Текст книги "Туата Дэ (СИ)"

Автор книги: Mary Renhaid

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 31 страниц)

Полковник поморщился от недовольства , перевернув жалко всхлипнувшую мокрую тушу.

У часового, конечно же, не оказалось пистолета. Воспользоваться его винтовкой он бы не смог в любом случае из-за отсутствия левой руки. А искать в караульном помещении или даже сортире, где это жирный, страдавший,судя по желтизне лица от больной печени, проводил много времени и вполне мог бы даже уронить оружие в дыру ... Увольте. На эти игры у него не было ни времени, ни желания.

Глава XXXVIII

Под ногами Тампеста вспыхнула металлическая медная искра и полетела выбитая каменная крошка от мостовой. Лишь потом до его сознания долетел грохот одиночного выстрела. Он выругался про себя.

Конечно же, крики этого жирдяя и то,как он взбирался по воротам было слышно довольно далеко. Было бы странно ожидать, чтобы это болото осталось спокойным…

Даже думать о том,чтобы забрать оружие с трупа часового было глупо. Теперь очевидно, что на это просто не было бы времени.

Никак.

Державший автомат что-то ему кричал.

Тампест рванул прямо на них, держа свою бронзовую косу слегка наотлёт, будто желая подсечь колени.

Раз…

Человеческому мозгу нужно время,чтобы всё осознать – что лежит перед ним разрубленное тело их товарища -а не какая-то свинья. Что именно его кровь стекает, по каплям, под напором воздуха с кривого лезвия из жёлтого металла. Что тот, чьи сапоги испачканы в липкой дымящейся жидкости и оставляют за собой вязкие как машинное масло следы, плевать хотел на их слова и уже, одним звериным шагом-прыжком, покрыл почти половину расстояния между ними…

Два.

…Что лезвие, длиной с винтовку, жаждет вспороть животы именно им. Что оно уже летит, с быстротой шага этого незнакомца. Что эта огромная, изломанная бронзовая коса, уже занесена рассекает холодный воздух и начавший уже собираться сырой туман, спешащий укрыть нежную наготу белого и трепетного, как крылья мотыльков, света бледной Селены, первой луны

– но туманный тюль и свет под ним с шипеньем рассекло лезвие из тяжёлого золотого металла.

На брусчатку пролилась божья кровь и из-за покатой крыши тюремного здания, заслонявшего почти всё небо, выкатилась огромная голова белой луны.

Синие, отравленные ладони её коварной дочери, второй луны, фосгеново-синей Мены, оглаживали освященный в крови желтый металл, желая заточить его до невозможной остроты. Теперь древний орихалк мог разрезать кожу ремней и шерстяную ткань даже легчайшим касанием – будто как несомую ветром бумагу.

Сколько всего надо понять человеческому несмелому, хватающемуся за любую соломинку в поисках объяснений и уравновешивания происходящего, мозгу.

Разум полковника – иное дело. Полковник Тампест может ошибаться, но он всегда точно знает как и что он будет делать. И кроме этого ничего осознавать не собирается. Для него кроме цели не существует ничего в этом мире, а если что-то и встаёт на пути , как эти трое -оно должно перестать существовать, разрубленное пополам тяжёлым могильным орихалком.

Поэтому он сосредоточен на куда более важных вещах. Например, на счёте ударов своего огромного,гулко отдающегося в ушных раковинах, сердца и четком подгоне ритма своих шагов под этот ,очень важный для его жизни, счёт.

Три!

Мышцы ног, сжатые плотнее звездного огненного мяса, ударили, распрямляясь, бросая огромное тело в воздух. Полковник скакнул вбок, как бы брошенный ударом великанского кулака . Там, где он был мгновение назад вспыхнул целый рой острых жалящих желтых искр из горячего металла. Прокатившись по камням , брошенный силой прыжка, камням, он тут же вскочил на ноги.

Они пытались вести дымящиеся серым, остро пахнущим дымком горячие стволы автоматов вслед за ним.

Раз, два…пять.

И снова прыжок.

Фонтан кирпичной крошки брызнул совсем рядом и рассекла лицо херувима в летящей за ним британской офицерской шинели.

Полковник почувствовал тупой удар в левое, казавшееся ему давным давно мертвым – и вновь напомнившее о себе болью и расцветшим на серой сарже ярком цветке черного-красного гибискуса. Вспыхнула – и погасла обжигающая боль словно бы изукрашенный булат палаческого индийского изогнутого клинка вновь проскользил по вскрытым нервам и мясу, не то рассекая, не то ломая тяжёлым похожим на гусиную лапу острием, поднятую в защитном жесте руку – давая время разрядить магазин пистолета в худой живот тхага, раскрашенного всеми цветами и увешанного гирляндами белых цветов .

