Текст книги "Порыв (СИ)"

Автор книги: Моник Ти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

  – Ну, не мешай мне, – велел он и сделал сам то, к чему призывал её.

   Ему каждый раз руки её сдерживать приходилось. И это, пожалуй, больше всего его раздражало; и каждый раз он думал о том, что хорошо было бы связывать её в такие моменты. Не решался. Почему-то, Селифан считал это особенным шагом. Чем-то таким, к чему ему надо морально подготовиться. Он воспринимал намерение связывать её руки, как большую жестокость, чем то, что он их просто держит, пусть даже сильно сжимая и причиняя ей боль.

   Некоторое время спустя.

  – Ну, – сказал он, с укоризной глядя на неё, – мы так и будем всегда? Сколько это ещё будет продолжаться?

  – Я не знаю, не знаю...очень сильно хочу, чтобы это прекратилось, всё, всё, всё прекратилось... – проплакала Эмма в истерике, засовывая голову под подушку.

  – Оставь. Это тебе не поможет, – объяснил Селифан, поднимая подушку и как бы пытаясь отнять её. – Я с тобой серьёзно, по душам поговорить хочу, а ты всё никак.

   Селифан понимал, что для Эммы его «по душам поговорить» сейчас, возможно, звучит смешно и не хотел сильно настаивать. Решил, лучше, действовать «по первой линии».

  – Ты же сама обещала мне, очень давно, помнишь?

   Эмма долго молчала на этот вопрос, но Селифан тоже, смиренно ждал ответа. И лишь спустя почти целых две минуты, она сказала:

  – Я тогда не знала, что так всё будет. Не знала... и не хотела...

  – Ну ты, так не бывает, – сказал он, грубо и внезапно повернув её тело лицом к себе. – Теперь поняла?

   Эмма молчала, и он поспешил расценить это за утвердительный ответ:

  – Вот и отлично.

   Селифан ушёл, больше ему нечего было ответить, и не хотел он до завтрашнего дня ни о чём с ней разговаривать. У него запланировано многое...

   Глава 22. Только так

   К вечеру следующего дня.

   Селифан, как обычно, с очень большой осторожностью отворил дверь от её комнаты и, казалось, делал это с робостью, медленно и тихо поворачивая ключ в замочной скважине. Он никогда не спешил.

   Эмма стала узнавать, что к ней собирается войти именно Селифан уже по тому, как отворяют дверь, по создаваемым неуверенным щелчкам. Всегда в такие минуты её сердце замирало в утомительном ожидании того, что очень скоро, вот уже через две-три или даже пол минуты ей вновь придётся переживать самые трудные минуты в её жизни. И ей всегда хотелось поглубже зарыться в одеяле, засунуть голову под подушку или сделать что-либо такое, лишь бы не видеть этого: как он входит, приближается к ней, смотрит вожделенным взглядом. Сложнее всего ей было в такие минуты находиться там, в этой комнате, сидя на кровати и не имея возможности уйти, видеть его, ждать и думать, что же он сделает потом, спустя секунду? Или минуту...Ведь Селифан не всегда спешил делать то, за чем пришёл. И всегда по разным причинам приходил; иногда просто, чтобы увидеть её. И тогда он подолгу и неустанно смотрел на неё. Эмму это не успокаивало, ничуть не облегчало её мук ожидания, даже, наоборот, её душа приходила в невыносимое волнение, а голова начинала работать беспорядочно, мысли её смешивались.

  – Почему мне завтрак, обед не дали? Ни ужин вчера... – спросила Эмма, когда Селифан тихо подошёл и подсел рядом.

  – Потому что теперь это моя обязанность. Я так сказал разносчицам и кухаркам. Они тебя пропускают.

  – Зачем?! Что ты задумал? – с испугом в глазах спросила Эмма. Она понять не могла, зачем же он так поступает и лишь догадывалась... весь ужас своих предчувствий она не смогла бы передать на словах. Ей верить не хотелось в то, что теперь он, не добившись её послушания никакими другими методами, решил её голодом морить. И Эмма знала заранее, что испытание голодом она не выдержит. Всё равно сделает то, что Селифан скажет, что бы ни велел он, о чём бы ни попросил... только теперь она полностью осознала насколько беспомощна перед ним и его волей.

