Текст книги "Порыв (СИ)"
Автор книги: Моник Ти
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)
– Тогда что же? – не понял Селифан суть того, о чём Берн хотел сказать ему. Он не сомневался в том, что в приходе Зои есть логичное обоснование, не верил, что они и впрямь говорили ни о чём, или о её только проблемах.
– Черти что. Не смогла сказать даже, где она обычно бывала вне дома. В общем, по посёлку искать надо. Я уж убедился в этом. Тем более, скрывается она, не появится в городе. Иначе бы мои люди давно вышли на неё.
– И что же делать теперь?
– Будем на посёлок ориентироваться, а дальше – посмотрим. Уверен, что там она, где ей ещё быть? – уверенно сказал Берн и не сомневался в том, что Селифан непременно согласится с ней.
– Я был бы благодарен, если бы ты помог найти её.., невозможно мне без неё.
Несколько ностальгический взгляд Селифана пронизывал всю гостиную, наполнял её какой-то тяжёлой и в тоже время чистой, искренней атмосферой ожидания.
Потом они долго ещё говорили об Эмме. Селифан не спешил переходить к обсуждению его главной причины визита... впрочем, главной причиной Селифан всё же не мог назвать его желание устроиться работать к Берну. Для Селифана всё стало второстепенным, кроме Эммы.
Решение по поводу его работы была окончательно принята.
...
– Быстро ты! – восхитился Берн мгновенной реакции Селифана на его звонок.
– Где она? – тут же поинтересовался Селифан. Ему не терпелось поскорее увидеться с Эммой. Он замучился в ожидании. Селифан чувствовал, что если хотя бы час ещё подождёт – с ним обязательно что-то случиться, ожидание возьмет верх над здравым смыслом... Ему не хотелось терпеть больше ни единую минуту без неё. Селифан убедиться желал, что её действительно нашли.
– В специальной комнате. Оттуда ей не выбраться, – заверил Берн. И нечеловеческое волнение в глазах Селифана насторожило его.
Временами Берн даже думал, что Селифан склонен везти себя неадекватно. Впрочем, последнее не подтверждалось фактами, это были лишь его домыслы, подозрения и чуточку недоверие по отношению к Селифану. Берн не понимал «ненормальную влюбленность», ведь его любые чувства согласовались с рассудком, как бы помогали ему совершенствоваться, а не подавляли его самого. А в поведении Селифана он наблюдал как раз-таки второе. Он понять этого не мог.
– Я видеть её хочу, – сказал Селифан и этим уже просил, что-либо сделать для осуществления его желания.
– Увидишь. Обязательно.
Берн намеренно затягивал момент, когда скажет окончательно, как можно устроить его встречу с Эммой? Для такого поведения у него были две причины: первая – хотел проверить, насколько Селифан ещё способен контролировать свою безумную влюблённость; вторая – он некоторые вопросы и условия работы должен был обсудить с Селифаном. Ведь неделю назад они так и не договорились точно ни о чём конкретном. Селифан просто сказал, что согласен работать у него охранником при условии, что он не будет замешен ни во что незаконное. Берн согласился с этим и теперь лишь хотел уточнить некоторые моменты. Он считал их несущественными и надеялся на понимание со стороны Селифана. Особенно Берн рассчитывал на это, после того, как сообщил, что Эмма нашлась. Ему бы не понравились любые возражения...
Разговор о работе у них не клеился. Селифан продолжал думать и говорить только об Эмме даже после того, как обсуждение о ней было прервано. Берн так и не смог заставить его сконцентрироваться на вопросах работы. Сдался.
...
Тишина всегда заставляла Селифана о чём-то задуматься, решить какой-либо вопрос, иногда даже ненужный или несущественный. И он всегда имел тему для новых размышлений.
