Текст книги "Туата Дэ (СИ)"

Автор книги: Mary Renhaid

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)

Глава XLIX

Дамье посмотрел на Даллесона.

Не спрашивай. Вообще молчи. Что будет сейчас – не знаю. Достаточно было бы пулемета…. Может, отговорить ? Нет, не выйдет, -остановил он сам себя, – Parbleu!

И замолчал, переводя дыхание.

Интересно, откуда полковник заранее узнал о касатках?

Процессия с минометом. наконец, прошла мимо них – к далёкому баку

А ведь мы не удираем… – вдруг обратил внимание Мячик на стихший до минимума шум под палубой, – Машины! Машины остановлены.

На белоснежной рубке легшей в дрейф «Рианны», заметный даже на фоне дымовой трубы, взвился – и замер, – красный флаг.

Ты же артиллерист, англичанка, – усмехнулся Дамье, дотоле глядевший как на зенитной площадке возятся с установкой прицела, – Должен понимать….

Хоть мысленно, Даллесон и сам посмеялся над своей недогадливостью, но французу он этого не показал. Впрочем этот уголовник был прав. «Рианна» давала хорошо если десять… девять узлов. Машины судна, спущенного на воду более двадцати лет назад, были основательно изношены. Да и в лучшие свои времена из неё нельзя было выжать больше одиннадцати.

Удрать жаждавшей их крови стаи было нельзя.

Красный флажок задёргался .

Даллесон, стоявший почти под самой рулевой рубкой, плохо видел, что сигнальщик пишет – только как яркий, похожий на уголек, флаг вспыхивает, раздуваемый налетаемым ветром над ограждениями. Он, скорее, смутно ощущал, что царившую в воздухе тревогу – и присутствие в рубке кого-то ещё помимо обычных рулевого и, может, командира судна.

Корабль застопорил ход, чтобы не мешать полковнику. Долго и плавно гасил его, чтобы не давать лишних поправок на миномет…

Командир автопоезда "А" не успел додумать эту мысль. Вернее, он додумывал, но даже не понял, что уже поздно.

Выстрел миномета в четыре и две десятых дюйма вполне мог бы быть ответом на буддийский коан о звучании хлопка одной рукой. Он бы даже немного расширял его содержание. Ведь теперь можно узнать не только как звучит хлопок одной рукой – но и увидеть его. Ведь именно своей, одной-единственной, огромной рукой, Полковник и опустил в ствол черную, похожую на огромную бронебойную пулю – мину с дырчатым алюминиевым хвостовиком на который были накручены коричневые пластинки зарядов.

Хлопок одной огромной ладони полковника, аккуратно опускающей мину по нарезам, звучит как металлический колокольный звон цельноточенной трубы. Потом, отзывается плохо закрепленная плита и заклиненные в стальных, свежеокрашенных звеньях туго натянутой якорной цепи когти миномётного моста, сбрасывая пустые деревянные ящики и сидевших на ней. С корпуса корабля посыпались чешуйки краски.

Целая симфония звуков.

И крещендо…

Черт! – шептал бывший артиллерийский старшина носовой башни крейсера «Зунд», – Сам черт! Дьявол!

Кажется, даже гроссвалуры были ошеломлены и прекратили петь свои заунывные инфразвуковые песни, резонировавшие в пустотелом корпусе корабля и ощущавшиеся неприятной дрожью в ногах – будто работавший в глубинах океана непонятный механизм.

Мина взлетала по крутой дуге достаточно медленно, чтобы Даллесон успевал увидеть нечто смазанное.

Четырехдюймовая мина весит почти двадцать пять фунтов. И летит она медленно.

Как, освещенный прожекторами на полутемной сцене, выходящий на поклон, актёр.

Ожидающего от застывшего на полувздохе, задержавшего дыхание зрительного зала – детонации.

Громогласного и непременного – взрыва.

И криков.

Криков восхищения, конечно.

И привычному к подобному зрелищу мозгу Далессона уже было нетрудно предсказать её падение.

Касатка Гоффмана. Внутри её огромного черепа, помещался такой мозг… Каждую секунду, он, безупречно,с точки зрения оптики, регулировал гальванические импульсы, определявшие напряжение зрительных мышц, придававших студню безупречных линз огромных водянистых глаз оптимальную форму, фокусируя его наилучшим для образом. По толстым мокрым черным жилам нервов. разветвляющимся на отвратительные полупрозрачные, красные, погруженные в плоть глаза, корни, текла информация.