  – Ты знаешь, чего я задумал, чего хочу.

   Эмма усиленно вдохнула воздух и опустила глаза, не двигая головой.

  – Вот-вот, ты и сама это признаёшь. А покушать не принёс, потому что ты не заслужила. Забыла, как вчера вела себя? А я же ведь говорил, предупреждал, что ты ещё жалеть будешь об этом.

  – Не надо так со мной, пожалуйста, – просила она, осторожно, неуверенно глядя на него.

  – А как надо?

  – Я же не специально... дай мне поесть, попить хотя бы.

   Голос её звучал тихо и плаксиво, а сама Эмма выглядела чрезвычайно обессилевшей, несколько бледной на лицо.

  – Ты это о чём «не специально»? – решил Селифан разъяснить для себя, о чём же сейчас Эмма сожалеет и за что собирается просить прощение? А он чувствовал, что последнее имеет место быть, в глазах её видел искреннее раскаяние. Только вот подозревал, что думают они о разных вещах.

  – Не специально сбросила хлеб с твоей руки, я не хотела... ну, поверь же мне...

   Эмма не знала, что говорить ещё? Чувствовала себя прижатой в угол, раздавленной и униженной и не знала, что делать дальше? Он казался ей ещё более холодным и безразличным к ней, к её страданиям. Чувствовала его желание ещё больше её унизить.

  – Я верю, – сказал он и убедился в своих недавних подозрениях: они действительно думают о разных вещах, проблему их теперешних взаимоотношений находят не в одном и том же... но Селифан объяснить всё ей захотел и ему для этого хватило одного предложения: – Не в этом же дело.

   Эмма сразу всё поняла. Осознавать реальность оказалось гораздо сложнее, чем просто догадываться о ней. И она поняла, что напрасно сожалела о том, что днём ранее отказывалась есть, что помешала ему насильно впихнуть ей в рот хлеб... Теперь ведь он сам признался: «не в этом же дело», а это значит, что не поэтому он её голодом морит уже сутки, не поэтому так груб с ней. Он всё равно бы вёл себя точно так же, даже если бы она и не отказывалась никогда от еды.

  – Когда перестанешь сопротивляться мне? Когда любить меня будешь? – спросил он, спустя минуту молчания. – Я хочу, чтобы ты делала это сама. Вот как я хочу.

   При этом Селифан встал и подошёл к верхнему краю кровати, с молчаливым призывом подойти к нему поближе. Эмма не реагировала.

  – Ты согласна? – спросил он, расстёгивая одной рукой свои брюки, а другой – притягивая её к себе, держа за подмышечную область руки. – Я хочу, чтобы сегодня всё было, как положено.

   Эмма бездействовала, и этим сильно раздражала Селифана. Сегодня у него особенно отсутствовало терпение.

  – Ну, чего ты брезгаешь? Я ведь у тебя один. Почему не ценишь меня? Если бы не я, к тебе бы давно уже десятки в день приходили и заставляли бы делать то же самое. И не ждали бы, как я.

   Эмма попыталась отстраниться.

  – Но-но-но, не отходи, – велел он тут же вернув её в исходное положение, – мне нравится, когда ты так близко ко мне, меня возбуждает даже тепло твоего дыхания, лёгкое прикосновение твоих губ... Не отходи, хотя бы так слушай.

  – Зачем ты так со мной? – спросила она, и слёзы стремительными каплями потекли из её глаз.

  – Потому что так надо, потому что вчера я не заставлял тебя делать это. Теперь я хочу получить что-то взамен. Ну?

   Где-то пятнадцать секунд они оба молчали, Эмма не переставала плакать. Потом он вновь заговорил:

  – Ты же знаешь, какой я терпеливый. Хочешь, подожду ещё?