Селифан осторожно прошёлся по длинному пустому коридору и отогнал, сколько мог, отвращение, которое вызывали у него грязные стены Дома. И он вспоминал о том, что ещё так недавно планировал больше никогда сюда не возвращаться...а работает здесь неделю уже. Селифан чувствовал, что привязывается к этому месту всё сильнее и сильнее. И мысль об этом приводила его в ужас. Каждый раз, когда он по какой-либо нужде заходил внутрь Дома, боялся за своё будущее, представлял её таким же, как это старое здание, полуразвалившееся, оставляющее лишь одно впечатление – опустошение души от всего, что было хорошего и плохого. Когда он выходил оттуда, его не волновало ничего. Всё, весь мир, казалось, теряет смысл существования. И он не понимал, почему же всё так происходит?
Селифан за всё время соей работы в Доме не видел ни одного жителя, выходящего хоть из одной какой-либо комнаты. Туда лишь приходили и уходили. И уходили всегда лишь те, кто заходил минут на сорок-пятьдесят, реже на пятнадцать или более продолжительное время два-три часа. Всё внутри казалось странным. Он всегда видел работающую уборщицу, запах пищи чувствовал каждый день на кухне (она находилась на первом этаже). И Селифан не понимал, для кого готовят и зачем? Ведь жителей, как таковых, казалось, не было. И он с ужасом догадывался, что, очень возможно, в каждой из комнат есть кто-то, кто хочет выйти оттуда и не может... но об этом Селифан думать не хотел. Гнал первые же попытки своей головы поразмышлять на эту тему.
Он решил, что и не будет пытаться «лезть не в своё дело», ведь так посоветовал ему Берн, приглашая на работу. И Селифан понимал рациональность своего желания прислушаться этому совету. Иначе он просто не смог бы охранять это здание. Не представлялось ему возможным преодолеть все свои негативные мысли и представления, с чем непременно стал ассоциироваться весь этот посёлок, не только его отдельное строение – Дом Берна. Но Селифан уже не удивлялся своему внезапно изменившемуся решению в отношении работы охранника здесь, считал это даже благоприятным обстоятельством. Он хотел, чтобы всё оказалось именно так, и ему хотелось работать на Берна. Он понял это, когда окончательно сообщил о своём решении. Селифан нуждался в поддержке, понимании и сочувствии. И Берн его давал. Селифан уже всерьёз взялся за то, чтобы заставить себя прекратить всё время подозревать Берна в обмане, корысти по отношению к нему. Теперь уже Селифан в последнее поверить не смог бы: жизнь оказалась не такой, какой он себе вообразил её. И это радовало Селифана ..,только думал он, что долго ему ещё придётся привыкать к нищенским домам этого посёлка, ужасным коридорам места его работы и к полусгнившим ограждениям частных владений(а таких было чрезвычайно много).
Селифан любил всё красивое, светлое, возвышающее мыслили и чувства до духовного совершенства. И если последнее не имеет место быть всецело, он предпочитал чувствовать хотя бы часть недостижимого идеала. Без неё жизнь представляется ему пустой и бесцельной – страшной.
Но он лишь ради Эммы взялся за работу охранника Дома. Хотел видеть её всегда рядом, поблизости или даже не очень, не так далеко, чтобы что-то могло воспрепятствовать ему хотя бы взглянуть на неё. И Берн обещал дать ему такую возможность. Селифан знал, что друг его не обманет. Желал верить в то, что они действительно друзья... и он ведь сдержал слово: нашёл Эмму. Это стало для него наибольшим утешеньем в этом глухом месте, особенно теперь, когда он уже почти сдался от поисков Эммы, искренне старался забыть её, хоть и понимал, что это почти неосуществимое желание.