Нижняя челюсть открылась и,с оглушительным стуком, захопнулась. Пасть тоже заметила медленную черную точку. Если бы она только хоть отдаленно, догадалась о природе звука и летящего в неё снаряда. Если она поняла, что это такое… То как и Даллесон, она должна бы и знать – падение мины из четырёхдюймового миномёта неотвратимо.

Полковник…. Мина ждали… Ждал! Аплодисментов.

И криков.

Криков восхищения, конечно

Даллесон вздрогнул – скорее напряжением нервов, почувствовав, чем услышав, как гладкая черная, упругая и прочная, как резина влажной от дождя шины грузовика, кожа на спине хищного кита– лопнула. Будто к живой, дрожащей от предвкушения боли ладони, приставили металлический ударник… Занесли молоток…

И ладонь лопнула– обломками кости, мясом, горячими, химически пахнущими аммонием и нашатырем газами

Живое и так дрожало, посылая бессильные болевые импульсы, а хруст толстой кости, о которую железо скрежатало, как лопата находившая камешки -только вместо земли тут было живое, сочащееся жидкой болью мясо.

Но тут полковник выдернул инструмент из пробитой и навсегда изуродованной ладони,оставляя им кровоточащей темно-красной жидкостью дыры, приставили….

Теплое и живое нутро беременной самки – Даллесон понял это по голосу. Завизжала-застонала– запела… Заплакала во всю огромную глотку двадцатитонная тварь с раздутым брюхом, отдыхавшая поодаль, на поверхности.

Она была как бы наособицу. Даже не участвовала сейчас в обычной для гигантских касаток охоте на человеческий корабль. Не ныряла, не выпрыгивала из воды , не совершала никаких движений – просто иногда шевелила ластами, как бы догоняя стадо и “Рианну”.

Ей дали бы насытится позже – когда будут вскрыты железные бока, прольётся машинная кровь и мягкое мясо само посыпется в воду

И именно её Тампест выбрал в качестве первой цели. Чтобы даже если промахнется – она бы оказалась ранена. Чтобы, как на полигоне, можно было бы дать ещё пару выстрелов по неподвижной, истекающей жирной, вязкой темно-красной кровью цели.

Чтобы к ней обязательно бы подошли, спеша поддержать в воде, помочь…

Даллесон видел как такие снаряды ломают укрепления! Несколько,в одну точку, одна за другой, проламывают самый толстый, укрепленный железом бетон… Да, хороший миномётчик так может. А полковник….

Этот миномёт, несмотря на то, как они его тащили собранным и почти что не пристреляли – оставался точен как винтовка. Американская сволочь, с нарезами внутри ствола точна, всегда точна как хороший “маузер”!

– Ещё бы ты промазал!

И падающая почти отвесно тяжёлая мина вгрызается как пиявка со стальными зубами даже в хороший бетон.

Пласты белого теплого жира, с прослойками красно-серого мяса,выворачивались наружу будто бы добрый двадцатипятифунтовый заряд рванули поверх плохого крошащегося, ещё мокрого бетона. Только камень на этот раз был живым, дрожащим от боли.

Фонтана никакого не было. Тихий шорох, хорошо слышный даже на “Рианне” – светло-красные капли прозрачного жидкого, окрашенного розовым воска падали в воду

В беременной самке было очень много крови. Столько не может быть в живом существе.

В одном живом существе

Несколько мин взорвались в воде, подняв фонтаны из белой пены.

Эти промахи даже успокоили Даллесона. на минуту,ему показалось,что всё закончилось.

Это были никакие не промахи.

Миномёты, два миномёта, начали стрелять часто-часто, на пределе скорострельности. Как волки, они сгоняли осознавшее возникшую вдруг от жирного и неспособного удрать корабля непонятную угрозу, стадо в одну большую кучу.

Они собирались вокруг уже умиравшей, истекавшей жирной кровью, тыкались в неё мордами и пытались поднять её к поверхности красной и ржавой на вкус воды.

