Текст книги "КИНФ, БЛУЖДАЮЩИЕ ЗВЕЗДЫ. КНИГА ПЕРВАЯ: ПЛЕЯДА ЭШЕБИИ (СИ)"
Автор книги: Квилессе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц)
Словом, нашлись завистники – а может, тайные враги короля Андлолора подкупили их, кто знает? – которые напоили Ната (в свободное от работы время он позволял себе расслабиться) и подвели ему лошадку, породистую и красивую, принадлежащую королю, и спросили – а так ли он силен, как и прежде, когда был солдатом, или маршальский жезл расслабил его руки, и они уже не так тверды, как раньше?
Словом, Нат не долго думая, приласкал кобылу кулаком промеж глаз. Проломив кобылке череп, он был оповещен, чью лошадь убил и скоро сослан в дальнюю провинцию подальше с глаз.
Теперь его даже в солдаты не взяли.
Да. А зря! Эх, был бы легион, которым он командовал, под рукой короля в ту страшную ночь, шиш бы взяли его сонки. Да хоть бы и солдатом – простым солдатом, вооруженный казенным мечом, он мог бы защитить королевскую семью, и ни один волос не упал бы с венценосных голов.
Сто пудов, королевская семья имела б достаточно времени смыться, покуда Нат сдерживал оборону – он и пал бы там же, во дворце, атакованный многочисленным противником, но не отступил бы. Такой человек был это Нат.
Думаю, тогда было бы очень жаль завоевателей – огромный, он сгребал бы врагов ручищами, как медведь бы сгребал свору рвущих его псов, и лупил бы их по чем попадя, и удары чавкали б, как масло в маслобойке.
Но всего этого не случилось; в провинцию потом дошли вести, что столица пала, и короля больше нет, и Нат вдруг обнаружил, что жизнь его кончилась – некому больше служить, и незачем больше сражаться.
Он никому не нужен. Легион, которым он командовал, разбит, и уцелевшие люди разбрелись по всей стране, поместье его разорено и сожжено. Он просто остался один, и ни на кого больше он рассчитывать не мог, и надеяться ему было не на что – разве что на силу собственных рук.
Своей силой он всегда мог раздобыть себе пропитание, но никто больше н нуждался в его талантах, и бывший князь – а ныне бездомный, – был теперь завсегдатаем больших дорог и маленьких трактиров.
Вот так.
И сейчас, пять лет спустя, он был так же неукротим, как и тогда; к тому же последние пять лет ему, наверное, некому было напоминать о правилах хорошего тона.
Да, а какая катушка разматывается-то?
Про катушку – это твоя мысль. Какие события-то ты имел в виду?
Слушай, кто-то обвинял меня в занудстве! Но, впрочем, ладно. События же следующие: первое – это встреча принцессы Тийны с иноземным принцем, а затем…
Стоп-стоп! По порядку, пожалуйста!
Да запросто.
*************************
Тийна, пылая от стыда и злости, мчалась по темному коридору, и её шаги гулко отдавались от стен, эхо бежало вперед неё, тревожа ночную тишину.
Нелепая горькая ярость жгла её – на кого?! На отца, лишившего её очередной игрушки или опять на Дракона, лишившего её этих игрушек навсегда?
Она пробормотала несколько крепких ругательств, услышанных ею раньше в казармах солдат её отца, и покраснела ещё пуще, вспомнив, при каких обстоятельствах она узнала эти слова.
Одеваться дешевой шлюхой, наклеивать на и без того уродливое лицо бородавки и восковые язвы, чтобы остаться неузнанной – на такие ухищрения она шла, чтобы получить свою толику ласки! Ласки… ей редко встречались ласковые, все чаще – грубые и бесхитростные любовники, которые хватали её бесцеремонно, больно тискали шершавыми мозолистыми руками… редко она испытывала удовлетворение – но и тогда, визжа, как кошка, с которой заживо спускают шкуру, она ощущала дикую ярость, которая накатывала на неё сродни припадку какому-то, и Тийна в кровь царапала дергающуюся задницу солдата.