Селифан как можно более бесшумно подошёл в угловую комнату, осторожно засунул ключ в замочную скважину и с особым трепетом сердца начал отворять дверь. Этот момент представлялся ему особенным, ведь долгожданное событие, наконец-то, осуществлялось в реальности. А ведь до этого он только мечтать мог о том, чтобы Эмма оказалась там, куда он может прийти и непременно беспрепятственно увидеть её, чтобы она уйти, убежать не смогла бы.., но Селифан не мечтал заточить её где-нибудь и держать там насильно. Он так думал до настоящего момента и даже теперь придерживался таких же гуманистических соображений. Ему не хотелось мучить её, лишать свободной воли. Он понимал, насколько это важно для человека иметь что-то своё и право – право в широком понимании этого слова. И всё же Селифан одновременно мечтал о другом: чтобы Эмма не смогла совершить ещё какое-либо безумие, заработать долги или войти в какую-либо опасную группу людей.
– Я долго искал тебя, – сказал Селифан, войдя, наконец, и присев рядом. – Почему ты сделала это, я же ведь просил?
Эмма была одета в тонкое полусинтетическое бельё, бледно фиолетовой окраски и едва ли прикрывающее ей бедра. Она лежала на животе, повернув голову влево к стене, а её неподвижный взгляд, казалось, был направлен на пол, но, может, она просто смотрела сквозь воздух, не видя ничего. Селифан не решался пригнуться к ней, посмотреть в глаза. Он так хотел этого, но зачем-то сдерживал себя. И даже не понимал, зачем делает это? Толи от стыда и сожаления, что она оказалось здесь, в заточении из-за него, была вынуждена почти целый месяц жить в бегах, толи ему просто страшно стало увидеть то, о чём говорили её глаза? Он чувствовал, что от них исходит что-то очень тяжёлое, невыносимое скорее для души, чем рассудка, и неприятное стороннему, безучастному наблюдателю. Но ведь он-то не был таким, чужим для неё, старался прочувствовать каждую долю её беспокойства или страха. Так было до того, как она пропала, и Селифан не сомневался в том, что и теперь ничего не изменилось. Он чувствовал ещё большую привязанность к ней. И уже не хотел избавиться от своих чувств как от слабости душевной, лишних забот и обязанностей, не боялся своей любви по отношению к Эмме. И он только укрепить старался свои чувства, какой бы Эмма ни была. Селифан решил, что это неважно, потому что если везти себя правильно, жить, как должно, тогда со всем можно справиться. Даже с её зависимостью. Он решил, что непременно вылечит её и теперь уже насильно. Берн обещал ему помощь в этом.
Эмма не отвечала, не поворачивалась лицом к нему, продолжала по-прежнему лежать мирно и безучастно ко всему. Селифан не знал, как реагировать дальше, на мгновение пришёл в замешательство. Он поговорить хотел, расспросить её о том, где и как она жила последние двадцать девять дней. А ведь когда он оставлял её взаперти, спящей в квартире, не догадывался, что такое произойти может, что она убежит. Ему тогда это сложно было осознать, а теперь уже он просто сожалел обо всем. Селифан искренне не хотел ей навредить... он вспоминал обо всём, о чём они говорили до её безмолвного исчезновения, хотел понять её теперешнее состоянии души. И Селифан мучился оттого, что не понимает её совсем, что никогда не знал её по-настоящему. Он заблуждался в объяснении почти каждого её поступка, начиная с самой первой их встречи более года назад.
– Эмма, – обратился он к ней, когда долго не слышал ответа. Селифан понял, что она не собирается что-либо отвечать ему и даже заподозрил её в отказе говорить с ним вообще. Но Селифан не собирался мириться с таким её решением. Он был бы рад услышать хотя бы что-нибудь, слово или восклицание... упрёков лишь боялся, обвинений, но и этот страх не останавливал его от безудержного желания поговорить с ней. Селифан давно уже не слышал голос Эммы. Он больше так не мог.
