

  – О чём же тогда? – поинтересовалась Эмма. Ей легче становилось говорить с ним, но она не знала, насколько продлится её это ощущение. Положение дел так часто менялось, когда они находились рядом друг с другом, что Эмма уже привыкла к этому. Всегда ждала волнения в атмосфере гармонии и спокойствия.

  – Потом узнаешь. Я не хочу сейчас об этом говорить.

   Эмма молчала.

  – Я люблю тебя и хочу любить по-настоящему, – сказал Селифан, минуту помолчав. – Сколько тебе ещё понадобится времени, чтобы согласиться со мной?

   Эмма не отвечала, но так хотела сказать, что и вечности не хватит. Не решалась.

  – Скажи, чтоб я знал, – настаивал Селифан. Он хотел определённости, знать желал, не напрасны ли его ожидания? Но Эмма не могла назвать месяц или дату... она чувствовала, что никогда не сможет полюбить Селифана; видеть его не желала, хоть и рассчитывала на его помощь. Эмма знала, если уступить ему сейчас, сказать, сколько времени ей потребуется, чтобы принять его любовь и всё, что от неё следует, ей потом обязательно придётся сдержать обещание. Он же ведь просил именно обещать не отказывать ему когда-либо в будущем, в какой-то день и месяц. Эмма боялась такой определённости даже больше, чем неизвестности. Она бы тогда в ужасном ожидании стала доживать каждые сутки. И это невыносимая жизнь. Она это понимала.

  – Я не знаю, – ответила Эмма.

   Они ещё долго сидели и говорили в темноте. Потом Эмма заснула. Но не потому, что не хотела видеть Селифана или продолжать разговор с ним, она просто устала. Разговоры действительно утомляли её и больше всего те, которые относились к её долгам или чувствам Селифана к ней. О последнем Эмма категорически отказывалась задумываться.

   Селифан ушёл, оставив её спящей и не предупредив. Он знал, что этим только проблему навлечёт, лишний шум. Ведь Эмма никогда его не слушается, и если он будет говорить с ней, прежде чем предпримет что-либо, ему никогда не выполнить обещание, данное Берну. А Селифан не желал подводить его. Их устная договорённость для Селифана имела очень большое значение.

   ...

  – Ну что, готово? – спросил его Берн, когда они остались одни. Селифан хмуро оглядел уже знакомую ему гостиную и присел на диван.

  – Да, вот ключи.

   Селифан отдал ему ключи от квартиры Эммы. Ему стало не по себе, когда он сделал это. Селифан хотел бы, чтобы всё было иначе как-нибудь. Ему было тяжело оттого, что он точно не знал, что Берн задумал и как поведёт себя дальше? Селифан по-прежнему не был убеждён в его добрых намерениях и сопереживании.

   Берн молча забрал у него ключи и засунул их в комод своего письменного стола. Он как раз сидел на кресле за столом.

  – А дальше что? – осторожно поинтересовался Селифан.

  – А дальше мои люди пойдут и разберутся с ней.

  – В каком смысле разберутся?

   Селифану всё меньше и меньше нравилась сложившаяся ситуация, недоверие к Берну росло, и появлялся страх за Эмму. Он уже почти жалел, что последовал словам Берна и сделал то, что он просил: запер Эмму в её же квартире. Теперь он не представлял, что может произойти?

  – Ты не тревожься так, ничего с твоей Эммой не сделают. Я ж ведь обещал, – напомнил Берн, заметив его волнение. – Ты лучше скажи мне вот что: может ли она как-либо выбраться оттуда?

  – Не должна, – сказал Селифан, но уверен в этом не был.

  – Всё-таки может, значит.

   Селифан удивился его уверенности и столь внезапному выводу. Он считал, что не давал ещё повода сомневаться в надежности его проделанной работы... и ему противно было думать, что последняя встреча с Эммой была всего лишь его работой.

  – Не думаю, что она попытается бежать.

  – Посмотрим. Не хотелось бы лишних проблем, понимаешь ведь, – это дополнительные расходы, а они ни к чему. Что там с часами, которые ты мне обещал? – спросил Берн то, что для него было куда более важным, чем разговор об Эмме. Он воспринимал её как одну из сотней таких же увязших в долгах наркоманов, с которыми он имеет дело каждый день. Всё, что относилось к ним – это было несущественным, за исключением того, сколько каждый из них должен ему. Берн лишь на последнее уделял особое внимание: главной задачей его было следить за доходами и не допустить чрезмерно больших долгов от одного и того же человека. Берн всегда понимал: важно то, чтобы человек мог заплатить.

