Текст книги "Туата Дэ (СИ)"

Автор книги: Mary Renhaid

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)

Глава XXVIII

– Лично я не нахожу выхода из сложившийся ситуации, – произнёс Лжек, поглаживая языком свои зубы. – Я даже не знаю, сколько единиц груза мы потеряли.

Сидящая перед ним рыжеволосая женщина некоторое время смотрела в окно. На возникшее перед кафе торнадо из жёлтых листьев. На отблески солнца на окнах гигамаркета напротив. На золотисто-рыжее небо. Затем она повернулась к Лжеку.

– Сорок шесть детей, Лжек, – сказала она. – Сорок шесть детей, за похищение и доставку которых нам уже заплатили аванс.

– Расслабься, – заявил Лжек. – Погибнуть в самой страшной авиакатастрофе всё равно лучше, чем умереть на операционном столе.

– Знаешь, что ещё лучше было бы? – спросила его Атлостарвинта. – Остаться в школе и жить дальше, вместо того чтобы выбирать из сортов ужасных смертей.

– Все сорок шесть погибли, верно? – уточнил Лжек.

– Да, – невозмутимо ответила Атлостарвинта. Она до сих пор ощущала крохотную ладонь в своей руке. – А что? Кто-то мог выжить? Транспортировка на КЛА была на тебе.

– Нет, я просто их не считал, – сказал Лжек. – Вот я и подумал, что...

– Все погибли, Лжек, – произнесла Атлостарвинта. – Все. И мы ничего не можем с этим поделать.

Она умолкла, вновь смотря в окно. Над Шайперфимом висело безжизненное солнце. Лжек сидел в задумчивости. Кафе "Совет" пустовало в середине вторника.

В новостях всё ещё висела история о массовой пропаже детей из пятьдесят шестого школьного центра. В Шайперфиме поднялась волна массового психоза. Детей не выпускают из дома. По всему городу рыскают сотрудники службы планетарной безопасности.

А тем временем под толщами океанских вод, в громадных остатках КЛА, разлагаются сорок пять юных тел.

– Что мы будем делать дальше? – спрашивает Лжек, расфокусировано глядя на Атлостарвинту. – Какие-нибудь предложения?

– Сматываться отсюда надо, – отвечает Атлостарвинта. – На несколько планет вперёд. Мы могли бы попробовать пойти ва-банк и совершить ещё одно похищение, но...

Она вновь замолчала, с трудом представляя себе, как такое можно будет провернуть. Это было абсолютно, бесповоротно и безвариантно невозможно. Жёлтые листья бьют в окно, и, не найдя входа, улетают дальше.

– Я могу связаться с Филлином, – говорит Лжек. – Объясним ему обстоятельства...

– Долбоёб, блять, – ругается Атлостарвинта. – Какие обстоятельства ты ему объяснишь? Мы сами теперь для него – неудачные обстоятельства. Мы следующие в списке, Лжек.

– Не паникуй, – успокаивает её Лжек. – Я Филлина давно знаю. Если правильно изложить произошедший форс-мажор, то всё будет хорошо.

– Не звони ему, – едва сдерживаясь, произносит Атлостарвинта. – Тебя он, может, и пощадит. Но не меня.

– Я ему скажу, что...

– Да послушай же ты меня! – горячо шепчет Атлостарвинта, оглядываясь. – Двое свидетелей хуже чем один. Один меньше сказать успеет в случае чего, и от него проще избавиться. Просто прими это как данность, Лжек. Мы в полной жопе, и нам пора бежать.

Лжек смотрит на Атлостарвинту. В его глазах нерешительность. У него в уме – масса вариантов и возможностей. Морщины на лбу становятся сложнее.

– Ну допустим, – неуверенным тоном говорит Лжек. – Куда ты предлагаешь нам залечь на дно?

– Самые дальние отсюда планеты, – с готовностью сообщает Атлостарвинта. – Цугшелло, Шаффран, Тимбельфанс... Вариантов полно, но в первую очередь следует сматываться отсюда в те края.