   Селифан отпустил её руку и откинул голову назад, чтобы увидеть её лицо. Оно было мокрым, а глаза её закрывались. Он не хотел, чтобы её слёзы смочили его руку, ему, зачем-то, неприятно стало при мысли об этом. Думал он, что это, видно, из-за того, что эта влага – её слёзы, а не что-либо ещё... он больше всего не любил, когда она в такие моменты плачет. Но Селифан никогда понять не мог, раздражает ли его это, либо огорчает, либо он чувство вины начинает испытывать? Но в любом случае ему неприятно и тяжело становилось. И от своего он всё равно не отступался, ведь всегда чувствовал, что желание его сильнее совести.

   Он держал её за волосы, но не старался быть грубым, не старался ей боль причинить, не старался власть свою показать. Ему просто удобно было так...

   Эмма не стала держаться за голову в том месте, где он дёргал её волосы. Терпела. Одной рукой она схватилась за кончик одеяла, другой – за нижнюю часть своей ночной рубашки, всё той же, бледно-фиолетовой, в которую её когда-то одели. Она знала, что он не отпустит её, пока она не ответит... или пока сам не решит сделать это. А если она мешать попытается, он сделает ей ещё больнее. Последнее Эмма знала уже не по однократному опыту: он всегда поступал так, всегда за волосы тянул её либо за подбородок держал, если она неугодно ему вертела головой.

  – Да, хочу... подожди ещё, – с большим усилием проговорила она. На мгновение слёзы перестали течь с её глаз, а внезапная сильная боль и страх заставили замолчать, затаить дыхание: Селифан потянул её к себе, неудобно свернув шею.

  – Я так не планировал. Я сегодня хочу, сейчас, – объяснил он, но потом добавил дополнение к их предыдущему разговору: – ..Если только обещаешь, что завтра сама?..

   Эмма не могла даже двинуть головой, настолько он крепко её держал, но зато закрыла глаза. И это выглядело утвердительным ответов. Во всяком случае, Селифан так решил, ему было это выгодно.

  – Ладно, я подожду, – сказал он и тут же добавил: – Но если обманешь, пеняй на себя: заставлю, даже если целую неделю будешь водой питаться... Усвоила?

   В эту минуту он отпустил её волосы и обоими руками прижал голову ладонями, полностью прикрыв уши. Это не причиняет ей боли, он знал наверняка и поэтому рассчитывал ответ услышать. Но ждал всего несколько секунд.

  – Ничего, завтра увидим. У тебя ещё целая ночь для раздумий. Сама знаешь, что для тебя лучше: мучиться от голода или же уступить мне.

   Селифан помолчал некоторое время, а потом, отпустив её, сказал:

  – Тогда давай, как обычно.

   И он тут же снял с себя рубашку, швырнул ногой в сторону брюки, которые у него уже давно сползли вниз, и обнажённый разлёгся на кровати. Тогда Эмма сидела в углу, ему для этого даже не пришлось просить её отодвинуться.

  – Я хочу, чтобы сегодня ты была сверху, – сказал он, немного спустя, – а то я так устал заставлять тебя...

   Селифан в эту секунду приподнял голову, и мысли его тут же переключились на другое:

  – И сними это! – велел он, дёрнув слегка вниз её ночную рубашку. – Я хочу видеть твою грудь.

   Эмма, казалось, не слишком-то собиралась делать то, что он велел. И Селифан не спешил сердиться, он продолжал говорить:

  – Всё должно быть красиво.

   И опять кинул взгляд на её сторону. Эмма отвернулась от него и, по его мнению, была чем-то очень занята, «копошилась» уж очень некстати. И Селифан начал терять терпение. Решил поторопить её:

  – Эй! Ты скоро там? – спросил он. – А-то холодно уже становится. Я хочу, чтобы ты согрела меня поскорее.

   Селифан почувствовал, что всё это затягивается... он не хотел уже больше ждать, устал. И говорил ведь только он один и от этого тоже не приходил в восторг. Ему казалось, что он напрасно «болтает», но молчать тоже не мог:

  – Эмма, давай уже! Иди ко мне.

   Он попытался заставить её повернуться, держа чуть выше колен. Столкнулся с сильным сопротивлением. И его как будто подменили. Селифан приподнялся и заговорил уже совсем другим голосом, не просящим, а приказывающим:

  – Иди ко мне, пока я добрый. И хватит моё терпение испытывать.