Сейчас, близкие выстрелы гремели для полковника громче, громче двадцатипятифунтовых ломавших, где-то там в памяти, кажущиеся воздушными белые известняковые стены и слоистые шапки – купола Калигхат.

Он тогда запоздал -и пришлось пожертвовать рукой. Всё равно, она была не более чем мясом… Она даже не могла двигаться, набитая железом от рванувшего пулемёта – пришлось, извернутся и швырнуть безвольно болтавшуюся конечность прямо в лицо индусу, навстречу бритвенно-острому.как мороз, лезвию.

Впрочем, ломать стены было уже поздно – ведь кровь трёх английских солдат и десятка местных полицейских не успевших укрыться в Форт Уильям, текла по алтарю Матери Черепов.

Какая же рубка была потом…

Осознанного воспоминания не было– как было сказано, разум полковника устроен иначе,чем у других людей, – но боль сменилась памятным славным железным запахом.

Мятежники желали накормить богиню-людоедку – но почему -то не обрадовались, когда пришёл Тампест, с болтавшейся только на обрывке кожи и мышц , перетянутой, чуть пониже плеча жгутом рукой, и сказал им, поставленным на колени, что их кровь их богине больше придется по вкусу – нежели чужая кровь англичан и полицейских

И самолично принялся пробивать им затылки огромным метфордским штыком взятым прямо у одного из солдат. Лезвие проходило сквозь мозг, откалывало зубы и высовывалось из раскрытого рта. Крови при этом было довольно мало.

Но Тампест проколол головы по меньшей мер пятиста поставленным на колени пленным.

Брахманы, чандалы… Изукрашенные, потные, покрытые кровью струящейся по худым коричневым телам. Все смуглокожие, черные, мерзкие – как крупные мохнатые пауки.

Среди них затесалось даже несколько местных бхадралоки, думавших, что знакомства в британской администрации и хорошее воспитание их спасут. Но разбитые шрапнелью ворота храма, исклёванные пулями синие мозаики внутреннего святилища – это не клуб в Тринити-колледж и счёт там был иной.

Расплату за свою руку Тампест отрезал от индусского мяса метфордским штыком – точно по своей строгой мерке. Прямо по тонкой горячей от бьющейся от пульсирующей крови линии швов в черепном своде.

Как толпа в Калингхат, как взорвавшийся ствол пулемёта на мосту Хорах, охранники, изо всех сил хотят его убить. Ведь с убийством полковника всё вернётся на круги своя. Но совершенно не хотят стрелять, боятся крови и, одновременно, не чтобы их убили самих.

А он уже был там.

За гробом – темно, как в закрытой на ключ много лет назад, покрытой сухой пылью темной комнате.

Ничего страшного. Просто скучно.

Целую вечность нечего делать, кроме как смотреть на затянутой паутиной хрусталь люстры…

Плясать и стрелять надо сейчас, неужели они не понимают?

Не пытаться – убивать!

Этот мир хочет убить. Всегда. Всех. Он уже попробовал на вкус мясо полковника, отхватив добрый кус – на мосту Хорах, – и оно ему понравилось.

. Полковник знает лучше всех .

Сдаваться, молиться и пытаться– бесполезно. Надо просто убивать первым.

Мир хочет убить тебя – убей этот мир!

Все люди в этом мире хотят убить тебя – убей всех людей!

Прямо сейчас.

Когда не останется никого – наступит рай. Пусть даже он будет лишь для одного полковника Тампеста.

Притопнув, щелкнув подошвой сапога, полковник развернулся на каблуке, -и развевающуюся за плечами шинель пробили сразу пять пуль.Одновременно, ускользая от выстрелов, он развернулся скакнул за металлическую трубу фонаря.

Был бы у него пистолет – эта троица уже давно бы лежала на земле. Сколько времени он уже на них потратил?

А ведь они боятся,боятся, боятся, они все боятся!

Отрубленная страшной бронзовой косой, бессмертная голова Селены падала с неба Диска и, воссевшая на её небесный престол, смеявшаяся и хлопавшая убийце матери, синяя, фосгеновая луна Мена светила ярко. Синие сумерки страшной фосгеновой луны были прекрасны.