Скоро она начала ловить себя на мысли, что это унижение начинает нравиться ей – и животная поза, которую, по всей видимости, солдаты принимали как единственно верную и удобную, и крепкие шлепки их рук по голому заду, и прочие мерзости, на которые способны изрядно пьяные солдаты…
А каково это – с любимым человеком? Не в сырой грязной подворотне, а в чистой теплой постели, не с постыдно задранными юбками, а под тонкой шелковой простыней? С поцелуями и нежными прикосновениями?
Тийна замечала, что эти красивые глянцевые картинки, тепло и свет от горящего камина, ласки, любовный шепот в её воображении как-то незаметно перетекали в то, к чему она так привыкла, все, все покрывалось этой грязью, и вот уже в мечтах её воображаемый любимый хлещет её по спине и обнаженным бокам и скачет на ней, как на скаковой лошади, вцепившись в волосы, и в этом нет уж никакой любви – одно унижение.
И она понимала, что так и будет на самом деле, даже если её кто и полюбит – рано или поздно она просто заставит его быть таким, она не сможет иначе, она сама все поразит этой порчей! И иначе не будет, не будет..! Ведь ей захочется этого. Она с отчаяньем понимала, что в ней что-то разладилось, сломалось, и теперь этот порок живет в ней.
Её глаза наполнились влагой, мир растянулся и задрожал, предательски утонув в слезах. О, какая это мука – все понимать, но ничего не сделать, чтобы исправить!
Вот если бы Шут полюбил её!
Он важный господин, по меньшей мере – был таковым когда-то, и его ярость была бы холодна; он не поддался бы на её скверну. Даже если б он захотел унизить её, это не было бы так грязно и липко…
Впрочем…
Если бы она полезла драться или прокусила ему губу, он бы озверел. Он бы влепил ей пощёчину, разбив нос, и отделал бы так, что неделю не смогла бы ходить ровно!
А этот рыцарь, что поймали солдаты? Он красив, он очень хорош собой… и та-акой большой… Но он не для неё.
В ярости Тийна подопнула дверь, мимо которой проходила, и взвыла от боли. Скача на одной ноге, она наступила на подол своего платья и грохнулась на пол, больно ударившись коленом. Затрещали нитки, горохом посыпался бисер, и все это – и боль, и порванное платье, – еще больше разозлили Тийну. Она даже зарычала от ярости; рванула красивый подол, порвав его еще больше.
– Вот тебе, вот, – шептала она, терзая ткань. – Получай!
Локтем придавила к полу она вуаль, и тонкий треск был свидетельством того, что и вуали пришел конец. С рычанием, вырывая собственные волосы, к которым вуаль была прикреплена зажимами, Тийна стащила её и растерзала в один миг, даже не вспомнив, какую дорогую вещь она портит.
Что ещё? Что ещё можно сломать, испортить, кому можно сделать больно?!
Ярость все нарастала, переходя в какую-то жуткую припадочную истерику, и Тийна каталась по полу, визжа и царапая себе ногтями лицо и грудь, колотя ногами, уже не ощущая боли.
…Ненавижу!!! Я ненавижу!!!
Силы кончились вместе с припадком; тяжело отдыхиваясь, она лежала на полу, медленно приходя в себя. Кажется, она прокусила себе губу – лицо было мокрое и липкое от слюны и кровавой пены. Волосы всклочены, растрепаны, и на затылке огромная ссадина. Все лицо дрожит мелкой дрожью, глаза мечутся под закрытыми веками… Хорошо, если бы кто-нибудь нашел её. Самой не дойти до комнаты. Пусть даже доложат царю – ей все равно, что он будет орать и злиться. Он всегда злится, когда у неё случаются эти припадки и говорит, что она попросту бесится с жиру.
Болезнь все больше отступала; скоро она уже могла слышать – по коридору кто-то шел, несколько людей. Бряцало оружие, и этот характерный шорох одежды…
Наверное, это её ищут. Отец что-нибудь вспомнил и послал за ней. Снова будет браниться за то, что она валяется грязная и слюнявая на немытом полу.
Чьи-то сильные руки крепко схватили её за плечи и осторожно встряхнули.
– Что это с ней? – голос был абсолютно незнаком. Нет, это не слуги отца. – Это ведь она кричала? Наверное, на неё кто-то напал. Ничего себе, порядки у них тут в замке!