   Селифан помолчал недолго, как бы давая ей ещё время подумать, потом попытался успокоить самого себя и решил попробовать говорить с ней иначе:

  – Повернись ко мне, – велел он, и так как она почти не отреагировала на это, добавил: – Эмма, слушайся меня, повернись.

   Потом только она медленно и с недоверчивой осторожностью сделала то, что он попросил: повернулась и посмотрела на него.

  – Давай не спеша и по порядку. Да?

   Селифан помолчал секунды три и, не услышав ответ, добавил объяснение, которое, по его мнению, должно было её успокоить:

  – Я не собираюсь заставлять тебя, только ответь: да?

  – Ладно... – очень тихо и неуверенно сказала Эмма.

  – Сделай, что я просил.

   Селифан подождал несколько секунд, пока она снимет с себя одежду, но так как она не спешила это делать, опять лёг на спину со словами:

  – Ну, если тебе неудобно, когда я смотрю, я отвернусь.

   Спустя ещё немного времени, предупредил:

  – Только потом я всё равно буду смотреть.

   Спустя около двух минут, Селифан опять присел. Он не дождался Эмму, она, казалось ему, вообще не собирается торопиться или же опять вздумала сопротивляться. Он этого очень не хотел. Надеялся, что её страх перед ним окажется сильнее неприязни к нему.

  – Эмма, что такое? – недовольно спросил он. – Давай, поднимайся.

   И он указал на нижнюю часть кровати, где больше всего свободного места было. Всё остальное занимал он, своим могучим телом.

   Эмма осторожно подошла поближе, поставила левое колено на край кровати и тихо произнесла:

  – Ты же обещал, не заставлять...

  – Правильно. Я же не заставляю, – как ни в чём ни бывало, оправдался он и выглядел весьма правым в её глазах, потому что Эмма не могла возразить ему.

   К тому времени она уже расположилась на кровати: стояла на колени, а одна его нога оказалась у неё между ног.

   Спустя пять долгих для Селифана секунд, он сказал:

  – Ну!

   И в это время он глаз не отводил с её обнажённого тела, всё более и более притесняя её свободу взглядом.

  – Дай мне руку, – велел он, протянув ей свою. И когда она это сделала, взял её за руку и стал проводить по своим гениталиям, показывая ей, как надо. – А теперь давай сама, – сказал он потом, отпустив её руку. Эмма не стала противиться.

   А спустя некоторое время, когда Селифан перестал чувствовать её руку, сказал:

  – Даже не думай сейчас отступать.

   При этом Селифан слегка приподнялся и был не доволен уже тем, что ему пришлось это сделать. Он бы и дальше предпочёл лежать, глядя в потолок, и чувствовать...

   Эмма не стала возражать и вообще уже не представляла себе это возможным, чувствовала психологическое давление. И поняла, что его «не стану заставлять» оказалось пустыми словами: он именно заставлял её, но уже иначе, не как раньше грубой силой, а более изворотливым способом. Но Эмме от этого не намного легче было. И страх перед ним так же присутствовал. Она знала, что если хотя бы словом попытается возразить, вернётся его прежний метод воздействия на неё. А Эмма не хотела этого. Ей было очень тяжело, когда он грубил и применял силу. Она решила попробовать подчиниться ему, хотя бы столько, сколько сможет.

   ***

  – Я знал, что это будет потрясающе, – сказал он, одеваясь в некоторой спешке. – Но завтра всё должно быть ещё лучше. Ты обещала мне. Помнишь? – напомнил он и, пригнувшись, взглянул на её лицо. Селифан не мог даже догадываться, что же она может чувствовать сейчас и о чём думает? Но он знал одно: его напоминание неприятно для неё и она бы предпочла не слушать его, если могла бы. Только вот Селифан очень хотел по-своему поступить, ему нравилось ставить Эмму в трудное положение и видеть то, как она старается из него выйти. А ещё он знать хотел, собирается ли она сдержать обещание, которое он сам насильно навязал ей?

  – Да, – тихо ответила Эмма и, смяв верхний край одеяла обеими руками, прижала его к животу.