Селифан положил свою правую руку в подлопастную область её спины, и Эмма тут же почувствовала её как внезапно навалившийся груз, недавний душевный дискомфорт её сменился ещё большими телесными неудобствами. Ей было очень неприятно, когда он касался её или когда подходил слишком близко. Она бы оттолкнуть хотела его руку, но не решалась начать эти попытки. Эмма знала, что они будут не просто напрасными – смешными. Она чувствовала сильнейшее бессилие и таково с ней раньше не бывало. Эмма так думала. Но и в последнем не была уверена. Она плохо помнила всё, что с ней происходило в течении последних пятидесяти дней и ощущения усталости, голода, холода... они в особенности удалялись из её памяти, сохранялось лишь одно желание, одна потребность – это принять очередную дозу героина. Всё остальное Эмме давно уже перестало казаться существенной потребностью организма, еду она всегда находила кое-какую, и ей хватало, и голод утолить оказывалось всегда легче, а жить она могла почти везде, где не холодно... Эмма привыкла к этому. И лишь поэтому, наверное, лёжа сейчас на кровати, она чувствовала усталость. Ведь до этого у неё просто не было возможности прислушаться к своему организму.
Эмма отдохнуть желала и не видеть никого. Она не знала, что с ней будет дальше, но её это пока мало интересовало. И она не решила ещё для себя, как относиться к тому, что Селифан с Берном в дружественных отношениях? А ведь когда Селифан сказал ей об этом сам, она не поверила. Сейчас убедилась в этом.
Эмма не сомневалась в том, что раз Селифан вошёл к ней – всё порядке, беспокоиться ей не о чем. Но она по-прежнему не хотела раздражать его, по старой привычке боялась его реакции (раньше она чувствовала постоянную опасность от него, теперь – нет).
Она решила, что не будет делать то, чего не хочет и не может. И сейчас это были разговоры с ним и оказание ему внимания. Эмма ничуть не думала поворачиваться в его сторону. Селифан настаивал на своём. Стараясь вызвать у неё хоть какую-то реакцию, он стал медленно проводил рукой по всей её спине: вверх, до плеч, и вниз, до попы. Реакции не было. Эмма продолжала лежать недвижно. Молчала.
Вскоре Селифан ушёл, не сказав больше ни слова. И Эмма услышала прерывистый звук поворачивающегося ключа в замочной скважине. Это Селифан опять запирал её. Эмма в этом не сомневалась.
Она подумала, что лишь об одном хотела бы поговорить с ним: когда же, наконец, её выпустят? Пол сутки неволи – и она чувствовала себя так, словно на неё навалился тяжкий груз всех мирских переживаний, со своими заботами и какими-то непонятными ей требованиями, и она всех ненавидит. С каждым часом возмущение её только усиливалось. Она не ожидала, что Селифан уйдёт так быстро. И непонятно насколько. Одно только успокаивало Эмму: она знала, что Селифан непременно к ней вернётся. Теперь уже Эмма действительно начинала верить в то, что его чувства по отношению к ней крепки. Так недавно она хотела этого, но сейчас боялась... думала, что ужасный поступок сотворила и теперь ей никогда, похоже, не высвободиться от всех неприятностей, которые она навлекла на себя. В Селифане видела она источник неприятностей. Она очень сожалела, что потревожила его. Когда её привели к Берну, перед тем, как запереть в этой комнате, он сказал ей, что это Селифан устроил её поиски, что он лишь ради него так возится с ней, прощает грубые выходки. Эмма осознала, какое сильное влияние Селифан оказывает на Берна и тем самым на неё. И это пугало её больше всего. Ведь Берн – преступник, в этом ей уже приходилось не раз убеждаться, и он может в чём угодно убедить Селифана, склонить его в сторону любого поступка. А Эмма знает уже, на что Селифан способен ради достижения своей цели.
И она продолжала мечтать выбраться и уйти куда-либо подальше и от Берна и его людей, и от самого Селифана.
Селифан покинул комнату в очень возбужденном состоянии. Он был готов наброситься на первого встречного в коридоре со своими вопросами, требованиями, упрёками. Он выяснить хотел, что же на самом деле произошло с Эммой, и почему она находится в столь ужасном физическом, и угнетённом психическом состоянии. Селифан знал, что не к добру это, такое отсутствие реакции на внешние раздражители, которое приходится наблюдать у неё. Он тут же направился к Берну. Было воскресенье. И сюда он пришёл лишь за тем, чтобы Эмму увидеть.