Когда она восходит замолкают все ночные птицы. Только козодои, огромные птицы, своим лаем, треском и хохотом приветствуют младшую богиню.

Они боятся смерти, и больше самой смерти – они боятся смерти при синей луне. Они боятся смеха и лая этих птиц. Единственное, чем козодои кормятся – это мотыльки. Похожие на нежные рассыпающиеся от неловкого касания лепестки пепла, большие белые черноглазые бабочки, которые можно увидеть только ночью. Они любят садится на губы спящих или умирающих и трогать своими пушистыми передними лапками, убаюкивая их.

Козодои за Рейном ловят только этих мотыльков, не желая другой добычи – и почему-то, до сих пор, их хохот слышен каждую ночь.

Синие фосгеновые небеса плясали над ним, дрожа от его шагов.

Каменная плитка звенела от ударов его каблуков.

Визг и звон пробитого пустотелого фонарного столба – и горячие меднокожие оводы куснули закожу на шее.

Большие капли горячей, темно-красной крови потекли за воротник, пробираясь через выбритые волосы, даря приятное тепло озябшей коже и впитывая лунный свет, растекавшийся по тюремному двору как тяжёлый боевой газ.

Опять этот, самый меткий и самый быстрый стрелок пытался его убить.

Полковник захохотал, совершенно довольный тем как идёт дело.

Его шинель трепетала как одеяния, уже постигшего неземную истину, но так не могущего и не желающего остановить вращение и бесконечное произнесение имени Всевышего дервиша.

На этот раз начиная страшный разворот, он притворился, что бросает в них свое огромное оружие. Невозможно шутить таким вещами. Да полковник и не шутил. Возможно бы, он так и поступил.

Именно поэтому охранники поверили.

Они поверили, что вся сила вращения, весь замах будут вложены в полёт тяжёлого на вид бронзового чакрама. И что раз его бросают оно их ударит– и непременно, своим большим как у тюремной гильотины, – лезвием.

И ведь брызнули в стороны!

Будто бы он швырял в них гранату.

Человеческий глупый разум – сосредоточившись на опасности лезвия, забыл о кое– чём более важном.

О кое-чём более опасном.

Всего пять шагов отделяли полковника о них.

И пока они не стреляют – можно бежать прямо.

Не прошло и секунды, как Тампест оказался так близко…

Конец искривленного лезвия, на незавершённом взмахе, взрезал серую теплую ткань на животе того самого меткого стрелка пройдя нискосок меж двух начищенных пуговиц.

Тонкий красный ручеёк, разом обратился поток – а потом, взрезанная по всей длине кожа живота, просто лопнула как чумной бубон,выпуская все таившееся внутри . А внутри, во влажной и горячей тьме была свернувшаяся синими склизкими змеями, исходящая пахнущим как свежая рвота горячим паром, боль.

Сидящий на коленях, пытался запихнуть в себя горстями кровь, теплую коричневую дрянь и рассеченные косым ударом мышечные трубки, вернуть органы и кровь обратно – но его усилия были жалки и бесполезны.

Он не смог убить полковника.

Он не сможет жить.

Через мгновение из спины второго, стоявшего менее чем футе от невероятно жалостливо плакавшего над своим разрубленным животом стрелка и уже поднимавшего свой автомат, с хрустом раздробив пару соседних рёбер, прямо рядом с рядом с толстой костью позвоночника, вышел скошенный будто срезанный кончик бронзовой лопасти.

Вытаскивать времени не было и Тампест просто вложил всю силу, протыкая его насквозь. На мгновение, они как бы слились в каких-то отвратительных объятиях, когда тело, разрезаемое своим же собственным весом, дошло до тогоместа, где кривизна жёлтого орихалкового лезвия, ломалось в изгибе, переходя в прямой клинок .

Толстая, похожая на шляпку набухшего от дождей гриба – только не из влажной губчатой плоти, а из твердой как железо позеленевшей бронзы, толстого набалдашника примитивнейшей гарды, которая никак не могла бы ничего защитить скользни настоящий стальной клинок вниз по лезвию. Она лишь только помогала удерживать клинок, не давала соскользнуть ладони на полосу острого золотого света, даже если, как сейчас, все пальцы были бы, как сейчас, в скользкой, жиденькой, будто разбавленной солёной водичкой, крови из рассеченных лёгких.

Излом лезвия остановил клинок, уперевшись в рёбра охранника – полковник, краем сознания, почувствовал как его оружие упёрлось в кости. Автомат, который умиравший охранник, крепко держал, стукнул о брусчатку, выпав из безвольной руки.