Цугшелло? Какое-то смутное, беспокойное предчувствие зашевелилось в Лжеке. Цугшелло отпадал без вариантов. Шаффран навевал лёгкие воспоминания о прошлом, но не более. Тимбельфанс... Что ещё за Тимбельфанс? В памяти Лжека отсутствовали какие-либо упоминания о Тимбельфансе. Это было благоприятным прогнозом. Всё известное не предвещало ему ничего хорошего, в отличии от неизвестности. Окей, Тимбельфанс вполне подходил.

– Ты уже готова, я правильно понимаю? – спрашивает Лжек. – Составила план перелётов, собрала вещи, купила билеты.

– Типа того, – отвечает Атлостарвинта. – Мы теряем время. Заскочим в гигамаркет за провизией и сразу же в космопорт.

Лжек колеблется. "Вот твой шанс на новую заморозку возраста, Лжек.", произносит Филлин. Он смотрит на сидящего перед ним мужчину своими умными, всё понимающими синими глазами. "А если что-то пойдёт не так?", спрашивает Лжек. "Непредвиденные обстоятельства имеют место быть.", отвечает Филлин. "Вы ведь первопроходец, мистер Кройц. Ледокол в заполярных краях. Форс-мажор – это неизбежность в таком роде дел. Считайте это высшей лигой. К тому же вы, судя по вашей биографии, отлично способны справляться с непредвиденными обстоятельствами." Он поправляет свой воротник. "По рукам.", говорит Лжек.

В кафе входят двое новых посетителей. Молодая пара. Заказывают рай-ланч и два особо крепких кофе. Вслед за ними заходит ещё один, синеглазый юнец в синем жилете и чёрной рубашке. Лжек вспоминает Филлина, а затем мгновенно узнаёт посетителя. Спустя секунду он отмахивается, – есть дела поважнее. Атлостарвинта ничего не замечает. Синеглазый юнец заказывает порцию обычных блинов и воду, а затем усаживается за соседний столик. Аккурат за Атлостарвинтой.

– Ну так что, Лжек? – спрашивает она, утомившись ждать ответа. – Погнали.

– Мы не можем вместе вот так открыто разгуливать, – отвечает Лжек, протягивая ей ключ-карту от своей машины. – Давай ты в гигамаркет, а я тут подожду.

– Ты уверен? – вопрошает Атлостарвинта, приподнимаясь из-за стола.

– На все сто, – говорит Лжек. – Давай быстрее, я тебя жду.

Не произнося больше ни слова, Атлостарвинта провожает Лжека полным сомнений взглядом и уходит из кафе. Подождав ещё пару десятков секунд, за время которых соседу по столику уже принесли тарелку, полную парных блинов, Лжек вышел из-за стола и подсел к синеглазому юнцу. Последний бросил короткий удивлённо-вопросительный взгляд на возникшего перед ним мужчину средних лет, с редкой сединой. И ничего не говорит.

– Киндигглер Райстерршаффт, – вполголоса обращается к нему Лжек. – Не думал, что когда-нибудь вас увижу.

Юнец быстро пережёвывает два блина, поглядывая на новоявленного фаната.

– Лжек Кройц, я правильно понимаю? – спрашивает он. – О чём же вы хотите поговорить?

– Редко встречаешь кого-то из ваших кругов, – отвечает Лжек. – Ранее я имел кое-какие дела с вашей сестрой, мисс Беллой. Лет тридцать... тридцать шесть, или пять тому назад. Она мне рассказывала много нелестного о вас.

"Вечный дебила кусок.", признаётся юная девица. "Постоянно всё портит. Может только ломать построенное другими. Особенно мои достижения. Прямо-таки проклятие ходячие. Единственное его достоинство – смазливое личико. Приторно-виноватое, слащавое лицо с вечной улыбкой. Только из-за этой отличительной черты имбецильного вырожденца ещё терпят." Лжек стоит в стороне, прислушиваясь к нытью Белладольфии, разговаривающей с одним из своих родственников.

– И это всё правда, – с улыбкой подтверждает Киндигглер, явно не желая разговаривать на эту тему. – Целиком и полностью. Лучше расскажите мне, что за времена были двести восемьдесят лет назад? Это было до моего рождения, но вам уже тогда возраст заморозили.