...
– Что они с ней сделали? – был первый его вопрос Берну. Селифан пришёл без предупреждения и чуть ли не вломился в гостиную приятеля и теперь уже работодателя. Глаза его неспокойно пробежались несколько раз по всем углам гостиной, как бы убеждаясь в том, что они одни. Селифан не хотел свидетелей их разговора.
– Кто они? – поинтересовался Берн. Для него этот вопрос не казался однозначным.
– Твои люди.
– Нашли, привели ко мне, отвели туда, где ты навещал её. А что было до этого – это только ей известно, – со всей серьёзностью объяснил Берн и остался очень недовольным этим вопросом. Его обижало недоверие, резкость вопросов и угрожающий тон и взгляд Селифана. Как Берн ни старался понять его, не мог. Поведение Селифана для него представлялось целиком иррациональным.
– Почему она такая? – спросил он тогда, не довольствуясь услышанным.
– Какая?
– Неживая. Она словно не видит никого вокруг, не слышит ничего, ни на что не реагирует.
– Ну, про не слышит и не видит ты явно переборщил! – возразил Берн тут же. – А то, что реакция её немного замедлена, так это побочный эффект успокоительных. Собственно, желаемый эффект.
Селифан молчал. Он не мог выразить недовольство по поводу того, что ей давали успокоительные, представлял её состояние до их приёма.
– А одежда её?..
– Что ещё с одеждой?! – в возмущении спросил Берн, он недоумевал от таких вопросов. Они ему не нравились. Ведь он считал, что итак уже слишком много сделал для него и всё по-честному, по-благородному, как сам того Селифан хотел. Пока получал в ответ лишь недоверие, какие-то упрёки не совсем понятные ему, не чувствовал благодарности. А Берн из тех людей, которые остро чувствуют малейшую несправедливость к ним.
– Почему она так одета?..
– Как?! Селифан, положа руку на сердце говорю, я не знаю, во что и как она одета, не ходил я к ней. Даже если и голой лежит, это лучше, чем в джинсах и в обтягивающей блузе. Врача пригласил. Деньги заплатил. Комнату дал. Чем ты не доволен?
– Ты не говорил про врача... – удивился Селифан.
– Вот, сейчас говорю. Уже вчера ночью позвал. Успокоить никак не могли. С ума аж сходила.
Глава 20. Позволение
Спустя три месяца.
– Сколько ещё всё это будет продолжаться? – спросил Селифан. Он старался не смотреть прямо в глаза Берну, казалось, будто бы желая скрыть своё недовольство. Не получалось. Голос Селифана говорил сам за себя.
Берн с важным выражением лица взглянул на ручку, лежащую на его письменном столе, взял её в руки и, покрутив недолго, сказал:
– Ну, это не от меня зависит. Ты же видишь, как она на тебя реагирует.
– Но я хочу, хочу видеть её. Как можно так со мной?..
Это был риторический вопрос. Селифан прекрасно понимал, почему его не пускают к Эмме и сам даже изначально согласился не навещать её до полного выздоровления. Он искал сочувствия.
Селифан думал, что смирился с тем, что на время воздержится от визитов к Эмме. Но с каждым днём всё больше тосковал о ней, даже сожалел о данном обещании врачу не тревожить её, ведь Селифан ключи имел... может быть, именно тот факт, что Селифан всегда с собой ключи от её комнаты носил не давал ему покоя? Он, можно сказать, испытывал ежесекундный соблазн войти к ней. И мог это сделать. Сдерживал свои желания.
– Ты, Селифан, не мне обещал не входить к ней, – напомнил ему Берн ситуацию.
– Как думаешь, очень плохо будет, если я всё-таки..? А?
– Нет, не знаю. И что ты вообще сделал, что она так стала реагировать на тебя? – поинтересовался Берн, вспомнив реакцию Эммы на его последний визит. Тогда ему довелось стать случайным свидетелем её драматической истерики. Берн по делам заехал в посёлок и заодно не мог не поинтересоваться тем, как проходит лечение Эммы, с врачом тоже поговорить хотел.