Умирающего уже не держали ноги. Он повис на пробившей, разрезавшей его, болтающейся между ребер в здоровенной иссеченной ране, бронзовой косе.

Он вздрогнул , будто бы от укусов насекомых или ударов грома, – из-за пары пуль попавших в него. Могло показаться, что мертвец обиженно вздохнул – но у стрелявшего не было выбора. Чтобы достать его убийцу, требовалось стрелять навылет. А помочь своему другу он уже ничем не мог …

Впрочем, стрелявший не думал об умирающем на бронзовой косе как о своем друге(Все дружеские отношения между ним заключались в карточных партиях в комнате отдыха вечерний смены – и убитый проиграл ему сорок пфеннигов на прошлой неделе), о мести(Если бы он услышал это слово, то он бы его не понял, даже произнесенное по-немецки – а полковник избегал говорить по-немецки и не желал просвещать идиотов). Нельзя было говорить, что он думал и об облегчении ухода и избавлении от страданий.

Его мозг, кидавшийся из крайности в крайность, не мог составить картинку, обеспечивающее полное понимание происходящего. Он видел происходящее так. Гюнтера каким-то чёртом пырнули огромным таким ножом. А тому, молодому, переведённому из Нойенгамма, разрезали брюхо как старый носок. И дружку его конец. Им обоим конец. И что если он не всадит в этого офицера пуль десять или двадцать – то, как и ноейнгамец, он узнает какого цвета его потроха.

Стрелять надо вот и всё. И не важно, что дружок его ещё жив.

Ему было просто страшно, дико страшно -несмотря на то, что тварь, проникшая на тюремный двор была уже ранена молодым в плечо и истекала кровью. Что у неё только одна рука -против его двух. Что эта смеющаяся, не то синяя, не то чёрная – от сумерек второй луны, – пляшущая на скользкой крови тварь вооружена каким-то диким, похожим на радугу, примитивным тесаком – а у него огнестрельное оружие. Хороший, мощный автомат из отличной рурской стали. Ему было плевать. Всё равно было было страшно и он хотел застрелить этот страх. К несчастью, сколько бы его оружие не выплюнуло пустых как ореховая скорлупа гильз, пожирая полными горстями тупые короткие патроны – всё было зря. Крупные,весившие как большой палец взрослого мужчины,, автоматные пули, вязли в висевшем на лезвии теле нойенгаммца .

Оттолкнувшись от брусчатки, подхлёстнутый выстрелами будто бегун,бросающийся от белой линии вперёд, Тампест буквально отправил в полёт труп – прямо на последнего стрелка. Ствол автомата рефлекторно дёрнулся, спеша догнать очередью летящее тело – а потом зацвенькал по брусчатке, будто пустая жестянка.

Лезвие, несмотря на две тысячи лет в гельголандских дюнах, было таким острым, что охранник даже не успел почувствовать – и просто смотрел на культю тупым взглядом, любуясь гладкостью, блестящего как масло среза разрубленных одним ударом лучевой и локтевой костей. Он всё ещё смотрел как вытянутый костяной треугольник и овал заливаются синим и красным – когда полковник разрубил его череп.

Счастливчик!

Он умер, даже не думая своём страхе

Глава XXXIX

Киндигглер Райстерршаффт, восьмой потомок Эрлионары Риафгент-Йонеззы и Дейктириана Райстарршаффта, и т.д. и т.п., оглядел город с высоты монумента. Это были лишь жалкие окраины, но по ту сторону, в небоскрёбах, находились лишь жалкие твари, не имеющие права называться людьми, не имеющими права жить, да и в целом не имеющих прав. Но растворить их в первичном бульоне, или как минимум в огне термоядерных реакций, просто так не удалось бы. Киндигглер это понимал, даже когда в поисках ответа на данный вопрос выковыривал остатки вагин из малолетних проституток. Де-юре это были начинающие модели детской моды, которым для продолжения счастливой и насыщенной, полной приятностей и оптимизма жизни, требовалось всего ничего – просто раздвинуть ноги. Но де-факто мистер Райстерршаффт не желал вдаваться в подробности. Причина и следствие. Альфа и омега. Куча человекоподобных червей и первичный бульон. Остальное – переходящее.