– Эпоха взлёта ноотропных исследований, – вспоминает Лжек. – Ваш отец счёл это направление, так сказать, основополагающим. Новым горизонтом для оставшегося на краю Вселенной человечества. А спустя пару десятков лет произошла антропогенная катастрофа на Сватрофане. Все материалы исследований, кроме ноотропной заморозки возраста, засекретили или уничтожили.

– Вы там были? – спрашивает Киндигглер. – На Сватрофане, я имею ввиду.

Сырость подземных тоннелей, дёргающий ухо голос координатора полевого штаба, идиотские позывные, бродящие по всему континенту девки. Прозрачные, непрозрачные, совершенно невидимые. Взрослые, молодые, юные. Десятки овощей с автоматами в качестве сопровождения. Морской бриз. Подозрительные звуки в траве. Расплывчатые силуэты на побережье. "Под трибунал пойдёшь, кретин!" Остров со спящим вулканом вдали. Зелёно-жёлтый батискаф. "Шутняра" на ремне, предохранитель снят. Только бы без сюрпризов, бормочет оперативник. Его лицо покрывает зелёный песок, ноги утопают в песке набережных дюн. Разрывной подствольный заряд пролетает в нескольких сантиметрах от плеча и взрывается за спиной. Чёрный дым пробудившегося от вечной спячки вулкана накрывает весь Сватрофан. Геотермальная электростанция под островом не выдерживает.

– Обычным ликвидатором, – отвечает Лжек, не обращая внимания на возникшие воспоминания. – Избавлялся от обитательниц по всему Сватрофану. Пять лет гибели множества опытных оперативников, полевых агентов. Один раз обитательницы даже до штаба добрались, и весь командный состав подчистую снесли ударом орбитального лазера. Я, как сейчас помню, в это время дрых в одном из тоннелей.

– Я читал, что после событий на Сватрофане выжило всего сорок девять оперативников, – задумчиво сообщает Киндигглер. – Вы один из них. Единственный выживший из единственных выживших. Остальные погибли от старости или более ранних факторов.

Джун Сатури смотрит удивлёнными глазами на стоящего перед ним Лжека. Держит его за руку своими слабеющими, сморщенными пальцами. Он не может говорить. Через восемь минут лёгкие Джуна откажут, и предпоследнего сватрофанского ликвидатора не станет. Всё дальнейшее ляжет на плечи Лжека. Он смотрит на умирающего Джуна Сатури, – великолепного снайпера, за все пять лет уничтожившего более восьми сотен обитательниц, – и ничего не чувствует. "Сохраняй дистанцию, Кройц, держись от всего подальше.", говорит он, выпивая кружку чая быстрого приготовления. "Избегай любопытства. Только так можно остаться в живых. Пережить всех. А не эти твои... близкие контакты." Сидящий рядом мужчина смотрит в пол, погруженный в собственные мысли. "Конечно, Джун. Здравая мысль."

– Я воспользовался оставшимся после катастрофы оборудованием для ноотропной заморозки, – спокойно признался Лжек. – Командование, как я понял, всё узнало, но не стало докапываться. Всё слили на особые условия Сватрофана, чудотворные, так сказать. Жаль, что заморозка была не того качества, что сейчас. Недолговременная.

– Печально всё это, наверное, – предположил Киндигглер, вспоминая про блины.

– Что печально? – встрепенулся Лжек. Он не ощущал печали. Лишь временный холодок ветра памяти.

– Быть последним выжившим, – говорит Киндигглер, разжёвывая блины. – Единственным оставшимся свидетелем ужасов тех лет. Опыт подобного рода и формирует старческие ощущения.

– У меня есть более приятные воспоминания, – отвечает Лжек. – Из более давнего прошлого. А Сватрофан – это так, попутное.

– Понятно, – кивает Киндигглер. – Но каково же ваше мнение обо всём случившемся? Кто, на ваш взгляд, виноват в катастрофе на Сватрофане?

О, это легко. Мудак Дейктириан, выдумавший этих воздушных тёлочек? Кто-то из его детишек, подсунувший папаше прекрасную идею? Не предсказавшие наихудшие последствия эксперимента исследователи Райстерршаффт? Да кто угодно. Все виноваты.

Однако в таких случаях обычно говорят, что...