  – Сейчас я тебе ужин принесу, – сказал он тогда, – теперь уже можно.

   Селифан ушёл и вернулся обратно, спустя около десяти минут. В руках у него был знакомый уже ей поднос с несколько потёртым узором красновато-коричневых и жёлтых цветов. На ней была достаточно большая порция разной еды: ни ужин, ни завтрак, ни обед, которые здесь обычно дают ей. Она знала, что это он сам собирал; взял с кухни, что было, и как сам того хотел. Но Эмма не возражала, она была уже готова на любою еду, лишь была бы она. Эмма думала, что не смогла бы выдержать ещё сколько-нибудь голод, она чувствовала неприятную слабую боль в животе и лёгкую тошноту. И думала, что больше никогда не хочет так: не есть ничего дольше допустимого интервала времени.

   И сейчас она уже не думала обижаться или злиться на Селифана. До этого случая она и думать не могла, что он когда-нибудь сможет так с ней поступить. И теперь уже решила, что больше не будет стараться злить его; ей стало казаться, что подчиняться ему гораздо легче, чем терпеть голод...

  – Я не покормил бы тебя, если бы отказала мне, – сказал он, протягивая ей поднос, и предупредил тут же: – Всё повторится, если обманешь меня.

   Потом Селифан молча сидел рядом и смотрел, как она ест. И прошло где-то пятнадцать минут, пока Эмма принялась пить компот, опустошив тарелку с едой.

  – Сдержишь обещание? – вновь начал он настаивать на ответе. Селифан никак не мог успокоиться и подождать до следующего дня, чтобы убедиться в её ответе сам. Он не доверял ей, приходил в сильнейшее раздражение при мысли, что она может обмануть его.

   Но Эмма не стала отвечать, и Селифан не сдержался, чтобы не сказать:

  – Я сдержу своё обещание: если обманешь, тебе будет гораздо хуже, чем было сейчас. Веришь мне? – настаивал он ответить что-либо.

   Но Эмме тяжело становилось находиться рядом с ним, когда он говорил с ней так. Она даже дышать спокойно не могла в такие минуты, чувствуя словно, что за это он злиться будет, ещё больше угрожать и запугивать. Эмме стало казаться, что он никогда не перестанет мучить её, и в этом нет её вины: он жестокий по натуре своей и ему нравится быть таким.

   Эмма слегка нахмурила брови, но сделала вид, что не может ответить, так как занята тем, что допивает компот. Но Селифан не был доволен столь малым и ложным оправданием её молчания. Он непременно ответ желал услышать её. Продолжал настаивать на своём.

  – Ну же, ответь. Я хочу убедиться, что ты точно не обманешь меня?

   В эту же секунду он отобрал у неё уже пустой стакан и, отложив его в сторону вместе с подносом, стал молча ожидать ответа. При этом Селифан сконцентрировал всё своё внимание только на ней, глаз не отводил с её лица. Он хотел увидеть всё: любое её движение, любой жест недовольства и то стремился понять, насколько сильно она противится ответить ему «да»? А ведь он знал, что это значит, она против сдержать «обещание»... он не мог с этим смириться, никак.

  – Пожалуйста... – начала было она говорить чрезвычайно тихим голосом, но Селифан перебил её тут же. Спросил звонким голосом:

  – Что, пожалуйста?

  – Не заставляй меня...

  – Нет.

   И Селифан решил, что ни за что сейчас не отступится от своего решения, не позволит себя переубедить. Он и сам чувствовал, что бы она ни сказала, его жёсткое «нет» останется таким же сильным и уверенным, каким было.

  – Ты огорчаешь меня, Эмма. Знаешь? – сказал он тогда. Ему не хотелось говорить с ней слишком грубо, находил это несправедливым, ведь впервые она не сопротивлялась ему, сама любила его... Он не мог быть недовольным этим.

  – ...не заставляй меня отвечать сейчас, – попросила она, находя оправдание тому предложению, которое произнесла недавно.