Когда, от очередного попадания, в последних судорогах, развороченная миномётом выбросила из себя недоношенного китёнка, который никак не мог открыть глаз, не мог вздохнуть -и тонул. Недоразвитый труп, напитанный амниотическим водами…

От песен чудовищных матерей, доносящихся из пастей,способных разгрызть пополам пульмановский вагон, завибрировала палуба “Рианны” и даже люди, не понимавшие ни слова, готовы были рвать себе щёки ногтями или прыгать, через фальшборт, прямо в кипящую от хода корабля и взрывов, воду.

Возможно, кто-то так и сделал. Возможно, всплески не были бредом разгоряченного воображения Даллесона. Но сейчас было важно одно – подавать мины. И как быстро их продают.

Стадо теснилось и било хвостами, разевая огромные пасти, в которых поместилось бы перо руля.

Мина взорвалась на поверхности воды, прервав китовую песнь на половине невероятно длинной ноты.

А потом, знакомый молоток ударил по страдающей. прибитой к металлу рубки ладони Даллесона, еще раз…

Корпус корабля звенел как колокол.

Следующая попала уже точно одну из молодых самок, пытавшихся прижать к себе плавником извергнутый раньше срока из матки трупик.

Осколки разорвали спинные плавники и разрезали чёрную кожу. На многие сотни футов море окрасилось кровью самок гроссвалуров и их детёнышей, которых женщины морского народа пытались защитить.

И ещё раз.

Пробивая кожу, ломая хребет, сокрушая рёбра…

По основанию кисти руки…

Рубка вздрагивала под молотком калибра четыре-два, которым полковник Тампест, прибивал к ней несчастного артиллериста.

Мины сыпались одна за одной – высокий,острый, как сложенный вдвое лист чёрной бумаги форштевень корабля шёл по настоящему морю из жира и крови.

-Даллесон, они нас съесть хотели, – попытался вернуть англичанина в реальный мир Дамье.

Англичанин посмотрел сквозь висевшего над ним великана-француза, пронзая его своими похожими на черные дыры глазами, не понимая о чём тот говорит.

Даллесона сейчас удивляло, что он может успевает ощутить задержку между падением – и взрывом беспрестанно сыпавшихся мин.

Под его ногами дрожала, вибрировала металлическая палуба – но уже по другой причине. “ Рианна” снова форсировала свои изношенные дизели и увеличивала ход.

И тут он опять услышал стон китовой песни.

Она была совсем иной. Это не бесконечно длинные женские слова-напевы, складывающиеся в нечто подобное иннуитской музыке. Уникальная музыкальная культура, в которой бесконечно длинные музыкальные глифы, эмоции, музыка – суть одно и тоже. И спеть их может глотка гиганта. Черного зубатого левиафана. Или судовые машины многократного расширения.

Это были не те песни.

Боль здесь была только общим фоном

Полковник, насколько ты мал и ничтожен – в свое гордые, – полковник!

Они тебя просто не видели.

Самки, оплакивавшие первый раз понёсшую подругу-дочь-внучку не отделяли тебя от “Рианны”

Миномёт ударил ещё снова.

На этот раз – мимо.

Огромный бык, оскорбленный этой жалкой попыткой, заревел. И на этот раз – вызывал он не корабль.

Король вызывал именно Тампеста.

Старый патриарх стада, в отличее от жён-дочерей-внучек был слишком опытен. Он слишком хорошо понимал, что то, что сыпется с развороченного железа в воду– это не вкусные моллюски, и не рыба, жившая в его кишках и не просто мясо…

И, значит, его жён, всех его наследников и молодых, пригодных для спаривания, дочерей, убивает не пустая мертвая железная скорлупа корабля.

Их убийцей была злая воля полковника Реджинальда Тампеста.

И старый бык вызывал его на бой.

НА ЭТОТ РАЗ ИМЕННО ЕГО.

Старый самец был огромен.

Выпрыгнувший из воды – как он это обычно делал, чтобы избавиться от паразитов, – старый самец закричал.

Даллесону показалось, что он не уступает размерами транспорту – хотя, такого ,конечно, не могло быть. Гора китового мяса, затянутого в чёрную гидродинамическую, неслышную на противолодочных асдиках кожу, как будто потеряла вес, поднявшись одним напряжением мышц, обладавших силой судовых механизмов, на высоту пятиэтажного дома – и рухнула.