– Никто не виноват, – отвечает Лжек. – Это было неизбежностью на данном этапе. Своего рода жертвой, данью будущему.

– Какому будущему? – спрашивает Киндигглер, уплетая новый блин. – Ноотропные исследования ведь закончились, вместе с гибелью ведущей исследовательницы. Вельфриветы Шаффран, если я правильно помню.

– Ходят слухи, что ты со своей ближайшей сестрой тоже... – Лжек для вежливости запинается, отводит взгляд на окно. – Обитатели. Белла похожа на обитательницу, а ты похож на свою сестру. За двести с лишним лет Райстерршаффт могли доработать ноотропные технологии, отдав всё самое лучшее последним наследникам. Плюс, выжившие обитательницы то и дело встречаются на каждой планете.

– Интересно, – произносит Киндигглер, смотря на опустевшую тарелку. – У меня тоже были догадки, но по большей части в отношении моей сестры.

Он замолчал, о чём-то задумавшись. Лжек продолжал следить за розоватой фигурой Атлостарвинты в окне, выходящей из гигамаркета с тележкой продуктов.

– Если позволите, – начал Киндигглер. – Что последний ликвидатор катастрофы на Сватрофане делает здесь, на Юмайкале?

– Путешествую, – моментально признался Лжек. Это было чистейшей правдой.

– Хм, – синеглазый юнец вновь задумался над чем-то. – Я всё хочу спросить о, хм... Правда ли, что у выживших на Сватрофане оперативников проявлялись некоторые ноотропные способности? Вся информация об разработках ноотропики того времени сейчас в "Блэкбоксе", поэтому узнать практически не у кого.

– Бывало, что проявлялись, – ответил Лжек, смотря на возвращающуюся Атлостарвинту. – Хотя, как правило, это было просто мелкое чутьё. Или короткие фрагменты предвидения, неконтролируемые. Мы называли такие приступы "Вспышками". Например, идёшь ты по берегу, и вдруг начинаешь смотреть глазами другого человека. Или даже не человека. Видишь самого себя прямо сейчас. Иногда это что-то из прошлого. Кто-то утверждал, что видел таким образом фрагменты будущего. Но я думаю, что это всё ложь. Бахвальства тогда хватало.

На самом деле это было не бахвальство. Это были его личные выдумки. Уникальный сорт выдумок собственного изобретения, выращенный в серых недрах мозгов Лжека. Остальным полевым оперативникам, действующим в чёрной зоне, банально не хватало фантазии на подобную чушь. "Будущее, говоришь?" Кенцель ковыряется ножиком в зубах. Джун восхищённо смотрит на него. "И что там, в будущем?" Лжек размешивает содержимое металлической кружки. "Мы все мертвы и забыты.", говорит он. "Да-да, экстрасенс хуев. Ещё больше фаталистической нигилистики набросай, чтоб вообще ни у кого сомнений не возникло." Лжек улыбается. Джун открывает рот. "Звучит реалистично", признаётся он. Кенцель усмехается, его смех звучит как хрюканье. Он что-то хочет сказать, но умолкает. Голова разрывается от алкоголя, корабль его сознания тонет в сонливых пучинах аки Титаник, столкнувшийся с айсбергом из чистейшего алкоголя. Он постепенно сползает со стула и засыпает на полу. Из радиостанции доносится шум помех. В ушах гудит. Снаружи бункера проводится очередная попытка вычистить всех обитательниц одним махом, накрыв весь Сватрофан волной запредельных ноотропных частот. Джун схватился за голову, прижимая уши к черепу. Лжек отключает радиостанцию. Ультразвук стихает. Боль в голове нарастает. "Господи, какой пиздец!", бормочет Сатури. Он уже завидует Кенцелю, лежащему в отключке на полу. На лице Кенцеля чистое счастье забытия. Лжек ничего не ощущает, хотя должен был. Внутри нарастает страх. Признаться в отсутствии каких-либо ощущений при ноотропной обработке он не готов. Иначе его сразу пустят на опыты. Вынут мозг и начнут изучать повреждения в районе миндалевидного тела. Какие-то затвердевшие наросты. Как это обычно бывает с выжившими овощами, бывшими оперативниками, исследователями-любителями и прочими жертвами обитательниц, непрерывно воспроизводящих собственные копии.