– Я… – еле ворочая распухшим прокушенным языком, пробормотала Тийна. – Я упала… пожалуйста, отнесите меня… туда…
– Упала сама? – второй голос, вступивший в разговор, казался изумленным. – Тогда, вероятно, особой беды с тобой не случилось, и негоже нам…
– Отнесем, – коротко и властно велел первый говорящий. – Негоже девице тут валяться.
Кто-то легко поднял её тело – у неё сил не доставало даже глаза открыть, чтоб посмотреть, кто это пришел ей на помощь, – и она почувствовала, что её несут куда-то.
– Сдается мне, – произнес чей-то голос, но не тот, не первый и не второй, а старческий и скрипучий, – что с ней приключился припадок. И часто тебя терзают духи, дитя мое?
– Часто… – собственный голос улетал куда-то высоко, в пустоту. – Очень часто…
Полет её окончился – когда её опустили на ложе, она уже чувствовала собственное тело, и запахи чужой постели, аромат тела, которое недавно тут лежало…
– Вам некогда возиться с припадочной, сиятельный, – напомнил нудный второй голос. – Нам пора!
Сиятельный? Да это верно, приезжий! Это он нес её!
– Сиятельный! – взвизгнула Тийна, вцепляясь в чью-то руку. – Умоляю! Не оставляйте меня одну! Еще немного побудьте со мной!
Сквозь опущенные ресницы неясно виднелся силуэт – что-то блестящее и красное. Тени над ней нерешительно качнулись, люди переглянулись между собой.
– Мне пора, – непреклонно ответил, наконец, принц, и Тийна, превозмогая слабость, с жалобным криком открыла глаза, все еще удерживая руку, которая несла её.
Над ней склонялся человек молодой и опрятный, с тонкими чертами лица и быстрыми глазами. Он хмурился – кажется, она больно вцепилась в его руку ногтями, – и свита его топталась позади него в нерешительности.
– Тийна… – просипела Тийна. – Меня зовут Тийна…
На чистом лице принца отразилось такое живое чувство отвращения, что даже врожденная вежливость не смогла скрыть его. Он отпрянул, мрачно оглядывая её, и лишь вцепившиеся в его кожу ногти не дали ему убежать.
– Принцесса Тийна? – уточнил он. Она слабо кивнула.
– Да. Сиятельный, мне досадно, что наша встреча произошла при таких обстоятельствах… прости мне мой вид; я знаю, я отвратительна сейчас, и понимаю твою брезгливость…
Принц молчал; его рука была напряжена, и Тийна понимала, что он готов убежать в любой момент. Лепеча все это, она напряженно думала – а что бы сделать, чтоб он не ушел? И ответа не находила.
– Мне пора, – перебил он её невнятное бормотание. – Простите.
Кажется, он не слушал её.
– Куда? – она обвела взглядом комнату. – Это же ваши покои.
– Мне нужно уехать, – сухо ответил он; видно было, что давать объяснения ей он не хочет.
– Вы уезжаете вот так, среди ночи, не попрощавшись с отцом, словно воры или разбойники, тайком? – Тийна чуть приподнялась и уселась на постели; тело её было все еще слабо, голова кружилась, но мозги уже работали ясно. Её чутье, по-звериному обостренное, говорило – что-то тут не так!
Рука его вздрогнула.
– Кто вы такая, чтобы спрашивать меня о том, куда я иду и что собираюсь делать? Какую власть надо мной имеете?
– Я принцесса, дочь правителя этой страны!
– Хороша принцесса! Укутана в чужие тряпки как бабочка-неудачница, пытающаяся выбраться из кокона уже неделю! – пробормотал первый голос, и Тийна озлилась.
– Велите вашему человеку замолчать, а не то я сумею заставить его сожрать свой язык!
– Вы оскорбляете меня, принцесса, – холодно ответил приезжий. Глаза его стали злы.
– А вы оскорбляете наш дом, – ответила она более внятно. Мир стал снова прочным и крепким, и мысли – ясными совершенно, словно приступа и не было, и Тийна поняла, что попала в точку. – Или в вашей стране принято покидать дома царей, когда вздумается, не попрощавшись и не отблагодарив за гостеприимство? Я могу кликнуть стражу, и вас силой заставят засвидетельствовать свое почтение моему отцу.
– Почтение?! После ваших речей?!
– А чем плохи мои речи? Я требую уважения к своему отцу, только и всего. Отчего вы бежите?