И “Рианна” не замедлила ответить ему.

Удар импровизированной судовой артиллерии шарахнул, казалось, наугад. Но осколки разорвавшихся мин вырвали большой неаккуратный кусок из мощных треугольных лопастей хвоста, сменив угрозу в песне кита на крик. Рана, нанесённая четырёхдюймовыми минами была куда больше, чем старый император когда-либо получал в битвах за спаривание или во время охоты.

Конечно, пытаться уйти от бешеного левиафана на медленном транспорте было бесполезно. Полковник и не стал пытаться. Вместо этого, она, медленно набирая ход, огибала стадо по широкой дуге, как бы оставляя хищников в центре – облегчая прицеливание и обстрел миномётам…

Именно минометам.

Двоим миномётам.

Второй миномёт бил с бывшей кормовой орудийной площадки – с массивной плиты на крыше так и не срезанной кормовой надстройки. Двухдюймовый прокат, установленный на верфи в Мобайле, когда-то должен был принимать отдачу пятидюймового орудия, страшного для низко идущих торпедоносцев и всплывших подлодок.

Небольшая надстройка, уже давно не нёсшая никаких военных функций, в которой помещались хозяйственные помещения, гремела как барабан от каждой пули, опущенной в стальное ненасытное горло.

Даллессон это понял, как только второй четыре и два, ударил на долю секунды позже– и удивился, как же он не понял этого раньше.

Но крен стал ощущаться всеми стоящими на палубе. Квадратная лопасть руля показалась из воды – “Рианна” и без того слишком круто легла на циркуляцию.

Но от падения туши гигантского гроссвалура , казалось, прогнулось само море. Гигант, уходя на глубину увлек за собой столько воды, что образовалась воронка подобная тем,что образуются когда быстро тонет корабль – засасывая все, что окажется поблизости, равнодушное мёртвое и вопящее, но бессильное выбраться из увлекающего на десятки метров вниз, под поверхность моря, течения. Блестящие как зеркало, отточенные, похожие огромные лезвия бронзовые поверхности винтов показались из воды – и, избавившись от сопротивления воды и кавитации, завращались с такой скоростью, что сработали легкоплавкие предохранители и клапаны, моментально сбросив мощность.

Прежде чем винты окончательно остановились, а с размаху ударившая об воду кормой “либерти”, выправившись, качнулась вновь – в этом кратком периоде равновесия, установленный меж натянутых, ржавых от солёной воды якорных цепей миномёт успел выпустить три мины.

Но кормовой миномёт молчал, не отзывался на звонкие, металлические хлопки залпов первого.

Что-то там произошло – после удара Короля.

Тампест покачнулся – и сделал шаг назад.Только когда огромный чёрный обтекаемый и огромный, как “роллс-ройс” корпус “Рианны”, остановился и окончательно встал на ровный киль, он, наконец, поднял глаза на надстройку – и заметил, что там уже не вспыхивают язычками пламени,как на углях затухающего костра, сигнальные флажки, передававшие ему быстро меняющееся расстояние и направление на следующую живую цель..

Впрочем, он в этом уже не нуждался.

Цель полковник и так видел…

Было бы у него время – он бы уточнил что там произошло. Почему молчал второй М30.

Было бы время – он бы установил миномет поточнее.

Но сейчас его устраивало, что

Он посмотрел на единственную мину в своей руке

Пока в глубинах “Рианны”, под рубкой, пытались оживить застопорившиеся из-за резкого увеличения оборотов, дизеля, он уже знал,что делать.

Они не видят быка.

От удара тушей кита, рули заклинило в положении “лево на борт”.

Взрывающиеся, кавитирующие в толще воды тысячи, мириады,рождаемых вращением винта пузырьков, теперь не оглушают стадо и его сонары.

Даже если они запустят моторы – понадобится время, чтобы разогнать транспорт и набрать ход.

Всё,что мог сейчас полковник это… ждать?

Полковник покачал головой и начал лихорадочно крутить механизмы наводки.

Мокрое, блестящее от брызг, дуло миномёта из гладкого блестящего зеленого металла уже не смотрело на дрожащий как струна леер, проходивший над головой полковника от фок-мачты к форштевню.

Как миномет стал маленькой стрелкой часов, недошедшей до одиннадцати часов.

