Текст книги "Порыв (СИ)"

Автор книги: Моник Ти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

   Порыв...

   Эмма познакомилась не с теми людьми, погрязла в долгах и стала наркозависимой. Она ученица одиннадцатого класса, уже достигла своего совершеннолетия, но ещё в полной мере не осознала себя взрослой. В виду своего затруднительного финансового положения, Эмма заигрывает со своим новым учителем Селифаном. Она ведь не знает, что он еле сводит концы с концами. Невинная интрижка обходится Эмме очень дорого. Селифан влюбляется в Эмму, и намерен заполучить её любой ценой...

   Здесь нет открытых постельных сцен. Произведение в основном описывает события, мысли и чувства героев. Самая первая работа, не считая более ранние в бумажном формате.

   Глава 1. Случай летом

   Магда сидела на диване, в то время как Эмма мыла пол. Её суровый взгляд всегда наводил на Эмму страх. Прошло уже пять лет как не стало её мамы. Эмме же казалось, что это произошло очень и очень давно. Отец её, Пётр Григорьевич, женился вторично около двух лет тому назад. Эмма, конечно, не была в восторге от этой затеи отца...не то, чтобы она была против... она скорее боялась перемен. Так боялась, что готова была вечно ждать и опасаться женитьбы отца, но никогда не допустить этого, даже в мыслях. Эмма знала, что с появлением в доме ещё одной женщины её жизнь лучше не станет, но она всё же надеялась, ждала улучшений хотя бы в жизни отца.

  С тех пор, как не стало Магдалины, Пётр Григорьевич был сам не свой. Эмма видела, как он терял вкус к жизни и с каждым днем всё больше. Петр Григорьевич пил, пил и пил ровно до тех пор, пока не появилась Магда. Думала Эмма, что раз уж отец её чувствует себя счастливым рядом с Магдой Арефовой, он не станет больше пить – губить себя. В браке Петр Григорьевич, действительно, повёл себя иначе. Он почти бросил пить, нашёл новую работу и как он говорил, более высокооплачиваемую. Жизнь пошла своим чередом и Эмме уже не казалось, что она живёт в ожидании чего-то непонятного и хорошего.

   Эмма чувствовала, что спокойная обыденная жизнь вернулась к ним не навсегда. И действительно, всё изменилось как-то внезапно и катастрофически, и Эмма даже понять не успела, почему? Она лишь знала одно: раз уж отец снова запил, то это навсегда. Теперь навсегда.

  – Ты там долго ещё? – спросила Магда, глядя через плечо на Эмму. Некоторую леность можно было прочувствовать в её движении, и взгляде, и ещё долю презрительного высокомерия по отношению к падчерице.

  – Уже почти...– ответила Эмма, не глядя на мачеху и как-то в спешке. Эмма вообще старалась не смотреть ей в глаза. Она просто боялась этого. Ей всегда казалось, что мачеха её просто ненавидит и считает обузой или, во всяком случае, большим препятствием на пути к великому счастью. Сама же Эмма никогда не понимала, что же для Магды великое счастье и что для этого нужно? Она лишь задавалась одним и тем же вопросом, который страшно мучил и заставлял душу её ежесекундно томиться в сомнениях: неужели для достижения этого великого счастья Магде необходимо её отсутствие? Её – Эммы Петровны, полноправной хозяйки своей жизни, своего счастья в семье и части квартиры, в которой они живут. По правде сказать, материальная сторона жизненных вопросов дотоле мало интересовала Эмму, но по каким-то своим личным соображениям она решила, что так быть не должно. Эта уверенность её закреплялась ещё и подозрениями по отношению к Магде Арефовой... Так как её отец не был богатым человеком (а скорее даже наоборот – был бедным) Эмма не могла с чистой совестью обвинить её в коварстве, однако же, долго думая над вопросом, почему же Магда Арефова вышла замуж за её отца, она всё же отказывалась признавать, что мачеха её, возможно, в чём-то и не так плоха и любит её отца. Это предположение Эмма просто напросто отсекала из своих весьма цельных раздумий. Она не верила, что такой холодный, расчётливый и самовлюблённый человек, как Магда, может испытывать какие то искренние чувства по отношению к другому. «Даже если не ради денег она вышла за отца, ― ради обеспечения себе комфортного существования» – думала Эмма всякий раз, когда злилась на мачеху.