Сырость витала в воздухе. Ветер слово коснулся щеки Киндигглера. Ощущение неизбежности нарастало. Параллельно ему нарастало ощущение утраченного в детстве щенячьего восторга. Словно заканчивалась сказка, и наступала ночь прошлому и рассвет новому. Оставалось лишь передать в прошлое информацию. Какую, Киндигглер пока не знал, надеясь на собственные навыки импровизации. Сначала требовалось выйти на связь с правительством Райстерршаффт сквозь сверхнизкие радиочастоты, предварительно расширив искусственно вызванную аномалию в интерполяризованных атомах в размере 1*10-97 м. Это был единственный проект, который Киндигглеру потребовалось засекретить, закрыть и выкрасть из архивов, – почти в тот же самый день, когда его слуха коснулась информация о роде успешно проведённых испытаний. Пришлось даже сбить транспортник, на борту которого тайно провозились копии всех архивов. К счастью, имеющийся с 22 лет высший уровень секретности позволял удалённо активировать заряды на любом КЛА. Когда это случилось, Киндигглер был вне себя от радости, – в этом событии оказались увязаны все, кроме него.

Вызов радиотемпоральной аномалии размерами уступающими комариной простате не вызывал особых трудностей. Куда труднее была связь на сверхнизких частотах. Мистеру Райстерршаффту требовалось одиночество и удобство, а не куча оборудования и людей. Людей удалось сократить до нуля, но вот оборудование – лишь в несколько раз. Девять портативных радиопередатчиков, которые пришлось вручную настраивать весь вечер. К счастью, инструкция от Митта оказалась весьма кстати. Оставалось лишь не навернуться с монумента.

Собственно, открытие аномалии было делом абсолютно незаметным и не имеющим каких-либо последствий. В голове Киндигглера мягко всплыла подчерпнутая из архивов информация о том, что радиотемпоральные феномены данного уровня за последние 50 лет всплывали свыше двух сотен раз, но значения им не придавали. Потому что информации в мире было достаточно много, слишком много, чтобы обращать внимание на радиоперехваты из прошлого. В такое не поверишь, а проверить в радиочастотной каше нынешних времён такое абсолютно нереально.