  – А... ну, тогда ладно, – сказал он весьма довольно, и даже чувствуя себя несколько неловко за то, что был так нетерпелив и не дослушал её сначала. Он не почувствовал, что она сейчас с ним двояко говорит, решил, что это он её не так понял.

  – Я завтра приду где-то около шести утра.

   И он ушёл.

   Эмма поняла, что её ночь будет кошмаром – одним ожиданием шести часов утра, его прихода. Она бы предпочла не знать, во сколько он придёт, но всё же понимала, что от этого ей не стало бы легче. Ведь неизвестность не бывает лучше. И её многочисленный опыт, который она получала из-за своего невольного существования, убеждал её в этом. Селифан редко сообщал ей, когда придёт. Всегда являлся неожиданно.

   Эмма легла и укрылась одеялом несмотря даже на то, что ей было немного жарко. Вначале она долго смотрела прямо перед собой, на закрытую дверь, а потом поняла, что ожидание шести часов утра не даёт ей покоя. Ежеминутно она поворачивала голову направо, смотрела туда, где висели часы. Всю ночь она не гасила яркую настольную лампу, которая заменяла ей ночник. Это было единственным освещением в этой комнате. Никаких люстр на потолке не висело, и оттого комната выглядела ещё более ужасной, тюрьмой для неё давно стала.

   Да и этого освещения ещё недавно она не имела; Селифан, когда часто стал приходить к ней, по каким-то своим личным соображениям, решил сжалиться над ней. И Эмма была уверена, что для себя он принёс эту лампу, так как и по ночам хочет заходить к ней. И делает это. Не любит темноту. А до этого ей приходилось довольствоваться слабым дневным освещением, которое падало из затемнённого толстого стекла окна, дополненного ещё и железной решёткой изнутри. Эмма знала, для чего это: чтобы тот, кого владельцы этого ужасного помещения решат заточить здесь, не имел бы ни малейшей возможности сбежать. От этих мыслей ей становилось и жутко и страшно. Она не собиралась бежать, знала, что это бесполезно.

   Трудно было Эмме, когда Селифан уносил лампу. Изредка и теперь он делал это, и она не понимала, зачем? Ей казалось тогда, что ему так нравится, что он этим хочет наказать её, заставить в темноте сидеть по многу часов и мучиться, мучиться и мучиться от безысходности и одиночества. Эмма так думала и плакать хотела сильно-сильно. Но это бесполезные слёзы, она всё понимала. Селифан всегда знал, что больше всего ей трудно вынести темноту, особенно тогда, когда спать ей не хочется, когда нет никого рядом, кого она не захотела бы видеть. ..И невыносимо обидно ей бывало, когда вместе с ужином ей приносили небольшую лампу на батареях и вновь уносили её, вместе с подносом, словно свет – это часть еды, нечто положенное лишь малыми порциями.

   Она ужасно устала от такой жизни... очень часто думала, что и от жизни вовсе устала. Зачем она нужна, если её не чувствуется вовсе? Эмма не чувствовала, что живёт, но существования своего лишаться не хотела, воли не имела, смелости.

   ..И она не могла без страха представить себе то, сколько же ей ещё придётся терпеть то, что Селифан с ней делает?

   Селифан пришёл уже половина шестого утра, не дождался более позднего времени несмотря на то, что рабочий день у него начинался в семь тридцать. Как он и предполагал, без принуждения обойтись не получилось...Он был расстроен немного, но успокаивал себя тем, что всё-таки чувствовал некоторый прогресс в их отношениях: Эмма сопротивлялась ему не настолько сильно, как было раньше. Он решил не отступаться от своего и даже попробовать не торопить события. Впрочем, чувствовал, последнее ему даётся чрезвычайно тяжело. Селифан не мог не признать этого. Он просто хотел получить всё сразу...

   Глава 23. Почти всё то же самое...

   Следующий месяц проходил точно так же, как и предыдущие. Селифан настаивал на своём, приходил к ней каждый день. И он специально делал это, даже когда уже не очень хотел. Он надеялся, что она привыкнет к нему, ведь он обещал. Был уверен даже, что такое возможно. Но этого не происходило. Эмма «не хотела любить его или быть любимой им».