Селифан опустил глаза, как бы прося не спрашивать его об этом. Нечто похожее на чувство вины или стыда можно было заметить на его лице. Но Берн легко догадался, в чём дело, для этого ему хватило недолгого молчания Селифана. Лицо Берна тут же преобразилось, и он сказал с одобряющей улыбкой:
– Ясно.
Затем эта его улыбка стала казаться какой-то ехидной, но естественной и искренней до такой степени, что не могла не задеть чувств Селифана. Недовольство и обида прошлась по душе и мыслям Селифана. Он понимал, что Берн теперь уже над ним смеётся, над его слабостью и желанием казаться порядочным. А ведь Берн не раз пытался убедить его в том, что он не такой, и что благородство его мало кому требуется и не Эмме, если даже и требуется. Ведь Эмме другое нужно: деньги, высвобождение от долгов и возможность иметь всегда при себе запасную дозу героина. И объясняя это, Берн упоминал, что Селифан уже выполнил её эти требования и, следовательно – имеет на неё право. Селифан злился на него за такие слова, но в последнее время характер его собственных мыслей и чувств стал приближаться именно к такому пониманию действительности. Пока он отрицал это. Оправдывал себя.
Селифан постарался не показывать своё недовольство и легкую обиду, хоть и хотел. Ведь улыбка Берна казалось ему несправедливым упреком, грубой насмешкой на его искренность, и он не мог разглядеть в ней даже чуточку понимания или поддержки. Селифану показалось, что Берн празднует свою моральную победу над ним, ведь он оказался прав, когда философствовал: «невыгодно быть порядочным, если это нарушает принцип справедливости: тогда порядочность теряет свой истинный смысл...» И сейчас Селифан чувствовал, что всё именно так и есть. Только он не задумывался о том, что же Берн понимал под словами справедливость и порядочность, раз был способен разглядеть в них возможное противоречие?
Селифан решил, что непременно сменит тему разговора, и не позволит Берну и дальше задавать ему какие-либо вопросы и насмехаться над ним.
– Как думаешь, Осип сильно обидится, если я всё-таки пойду к ней? – задал он повторно свой вопрос, но уже более уверенно, чем в прошлый раз.
– Осип то? О! Это да! Неделю молчать будет и ещё месяц потом жаловаться, что его профессионализм не ценится. И ещё, пару дней его уговаривать придётся, не уходить.
Они ещё достаточно долго говорили об Эмме и его проблеме – невозможности увидеть её. Селифан любил говорить о ней, хоть и не чувствовал после этих разговоров ни малейшего душевного спокойствия, но нечто похожее на какое-то внутреннее, не совсем понятное ощущение удовлетворения вкрадывалось ему в сознание. И ему нравилась эта полнота ощущений. Он как будто бы этим частично компенсировал невозможность говорить с самой Эммой.
...
Спустя ещё один месяц.
Селифан тихо вошёл в комнату, осторожно открыв дверь ключом. Эта ситуация была именно такой, которую он давно воображал себе, но не мог реализовать. Он мог это сделать физически, так как располагал всем необходимым, но не мог из более высоких побуждений сдержать обещание, данное Осипу. Может, именно оттого, что Селифан сдерживал свои желания сам, его не принуждали к этому, он хотел того ещё больше... Ему приятно было чувствовать тишину коридоров Дома. Он уже перестал брезгать атмосферой, стоящей здесь, странным запахом сырости, внешней нищеты и всем прочим, с чем ассоциировалось это место. Селифан уже как бы подсознательно стал чувствовать себя частью это Дома, жизнь вне её стала казаться для него чем-то неосуществимым и даже ненужным. Селифан теперь уже понимал, что нигде и никто не окажет ему такую поддержку, которую ему здесь оказывает Берн. И зачем он это делает? Селифан понять не мог. Но его и этот вопрос уже постепенно перестал мучить. Он начал видеть в нём истинного друга, способного помощь ему в трудную минуту. И Берн доказывал это не только словами, но и поступками.