– А с вами подобное происходило? – спросил Киндигглер, с пристальным любопытством глядя на собеседника. – Какие-нибудь пост-сватрофанские симптомы, проявления длительного влияния ноотропного излучения?

– Лжек, всё готово, – прервала диалог подошедшая Атлостарвинта. Она коротко глянула на незнакомого ей молодого человека, с которым беседовал Лжек. – Ты выходишь?

– Да, да, – поспешил ответить Лжек, вставая из-за стола.

Киндигглер молча посмотрел на удаляющуюся пару, а затем заказал новую порцию блинов. Линзы разрядились. За окном мужчина и женщина сели в автомобиль и умчались куда-то в сторону южного Шайперфима. Солнечные лучи коснулись руки Киндигглера. "О чём ты распизделся, Лжек?", спрашивает женщина за рулём. "Да так, о прошлом. Ничего важного.", отвечает сидящий рядом мужчина. Женщина не успокаивается. "С твоим прошлым лучше вообще пасть не разевать." На бортовой панели автомобиля виден пункт назначения – космопорт имени Парицейна Ливкового. Горит красный.

Синеглазый юнец моргает. Перед ним уже лежит новая порция блинов. Сладостный горячий пар бьёт в ноздри. Он выбирает самый верхний, сворачивает его и впивается зубами в жаркое, вкусное промасленное тесто.

Глава XXIX

Тяжёлое, ядовитое– это было презрение. Оно диффундировало с республиканцев-осси на всех немцев и Тампест постепенно,стал относится с брезгливостью абсолютно ко всему немецкому, от языка до культуры. Презрение было приправлено летучей, эфирной легкокомпонентой ненависти– уже испарявшейся. Тампест просто не мог ненавидеть таких жалких существ.

Жалкие, слабые. Рано стареющие. С юности старые.С ранними морщинками в уголках глаз. Придавленные, ослабленные – непомерными долгами, которые побеждённая страна до сих пор выплачивала даже солнцу у себя над головой и невероятной виной, которое прошедшее поколение, как неотстроенные до конца города, завещало следующему.

Тампест не был уверен, что он понимает смысл этих слов ”вина” и “ долг”, похоже, служивших у этих теней, собиравшихся в здешних бирштубе, паролем, двумя нотами, которыми они писали мелодию джаза неизбывной тоски. Какие-то два значка, имеющие сотни значений, в зависимости от толкований бородатым угольным раввином в плоской кепке с пышной, седой, похожей на кусок облака – если бы облака делались из шерсти старых собак, – бородой.

Полковник не видел ни малейшего смысла заниматься всей этой септуагинтой – и переводить для себя точно эти слова. Ему было мерзок язык в котором они существуют. Ему был мерзки люди которые так много о них задумываются. Этого было достаточно. И копаться вилами в куче этого холодного от дождя навоза он не желал. Для этого есть другие людишки. Этот куратор… Ами… Как там его? Ноейс, кажется. Вот он пусть этим и занимается.

Ненависть, вместе с презерением, всё-таки продиффундировала сквозь толстую проризениненую ткань британской офицерской шинели и навсегда отравила кровь находившегося слишком долго в германской земле полковника – и ступая по ней он испытывал столько же отвращения, сколько, обычный человек испытывает, идя по берегу гнилого, умирающего озера, и вдыхая его запах. Воняющий, не погребённый до сих пор под насыпью автострады, ледяной труп. Запах желтовато-зеленой ряски и плавающих на поверхности тухлой, мертвой воды, запутавшиеся среди жёлтых камышей космы сгнивших черных водорослей....

В этой стране, как и на Тяжёлом Континенте, впору носить уже привычную, регидратационную маску, характерные следы которой ясно читались на лице полковника. Сделанную из нескольких слоёв хлопковой ткани её носить всё же легче, чем резиновую морду от костюма ЭнБиСи – жаркую, глухую и тяжёлую как рыцарский шлем, но надёжно укрывающую всё, до самых плечей, от активной пыли и кислородного желе.