Спустя несколько минут, Киндигглер начал перелазить с места на место, пытаясь уловить позицию на монументе где белый шум был достаточно громким. Фильтр сигнала был установлен на отметке 97%. Не успел Киндигглер задуматься, как в левый наушник ударил едва различимый голос.– Йи... а не ид... а после коффффф....Вслед за обрывом связи возник стук. Киндигглер молча слушал. Это не был шифровальным сигналом по умолчанию для ЦОКС "Ирвиц" во второй половине прошлого века. Звуковой криптоанализатор не подавал никаких сигналов. Спустя ещё несколько минут раздался всхлип, и неразборчивые слова:– Eha biyense, chèkre Kathe... Thu nen m'abankdonnterals plos à moin sortas.– Хуйня какая-то, – пробормотал Киндигглер, задумчиво почёсывая щёку. – Это что, немецкий?– Я не думаю, – голос, хриплый и какой-то "пространственный", внезапно раздался в обоих наушниках одновременно. Киндигглер мгновенно покрылся холодным полем и машинально оглянулся. – Я не думаю, что вы как-то могли меня остановить. Наи...Вновь возникший белый шум начинал побешивать. Следующие минут сорок Киндигглер боролся с желанием отчаяться и всё бросить, – никакого ответа с той стороны не было.Спустя ещё несколько минут АКАРП начал вновь пищать, сообщая о шифровке IUF-49. На портативном наручном устройстве, в личных записях, она использовалась более 120 лет назад. Это было слишком далеко, и слишком ненадёжно, но Киндигглер не стал упускать шанс. Вбив изменения на АКАРПе, он произнёс в расположенный у самых губ тройной микрофон с микрофибной гульзой:– Приём, это... – запнувшись, Киндигглер задумался, стоит ли как-то обозначать себя преждевременно? Любое действие теперь могло быть фатальным.– Гюрза, Мио, Торзо, Нинб, – возникший голос прервался. – Чёрт, как там дальше?У Киндигглера перехватило дыхание. Он буквально общался с прошлым, прямо сейчас, в данный момент времени. Надо было срочно устанавливать контакт с незнакомцем, стремящимся установить контакт с орбитальной станцией.– Вы говорите по зашифрованному каналу связи, – Киндигглер постарался придать своему голосу как можно больше серьёзной "беспечности". – Дополнительная шифровка не...– Приём, это гаург-мейр Лжек Крайц! – голос явно считал, что данное имя о чём-то скажет. – Приём, блять, ответьте вы ну что нибудь!В голосе Лжека сквозил страх, но с ним было что-то не так. Киндигглер это чувствовал. Какие-то участки его мозга утверждали, что этот тон и этот голос совершенно противоестественны. Но разобраться, что именно здесь не так, было совершенно невозможно. Помехи были слишком сильны.– Приём, гаург-мейр Крайц, – ответил Киндигглер, мысленно моля небо, чтобы сигнал не потерялся вместе с другими. – Слышу вас хорошо. Доложите ситуацию.– Мне требуется Виконт Наб... Доложите ему, что вышел на связь Лжек Крайц! – напор голоса усиливался вместе с уровнем помех. Киндигглер, не найдя в памяти никакого "Виконта", поискал в блоке управления надстройки фильтрации каналов связи. – Код: буро-синий! Передайте ему, что...После щелчка по одной из жёлтых кнопок, помехи внезапно пропали, вместе с голосом. На мгновение раздался неприятный писк.– ."Викс" здесь! – раздался мальчишеский голос. – Он поймёт, о чём речь. Срочно! Вы меня вообще слышите? Приём, блять!Ошарашенному Киндигглеру голос сначала показался девичьим. Но потом он вспомнил имя собеседника. Так или иначе, это был не штаб. И кем бы не был человек на том конце межвременной связи, он был бесполезен для величайшей миссии мистера Райстерршаффта.– Вы кто такой? – резко спросил Киндигглер, стараясь не прикасаться к микрофону губами. – Что у вас с голосом?– Но генератор должен был усилить... – с досадой и удивлением пробормотал неизвестный ребёнок, явно не заботясь что его услышат.Киндигглер чётко принял для себя решение заканчивать сеанс связи с незнакомцем.– Последний раз повторяю, кто бы вы не были, назовите своё настоящее имя.– С кем я разговариваю? – спросил ребёнок, называющий себя Лжеком.– Даю вам последний шанс ответить правильно и внятно, – предупредил Киндигглер, смотря линию горизонта в черте раскинувшегося новогодней гирляндой города.– Я не знаю кто ты, но ты умрёшь, – уверенно заявил мальчик по темпоральному зашифрованному радиоканалу 120-летней давности. – Ты, твои близкие, твои потомки, твои знакомые, – вы все умрёте в ближайшие часы, если бы сейчас же не устраните Киндигглера Райстерршаффта. Мне всё равно как, можете хоть всю планету из вашей супер-секретной лазерки на станции накрыть, лишь бы его уничтожило. Я, блять, не шучу.– Откуда вам это известно? – Киндигглер чувствовал вкус клубники на губах. Или это был металл? Нет, скорее малина...– Я поймал радиопередачу, – ответил Лжек. – Он пытался связаться с командованием орбитальной станции. Убедить их, что планета не требует развития. Если ему это удасться, то вы все просто исчезнете до атомов, блять. Всей планетой. Моментально. Как какие-нибудь Странники. А вы единственные, кто может вытащить меня отсюда. Если вы исчезнете, то я здесь и погибну.Голос мальчика старательно не выражал никаких эмоций. Но тут явно была тревога.– А что у вас с голосом? – поинтересовался Киндигглер.– Долгая история. Когда вы меня найдёте – сами всё узнаете. Ну так что?Киндигглер улыбнулся от радостного предвосхищения событий. Он уже знал ответ.– Не знаю, кто вы, но у вас явно прогрессирует запущенное психическое расстройство. Голос, очевидно, является следствием использованием программных средств для обработки. Ну и, что самое очевидно, вы умрёте, Лжек. Позже меня. Позже всех. Но вы умрёте. Причём мучительно, как полагается человеку разумному. Там, где вас никто не найдёт. Никогда.Не дав Лжеку успеть ответить, Киндигглер переключил АКАРП в обычный режим.

Стоящий на монументе человек не успел среагировать на внезапный выстрел. Это был отнюдь не энергетический заряд, который на 88% рассеивался полем обруча, висевшего на шее у Киндигглера. Это была классическая пуля, пробившая ребро восьмого потенциального председателя высшего совета Райстерршаффт, ударившаяся об металлический груз на спине и полетевшая назад, дробящая внутренности на обратном пути, а затем засевшая в разбитом виде по всему телу.Изначально Кургул целился в голову, но дальность в полтора километра и небольшое волнение помешали попасть в десяточку. Сказалось также и долговременное отсутствие практики.Однако тело Киндигглера не упало. Он оставался лежать на монументе, крича от боли. Он не слышал голос в наушнике. В данный момент была лишь боль, и только она пела в области внутреннего уха. А ещё был звон, нарастающий. И непередаваемый ужас. А в моменты болезненной режущей тишины между ударами в висках он ничего не слышал.Ответа не было.И когда раздался писк, Киндигглер Райстерршаффт понял, что связь оборвалась только СЕЙЧАС.Но это было последнее, о чём он подумал. Выводы не последовали.Ведь сразу после звука обрыва связи мир исчез.