Глаза стали видеть отчетливо, и Тийна, наконец, смогла как следует разглядеть приезжего.
Да, он был молод. Моложе Тийны, наверное – и очень хорош собой. Этакий смазливенький породистый мальчишка…
Тийна ощутила приятный холодок, пробежавший по спине, и жжение где-то в животе. О, он сразу понравился ей! Отец – старый осел, он ничего не понимает в людях! У человека с таким горящим взором не может быть мало сил, чтобы любить её!
Мальчишка горяч; где-то глубоко в голове Тийны заворочались, зашевелились похабные мысли о том, как можно довести его до такой степени, чтоб он рассвирепел и взял в руки кнут. Этим кнутом он бы до крови иссек её, а она бы расцарапала и искусала его, и потом…
– Я не обязан вам говорить о своих планах, – холодно ответил он. – Но в чем-то вы правы. Я засвидетельствую почтение вашему отцу, сейчас же. Надеюсь, он не спит?
– Отец рано ложится, – ответила Тийна, гадко ухмыляясь. – Вам придется подождать до утра. А если вы все-таки посмеете уйти – что же, мне придется удержать вас силой.
Принц взбесился; глядя на его трепещущие, побелевшие от гнева ноздри, Тийна испытывала прямо-таки экстаз. Кажется, его ярость доставляла ей наслаждение самое сладкое из всех, ранее испытанных.
Может, это любовь?
– В таком случае, – холодно произнес он, – потрудитесь покинуть мою спальню. Я хочу провести остаток ночи один, без вас. И велите прийти кому-нибудь и поменять мне постель!
С трудом она встала; ноги еще дрожали, но разве ей привыкать? Кажется, на прощание она вытерла свое слюнявое лицо его простыней – приезжий чуть не подпрыгнул от ярости, но смолчал, еле сдерживаясь. Безмолвная свита принца расступилась перед ней, когда нетвердой походкой она прошла к дверям. Сердце её бешено колотилось, но уже не от болезни, нет.
Даже если это и неправильная, извращенная, но – любовь.
– Какое жалкое и одновременно страшное существо, – произнес Савари, когда двери за принцессой закрылись. – Она словно паук опутывает свою жертву.
– Она омерзительнее даже, чем я себе предполагала, – нервно рявкнула Кинф. – А эта странная болезнь делает её еще гаже! Может, в ней корень всей её жестокости?
– Может, – согласился Савари. – Так что будем делать? Уедем сейчас или действительно подождем утра?
– Ты разве не расслышал, что сказало это жуткое чудовище? Она заверещит так, что перебудит всю стражу, и тогда нам никогда не выбраться отсюда… что ты наделал, старик! Зачем ты выходил этого негодяя?! Если бы не твое ослушание, мы бы не встретили препятствий в осуществлении наших планов! А теперь мы попали меж двух огней; если мы не уедем, погибель нам придет от руки Шута. Уедем – проклятая юродивая поднимет шум, и нас схватят люди Чета! Неудача! И это после того, как нам так легко удалось убедить его в том, что мы всего лишь странствуем!
Кинф сердито топнула ногой; Савари смолчал.
– Теперь делать нечего. Даже мой гнев ничего не решит и не изменит. Дождемся утра – этот негодяй ведь дал нам сроку до заката? Успеем…
…Тийна влетела в свою комнату вихрем и захлопнула дверь, словно за ней гналось полчище врагов, желающих её смерти. Всем телом навалившись на дверь, она дрожащими руками кое-как повернула в замочной скважине непослушный ключ. Ключ скрежетал и застревал, цепляясь бородками где-то в лабиринтах хитрого механизма, но кое-как Тийна все-таки справилась с замком.
Она знает, что делать!
Не позаботившись даже о том, что платье её порвано и надо бы его, по идее, сменить, она выдрала из волос остатки вуали и нацепила поспешно неприметный серый плащ с капюшоном Он был мятый и немного грязноватый – таких плащей на улицах Мунивер множество.
Тайная дверь? Ни к чему; Тийна вдруг ощутила в себе необычайный прилив сил, таких, что подпитывали не только её тело, но и ее храбрость. Никто, даже отец, не смог бы сейчас удержать её.