Стоило Селифану просунуть голову в комнату, и Эмма тут же отреагировала. Она в каком-то внезапном нервном испуге схватилась за одеяло, лежащее рядом, и прикрыла им всё своё тело. Она согнула колени и села, наклонившись на спинку кровати. А одеяло как бы символизировала защитника и её нужду в нём. Эмма смотрела на Селифана как на приближающего врага, желающее ей зло причинить. Испуг и ненависть нетрудно было разглядеть в её взгляде...и Селифану очень неприятно стало видеть её такой. Он рассчитывал на другую реакцию, хоть и понимал, что это глупые мечты и надежды: он многое сделал для того, чтобы всё было именно так, как есть сейчас. И сделал не, чтобы неосознанно, просто не сумев сдержать своих внутренних желаний и побуждений – отдавшись чувствам. И Селифан не представлял, как будет дальше общаться с Эммой? Он видел и чувствовал её агрессивный настрой. С первой же минуты, как вошёл, начал думать над тем, что скажет? О чём заговорит?
– Не подходи, – сказала она, недолго думая. Селифан тогда находился где-то на расстоянии два метра от неё.
Он, конечно же, не стал особо реагировать на эти слова, по обыкновению молча проигнорировал её требование. Затем сказал:
– Я давно уже не видел тебя.
– И что?
– Ничего, просто хочу видеть тебя, говорить с тобой, – сказал он, стараясь сдерживать все свои негативные эмоции, которые зарождали в нём грубость Эммы, её неприятие. Голос его по-прежнему звучал нежно и заботливо.
– Нет. Ты не хочешь просто говорить, – возразила Эмма, и глаза её наполнились упрёком, ожиданием услышать его оправдания, сожаления.., но она понимала, что это глупо. Ведь Селифан не сожалеет и не может сожалеть о том, что между ними было. Это просто невозможно. Сейчас Эмма как никогда это осознавала. И её раздражало то, что он, как ей показалось, пытается врать и тем самым смягчить её злобу по отношению к нему.
– Да, ты права, я не хочу просто поговорить. Иди ко мне.
Селифан указал на тот угол кровати, который находился ближе всего к нему. Он сидел на расстоянии около полуметра от неё. Он такую дистанцию выбрал между ними, хотел уменьшить её и ждал, что она сама сделает это. Он не знал, как Эмма будет реагировать на его требование, но всё же рискнул сказать то, что первым пришло ему на ум. Он уже настолько привык к её невольному существованию, что просто не мог говорить иначе, не мог не властвовать над ней. И ему это очень нравилось.
Эмма сделала движение, направленное в противоположность от него. И это был бесполезный манёвр с её стороны, так как дальше ей отстраняться было уже некуда, ведь она итак максимально сильно прижалась к спинке кровати. Но она показала этим действием, что не намерена подчиняться ему, что не желает этого.
– Ну же, – велел он в волнении. Селифан возбуждался уже при мысли о том, что она может оказаться рядом, ближе, чем на расстоянии полметра от него. И он хотел этого. Мечтал поскорее обнять её. Селифан решил уже окончательно для себя, что непременно осуществит свою волю, хотел только согласие её услышать, хотя бы некоторое... он не желал, чтобы она сопротивлялась ему. В прошлый раз она делала это очень яростно.
– Нет, – сказала Эмма ни тихо, ни громко, ни уверенно, ни смело. И смотрела она в ту секунду прямо перед собой, не на Селифана.
– Не сторонись меня.
Селифан потянул руку в её сторону, легонько дёрнул за одеяло.
– Убери это.
Эмма молчала поначалу. Отвернулась. Но потом, по каким-то своим внутренним соображениям, побуждениям, спросила:
– Зачем?