Кин ждал, когда его старшая сестра вернётся от родителей и продолжит играть с ним.Но вместо вечно бодрой и задиристой Беллы к нему вернулась какая-то бледная её копия, с лицом цвета каргиашного пурда, и всё промокшее. Это было странно – ведь именно ей на день рождения подарят целую планету, которую также назовут в её честь. И все будут её называть. Ведь назвать планету «Белладольфией» или «Беллой» – это логично и красиво. То ли дело назвать её «Киндигглером». Это как-то некрасиво звучит. Вот «Кинди» – подойдёт, но тут уже слишком по-девчачьи.Вдобавок, Белла была изначально любимчиком в семье, особенно для отца. Весьма умная и всегда с серьёзным лицом, серьёзными делами, серьёзным будущим. Седьмой ребёнок, дитя удачи. А восьмой – явно что-то другое. Белла восьмёрку поворачивала на бок и заявляла, что восьмёрка, – это тайный символ бесконечности бытия дебилом.– Что случилось? – спросил Кинди.– Мы не летим на планету! – взвизгнула Белла на младшего брата. – Они передумали. Они обещали мне! Мне! ОБЕЩАЛИ! А она была такая красивая! МНЕ НЕ НУЖНА ДРУГАЯ! Слышишь! ВСЁ БЫЛО СПЛАНИРОВАНО! ЭТО НЕ ДОЛЖНО БЫЛО СЛУЧИТЬСЯ! ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!!!– Не волнуйся, – произнёс тихо юный Кинди, стараясь утешить сестру. – Я уверен, ты справишься, и они что-нибудь придумают...Белла в мгновение ока напрыгнула на брата, и сжала его лицо руками, стараясь впиться ногтями поглубже в кожу.– ЭТО ВСЁ ТЫ ВИНОВАТ! – крикнула она ему в лицо и отпрыгнула назад, после чего быстрыми шагами прочь из комнаты.Подождав, когда её шаги затихнут в глубине коридоров фамильного замка, юный Кинди осторожно пощупал своё лицо. Крови не было, но боль была. И страх. И вина. И какое-то предопределение.Кинди приподнялся, достал синий шарик из-под подушки, протянул руки с ним и с улыбкой произнёс:– Это всё я, это всё я...