  – Вот они. Но я не знаю, насколько они ценны, – сказал Селифан, вынув из кармана часы конца девятнадцатого и начала двадцатого веков (Берн сразу определил их приблизительную давность, как только взял на руки) – Может быть, к оценщику стоило пойти.

  – У меня свой. Специально пригласила его по такому случаю, – тут же сказал Берн. Он нажал какую-то кнопку в телефоне, и Селифан не сомневался в том, что через минуты две-три этот самый оценщик окажется в этой гостиной. Всё именно так и произошло.

   ...

  – Это подойдёт, – сказал Берн, после того, как оценщик закончил свою работу, и они с ним о чём то переговорили, – Можешь забирать Эмму.

   Когда Берн сказал последнее, они уже одни находились в гостиной. Оценщик быстро ушёл.

   Берн отдал Селифану ключи от квартиры Эммы, которые не так давно уверенно как свою собственность засунул в комод. Селифан удивился такому повороту событий. Он не понимал, что происходит и почему Берн ведёт себя столь странно?

  – В каком смысле? – спросил Селифан, надеясь услышать хоть какое-либо объяснение.

  – Пойдёшь и заберёшь, ну и... Мне тебя, что ли учить, что делать? Ты же заплатил выкуп – теперь она твоя. Делай с ней, что хочешь.

   Селифану очень не нравилось столь собственническое отношение Берна к Эмме. Он пришёл в ярость оттого, что услышал. Но Селифан не стал показывать своего недовольства и чувствовал, что это временное негодование. Селифан тоже попытался посмотреть на всю сложившуюся ситуацию глазами Берна. Он хотел мыслить точно так же просто и «правильно».

  – А как же то, что ты хотел сделать? – поинтересовался Селифан, так и не поняв до конца, что же всё-таки Берн собирался сделать с Эммой, если бы часы ему не пришлись по душе?

  – Ничего я не хотел сделать с ней. Что ты там нафантазировал себе?

  – Нет, я просто подумал... – у Селифана уже не осталось аргументов, чтобы задать свой вопрос. Он решил, что больше не хочет продолжать этот разговор. И пусть уж он останется в неведении о том, что же Берн собирался сделать с Эммой? Селифан знал: не что-то хорошее. И он доволен был, предотвратив неприятности, а может даже и опасность. Селифан теперь понял уже, что от Берна можно всего ожидать.

  – Поговорили бы с ней, как надо, отработала бы долг, а дальше – на все четыре стороны, – объяснил Берн. – А ты избавил её от этой надобности. Зря даже. Поверь. Ценить тебя меньше будет.

  – Нет. Не зря, – возразил Селифан. – И неважно что... главное, чтобы она моей только была.

  – О-о-о, крепко увяз,― несколько иронично сказал Берн, и не понимая чувств Селифана по отношению к Эмме, его зависимость от неё, восхищения тем, что она есть.

  – Да, я увяз в своей любви, – согласился Селифан. – И навсегда. Я никому не позволю прикоснуться к ней.

  – Будь по-твоему! Ты б лучше подумал теперь о том, как не позволить ей заработать себе ещё долги.

  – Не надо ей снова давать и всё.

  – Хм, – сказал Берн и, помолчав некоторое время, объяснил: – Я ж ведь здесь не один, а вернее, я такой один, но моих много, словом, – это система. Один не продаст, другой обязательно сделает это. Так что нет никакого смысла просить меня.

   Селифану нечего было ответить. Он понимал, что Берн прав, и даже глупо было просить его, не продавать ей больше наркотики: она всё равно найдёт способ получить их или ещё что-то другое.

   Глава 19. Начало нового

   Селифан пришёл к Берну и на этот раз решил уже окончательно сказать о своём решении. Он не хотел больше тянуть и что-либо обдумывать. Селифан устал жить в неопределённости и потом, давно уже стал чувствовать нечто странное, иррациональное в здравом понимании: он был уверен, что не может поступить никак иначе, чем советует Берн. Селифан по-прежнему не видел в нём друга, но врага тоже не мог разглядеть, считал его неким проводником в новую жизнь. И он не знал, какая она будет? Принесёт ли ему успех или уничтожит?

   ..Жить у Савельевны он больше не мог.

  – Берн, я сказать пришёл, – сказал он.