   Закончив уборку, Эмма отправилась на улицу. Она делала это регулярно. Всякий раз после каждодневной «уборки». Регулярное это занятие своё она называла «побродить», ибо никогда не знала заранее, куда идёт и зачем? Сегодня всё было иначе.

   Чаще всего Эмма шла и думала о том, как она ненавидит эту «каждодневную хозяйственную повинность», которой её обременила мачеха почти что сразу, как вошла в их семью. А смысл её был прост и понятен сразу же. Магда потребовала справедливого распределения работ по дому и назвала это хозяйственной повинностью. Так как в их семье женщинами являются только они, двоя, то Магда сказала, что данная повинность не может распространяться на кого-либо ещё. Под словом кто-либо она, разумеется, подразумевала своего мужа Петра Григорьевича, её отца. А мужскую работу, которая иногда требовалась в доме и выполнялась Петром Григорьевичем, она никогда ни при каких обстоятельствах не называла повинностью и уж тем более хозяйственной. Магда Арефова оказалась человеком, у которого всё расписано по минутам и который чрезвычайно любит и ценит порядок – порядок во всём. Магда предоставила Эмме выбор: готовка или уборка. Эмма выбрала уборку с учётом своих кулинарных способностей и опыта в приготовлении пищи. Эмме, конечно, было бы не впервой готовить еду, ведь жили же они как-то после смерти её матери и до появления Магды Арефовой. Но Эмма очень устала от собственной стряпни, и ей очень-очень хотелось попробовать что-нибудь, приготовленное не ею. Ради этого она была даже готова заниматься «наинеприятнейшим занятием, которая только может быть на земле». И выбрала уборку. Уборка включала в себя всё, что связано с притиранием пыли и грязи, плюс ещё и стирку одежды и белья. Магда сказала, что это будет справедливо, особенно с учётом того, что стирка будет производиться посредством стиральной машинки, а остальные обязанности полностью возлагаются на нее. Это – покупка продукции, соответственно, приготовление пищи, оплата коммунальных услуг и прочие дела, которые могут возникнуть в житейской сфере в будущем. Что касалось генеральных уборок, ремонтных работ в квартире, так это вообще не обсуждалось. Предполагалось, что в таких случаях, как и во всех нормальных семьях, в этом примут участие все, по мере возможности. Так оно и было.

  Эмма, конечно же, не возражала такому соглашению между нею и мачехой, наоборот, она этому была даже рада. Несмотря на то, что в её душе царил хаос с тех самых пор, как умерла её мать, она всё же хотела хоть какой-то определённости. Эмма знала, что угодить мачехе будет непросто, но она и представить себе не могла насколько непросто! Временами она просто ненавидела Магду за её придирчивость, мелочность и постоянный надзор за порядком. Особенно Эмму раздражал тот факт, что Магда нередко критиковала её за несоблюдение чистоты. Эмма же считала, что имеет полное право сорить, так как вся уборка лежит на ней. За это и многое другое она злилась на мачеху и недолюбливала её. Впрочем, старалась виду не давать. А распределение «хозяйственных повинностей» между членами семьи презрительно называла фальшивой мудростью. Но это всё являлось мелким недопониманием между ними, и Эмма это понимала. Проблема таилась глубже – она не принимала Магду, и ей казалось, что и Магда не принимает её.

   Причиной того, что будоражило сердце Эммы, был Максим. Это происходит с ней...с ними уже почти что три месяца. И сегодня она вышла не просто «побродить»

  -Черт возьми!.. Ты чего так долго?

   Это был Максим, недовольный, и в лице вечно выражающий движение.