   Все выводы Селифана относительно их отношений были мрачные, приводили его в унынье, но не заставляли раскаяться. Он расстраивался и очень часто, рвался то-то изменить, но заставить её полюбить себя не мог. Селифан чувствовал, что уже всё меньше и меньше хочет принуждать её к физической близости. Ему надоело жить так. И даже тогда, когда Эмма не сопротивлялась ему, делала всё так, как он просил, его не покидала мысль о том, что всё это ложь, придуманная им самим. Он не видел их будущего за стенами этого здания.

   Постепенно его разочарование привело к тому, что приходить к Эмме он стал лишь от упрямства. Он приходил и требовал любви, получал её, а когда уходил и оставался один чувствовал в душе пустоту. И, казалось ему, ничто не может заполнить его, ведь она не любит его, не любит по-настоящему. Селифан не мог смириться с этим, не желал сдаваться. Ещё год назад он даже не мог мечтать о том, что между ними возможна любовь физическая. Он видел в этом нечто такое, к чему можно стремиться и вечно желать этого, но никогда не достигнуть. И привыкать начал смотреть на Эмму, как на недопустимую любовь. Всё изменилось. Селифан ни сожалеть, ни радоваться этому уже теперь не мог. Он думал, что если бы между ними всё оставалось как было, если бы она не стала показывать ему возможность их большего сближения, он никогда бы не посмел прикоснуться к ней, тем более насильно. И Селифан искренне был убеждён в том, что всё так и есть.

   Но он устал, очень сильно устал оттого, что происходило теперь. Он бы и рад был не мучить её дальше, но не мог. Селифан чувствовал, что что-то внутри него заставляет его делать это. Он боялся потерять её.

   Селифан вспоминал те дни, когда он в школе работал, когда она была его ученицей. А ведь тогда он мог чувствовать её симпатию к себе и это ему нравилось. Хоть они и ругались и там, грубили друг другу, он всё равно видел, что она как будто бы неравнодушна к нему. Тогда она не ненавидела его, тянулась даже к нему как к человеку, способному помочь ей, к понимающему её человеку... Селифан думал сейчас, что не смог тогда оправдать её надежды, не так повёл себя, поступил неверно. И теперь он очень сожалел об этом. Где-то в глубине души он допускал возможность, что всё в их отношениях могло бы сложиться иначе.

   И его вопрос мучил: он ли один виноват в том, что всё сложилось именно так, как есть? Можно ли было избежать столь непредсказуемого и не самого лучшего развития событий? Теперь уже Селифан меньше радовался тому, что Эмма находится в заточении, в полной его власти. Даже тогда, когда они встретились в её квартире в последний раз, он чувствовал некую духовную близость с ней. Сейчас она отсутствовала, и Селифан очень сожалел об этом. Он думал, что это уже навсегда и страдал оттого очень сильно. Он знал, что не в состоянии уже что-либо изменить, слишком многое он себе позволил, был властным и жестоким. А раз она боится его, – любить не сможет. Он не хотел, чтобы всё было именно так. Лишь теперь он осознал, оценил по достоинству ценность той, пусть и несильной и изменчивой, платонической любви, которую мог иногда ощущать между ними когда-то давно. Он сожалел о том, что тогда, когда она была у него, он обходился с Эммой грубо, не замечал, как от этого всё больше отдаляется от неё. Ему тогда казалось, что всё было как раз иначе. И он сейчас тоже не удивлялся этому, мысленно воспроизводя ситуацию, ведь тогда он очень нуждался в любви физической. Он не оправдывал себя, раскаивался, что невнимателен был тогда... он думал тогда, что материальное способно заменить ему духовное. Но сейчас Селифан устал от всего этого, от любви лишь осязаемой, ему хотелось чувствовать её душой. Он утомился морально.

   Селифан, когда приходил к Эмме и смотрел на неё, видел, что между ними уже нет той связи, которая некогда была. Теперь она лишь ненавидит его и боится. Очень сильно боится. Он это знал.