Весенний ночной воздух обхватил её острой влажной свежестью, не такой промозглой, как осенняя сырость, а какой-то живящей, волнующей. Ногам под рваной юбкой стало холодно, коленки мгновенно замерзли и покраснели, и намокший подол платья хлопал по лодыжкам. Туфли она тоже позабыла сменить на более теплые сапожки, и ноги тут же промочила, и пальцы заледенели, схваченные мокрой замшей.
Домик, в который она стремилась, был далековато – пришлось пройти по Аллее Побед – это было давнее название, которое досталось городу от старого короля. Когда-то эту аллею обрамляли самые прекрасные дома, утонувшие в роскошной зелени садов. Теперь на развалинах этих домов или в тех мертвых остовах, что ещё сохранились вдоль широкой аллеи, здесь были поналяпаны мелкие, на скорую руку построенные, кое-как сколоченные домишки – глинобитные стены, соломенная крыша да тусклый фонарь над темным крыльцом. Кучи мусора и липкая глинистая грязь довершали неприглядную картину; среди обломков некогда прекрасных мраморных колонн, теперь больше похожих на простые грязные камни, возились, хрюкали и чесались щетинистые толстые свиньи, так любимые сонками в качестве второго (да и первого) блюда. Казалось, даже просто взглянув на эти жалкие строения, на возящихся в лужах животных, ты уже был испачкан, и невыносимо хотелось вымыть руки, и вот уже пальцы интуитивно лезут, вытираются об одежду…
Домишки лезли друг на друга, тесно прижимались друг к другу, вылезали вперед, прямо на мостовую, или же, наоборот, слишком далеко от неё пятились, словом, дома походили на своих создателей-сонков, на целую толпу сонков, которые переговаривались друг с другом, пихаясь локтями и вертясь во все стороны.
А потому Тийна скорее шла каким-то причудливым зигзагом, а не прямой, как предполагалось бы.
Дом, в который она спешила, ничем не выделялся из общего скопища этих убогих жилищ; и внутри он, наверное, был подобен остальным – крохотная комнатка, слишком темная, чтоб можно было как следует рассмотреть внутреннее её убранство, пылающий камин с закопченной черной пастью и неизменное кресло перед ним. Заперев за собой дверь и отрезав ею весеннюю слякоть, Тийна с удовольствием вдохнула застоявшийся горячий воздух. Прямо на пороге сбросила она мокрые, покрытые липкой жидкой грязью испорченные туфли и босиком прошлепала к пышущему жаром камину. Мокрый подол прочертил на полу темную полосу, и Тийна, плюхнувшись в убогое кресло, накрытое грязным драным клетчатым пледом, с наслаждением протянула к огню замерзшие ступни.
– Что опять приключилось? Чего бы вдруг, на ночь глядя…
Тийна, шмыгая носом, с неприязнью глянула в темный угол. Там было слишком темно, чтобы можно было разглядеть что-либо, но говорящий – точнее, говорящая, – был там. Это предположение подтверждал и крохотный огонек, то разгорающийся, то гаснущий – красный уголек в трубке.
– Хватит прятаться, мерзкая уродина, – грубо сказала Тийна. – Выходи.
Тонкий голосок в углу захихикал пакостливо и как-то ненормально, и курящая, сделав затяжку поглубже, шагнула в круг яркого света камина.
Это было существо сколь нелепое, столь и страшное.
Женщина – только это и можно было сказать наверняка, и то усомниться в конце. Пожалуй, еще можно было сказать и то, что она карянка или, на худой конец, эшебка, а не, скажем, айк. Очертания её черепа, скулы, строение тела позволяли сделать это предположение, но и все.
Сколько ей было лет? Этого не сказал бы, никто, даже как следует приглядевшись к ней. С первого взгляда, её можно было бы принять за древнюю старуху – её голова, кое-как прикрытая остатками белых волос, чудесным образом стоящих вокруг головы подобно туче или туману, была крохотной, усохшей, с потемневшей от времени тонкой морщинистой кожей, вечно кривое ухмыляющееся лицо лишено красоты и даже обезображено старостью до такой степени, что трудно было б сказать, была ли она вообще когда-нибудь красива. Её тонкогубый рот был беззуб. Лишь один зуб, одинокий, обточенный временем пенек торчал вперед, когда она ухмылялась. Глаза выпучены; на одном мутное голубое бессмысленное бельмо, второй – черен, как пропасть, и безумен. Кожа на ее лице была покрыта сетью морщин, таких глубоких, что само лицо напоминало то ли засохший струп, то ли маску, вырезанную из грубой шершавой коры дерева.