   Селифан увидел, что в его гостиной они не одни, и замолчал. В углу на диване сидела молодая женщина, одетая в очень скромное голубовато-розовое хлопчатобумажное платье, с серыми глазами, в которых нельзя увидеть ничего, кроме страдания, мук. Ему неудобно было говорить при ней, а так же неприятно видеть её вялое, измученное лицо. Селифану первым же делом о ней поинтересоваться захотелось. Только он знал, что это недопустимо. Они договорились с Берном, что он ни о чем у него спрашивать не будет, если это не касается их общих дел и разговоров. И что бы Селифан ни увидел в его доме – это всё сугубо личные дела Берна и отношения никакого к их дружбе не имеют, даже если и указывают на нечто неблаговидное. Берн посоветовал не обращать внимания ни на какие странности и мелочи. Тогда Селифан согласился, сейчас сожалел о своём обещании. Его, почему-то, очень заинтересовала эта девушка. Ему даже показалось, что он встречал её где-то раньше.

  – Так говори же. Чего замолчал? – удивился Берн. Он не привык к нерешительности, особенно со стороны Селифана.

  – Я насчёт работы хотел поговорить с тобой.

  – Понял, – с важным видом сказал он, и отправился в ту часть гостиной, где сидела девушка. – Зоя, оставь нас, пожалуйста, – попросил он.

   Селифан подошёл к ним поближе и тут же разглядел в девушке соседку Эммы. Её присутствие тут же показалось ему удивительным и даже чем-то невозможным. Селифан не представлял, как она могла здесь оказаться и для чего? Последняя часть этого вопроса особенно интересовала Селифана. Он уже третью неделю не видел Эмму. Очень хотел хоть что-либо узнать о ней. И его любые её давние знакомые интересовали. Селифан не сомневался, что Зоя пришла к Берну не просто так и пытался мысленно связать её приход с Эммой. Он надеялся, что Зоя о ней пришла говорить с Берном... и он чувствовал, что его предположение звучит нелепо. Но Селифан всё же дождаться не мог, когда она уйдёт, чтобы спросить Берна об Эмме и этой её соседке. Он решил, что просто обязан всё выяснить. Селифан больше не мог и не хотел жить в неведении.

  – Эмма не появлялась? – спросил Селифан, как только они одни остались. Он не хотел начинать разговор напрямую о Зое. Он считал это невежливым и не боялся выявить чрезмерный интерес не к своим делам. Селифан знал, насколько негативно Берн воспринимает попытки несогласованного вмешательства в его дела и не хотел всё испортить.

  – Я бы сообщил, ― ответил Берн.

  – Ну, да, – с придуманной неуверенностью сказал Селифан и оглянулся назад, чтобы посмотреть, ушла ли Зоя? И этим действием он бессознательно желал показать, что намерен заговорить о ней, как бы предупреждал о намерениях, заранее просил извинение за вынужденное вмешательство со своей стороны. Селифану очень нужно было...

  – Знаешь её? – спросил Берн, и Селифан чрезвычайно удивился столь неожиданному вопросу. Он не понимал, откуда Берн мог догадаться об этом?

  – Да, – подтвердил Селифан и не смог не поинтересоваться. – А откуда ты узнал?

  – Узнал что? Что Зоя соседка Эммы или что она разыскивает Эмму не меньше тебя?

  – Последнее. Ну, и первое тоже.

  – Ты же сам просил меня помощь тебе найти Эмму. Как я, по-твоему, должен это сделать?

  – Не знаю, – с искренней тоской сказал Селифан.

  – Вот и я тоже! Пропала с концами. Нигде нет в городе. Всех подключил. И зачем ты столь неосторожно поступил?.. – упрекнул его Берн ещё раз в том, что он оставил её взаперти, не позаботившись о том, чтобы её никто не смог выпустить. Эмма покинула квартиру с приходом отца и больше туда не возвращалась. Только это знал Селифан и понимал справедливость упрёков Берна. Он действительно глупо поступил и напугал Эмму. Только теперь, когда её нет уже более двух недель, он в полной мере осознал, что поступил неправильно, необдуманно, глупо: нельзя было пугать её. И теперь Селифан уже надежду потерял на то, что Эмма вернётся домой сама.

   Селифан в полуминутном молчании показал своё согласие в справедливости обвинении Берна и задал, наконец, свой вопрос:

  – Что Зоя сказала?

  – Ничего. Если можно так выразиться, невыносимая баба. Сидела и два часа жаловалась мне, как её Эмма надула с деньгами. Можно подумать, что я обещал ей вернуть их.