  – Я... – начала было говорить Эмма, но Максим догадался и перебил.

  -Это опять та стерва?..

  – Ты же знаешь!

   И тут же полный укоризны взгляд обрушился на Максима... Но он – человек словоохотливый и попытался оправдаться:

  – Да, полвека знаю! Штучка ещё та...– он любил частенько преувеличивать всё. И не живя полвека и почти не зная Магду Арефову, он так отзывался о ней.

  Эмма старалась пропускать его грубость по отношению к некоторым людям мимо ушей. «Ну, не любит – ладно, ненавидит – пускай. С кем не бывает? Все мы кого-то недолюбливаем, кого-то презираем и кого-то ненавидим»– думала она и всегда придерживалась этой точки зрения. Она понимала негодование Максима.

  – Ну, разве она стоит того, чтобы Максим ждал?!– подумала Эмма с некоторым восторгом и восхищением глядя на него. Хотя сейчас он навряд ли был достоин восхищения.

   Максим взял её за руку и повел в сторону посадки, которая виднелась в пятьюстах метрах от центральной улицы, на которой они находились.

   Эмма не любила, когда он проявлял свои чувства на людях, и всегда выражала словами свое сильное недовольство. И Максим понял, как себя надо везти рядом с ней. Взяв Эмму за руку, он посмотрел ей в глаза и, не увидев одобрения на лице, отпустил, весьма резко и грубо. Потом он внезапно зашагал быстрее.

   Эмма знала, за что он злиться, и посмотрела ему в глаза, чтобы ещё раз увериться в своих подозрениях. Но она ошибалась. Лицо Максима не выражало ничего необычного: ни недовольство, ни радость от встречи, ни спешку. Как будто всё, так и должно быть. А его грубость должна быть прощена без всяких разговоров на эту тему, так как это не грубость вовсе, а его обычная манера поведения. Вот какое требование она прочла в его лице.

   Они идут десять минут. Максим молчит и Эмма тоже. Она не знает, сколько это ещё будет продолжаться и в какой конец посадки он её заведёт. Кругом безлюдно, страх сам и напрашивается. Сейчас Эмма была бы не прочь, если бы кто-нибудь взял её за руку или обнял, или поцеловал... Она ждала этого момента и знала, что в любом случае он поцелует её, а если она не позволит, скажет: «сказала бы раньше – стал бы я тащиться сюда?» Впрочем, это одна из его готовых грубых фраз, которую он так часто использовал в разговоре с ней. Да и не только с ней! Он говорил так всякий раз, когда шёл куда-либо и когда ему в чём-либо отказывали.

   Эмма еле-еле успевала за Максимом, и она постеснялась попросить его идти помедленнее. Может быть из-за того, что чувствовала свое вторжение в его мысли? Он, казалось, был чем-то озабочен и непрестанно размышлял. Не есть ли это лишь иллюзия, плод её фантастических желаний? Она знать этого не могла и предпочитала молчать. Следует сказать, пожалуй, что Максим не отличался романтичностью и не любил философствовать.

   Они почти пересекли посадку и остановились там, где деревья рядом с ними выглядывали в сторону сельской местности. Ближайший к ним дом располагался на расстоянии где-то полтора километра. Они оба стояли молча и смотрели вдаль. Необъятные просторы раскрывались перед ними и, казалось, о чем-то говорили. Солнце пекло чрезвычайно сильно, и особенно сейчас, в июле, здесь, на этой стороне посадки, где растут одни только молодые деревья. Они ещё не достигли зрелости, и листья у них редкие, но необычайно красивые. Здесь, в окружении молодых берёз и солнечного света, Эмма стала успокаиваться и минутный страх, который возник, когда они шли сюда, покинул ее. Она расслабилась, и для полного спокойствия ей не хватало лишь одного: вздохнуть полной грудью и не думать ни о чём, даже о Максиме!

   Но Максим не природой наслаждаться пришёл сюда. Ему нужна была она. Не постояв и минуту, он впился в её губы. Причем он сделал это так же быстро, как тогда отпустил её руку. В той же грубоватой манере. В такой же неестественной и неприятной для Эммы спешке.