   Селифан находился на своём рабочем месте, охранял здание, сидя на стуле на улице. Он любил больше на свежем воздухе сидеть, нежели в специально выделенном для него месте внутри помещения. Он читал обычно, но почти всегда наступал момент, когда он чувствовал, что всё ему ужасно надоело, – вся жизнь его среди преступников, его собственные страшные деяния над Эммой. И теперь он понимал и сам признавал их страшными, потому что полгода прошло уже, а она всё там же, взаперти... он не хотел этого больше. Ему трудно было представить то, что она может чувствовать. И когда представлял себя на её месте, чувствовал, что это с ума сводит. Ему плохо становилось, тяжело. Никогда сам он не попадал в ситуацию даже близкую к её. Никогда никто не лишал его свободы, даже ограничивали его ему редко, а если делали это – он протестовал, добивался своего. Смириться с тем, что ему чего-то нельзя, Селифан никогда не мог. И отказывался от желаемого лишь тогда, когда разочаровывался в этом и не хотел постигать недавней цели. В Эмме он не разочаровался и не думал, что это вообще возможно. Не хотел, чтобы это случилось. Он не любил думать о том, что же она чувствует? Как продолжает терпеть его грубость и невольное существование? Но он делал это, потому что она просила. Эмма почти каждый день умоляла отпустить её, хотя бы выйти позволить, свет увидеть солнечный, небо и воздух свежий ощутить. Ей очень не хватало этого, плохо становилось... Но Селифан оставался жестоким и непреклонным. Он лишь слушал её и уходил, с безразличием глядя на её слезы. Он не хотел бы поступать так, но иначе не мог. Селифан обещал Берну, что никогда не поставит под угрозу раскрытие всего того, что происходит за стенами этого Дома. Он чувствовал себя связанным с Берном, обязанным ему. И он не мог рисковать, был уверен, что если попробует вывезти Эмму на свежий воздух, она обязательно попытается бежать. А он не мог этого допустить. Он не знал, что тогда может случиться, не представлял, как найдёт её и найдёт ли живой? При мысли о последнем ему страшно становилось, он не хотел терять Эмму ни за что на свете. Он думал, что предпочтёт лучше до самой смерти держать её в этой комнате, чем позволит бежать, погубить, убить себя. Он давно стал чувствовать, что она хочет сделать это. Ему так казалось, но он не был уверен. И он по-прежнему продолжал мучить её и даже больше чем раньше.

   Селифан думал, что не может теперь внезапно изменить к ней отношение, это выглядело бы противоестественным, для этого повод должен быть. И отсутствием повода этого он оправдывал свою жестокость, издевательства над ней. Так Селифану легче становилось жить, он мог не чувствовать свою вину.

   Когда пришло время перерыва, Селифан незамедлительно направился к Эмме. Он увидеть хотел её, устал думать о том, как же она там? Когда в последний раз он был у неё, она, казалось ему, была несколько не в себе, нервничала очень сильно. Это было днём того же дня. Они сильно поругались. Но их неспокойный разговор лишь Селифан мог называть ссорой, она же – очередной его попыткой доказать её бесправность.

   Селифан боялся, что её истерика повторится. А ведь он уже давно отвык от проявления её недовольства в форме криков и шума бьющихся предметов, привыкать постепенно стал к её тихому голосу и редким разговорам с ним.

  – Ты пообедала уже? – спросил он сразу же, как вошёл к ней. Селифан вновь разрешил разносчицам приносить ей еду. Его это занятие быстро стало утомлять и доставляло массу хлопот и неудобств с собственным приёмом пищи.

   Эмма сидела, наклонившись на спинку кровати. Он часто заставал её сидящей именно в этой позе и в такие моменты она, как правило, смотрела прямо перед собой и, бывало, на него, когда он входил. Эмма и на этот раз поступила так, не стала отворачиваться от него. Селифану нравилось это, ведь он боялся, что она опять начнёт избегать зрительно контакта с ним. Когда она смотрела на него, он чувствовал, что будто между ними есть какая-то связь и не та, что представляет собой господство и подчинение. В её взгляде он находил некую духовную связь с ней, её добровольное согласие с его мнением и его желаниями. Это не могло не радовать Селифана. Он хотел бы, чтобы так было всегда.