А вылетевшая из него мина должна была упасть почти отвесно.

Справа, по борту, заставляя цепи грепеть, в пенной башне брызг, поднималась, раскрываясь пасть способная одним глотком сожрать, широко расставившего ноги человека с одной рукой.

Глава L

Отчёт 3ZRs-NS345.114.6

Из всех идей, которые приходили в голову, идея угнать незаправленный патрульный катер оказалась одной из самых вредных, составив компанию кражей тех игрушек. Вернее, всё было наоборот, включая кабину и вестибулярный аппарат. Всё было сломано, но игрушки были бережно спрятаны, и оставаться возле деформированного куска железа было опасно. Куда опаснее, чем расставаться с дымящими обломками надежды. Слёзы по ним ещё не потекли, но он собирался их вернуть.

Темень здесь дичайшая, стоит признать. В этой беспроглядной каше даже фонарик включить страшно. Даже фонарик включить страшно. Лазить в темноте конечно опасно, особенно под кроватью. А ведь там чего только нету – и ртутная пыль, и радиоактивная грязь, и пауки. Нет, их не было. А даже если, то они всё равно были на его стороне. Малыши же любят друг друга. Не то что взрослые.

Да, всё не так уж и плохо! Даже небо появилось, или что-то напоминающее его. Может, тут сейчас ночь? Скорее всего. Вон, утро вдали светит – яркое, тёплое, местное Солнце или, быть может, маяк. Где-то за горами.

Заросли по колено сменились зарослями по пояс, и тут Рудольфу внезапно стало не по себе. Путеводный свет погас. Он так и не понял почему. Даже примитивный детектор магнитных полюсов и аномалий оказался бесполезен, если бы он вообще был. В темноте не было видно ничего, и даже свои руки, разгребающие потерявшую всякую совесть траву, были едва различимы. В ушах стоял только ветер, предшествующий шелесту. Происходило это нечасто, большую часть времени слух занимала неразборчивая музыка и голоса. Когда не было даже их, он отчаянно пытался сосредоточиться на звуках своих шагах. Потому что в противном случае…

– Третья группа. Позывные вам известны. Отправляетесь вслед за группой номер два. Область контакта – горный район на северо-востоке.

– А что со второй группой? – усмехнулся Димчик, глядя на Инструктора. – Опять таблетки от живота забыли? Или кто-то ногу растянул?

– Переведу с иронического, – произнёс Ивкас. – Какова задача?

– Задача конфиденциальная. После контакта дальнейшие задачи вам будет выдавать вторая группа.

– Будем им таблетки в желудок запихивать и ноги сжимать, – сострил я.

Димчик рассмеялся.

– Погоди-погоди, – затарахтел он, уставившись на Инструктора. – А почему вторая группа вторая? Где сейчас первая? Её уже сняли?

– Её переименовали, – ответил я, едва сдерживаясь от смеха.

– Это не относится к вашей задаче.

– Он просто о Кумаши хотел спросить, – произнёс Ивкас.

– Ревнуешь меня? – спросил его Димчик.

– А что с картой? – поинтересовался я у Инструктора.

– Карта того района есть. Вот только я вам её не дам. Она у нас одна осталась.

– Так распечатайте ещё! – воскликнул Димчик.

– Чтобы потом секретные карты повсюду летали?

– Всего одну! – жалобно произнёс Димчик.

– Поздно, ребята. Сориентируетесь на месте сами.

После повторного озвучивания задачи, мы вышли из комнаты. Я предложил сбегать в перекусочную, благо до выхода оставался ещё час. И через несколько минут мы уже сидели за столом, активно поглощая горячие сладкие булки с соком.

– Слушайте, а как тот корпус назывался? – спросил Ивкас, неистово чавкая. – Гидроэлектрики? Гидрономики? Гидро… что-то там.

– Куда ещё никого не пускают? – спросил я.

– Такой есть? – поинтересовался Димчик.

– Ага, – ответил я. – Корпус гидропоники.

– Там понику гидрят? Или гидру понят?

– Ну, этот корпус большой, – принялся размышлять Ивкас. – Туда не пускают, значит там опасно. Там определённо гидра.

– Большая гидра, – добавил я.

– Наверное, она и яйца несёт, – задумчиво произнёс Димчик, опустошив стакан. – И молоко даёт.