Правда, лёгкие фильтры регидрататора не заменят противогаз. Они легко сжигаются кислородной рецептурой и люизитом за несколько минут и из них ни за что не вымыть радиоактивной пыли… Но она, фильтрующая дыхание на предмет сбережения малейшего конденсата, тоже помогла бы не задохнуться от запаха гнилой, убитой и – давно уже мертвой Германии.

Здешний воздух похож на бесконечный дождь – затушивший сотни, тысячи недогоревших погребальных костров. И мокрый пепел, впитавший запах горелой кости и жира, до сих пор летает в воздухе, липнет на одежду, руки, пачкает лицо, расплываясь от бьющей лицо влаги чёрными разводами.. Залетает в ноздри, мешает дышать. Вот на что похож каждый вдох в этой стране.

Нет, пожалуй, тут даже регидрататор не спасёт. Только тяжёлая, жаркая, пропахшая потом резиновая маска ядерно-химической защиты. Только на её активные фильтры

Бег бетонных опор и скольжение лаково блестящих чёрных лиан-проводов по ржавым треугольным ветвям за окнами экспресса начал замедлятся .

Огромные, застывшие на химической морде советского образца – похожие на блестящие лужи нефти из-за затемнения для защиты от внезапной световой вспышки, стеклянные глаза существа с ручным пулемётом, стоявшего на бетонных плитах пограничной станции Штааакен, остались далеко позади.

Его офицерское удостоверение, как он и ожидал, заинтересовало и советского офицера и немецкого безопасника примерно так же как дохлая крыса и к нему, и к штампу визы выказали лишь вежливый интерес.

Но всё-таки… Каждый раз , когда поезд замедлял бег … Даже просто делал остановки, пропуская, грохочущих змей из металла – поезда внутреннего движения, – Тампест невольно вглядывался в постукивавшую в стальном пазу дверь. Ему казалось, что вот-вот она отъедет в сторону – и войдёт Staatssicherheit. Здоровенные парни, с белыми рыхлыми белыми лицами, с автоматами или без….

Если дверь откроется, то единственным шансом будет – прыгнуть на них первым. Ударить. Отобрать оружие.

Даже с одной рукой(Тампест поморщился от боли в изломе кости и в грубых швами, кое-как стягивающих обрывки кожи на культе) он сможет проламывать этой стальной дубиной черепа. Сможет сорвать штык и рвать животы…

Если сейчас в купе войдет Тайная Полиция, то поезд так или иначе ему придётся покинуть.

И если ему придётся пересекать границу не на поезде,то лучше всего сейчас поесть. Пока есть возможность. Потом ему понадобятся все силы, а возможности спокойно сесть и поесть, скорее всего, не будет.

И дверь,в самом деле, отъехала. Тампест даже вздрогнул.

Мышцы полковника обратились в скрученные металлические прутья – за секунду до излома, а бронзовые пальцы сжались в увесистый кулак, способный оглушить даже статую. Даже если вошедший будет в каске – то это не спасёт его от хорошего удара в в висок.

В проеме стоял, скрючившись, испуганный человек. Пиджак и брюки на нём были сделаны из настолько плохой ткани, что полковник их сначала принял за солдатскую форму.

Он что-то произнёс и полковник, плохо понимающий и не стремящийся понимать здешний собачий язык, не разобрал ничего из сказанного и позволил себе пропустил мимо ушей обращенное к нему.

Но тут, неожиданно, вошедший заговорил на английском – единственном языке этого мира, на котором полковник позволял течь своим мыслям внутри своего тяжёлого черепа.

Этим он конечно же, заслужил внимание.

– Сэр… – произнёс он не зная как начать, – Добрый сэр…

Вдохнув густой сытный запах пищи -чужой пищи,– разложенного на подоконном столике мясного хлеба, нарезанного и дымящийся густой чай с ромом – налитый в термос своему господину, загодя, заботливым Гришемом, видимо намерзшийся и давно не евший визитёр, сглотнул слюну и не смог продолжать.

Полковник улыбнулся и взмахнул рукой, приглашая его сесть и разделить с ним его скромную трапезу.

Через несколько минут, Тампест знал уже всё.

Пугавшие его остановки и замедления поезда, в действительности, не имели никакого отношения к Тайной Полиции. Просто устаревшая железнодорожная система Республики, по большей части жившая тем,что осталось с довоенных времён, не могла поддерживать большие скорости движения.

И на некоторых участках машинистам рекомендовалось двигаться очень и очень медленно. Не говоря уже о том, что часто приходилось пропускать товарные поезда и пассажирские местных линий.

– Последняя настоящая проверка будет на Швайнхайде. И я …

Слово “дегенерат”, в отношении него, было лишь медицинским диагнозом, описывающим отвратительную улыбку этого обритого, рыбоподобного существа, чья кожа казалась мокрой от пота и сала . Макс Рабе был солдатом транспортных войск, охранявших поезда “Райхсбанн” на всем их следовании по территории бывшей Германии…. Вот только кто будет охранять крепости на восьмидесятисантиметровых колёсах – от самих стражей?

На долю секунды, Тампест даже проникся к нему уважением. Во-первых, он заранее всё приготовил. Этот республиканец, дезертир, бывший рядовой транспортных войск МГБ, до определённого момента делал всё правильно. Он ждал – у них и раньше останавливались трансгерманские поезда. Он, чудовищно рискуя, пронёс и хорошо спрятал гражданскую одежду – в пакете набитом остро пахнущей, отгоняющей собак, травой, будке обходчика -и устроил её так,чтобы всё можно было быстро достать.

Он смог проникнуть в поезд – причём, сумел сделать это вовремя, так чтобы останавливать стального левиафана было уже тяжело и у него было бы время, как минимум, до следующей остановки. Он был даже настолько умён, что даже отказался от чёртового оружия! В таких делах,– а Тампест знал о чём говорит, – карманная артиллерия ничем не поможет.

Когда на всех парах грохочет, набирая ход и не спускает давления в цилиндрах поезд паранойи и надо только бежать, бежать и бежать сжигая проглоченным кислородом мышцы, страх и мозг – штурмовая винтовка не поможет. Скорее, только окончательно испортит дело. Почти сексуальный соблазн нажать на спусковой крючок… Первый выстрел, как первая доза наркотика – бесплатно! Но ни он, ни второй, ни десятый не решат твоих проблем. Зато, совершенно точно, приговорят тебя к смерти выдав грохотом выстрела.

Тампест почти зауважал Рабе, почти посчитал его достойным того,чтобы показать ему дорогу на борт “Рианны”... Но тут этот слабый, дурнокровный немец испортил всё дело.

Этот идиот, оказывается, просто не знал как пересечь границу!

Он просто ждал,что один из граждан Троичной Германии КАК-НИБУДЬ да поможет ему! В крайнем, он рассчитывал отсидеться в узком как шкаф туалете.

Кретин!

На вере в то,что ему как-нибудь да должно повезти и основывался его план.

Вот такого полковник не терпел.

Увидев одного из высших офицеров Союзников, он словно бы расцвел. Широко улыбнулся своими жёлто-белыми зубами , обнажая гнилые корни вместо двух передних – недостатки плохого военного питания. А его ладони, почти не контролируемые разумом, словно бы сами по себе сложились лодочкой, как бы в молитве.

Полковник успокоил Рабе и сказал, что при проверке документов его тронуть не посмеют – потому что отныне он под защитой британского комиссариата. Легковерный идиот снова расплылся в улыбке. Офицер союзников, особенно, совершенно случайно выбравший “Райхсбанн” – вместо воинского эшелона, был для немца почти что посланцем Бога и не верить ему было нельзя.

Поезд резко качнуло.

– Шванхайнде? – резко, с баварским акцентом удивившим Рабе спросил Тампест, посмотрев в окно.

– Нет, – ответил он удивлённо и, одновременно, испуганно. Удивлялся он тому что герру оберсту надо объяснять такие очевидные вещи. Что Шванхайнде и границы не может быть ещё два часа… – Виттенберге, – произнёс он, повторив действия Тампеста, и побелёл

Тампест посмотрел на него

– Клиновая станция… – пояснил тот, – Бывшая. Американские “Миротворцы” разнесли мосты через Джетцель и Эльбу… И пути до моста разобрали и вывезли – стали не нужны, ведь разрушенные пролеты так и не восстанавливали … Осталось станционное хозяйство – погрузочные пути, разворотные, несколько тупиков… Теперь – это один большой отстойник для вагонов. И ремонтное депо.