И эта жуткая голова сидела на роскошном молодом стройном теле, прекрасном и совершенном настолько, что Тийна всегда завидовала этому чудовищу. Чудовищу!
Спина была ровна и пряма, как у королевы, шея ослепительно бела, руки тонки, с поистине чудесными, прямо-таки фарфорово-белыми пальцами, которые, казалось, вот-вот станут прозрачными в свете камина. Её стан, грудь – все было словно у юной девушки. И одежда – шелка, атлас и бархат, вышитые золотыми нитями, с жемчужными, горящими жарко в свете огня пуговицами, были чисты и выглажены, словно носящая эту одежду все еще в старой доброй Мунивер, и собирается на бал… И эта чистота и опрятность были настолько дикими, что наводили на мысли о каком-то страшном колдовстве.
– Ну? – черный веселый глаз рассматривал Тийну, пока слюнявый рот посасывал трубочку – очень дорогую и красивую. Пожалуй, эта трубка из красного дерева, с длинным, желтоватым от времени костяным мундштуком, с камешками вокруг горящего красного уголька, не обезобразила бы и королеву, если та вдруг вздумала бы покурить. Глядя на величественную токую руку, сжимающую эту дорогую вещицу, Тийна всегда думала, что или кто превратил это существо в то, каким оно является сейчас. – Чего ты хочешь?
– Мне нужно зелье, – отрывисто произнесла Тийна. – Приворотное. Дай его мне.
Старуха выпустила тонкую струйку дыма из тонких морщинистых растрескавшихся губ и противно, тоненько захихикала.
– Что? Опять? – пискнула она и захихикала еще гаже, тряся своей нелепой головенкой. – И на сколько? На день? На два?
– Варк тебя раздери! – Тийна зло глянула на неё. – Не на день и не на два, дура! Мне надоели развлечения на час, я хочу вечности, так же, как и все люди! Навсегда. Сколько это будет стоить? Я заплачу. Я знаю – у тебя есть это заклятье. Помнишь, когда я просила тебя заговорить мне шрам? Ты говорила, у тебя есть такая книга, с помощью которой можно это сделать, но которую побоятся читать и боги, где каждое благо – проклятье, длящееся вечность, – так вот прочти мне оттуда такую клятву, чтобы этот человек любил меня вечно! Время пришло; теперь я не побоюсь; шрам или какая другая царапина того не стоят, но не человек. Пусть тупые боги боятся и дальше! Им, может, есть что терять, а у меня уже все потеряно! Я даже готова измениться, я готова притвориться самым прекрасным и послушным созданием в мире, лишь бы удержать его!
– М-м-м… – протянула старуха, окутывая все вокруг клубами дыма. Её противный смех пропал, она медленно, словно крадучись, обошла Тийну и встала позади её кресла. – А он стоит того? Ведь ты просто не знаешь, сколько на самом деле человеку отпущено блага, которого он не замечает, и которое, в случае утраты, невосполнимо. А жизнь… она не кончается завтра или послезавтра. Она может быть долгой, бесконечно долгой, потому что даже смерть боится проклятий той книги. Так вот я и спрашиваю – а сможешь ли ты потом нести это проклятье целую жизнь? Стоит ли твой избранник того?
Она выпустила еще один клуб дыма; её красивая рука легла на плечо Тийны, голос её перестал дребезжать и противно скрипеть, и сейчас, глядя на эту руку с тонким золотым колечком на безымянном пальце, Тийна могла поклясться, что за её спиной стоит прекрасная дева с лицом, сияющим, как от тонкого света свечей, с королевскими голубыми глазами и смоляными густыми волосами.
– Он хорош, – произнесла Тийна. – Он молод и красив.
– Не из сонков? – уточнила красавица глубоким бархатным голосом. Её голубые глаза подернулись поволокой, стали задумчивы.
– Нет, конечно, – шепнула Тийна. Красавица задумчиво и насмешливо приподняла бровь и прикусила мундштук своей трубки. – Он родовит и такой… такой…
– Понятно, – перебила красавица. – Он Господин.