– И чужих кусает-бодает, – продолжал Ивкас. – Или что там гидры делают?

– Понируют, – ответил Димчик.

– Панируют? Как эти, как сухари?

– Как сухари, – задумчиво произнёс я и принялся доедать оставшееся.

…отсутствие Контакта плохо влияло на готовность к нему.Во-вторых, от постоянного нахождения в потёмках появлялись весьма странные мысли, которые Рудольф классифицировал как симптомы наступающего психического расстройства. Бороться с ними он не собирался.В-третьих, приступы паники участились и, как ему казалось, приобрели некий ритмичный характер. Но как только он попытался вспомнить частоту самых первых приступов, в глазах помутнело. Затем появились жёлтые помехи, а голова стала тяжёлой. Давление, обрадовался Рудольф и тут же обернулся.Больше он уже ни о чём не думал, а только видел, слышал – и бежал. Сердце щемило от нагрузки, но его обладатель не собирался останавливаться. Заросли по пояс сменились мелким лесом, а он сменился обрывом. Дерево, на которое прыгнул Рудольф, внезапно изогнулось – да так, что верхний ствол отломился и вместе с Рудольфом полетел вниз. Одежда защитила от многочисленных порезов, а на боль избитого тела он не обратил внимание и продолжал бежать.Прохладный вист в ушах уступил место тяжёлым ударам сердца. Рудольф уже ничего не видел, кроме множества горящих разноцветных искр. Поэтому когда он споткнулся и спустя пару метров полёта грохнулся о землю, то не стал подниматься. Спустя неопределённое количество времени он преодолел жажду сна и осторожно встал на ноги, которые теперь дико болели. Вместе с ними болело всё тело, и Рудольф осторожным шагом направился вперёд, безуспешно стараясь идти как можно тише.Но вскоре стало ещё больнее. Он вспомнил, что у него нету ни еды, ни воды, ни возможности их добыть. Рудольф усмехнулся, ведь он сам отмёл эти мысли, убедив самого себя в том, что он рано или поздно наткнётся на местную цивилизацию или каких-нибудь её представителей. Ведь местный воздух, несмотря на малоприятные примеси, оказался пригоден для дыхания. А теперь оставалось с горечью признать, что такова его судьба – умереть в темноте, в неизвестности, в одиночестве, а теперь ещё предварительно намучившись. Единственная радость заключалась в том, что теперь смерть может наступить не только от обезвоживания, но и от чего-нибудь другого.Рудольф остановился. Жалость к себе опять сцепилась с яростью и ненавистью, но на этот раз они не боролись друг с другом, а просто буйствовали. Жить Рудольфу оставалось не более шести-восьми часов, и он бросил последнюю карту надежды на стол судьбы: пролетая сквозь тёмный слой неба, он видел очертания каких-то построек. Ориентиром должна была служить река, ребристый блеск которой, как ему казалось, он также видел при влёте в атмосферу. Хотя, возможно, это был всего лишь мираж…– Что думаешь? – спросила Кейт.– Думаю, как мы будем добираться до… А, не важно.Я махнул рукой. Не хотелось забивать ей голову проблемой, решение которой должен был найти я. Я, и ещё Димчик с Ивкасом.– Слушай, – обратился я к Кейт. – А как у гидры молоко берут?– Какой гидры?– Из корпуса гидропоники. Там эту гидру понируют, поникают, полируют. Яйца собирают у неё. Но я не знаю точно.– И я не знаю, – ответила Кейт. – А откуда ты про гидру узнал?– Это большая тайна, – с важным видом произнёс я. – Её доверили мне, а я могу доверить другим. Тем, кому можно доверять. Например тебе.– Правда? – удивилась Кейт.– Ага, – ответил я и подмигнул ей, сам не знаю почему.Она подмигнула мне в ответ. Я попытался подмигнуть другим глазом, но у меня не получалось.– Что ты пытаешься сделать? – спросила Кейт, со смехом наблюдая за моим выражением лица.– Вот как сделаю, так и узнаешь! – воскликнул я. – Но сейчас я просто устал, вот и не получается.– Да ты просто гримасы корчишь, – заключила Кейт.– Ты дура, – обиделся я.– Ты дурак, – ответила Кейт.– Ага, – согласился я, не желая ссориться.Вскоре время вышло. Я посмотрел на часы и встал. Кейт тоже встала.– Что?– Пошли, – сказал я и взялся за её руку.…стараясь идти как можно быстрее, Рудольф пересёк лес и повернул направо, в сторону поля. Логика подсказывала, что там ему найти кого-нибудь будет легче, как и кому-нибудь – его. Перед его глазами вновь возник мутный жуткий силуэт, а вслед за ним и безумный страх. Теперь ему везде чудились некие зловещие силуэты, следящие за ним. Но Рудольфу уже было безразлично, реальность ли это или проделки его умирающего разума.