Она понимала, что это был бессмысленный вопрос, ни к чему ненужный – это лишь пустая попытка оттянуть событие, которое грозит скорым осуществлением, и которое Селифан так ждёт.
– Потому что я так хочу, – объяснил Селифан очень властным, жестоким тоном, не терпящим возражений. – Ну!
– Оставь же... – отчаянным голосом попросила Эмма, когда Селифан силой почти отобрал у неё одеяло.
– Отдай это.
И он отобрал и отложил её одеяло в сторону.
– Ты почему себя так ведешь? Ты же знаешь, как долго я ждал этого.
Эмма повернула голову в сторону, к левому углу.
– Я не отступлюсь, – предупредил он.
Они оба молчали около двух минут. Селифан не знал, что сказать ей ещё, как убедить её не сопротивляться, не отказывать ему..? он не хотел быть грубым, жестоким по отношению к ней. Ждал, что она скажет что-нибудь. Он был готов всё услышать, говорить о чём угодно. Селифан, когда вошёл, действительно, только поговорить хотел, но всё очень быстро изменилось.., и он винил в этом её, не себя и не свои неконтролируемые потребности. Он ждал понимания, позволения удовлетворить их.
– Давай сегодня всё будет иначе? Я не хочу, как тогда.
Он подсел к ней поближе и попытался поцеловать.
– Я никак не хочу.
Эмма боялась за реакцию, которую могут вызвать её слова, но ей не хотелось молчать. Эмма давно убедилась уже, что молчание, хуже объяснений и пусть даже лишённых смысла. «Лишь бы говорить» – решила она, словно это что-то меняет...
– Прекрати, прекрати сопротивляться мне. Встань-ка, – велел он и сам внезапно поднялся на ноги. Это очень удивило Эмму. Она не имела ни малейшего представления о том, для чего же ему понадобилось так поступать, и что он задумал? Встать Эмма была не против. Сама хотела этого. Ей так говорить было легче, спокойнее. Но она спросила:
– Зачем?
– Посмотреть на тебя хочу.
Эмма встала и тут же почувствовала, что ей это очень неприятно – делать то, что он просит неприятно. А ведь не просит даже, требует. На Эмму остро действовал всякий приказной тон, она устала оттого, что все всё время подавляют её волю, её желания и она ничего с этим поделать не может.
Селифан улыбнулся несколько ехидной улыбкой и сказал:
– Подойди. Ближе.
Эмма не реагировала и старалась не смотреть ему в глаза. Она чувствовала, что складывается давно забытая ситуация, произошедшая у неё дома: она не может смотреть на него, а он глаз от неё не отводит, приближается, ещё больше отнимая свободу и спокойствие. И сейчас всё было именно так.
– Даже не думай, – предупредил Селифан, прежде чем она успела отстраниться от него. Он заметил, что она хочет это сделать.
Он медленно подошел и прошёлся рукой от её шеи к плечу и дальше вниз, едва ли минуя грудь.
– Ну? Что будешь делать?
При этих слова по всему его телу пробежалась некая волна удовольствия. Селифан чувствовал, что получил то, что хотел. Он знал – это особая реакция его организма и такая, именно такая возникает у него только в присутствии Эммы. Селифан не понимал, почему так происходит? Только чувствовал и этого ему было достаточно, чтобы хотеть... он не мог свою жизнь вообразить без неё и без этих особых чувств, отличных от тех, которые вызывают у него другие девушки или другая любовь. Эмма стала для него особенной.
– Зачем ты так со мной?
– Как? ― спросил Селифан.
– Жесток.
– Тебе кажется. Я не жесток, – возразил Селифан. – Просто я хочу...как ты не понимаешь?!
Эмма молчала. Да и что ей было отвечать? Она знала, что ей его не переубедить: он такой, какой есть, делает то, что считает нужным, а нужным почти всегда считает то, чего хочет сам. Эмма очень устала сопротивляться ему, особенно морально.
– Это несправедливо. Я всё сделал для тебя. Условия твои выполнил. А ты отказываешь мне.