– Да, – произнесла Тийна. – И мне хорошо. Когда я увидела его, я поняла, что не видела никого более совершенного и никого лучше него. А когда он злится – я бы все отдала, чтобы разозлить его побольше! Я хочу только его. Да; я это поняла, как только услыхала звук его голоса.
Красавица задумчиво покачала головой.
– Конечно, у меня есть такое заклятье, – ответила она. – И дело не в цене, точнее, не в той цене, что ты готова заплатить мне – готова ли ты заплатить цену духам, цену, неизмеримо большую? Духи коварны, непредсказуемы и жестоки; и даже я не знаю, что они потребуют от тебя. Не будешь ли ты потом жалеть о своей потере? Он будет любить тебя, но достанет ли у тебя сил радоваться этому, если вдруг болезнь разобьет тебя, и ты не сможешь двинуть и рукой, чтоб приласкать его? Или – еще хуже – он вдруг превратится в жалкую старую развалину, на которую и смотреть-то противно, а? – голос красавицы звенел прямо над ухом у Тийны, и та вздрогнула. Неужели..? – Это произойдет не сейчас и не так уж и быстро, но произойдет обязательно. Это начнет потихоньку происходить с первого же дня, и ты будешь наблюдать, шаг за шагом, как разрушение и порча поражают тебя… или его. Он ничего не будет замечать, он будет слеп, но ты будешь видеть все.
Тийна молчала.
– А если, – вкрадчивый голос красавицы пробрался к другому её плечу, – он вдруг покинет тебя – умрет, например, или духи отпустят его, потеряют свою жертву, – то весь ужас проклятья ляжет на тебя одну. Готова ли ты к этому? Я вижу, ты боишься; ты не признаешься в этом себе, но меня тебе не обмануть. Ты боишься! Ты хочешь спросить и не решаешься. Я отвечу тебе сама. Да, я прочла заклятье из этой книги для себя. Неважно, какое. Но видишь, какую цену я заплатила? А это еще не самое ужасное, что книга может сделать с человеком. Ведь у человека кроме смертного тела еще есть и бессмертная душа; разум. Кто знает, какие страдания способна причинить она, поразив разум? Ну так что, готова ты?
От красавицы пахло духами – обернув голову, Тийна, вздрогнув, увидела все тот же кривой ухмыляющийся рот без зубов, выпученный глаз, полный безумия, и идиотски дергающееся лицо. От старухи воняло старостью, изо рта несло безобразной смесью запахов табака и гнилых зубов. Она кривлялась и хихикала.
– Ну так как? – пропищала старуха противно. – Ты пойдешь на это?
– Пойду, – шепнула Тийна, и ей показалось, что старуха расхохоталась, страшно и радостно.
В другой комнате, которую Тийна посещала не так часто, было куда как богаче. Это был еще один кусочек былой, роскошной жизни, оставшийся после падения Мунивер. Посередине её стоял темный алтарь, и при их появлении на нем вспыхнул яркий, неестественно – багровый пламень.
– Видишь? – старуха обернула к Тийне свой единственный зрячий глаз. – Это пламя твоей любви. Книга уже знает, что ты пришла к ней, и зовет тебя… мне страшно. Вы обе пугаете меня.
– Принц Зар будет моим, – ответила Тийна. Горячие струи воздуха поднимались наверх и тревожили, шевелили тонкие ткани, драпирующие комнату.
– Греховная любовь не доведет тебя до добра, – предупредила её старуха. Тийна стремительно обернулась к ней:
– Принц Зар должен быть моим! – крикнула она, и словно с ней соглашаясь, ярче вспыхнуло пламя на алтаре. Старуха в суеверном страхе таращила свой взгляд на огонь.
– Все, – прошептала она, – все… Я уже ничего не могу изменить… книга хочет тебя.
– Так начинай свой ритуал, ведьма.
– Твоя любовь – грех, иначе бы книга так не звала тебя, – сказала старуха. – Ты можешь погубить вас обоих своим грехом.
– Я решилась! Прекрати меня отговаривать! Иначе я справлюсь и без твоей помощи!
Старуха молча повиновалась; дрожащими руками она положила на алтарь, прямо в пламя, голубой круглый камень, прозрачный и гладко отполированный. Пламя взвилось вверх, словно его раздул сильный порыв ветра, и старуха зябко поежилась.