удольф принялся всматриваться в поле. Глаза достаточно адаптировались, и теперь он достаточно чётко видел проход меж двух линий деревьев. Не отрывая взгляд от намеченного маршрута, Рудольф принялся размышлять о том, сколько ещё времени ему осталось игнорировать засыхающее горло и урчащий желудок. Прогнозы выходили неутешительные.Спустя ещё полкилометра непрерывного быстрого шага он окончательно перестал осмысливать происходящие, и на смену разуму пришли чувства. Где-то на глубине сознания он понимал, что ему пришёл конец. Он, Рудольф, умер ещё при жизни. А его оболочка, безвольное тело, ещё несколько часов будет автоматически бесцельно двигаться вперёд.– Спокойной ночи, – сказал Рудольф то ли ей, то ли себе, и закрыл глаза.Сначала было темно – ещё темнее, чем в реальности. Затем из темноты возникли лучи света и начали мчаться по кругу. Где-то поблизости заиграла знакомая музыка. Как только солнечные зайчики слились воедино, грянула вспышка. Музыка начала исчезать, и некая сила, лёгкая и настойчивая, сжала Рудольфа. Мир преобразился: теперь он был ярким, хоть и расплывчатым. Не отрывая взгляда от ослепительно белого и чистого неба, Рудольф радостно зашагал вперёд, навстречу жизни.Со временем он смог различить цветы, цветы и деревья. В какой-то момент даже трава стала чёткой, и Рудольф плюхнулся на неё, сомкнув глаза и застонав от удовольствия. Неведомая сила потянула его обратно и, не смотря на всё его сопротивление, заставила снова встать на ноги. Рудольф пробурчал что-то нечленораздельное, но однозначно выражающее его неудовольствие. Широко зевая, он продолжил путь. Сквозь едва разжатые веки Рудольф с удивлением обнаружил, что идёт по обитой камнями тропинке. Этот факт заставил его ещё шире открыть глаза, но они не поддавались.Спустя вечность непрерывной ходьбы, которую сопровождали лишь звуки шагов, Рудольф увидел воду. То была маленькая река с поразительно прозрачной водой. Однако едва Рудольф устремился к ней, как вода сама потекла в его рот, и с каждым глотком ощущения становились всё более и более чёткими. Рудольф замер, прислушиваясь к гулким глоткам. Когда же он прекратил пить и протёр глаза, луч сознания сверкнул во тьме в последний раз и померк окончательно…– А я то думаю, чего это так потемнело, – улыбнулся Димчик. – А это его светлость к нам пожаловала!