  – Но...– попыталась она что-то сказать, когда его рука проползла с плеч до талии и ниже и попыталась расстегнуть молнию на платье (оно находилось у неё с боку, и шла от бёдер вверх до подмышек).

  – Какое «ну»?! – сказал он и вновь поцелуем заставил её молчать. Принялся за своё.

   Он почувствовал некоторое сопротивление с её стороны, нерешительность и... страх. Но он решил уже до отъезда в Сочи, что это его не остановит. Он долго ждал. Его нетерпение и желание выросли до таких размеров, что согласие Эммы уже не требовалось. Максим чувствовал, что дошёл до апогея своего терпения, и сейчас он хотел во что бы то ни стало удовлетворить свою страсть.

  – Не надо... здесь...так...– сказала Эмма тихим прерывистым голосом, делая длинные паузы между словами.

  -Надо, – сказал он властным голосом, не терпящим возражений. Так он показал, что не желает говорить. Разговор их должен быть таким же законченным, как и его предложение. Он снял с неё платье и увидел, как она цепко держится за неё, не позволяя бросить на траву. А он так хотел сделать хотя бы это беспрепятственно, такую малость...

  – Тогда зачем я здесь?– закричал он неистовым голосом. Эмме на миг показалось, что его не могли не слышать даже за километр. От испуга она отпрянула назад и руками закрыла уши. Платье упало на землю, в самый сырой её участок, место недавней лужи. Но её это больше не волновало. Она смотрела лишь на него – её любимого Максима, который ещё так недавно был таким милым и добрым по отношению к ней, нежным, хотя и резким в поцелуях, и внимательным к её проблемам. Но сейчас она видела другого человека перед собой. Она не была уже даже уверена, что в нём ещё есть что-то человеческое. Его бешеные глаза были зациклены на её полуобнажённом теле и не выражали ничего, кроме злобы и вожделения. Он широко шагнул в её сторону, и по его страшным глазам, Эмма поняла: сделай она хоть шаг от него – он взорвется. Гнев его, похоже, не знает границ.

   Теперь он увидел в её глазах смирение и подчинение – подчинение его воле. Боже, как ему нравилось это ощущение! Оно было чуждо ему до сих пор. Это – ощущение силы и власти, торжества его и только его воли. И как ему нравилось видеть и чувствовать её беспомощность! Он бы всё отдал за один только этот миг. Он хотел убедиться ещё раз, что видит именно то, что видит... И Максим продолжил начатое...медленно и вдохновенно...он хотел до мелочей прочувствовать то, о чём шепчет ему ум и сердце; хотел поймать каждую дольку наслаждения, которая бы не обрушилась на него в этот жаркий солнечный день. И данная ситуация обещала предоставить ему много удовольствия этих долек наслаждения, которые в целом составляют одно большое – рай для него одного.

   Он не желал, чтобы какой-то элемент одежды оставался на ней. Так ему нравилось, так он хотел ... и так делал. Эмма больше не сопротивлялась никаким его действиям. Как Максим и желал, она полностью подчинилась его воле и желаниям. Это всё, что ему было нужно в данный момент, чтобы получить полное удовлетворение своих не только физических, но душевных потребностей. В сердце его зашевелилось что-то, словно букашка по ней пробежалась, когда он понял, что Эмма всё-таки отдастся ему. Но не просто так, потому что сама этого хочет, а оттого, что в какой-то степени он её заставляет. А ведь заставляет же!.. пусть даже пока только словами...грубыми и сильными. Это больше всего возбуждало Максима и заставляло сердце биться всё быстрее и быстрее, доставляя ему всё больше и больше удовольствия. А потом внезапно он почувствовал, что в темя хлынула кровь толи холодная, толи горячая. Он не мог понять точно, какая это была кровь, и почему она возрождала в нём столь необычные, невероятной глубины ощущения, и удивительно приятные. Знал он лишь, что это не есть что-то хорошее...