– Понятно.

Пальцы единственной руки полковника без конца отстукивали “Пройссен Глориа”, сбиваясь, иногда, на “Собачью польку”. Правда, марш, когда он его всё-таки доигрывал до конца, был не в обычной, мажорной тональности… Но это была не та мелочь,которую мог бы заметить занятый своими переживаниями Рабе.

В коридоре, со стороны тепловоза, раздался грохот и звон – будто катилась сотня металлических болванок

Дверь в купе распахнулась.

Там стояли два панцирных пехотинца -факельщика.

Поверх темно-зеленой плотной ткани были видны тяжелые пластины урановой керамики. Сегментированный тяжёлый “раковый панцирь” поверх которых была наклепана дополнительная бронезащита из стали. Так грудной сегмент штурмовой брони мог остановить даже винтовочную пулю, выпущенную в упор. Или длинную, на весь магазин, очередь из автомата – без полного растрескивания сегментов.

Из-за глухих шлемов и длинных, казавшиеся из-за объемного кожуха, тяжелыми будто металлическая отливка, стволов штурмовых факелов с колыхавшимся, тлевшим перед дулом синим газовым огоньком, и массивных бронированных шлангов, они походили на средневековые механические “живые шахматы”.

Ожившие оловянные автоматоны для игры, послушные движениям игрока, касавшегося, массивных клавиш, похожих на клавесинные. Пешки, всего лишь пешки – пусть и сделанные похожими на настоящих копьеносцев….

Как мягкое тело морского слизняка, высунувшееся из раковины – светились незащищенные серой сталью плоскими лицевыми пластинами русских панцерхельмов, светлые щеки протиснувшегося между ними и выступившего вперёд капитана Министерства.

Тампесту на минуту стало даже неловко – на фоне этого идеального солдата, затянутого, строгого, серая форма на котором сидела как вторая кожа, он сам себе казался неаккуратным и каким-то расхлябанным.

–Ausweiskontrolle! – выкрикнул немец какое-то гальваническое, похожее на молнию, слово, от которого Рабе вздрогнул так, словно бы к нему присоединили контакты – Проверка документов! – повторил он по-английски, взглянув на форму полковника.

-Но ведь проверка уже была, – осторожно начал Тампест, – Контроль на вокзале. И это ещё не Шванхайнде…

Рабе скукожился и что-то забормотал. Тампест покосился на него. Он, что, в самом деле, молится?

– Контроль движения осуществляется Министерством Безопасности на всём пути следования по территории Германской Республики!

Тампест моргнул глазами, изображая непонимание.

-Я могу запрашивать ваши документы хоть на каждой станции, господин полковник! – начиная сердится выкрикнул немец.

-Ясно, – кивнул Тампест. И переводя тему, как бы невзначай сказал, – У ваших людей отличное оружие, капитан.

Он не соврал.

Русские дают своим немцам, в самом деле, великолепные огнемёты. Надёжные. Сделанные под огромное давление. Дальнобойные. А в их вязком топливе замешан абразивный пиросплав магния.Твердые, как бронебойная керамика, острые крошки, конечно, постепенно изнашивают металл и самого факела – но зато десятисекундная струя высокого давления прорезает потоком желто-красного жидкого,капающего как дождь огня даже борт броневика. А человека они просто разносят на части.

Тампест только сейчас, увидев их оружие, обратил внимание на скудность интерьера поезда. Нет ничего сделанного из дерева, ткани или бакелита. Только занавески на окне -и матрасы. Всё это легко заменить. Если факельщики ударят – гореть тут, кроме них, почти нечему. Отремонтировать купе будет легко.

И никто не услышит тихого шипения факелов. Поездная команда уже стоит наготове, с химическими “минимаксами”. Они быстро погасят оставшиеся язычки нефтяного огня – даже если струи огнемётов, по недосмотру, прорвут тонкую как жесть стену выгона и вырвутся наружу, опаляя свежую краску, сжигая трёхбуквенную символику “Райхсбанн”.

Разве что запах …

– Документы! – уже слегка истерично повторил офицер и его рука непроизвольно скользнула к кобуре