Отчёт 3ZBdRs-NS002.379.2Знай же, сестрёнка, что я к тебе всегда была добра. Больше чем Усатый. Больше чем Англина. Больше чем кто-либо. И вот как ты со мной обошлась? А ведь могла взять меня с собой. Я понимаю, понимаю. Сидеть на месте не тебе не нравится. Так ведь и мне тоже! Если и надо было покидать Брайдебошт, то вместе со мной. Но ничего, дорогая моя. Я тебя найду. Я тебя отыщу. Даже если возвращаться не будем, то мы хотя бы будем снова вместе. Ты, и я.Да, я знаю, через Высоты небезопасно идти. Вот Аркушор пытался, и даже не один. Никто не вернулся. Впрочем, ты уже всё это знаешь. Говорю тебе, разбился он. Кто высоко лезет, тот может легко упасть. Прямо как ты из того окна, когда мы подглядывали за Дергвиндом. Я до сих пор помню. Поэтому пойду по Сырым Лужам.Обычно по ту сторону Высот мы ходили не в одиночку. Ты и сама знаешь – в одиночку там гуляют только Дураки. А мы ведь не дураки. Мы умные. Жаль только, что именно там растут сладости. Я их люблю, но их совсем мало приносят теперь. Или это я настолько выросла, что мне нужно больше. Двумя словами, теперь мне легче вообще их не есть, чем недоедать.Так вот, сестра, ты дура. Дура. Вот так и знай. Решила одна уйти, и даже никому об этом не сказала. Даже мне. А ведь я умная. Я бы не отпустила тебя одну. Никогда-никогда. Ещё я знаю, зачем ты ушла одна. Тебе ведь тоже сладости нравились. Очень нравились. Вот ты и решила, дура, уйти за ними. Могли бы вдвоём их собирать и есть прям там. А ты, дурья морда, решила всё съесть сама. Ха! Думаешь, я бы никогда не догадалась?– Думаю что да.– Хорошо, – ответил Димчик. – Надеюсь, мы доберёмся до туда быстрее чем у нас провиант закончится.– А как же те булки у тебя в животе? – спросил Ивкас.– Это был завтрак, – буркнул Димчик.– Так, стоп, – сказал я. – А сколько во второй группе?– Наверняка побольше, чем в третьей, – ответил Ивкас, зевая.– И животы у них побольше, – задумчиво произнёс Димчик. – И еды.– Что – еды? – спросил Ивкас.– Больше еды у них, – произнёс Димчик. – Надолго мы тут? И где местные звери, птицы?– Единственные птицы-звери тут мы, – ответил я. – А насчёт времени не знаю.– Зато я знаю, – сказал Димчик. – Знаю, чем мы будем тут заниматься.– И чем же? – поинтересовался Ивкас.– Ветки собирать, – ответил я.Нет, сестричка. Мы с тобой их собирать не будем. Вернее будем, но потом. Потом обратно. А вдруг ты их все съела?

Холодно. Да, холодно. И тебе холодно было, когда ты шла тут. Ты дура, я знаю, вот только ты бы не стала идти через Высоты. Лучше уж ноги промочить. И ты их промачивала. И я промочу. Говорят, можно и не промачивать, но я не помню как. Там надо то ли прыгать, то ли бегать, а я прыгать-бегать по воде не люблю. А ещё я не люблю, когда меня оставляют одну. Ты хоть и дура, но мне с тобой весело, а без тебя скучно.А вдруг ты изначально так и хотела? Ушла одна, совсем одиношенька, чтобы я узнала и точно пошла бы тебя искать. Зачем? Чтобы мы с тобой кушали сладости вместе? Я хочу, вот только воды много. Не хочу ноги промачивать. Их даже согреть негде будет. Хорошо что ноги прямо в обуви согреваются. Вот только когда я тогда их вынула, оказалось что они очень и очень холодные. Хотя я чувствовала что они тёплые.Ты ведь знаешь, что мы ходим за сладостями. Но ты же дура, ты не хочешь со всеми делиться, ты хочешь всё съесть сама. Жадина. Я помню как ты съела ту тарелку, а потом говорила что это была не ты. Я знала что это ты. Теперь я знаю тебя гораздо лучше, чем тогда. Это была ты. Вамик потом сказал мне, что он тебя видел. Ты говорила, что он врунишка, но врунишкой всегда была ты.Деревья практически не изменились. Ещё когда мы с тобой ходили здесь, с тобой и не только с тобой, они были такие же тёмные. Повсюду туман, но деревья видно. Мне всегда казалось это странным. Впереди темно, значит я на правильном пути. Подожди!Внезапно нога начала проваливаться под воду. Другая нога упиралась в клочок земли, а затем тоже начала проваливаться. Мощные усилия ног и рывки ничему не помогали – земля активно поглощала незваного гостя. Вцепившись руками в землю, Эйвелина предприняла отчаянную попытку вырвать ноги. К счастью, это удалось, но вторая нога теперь была босая. С трудом понимая, насколько это плохо, Эйвелина поспешно прыгнула дальше.Нет, дорогая моя! Я выберусь отсюда. Подумаешь, немного обуви не хватает. Конечно, обратно будет идти трудно, по снегу да мокрой голой ногой. Но я туда и не пойду без тебя. Жалко, конечно. А тебя мне жалко гораздо больше. Вдруг с тобой что-нибудь произошло? Я тебя не оставлю.