   Сейчас самым непонятным и странным было то, что он ещё даже не начал её любить ... Похожее ощущение он уже испытал однажды, но тогда всё было иначе. Он думал, что это естественно, что это часть того самого наслаждения, ради которого люди любят друг друга, идут на преступления, а некоторые даже убивают. Он был уверен, что это неотъемлемая часть удовольствия, которую дарует любовь. Он искренне так думал и, вероятно, потому ещё, что в первый свой раз он испытал нечто похожее. Но он не помнил, что тогда унижал кого-то...и сейчас, стараясь разгадать природу своих ощущений, он не может не признаться себе, что его возбуждает именно её беспомощность. И ему приятнее думать, что Эмма с ним сейчас вопреки своей воле. Впрочем, в последнем Максим не был уверен на сто процентов, но сам факт воодушевления при мысли о насилии, доказывал ему чудовищность этих инстинктов.

   Он не сказал ей ничего, кроме тех грубых «надо» и «зачем я здесь» От разговорчивого и вечно шутящего Максима не осталась ничего. Теперь он представлялся Эмме странным непредсказуемым мужчиной, молчание которого вызывает в ней страх. А когда он уходил, она с ужасом прочла на его лице значительную долю презрения. Но она так устала, что не хотела не о чём думать и переживать. Эмма как-то замкнулась в себе и не могла ни говорить что-либо, ни делать. Хотела лишь сидеть и сидеть на сырой, затоптанной ими траве, пока не произойдёт что-то хорошее. Потребность на мгновение «отдохнуть от жизни» появилась у неё как раз тогда, когда Максим ушёл, бросив её одну на посадке.

   Время шло. Эмма не торопилась идти домой. Она долго провожала глазами Максима, затем просто продолжала смотреть на тропу, по которой он прошел. Было тихо. Одевшись, Эмма вновь села на траву, но уже не на тот затоптанный и мокрый участок. Он напоминал ей о Максиме, о приятных и самых ужасных вещах, которые с ней происходили в его присутствии. Солнце садилось. Эмма в злости и негодовании откинула свои длинные почти рыжие волосы к переду; они закрыли почти всё её лицо, хотя и не отличались особой густотой. Сквозь волосы она смотрела вдаль, на горизонт, на маленькие домики, которые располагались далеко-далеко от неё. Она по прежнему гнала все мысли; а их было много-много, и они буквально осаждали её голову тысячами вопросов, подозрений...В широком спектре оглядев окрестности, Эмма выбрала для себя на горизонте одну точку и хотела смотреть туда и только туда. Это был маленький домик; оттуда, где она сидела, казалось, – просто точка. Ее растрёпанные, оттого и пышные волосы, не пропускали много света, и глазам её было очень комфортно смотреть сквозь них. Казалось, так ей видно всё. А яркий свет неоконченного дня ей только мешал.

   Долго-долго Эмма смотрела на тот домик вдали, что выбрала сама. Постепенно картинка становилась всё более расплывчатой и, наконец, вместо теней от волос и домика, она увидела просто свет. Вначале он показался ей белым, затем он вдруг сделался лиловым. Это было некое сияние, и оно ей очень нравилось, но по мере того, как она смотрела на него, оно преобразовывалось, и видела Эмма уже не чистый лиловый свет, а полосатый. Лиловый остался внизу, затем шли синий, желтый и чуточку красный поверх всех цветов.

   Эмма тут же резким движением откинула волосы назад и встала на ноги. Перед ней предстала картина заката солнца, необыкновенной красоты. Желтый, оранжевый и красный цвета виднелись в прекрасном гармоничном сочетании. И она решила не впадать в депрессию так быстро.

  «Может быть, в конце то концов с ней сегодня не произошло ничего плохого?.. Может быть, между ней и Максимом не всё ещё кончено?.. Может быть, у него были важные дела, и он не смог проводить?..» – думала Эмма. Последнее предположение её было наиглупейшим и наивным как нельзя более. Она очень хорошо осознавала это ...и с оскорблёнными чувствами отправилась домой.

   Дома её уже никто не беспокоил: часть её дел по дому была выполнена, забота о выполнении домашнего задания отсутствовала. Лето – самое время для размышлений. Во всяком случае, для неё, в период каникулов, особенно летних, на это отводилось чрезвычайно много времени.

   Эмма молча прошла в свою комнату. Она старалась идти как можно тише, чтобы не отвлечь Магду, которая как раз в это время готовила. Эмма не знала, что говорить и как везти себя, если вдруг Магда спросит, где она была? Эмма с ужасом представляла свою растерянность в такой ситуации, но сейчас старалась просто не переживать заранее. Тем более, что Магда не имеет обыкновение задавать вопрос «где ты была?» Она считала понятным ответ – «гуляла». Словно Эмма всегда отвечала бы так, если местом её недавнего нахождения вдруг поинтересовались бы.

   Отец Эммы спал на диване, и, как ей показалось, опять пьяный. Она и его не хотела ненароком потревожить. В чём Эмма нуждалась сейчас, так это в тишине и темноте. Она задвинула шторы в комнате, чтобы сделать атмосферу более мрачной. Эмма медленно подошла к своей кровати и легла на левый бок. Взгляд её был направлен на серые обои стены; никаких узоров она не видела, так как именно туда падала тень от рядом стоящего шкафа. Эмма чувствовала некоторую тяжесть в голове. Это, казалось, был результат продолжительного пребывания на солнце без головного убора. Эмма положила правую руку на лоб и думала о том, что если бы могла, то не пошла бы сегодня на ужин и лежала бы тут до самого утра, может, даже и до следующего вечера. Всё, казалось, лучше, чем снова видеть Магду и пьяного отца за столом, снова участвовать в картине «мнимая счастливая семья».

   Глава 2. Спустя неделю и более...

   Неделю уже она не видела Максима, неделю уже она в раздумьях...Эмма не знала, как поступить: продолжать ждать появления Максима или же пойти к нему самой? День за днём она ломает себе голову над этим вопросом, ждет, все надеется, что он придет к ней сам. Хотя в глубине души она уже давно поняла: этого не произойдет никогда. Теперь она уже потеряла Максима...навсегда.

   Затаив дыхание, Эмма стояла возле ярко красной двери мастерской. Не решалась постучать. Там часто находился Максим. Он шёл туда сразу же после учёбы, и ел и пил, и жил практически только там. Мастерская принадлежит его отцу, и хлеб свой насущный он зарабатывает починкой часов. А Максим там вроде охранника-помощника. Ему очень нравится наблюдать за работой отца и помогать чем может дальнейшему развитию их бизнеса.

   Вдруг дверь распахнулась, и она увидела его.

  – Ты что здесь делаешь? – спросил он недовольным голосом.

   Эмма молчала. Она поняла, что теперь теряет дар речи при одном лишь взгляде на него.

  Максим поморщил брови и сказал:

  -Зайди, – при этом он не стал ждать ни секунды, пока она будет собираться духом. Он тут же схватил её за запястье левой руки и втащил внутрь помещения. Потом он оттолкнул её от себя, жестами призывая уступить ему дорогу. Оказалось, он пошёл, чтобы запереть дверь на замок.

   Лёгкое чувство беспокойства тут же вкралось в душу Эммы, но это продолжалось недолго. Ровно столько, сколько длилось его молчание.

  -Я просил тебя здесь не появляться?

  Эмма опустила голову в знак подтверждения того, что да, он действительно просил её не делать этого. Так же этим она признавала свою вину...

  – Тогда что же ты здесь делаешь?!

  Эмма молчала. Ей было очень тяжело слушать его упрёки, видеть третирующий взгляд... и теперь ей показалось, что в этом человеке никогда не было и не могло быть ни капли нежного чувства по отношению к ней. И пока она думала обо всём этом, он уселся на стуле и сказал приказным тоном:

  – Ну, давай, рассказывай.

   Что он просит рассказать, Эмма и понятия не имела. Ясно было лишь одно: она должна сейчас что-то сказать, иначе он опять начнёт выходить из себя. А она даже вспоминать боялась о том, как он кричал на неё тогда...на посадке.

  – Почему ты не пришёл?.. – спросила она чрезвычайно тихим и робким голосом.

  – О! А с чего бы это? Я разве обещал?

  Эмму повергли в шок эти слова, напрочь лишив её возможности говорить. Да и что можно вообще сказать, услышав такое?

  -Так и будешь молчать? – спросил Максим. Он хотел этими грубоватыми вопросами заставить её говорить. Эму доставляло удовольствие видеть её растерянной и униженной.

  – Я думала...

  -Ладно тебе делать из себя мученицу! – сказал он, понимая, что она сейчас действительно начала разговор на реальную тему – тему его предательства. – Ты же прекрасно знала, что наши отношения – это ненадолго.

  – Но как же...

  – Мне даже врать не пришлось,– добавил он с самодовольной улыбкой.

  -Зачем врать?.. Я не думала, что ты...

  -Я уезжаю, – произнес он очень членораздельно, одновременно акцентируя внимание на обоих словах – Помнишь?

   Он не ждал ответа на последний вопрос: знал, что она будет молчать. Он лишь хотел напомнить...ещё раз полюбоваться на её оскорблённое выражение лица – трёх месячный его труд. Максим не замечал раньше за собой таких вот пороков! Он и вообразить не мог, что ему может нравиться унижать и оскорблять людей, играть на самых истинных, искренних и святых чувствах. Но сейчас, находясь в полной гармонии с самим собой, со всем своим внутренним миром, он не мог и не хотел пропускать ни единой возможности отблагодарить себя за столь щедрый дар – возможность понять свою сущность. Максим никогда не занимался самокопанием, никогда не интересовался ни религией, ни какими-либо другими вопросами, которые хоть в малейшей степени относились бы к философии. Но то, что сейчас творилось в его душе, было удивительнейшим явлением. Он не знал, что может так чувствовать свою душу, так её понимать. Максим только теперь стал осознавать смысл слов, сказанных ему некогда одним религиозным проповедником, каким-то странным другом его отца. Он утверждал, что все земные наслаждения – пустяк, если их не понимает душа. О всех остальных мудростях этого человека Максим уже и забыл, но эта – вкралась к нему в душу. Отныне Максим решил прислушиваться ко всем чаяниям своей души. И так и только так можно познать истинное счастье. И сейчас, найдя ключ к таинствам мироздания своей души, он решил не отказывать себе в некотором удовольствии, в преступном деле....К этому, как ему показалось, призывают даже «великие мыслители». Впрочем, он знал, что они всё-таки не призывают удовлетворять свои самые страшные пороки ради воссоединения с душой. Но об этом он думать не хотел.

   Максиму очень не нравилось то, что Эмма всё время разговаривает с ним, низко опустив голову. Он хотел видеть её глаза, грусть и слёзы в них, хотел поймать в них всякую толику унижения, сожаления – всё, что указывало бы на то, как она глубоко несчастна...Двумя пальцами – указательным и средним он поднял подбородок Эммы, чтобы всё-таки увидеть в них то, чего он так хотел.

   Он не ошибся. Глаза Эммы, действительно, были полны слёз...только они не текли – удерживались остатками воли и терпения. Но когда он заставил её посмотреть на него – на его холодные бесчувственные глаза, Эмма не выдержала и опустила веки. Тогда только два маленьких шарика покатились по её щеке. И теперь он – Максим опустил голову перед ней. Но не потому, что вдруг в нём проснулась совесть, и ему стало невыносимо стыдно за свою подлость. Нет, всё было совсем наоборот. Он тщательно старался скрыть свою улыбку – улыбку, которая поднимала его до небес, вдохновляла на новые и новые подвиги. Но какие подвиги?! Опять те, что заставляют других страдать?.. Любить его чёрствую бесчувственную душу?.. Этими подвигами являлись победы – его любовные победы над женщинами. Он не мог жить без них и чувствовать себя счастливым. И с каждой новой «победой» он возрождался, начинал жизнь заново. И сейчас ему не терпелось сделать тоже самое: избавиться от «надоедливой Эммы» и найти более красивую, более интересную и, может быть, даже более умную девушку. С женщинами постарше Максим не связывался. Считал себя молодым и достойным большего. Но не от страха ли, что опытная женщина разобьёт ему сердце, а не он ей? В любом случае, свои страхи Максим тщательно скрывал даже от самого себя.

   Максим дивился самому себе, своему необычайному воодушевлению при виде Эмминых слез. Он просто не мог не улыбаться, не мог заставить себя сделать серьёзное и жестокое выражение лица. А он хотел этого хотя бы на минутку, чтобы ещё раз посмотреть на нее. По каким-то странным своим соображениям, он очень не желал, чтобы Эмма видела его улыбку. Может быть, не хотел выглядеть настолько уж негодяем?.. Но ведь он уже был им, зачем же теперь ему понадобилась изображать благородство? На этот вопрос не мог ответить даже сам Максим. Так велела его душа – так он поступал.

  Максим всё-таки заставил себя придать своим губам серьёзное выражение и заговорил:

  – Давай иди... и забудь – при этом он отрицательно покивал головой. Это выглядело так, словно он сожалеет ее слезам; понимает и слегка осуждает, как бы говоря не плакать. А ещё этим кивком он старался показать некоторую долю благородства в нем, указывая на то, о чём он уже упомянул: Эмма знала, что он уезжает в Сочи учиться. Максим, таким образом, хотел снять себя всё бремя ответственности за её судьбу.

  -Но Максим... Максим, как ты можешь, после того, что было...– заговорила Эмма почти в истерике. Как бы он не старался скрыть своё ехидство, им от него просто сквозило. Она видела его самодовольную улыбку, удовлетворённость тем, что заставил её плакать так быстро – несколькими предложениями. И теперь ей уже было всё равно, увидит или нет он её слёзы отчаяния. Только сейчас она в полной мере стала осознавать, что, возможно, она видит Максима в последний раз. И неважно через неделю или месяц он уедет, говорить с ней он не станет. Уже не хочет.

   Максим был холоден и по-своему благоразумен. Он спокойно подошёл к двери с ключом и со словами:

  – Скоро вернётся отец с обеда, тебе надо идти, – он, казалось, не замечал её истерику – игнорировал.

  – Нет, Максим, а как же я?! – спросила она, рукой преграждая путь в замочную скважину.

  – Эмма, чего ты ждешь от меня? – спросил он, и, секунду помолчав, продолжил свою объяснительную речь. – Даже если бы я был по уши влюблён в тебя, я бы уехал.

   Это означало, что он не любит её вовсе. Эмма уже догадалась об этом и не только что, но она всё же не ожидала услышать признание в этом от него самого.

   Он оттолкнул её руку и сунул ключ в замочную скважину.

  – Зачем ты так жесток?.. – продолжала Эмма в слезах, по-прежнему не позволяя ему отворить дверь.

  – Я не жесток, Эмма, – реалистичен!

   После этих слов он попытался поцеловать её в губы и у него получилось. Он этому был вполне удивлен, ведь сериальные леди обычно отвергали мужчину в таком случае.

   В раннем возрасте он очень увлекался мыльными операми – мать приучила. Но теперь он с головой погрузился в жизнь, и ему было не до этого. Казалось ему, что он и сам герой, про которого можно написать фильм. Но Максим никогда не доверял писателям этих мыльных опер. Был уверен, что все они по большей части придумывают жизненные ситуации, не знают, как это бывает на самом деле. Вот сейчас-то он и проверял это на опыте, доказывая себе свою правоту, превосходство над всеми теми писателями «сериалов его детства»