Под сенью солнечных утренних лучей, на балконе плотно обустроенного замка, находилось двое последних наследников всего, чего можно было увидеть отсюда, – включая небо, часть звёзд, и всё видимые в телескоп планеты. Замок был точной копией родительского, но располагался он на другом полушарии.– Ну, как тебе мой подарок?– Фигня какая-то, – ответил Кинди, допивая сок и ощущая некую божественную благодать. – Кроме, пожалуй, последнего. «Экспериментальная история» или как-то так. Неплохо, но быстро наскучивает.– Долбоёб, – с нотками нежности сказала Белладольфия, обернувшись к младшему брату. – Ты понятия не имеешь, чего мне стоило твоё участие в прогрессорском проекте. Плюс, ты всё испортил, – кто бы мог подумать! – снова. После твоих выходок экспериментальную популяцию планеты пришлось в ноль вычищать.– Да ладно тебе, Белла! – усмехнулся Киндигглер Райстерршаффт. – Это было действительно весело. Они так интересно умирали, сходили с ума, гасили друг друга ради чего-то, ради каких-то иллюзий. Правда, я хотел чтобы они сами попёрли умирать. Массовой суицид путём утопления. Можно же было что-то сделать с воздухом. В любом случае, спасибо. Тебе бы понравилось.Белла перешла к брату за спину и обвила его шею своими руками.– Нет, малолетний дебил, мне это НЕ понравилось бы! – встрепенулась Белладольфия, изо всех сил сжимая шею брата. – Ты только всё поганить можешь, моральный разложенец! Из-за твоих выходок во мне люди сомневаются! ВО МНЕ СОМНЕВАЮТСЯ! Такое случается, когда ты оказываешь поддержку мудакам.– Да расслабься ты! – Киндигглер осторожно коснулся пальцами её руки. Хватка на его шее не ослабевала, а от близкого голоса сестры горело ухо. – Хочешь секрет расскажу?– Какой у тебя может быть секрет? – Белла едва сдерживала себя от желания укусить Кинди за ухо.– Они все... – Киндигглер кашлянул. – Они все такие же тупые. Как и на той планетке, где я пребывал благодаря тебе во время своей бесконечной днюхи. Они все насекомые. Муравьи.– Я знаю, – прошептала Белла прямо в уху младшему брату. – Ты действительно думаешь, что ты один понял такие элементарные вещи? И чем ты от них отличаешься, кстати? Ничем. Просто в расход тебя пущу я. Остальные не понимают, какой ты на самом деле. Ты для них слишком важен, слишком ценен. Но не для меня.– Правда? – рука Киндигглера обхватила шею его старшей сестры. Он почувствовал, как она вздрогнула. Чувство было восхитительным. ЕЙ было страшно. – Но ты ведь никто по сравнению с другими, нашими старшими братишками и сёстрами. Кому ты нужна? Миллайфинне? Салльвимерго? Или самому Георршайту? Им всем плевать на тебя.– Они сдохнут, – сказала Белла, цепляясь зубами за ухо Киндигглера. – Они все отойдут на второй план, рано или поздно.– Ты знаешь, что они будут существовать вечно, сестра дорогая, – Кинди нежно почёсывал её шею. Хватка на его шее ослабевала. – Как и мы. Они не уступят. А ты не потянешь вечно рваться наверх, сквозь эти столпы вечности.– Всё возможно, – уверенно пробормотала Белла, пиля зубами ухо своего младшего брата. – Я что-нибудь придумаю.– Что тут думать? – спросил Кинди, притягивая Беллу к себе. – Хватит думать, Белла.– Ты ведь понимаешь, что мы не сможем дальше быть вместе? – спросила Белла, резко ослабив хватку, но задержав свои руки на груди Кинди. – Мы уже слишком большие, а у меня дела. Ты можешь и дальше продолжать заниматься различными сортами дебилизма. А я – стану частью великой истории, наравне со старшими родственниками.– Нам обязательно расставаться? – с лёгкой тревогой спросил Кинди. – Мы ведь можем быть вместе. Всё возможно ведь, так?– Так, – ответила Белладольфия. – Но всё возможно не всегда. Не навсегда. Это был бы лютый стыд – вечно таскать за собой младшего брата. Ты должен найти свой путь. Или сам сгинуть в пучине тупизны.– Но ведь я нужен тебе...– Наоборот, – обрезала Белла. – Это я нужна тебе. Ты ведь действительно пропадёшь без меня. Угробишь сам себя, когда в очередной раз будешь пытаться поиметь всех веселья ради.– Я и угроблю, – уверенно ответил Кинди, разворачиваясь лицом к сестре и встречаясь с её взглядом. – Всех, каждого. До атомов. Может, именно это и суждено мне сделать? Максимально облажаться. Этакий массовый terminal corruption. Но я не хочу, чтобы ты пострадала из-за моих действий. Пусть все умрут, сойдут с ума, расщепятся на атомы, – кроме тебя, Белла.– Это очень трогательно, – призналась Белладольфия. – Но ты не первую сотню раз пытаешься надавить на эмоции. Все мы знаем, что ты манипулятивный психопат.– А ты – карьеристка, – произнёс Киндигглер. – Но кроме тебя у меня никого нет. Я не хочу быть один.– Считай это наказанием, – усмехнулась Белла. – Сколько людей ты загубил? Сколько надежд оборвал? Это карма, дебил. Никакого хэппиэнда не будет. Для тебя, разумеется. Только вечное одиночество и страдания.– Очень смешно, – отмахнулся Киндигглер Райстерршаффт. – Мне что, действительно до тебя не достучаться?– Можешь хоть заплакать, – сурово произнесла Белладольфия Райстерршаффт. – Ты исчерпал все кредиты моего терпения и доверия.– Значит, у меня нет другого выхода, кроме как заплатить по счетам.С этими словами Киндигглер быстрым и сильным движением притянул к себе свою сестру и впился своими губами в её, обнимая и массажируя ей спину, в силу своих способностей. Конечно, со средствами массажа у Беллы проблем никаких не было, но некоторые вещи были настолько уникальными, что техника не справлялась с их суррогативной заменой. Неожиданный инцест в планы Кинди не входил, но самих планов не было, поэтому ему оставалось делать всё возможное и не дать ебливой мировой истории заживо похоронить себя.