– Ты не знаешь и малой доли той силы, к корой взываешь, и которая вскоре обрушится на тебя, – произнесла она, но Тийна не слышала её.
– Я хочу получить его любовь, – голос Тийны был зловещ, как карканье ворона на кладбище.
– Я не стану доставать книгу, – сказала старуха, – это слишком опасно. А то заклятье, что нужно тебе, я помню наизусть. Ты готова? Еще не поздно, можно остановиться!
– Нет, – Тийна упрямо мотнула головой. – Я решилась. Он должен быть моим!
Старуха, покачивая неодобрительно головой, отступила; желания спорить с Тийной дальше у нее не было.
– Силы тьмы и мрака, мне нужна ваша помощь! – прошептала старуха. – Возьмите её жертву и душу и дайте силы! Пусть сила ее снизойдет на этот камень и умножится!
Кристалл тревожно звякал на алтаре, словно его бил озноб, когда на него начали опускаться витки золоченой нити, и старуха, разматывая поблескивающий в ее пальцах клубок, нараспев что-то говорила. Нитки впивались в кристалл – Тийне казалось, что она слышит шипение, с которым они плавят голубую муть, погружаясь в неё. Кристалл звенел все отчаяннее, и колдунья перерезала туго натянутую нить ножом с серебряным лезвием.
– Теперь ты сама, – сказала старуха. – Подойди и дай духам их жертву. Они просят у тебя подарка – слышишь? О, я их слышу! Их тут много; так много я не видела никогда! Они летают, они беспокоятся и ждут…
Тийна прислушалась; и услышала – множество тонких писклявых голосков, которые не заглушал даже вой ветра, стучащегося в ветхие стены дома. В темноте словно тысячи насекомых летали, жужжа, сталкиваясь, беспокоясь. Они витали вокруг её головы, рук, они словно осматривали её всю, выбирая, что бы такого отнять, чем бы поживиться.
– Ну? Они ждут! И долго ждать не будут! Решай.
Тийна ухватила протянутый ей нож, грубо схватила клок волос и полоснула по скрипнувшей пряди. Шикарный локон, кинутый на алтарь, вспыхнул этим неестественно ярким багровым пламенем, и в свете его Тийна увидела духов – с радостным писком они слетались на горящие волосы, и их становилось все больше и больше.
– Мало, мало! Ты дала слишком мало – сама смотри, как их много!
Тийна полоснула по волосам еще и еще, и роскошные черные блестящие пряди сыпались на алтарь, рассыпая вокруг яркие искры. Духов становилось все больше, и Тийна в отчаянии поняла, что даже её роскошных волос не хватит, чтоб рассчитаться с ними.
Глаз старухи, стоящей за алтарем, был абсолютно безумен, пламя освещало её лицо багровыми сполохами и делало еще более жутким – то это была полубезумная старая развалина, то беспощадная и прекрасная колдунья, в жестоких глазах которой было непонятное ожидание.
– Мало, глупая девчонка! Неужели ты думаешь, что это – достойная плата за вечность?! – крикнула она.
Духи были уже настолько сыты и сильны, что их было видно так же отчетливо, как, например, руки – руки с зажатым в них ножом. Маленькие светящиеся точки летали меж её пальцев, вокруг запястий, словно ласкаясь к ней, и Тийна поняла, какая им нужна пища. Кровь, как всегда кровь. Нет ничего более простого и сильного, чем кровь, и ни одна мало-мальски серьезная клятва не обходится без крови. Но – и ни одна опасная…
– Ну же! Или отступи; пока еще не поздно.
Тийна слегка уколола палец острием – выступила маленькая капелька, яркая и блестящая, как вишенка. Золотые точки-духи тут же налетели, впитывая, пожирая её. Казалось, они пытались вгрызться в плоть, выпить всю кровь, а вместо неё наполнить тело сиянием – Тийна видела, как кончик пальца её стал каким-то волшебно-прекрасным, неестественно прекрасным, словно под кожей текла не алая, а золотая прозрачная кровь. Она вздрогнула – и засмеялась радостно, глядя, как рука её обретает этот нечеловеческий свет, и старуха задвигалась, забеспокоилась:
