Текст книги "КИНФ, БЛУЖДАЮЩИЕ ЗВЕЗДЫ. КНИГА ПЕРВАЯ: ПЛЕЯДА ЭШЕБИИ (СИ)"
Автор книги: Квилессе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц)
– Забавно, – подвел итог рыцарь, посмеявшись. Бесстрастный Савари кивнул головой, соглашаясь.
– Что забавляет тебя, о, высокий господин? – раздался внизу сладенький голосок, и рыцарь перевел взгляд на мостовую.
На серых плитах стоял тощий сонк с гадливой хитрой физиономией, пожалуй, уж слишком маленький для сонка. Как и у прочих сонков, у него была чрезмерно развита нижняя челюсть, острижены под горшок сальные волосы и торчали уши.
Однако вместо шкур вонючего медведя, в которые так любят рядиться сонки, на нем была не то сутана, не то мантия из чистого и нового черного бархата, а на грудь спускалась массивная золотая цепь с прикрепленной к ней медалью (на ней был изображен рогатый Чиши). Словом, перед приезжими стоял сам Первосвященник собственной персоной.
Рыцарь не ответил, и сонк еще раз поклонился, улыбнувшись еще гаже и уставившись в лицо собеседника добрыми немигающими круглыми глазами голодного крокодила.
– Меня зовут Тиерн, высокий господин, – пропел сонк, стыдливо поджимая пальцы грязных ног, с обломанными и нечищеными Бог знает с какого времени ногтями. – И я очень рад приветствовать вас в столице. Что привело сюда столь высокого господина со столь пышной свитой?
«Высокий господин» неторопливо оглядел черную фигуру Первосвященника и ответил:
– Я путешествую.
Слова, вырвавшиеся из суровых губ гостя, вдохновили Тиерна на новые излияния, и он тотчас продолжил:
– Ну, конечно же, высокий гость путешествует! Это так трогательно – посетить Мунивер! Я догадываюсь, что высокий господин из знати, так сказать… Хе-хе… Но ему нечего опасаться: царь Чет не будет преследовать вас, наоборот, он будет очень рад вашему визиту!
«Высокий гость» уничтожающе глянул вниз, слегка тронув меховую накидку из шкур волков, переброшенную через седло, и усмехнулся: его, драконьего принца, пытаются успокоить!
Какая, однако, дерзость…
– Я принц из Пакефиды, – холодно оборвал он восторженные излияния Тиерна. – И в Мунивер я впервые. Очень мне неприятно слышать, что здесь принято преследовать иностранную знать. Но, как бы то ни было, я не привык отступать в испуге. Так что оставьте свои успокоения при себе и скажите мне лучше, зачем вас послал царь Чет – или в Мунивер всех приезжих гостей встречает Первосвященник?
Это было ново; Тиерн даже на минуту ошарашено умолк, судорожно перебирая пальцами засаленные и вытертые края рукавов своей сутаны (видно, приступы нервозности случались у него довольно часто, раз он успел так порядочно истрепать новую ткань), усиленно пытаясь сообразить – как это приезжий догадался о его высоком сане; но придумать ничего не удалось, и потому пришлось отвечать:
– О, сколь проницателен блистательный принц! Вы, конечно, правы, светозарный: не каждого гостя встречаю я лично (чаще их встречает стража с дубинами…), но вы – особенный. К нам редко заезжают рыцари, а тем более – принцы драконов (а и в правду, слушай! Ты-то как сюда добрался? Почему еще на границе не зарезали?! Странно…), и потому царь Чет велел оказывать самый почтительный прием высоким гостям.
Принц усмехнулся и многозначительно переглянулся со своей свитой (у Тиерна скучно и противно заныл живот; кажется, он знал, почему гостя не зарезали на границе… по ходу дела, резать там больше некому…).
– Кажется, мы нашли ночлег на сегодня, – самому себе сказал рыцарь, натягивая поводья, и Тиерн закланялся вновь.
– И на сегодня, и на столько времени, на сколько сами пожелаете! Царь Чет приглашает вас к себе во дворец. Он велел мне торжественно встретить вас и проводить.
– Это мы поняли, – небрежно бросил рыцарь, глядя на жалкую фигурку, шарахнувшуюся от копыт коня и усмехаясь. – Да уж, торжественная встреча…
Но это было далеко не все!
Первосвященник, позабыв вдруг о своем великом и, несомненно, высоком сане, неожиданно сунул тощие пальцы в рот и свистнул громко, по-разбойничьи (собственно, это была его первая профессия); из-за всех углов раздался громкий топот, и скоро маленький отряд был взят в кольцо, окружен целой армией сонков на диких мохноногих лошадках, скалящих зубы и шарахающихся о лошадей приезжих. Сонки тоже скалились, стараясь изобразить на своих опухших рожах приветливые улыбки.
– Да-а,– на лице принца появилось легкое недоумение, и даже изумление по поводу появления такого множества косматых, обезьяноподобных фигур. – Вот это действительно торжественная встреча!
Он чуть тронул поводья и крепче сжал рукоять меча; слева черноволосый суровый рыцарь, звякнув железом об изукрашенную ручку хлыста, положил твердую руку на оружие:
– Это ловушка, господин, – тихо произнес он. – Прикажешь разогнать сонков?
– Не стоит, Горт, – спокойно ответил принц, не выпуская, однако, оружия из рук. – Мы ведь приехали с миром. Пока. И нас пригласили в гости. Не будем нарушать законов этой страны и дадим царю Чету проявить свое гостеприимство.
Тем временем двое сонков (поздоровее и почище остальных (впрочем, и одного хватило бы за глаза)) закинули тщедушную тушку Первосвященника на великолепную белую лошадь, крытую фиолетовым ковром с золотым шитьем и опушкой, заседланную новым седлом. «Ворванная коняга, – подумал с усмешкой принц, прикрыв лицо краем плаща, чтобы никто не видел его издевки,– как пить дать – ворованная». Тот, тяжело отдыхиваясь, взял в руки поводья и ударил лошадь грязными пятками в бока. Сильный скакун покорно затрусил по улице, а вслед за ним потянулись и все остальные – принц со свитой и сопровождающие их сонки…
********************************************
====== 2.НАЧАЛО. ======
Теперь перехожу к самому интересному в этой истории.
Ну, с нами-то все понятно: мы, переодевшись в пакефидцев, шлялись по стране с группой исследователей (да и отдельно от них), всюду совали свой нос и искали возможное место того непонятного временного переброса – что это такое мы понятие не имели, но посмотреть хотелось. А вот она-то…
Она тут вообще была не при чем. И даже её здесь не было. И она, наверное, никогда не бывала тут, в нашей Вальхалле. Запутал? Сейчас объясню.
Она была неудачницей (Ничего себе, объяснил! Ко всей путанице прибавил ещё и это! Ты, Белый, яснее выражайся, а то тебя, как писателя, на мыло…), притом классической. На вечеринках на неё обязательно что-нибудь проливали и опрокидывали, на лестницах у неё ломались каблуки на новых туфлях, на работе обязательно раз в неделю что-то замыкало, и стол встречал её дымом, шипящим оплывшим пластиком и тучами искр из всех ящиков… в общем, та еще жизнь была у бедолаги. Для совсем уж классической неудачницы – бедняжки ей не хватало лишь очков в жуткой оправе на носу, а так – все по писанному.
Итак, девушка-неудачница. И она вовсе не удивилась, когда однажды нашла в своем столе странную записку – сделанную, кстати, не на электронной карточке, а на бумаге. Обыкновенной бумаге, какую уже лет сто никто не использовал в её конторе.
На грубой шероховатой поверхности были наклеены неровные буквы, вырезанные – опять же! – наверняка допотопным неудобным инструментом из железа, с ручками из пластмассы (или же просто покрытыми густым слоем облупливающейся зеленой краски…), называемыми «ножницы», и вырезаны они были из допотопных журналов, какие, может быть, сохранились в Доме Знаний на самом верхнем этаже, где мыши-уборщики ежедневно ломались, не успевая истреблять сладковатый запах бумажной пыли.
Она лишь устало ругнулась, скользнув взглядом по трем коротеньким словам, составленным из разноцветных квадратиков.
«Я тебя убью».
Так просто – я тебя убью. И все. Никаких объяснений.
Отругав как следует любителя старины, чертова идиота, она скомкала листок бумаги и кинула его на пол. Три мыши-уборщицы вцепились в белый комочек, и через минуту его не стало.
«Опять какой-то идиот решил меня столкнуть на линию, – хмуро подумала она, разглядывая сумочку, в которой лежал газовый баллончик. – Ну и пусть толкает! Черт с ним!»
Она открыла ящик стола и достала все, что ей нужно было для работы, и…
******************************
Во дворце царило оживление; издалека, с дороги, был виден крепостной вал, а за ним черные стены, на которых то тут, то там, загорались золотые квадратики окон – сонки готовились к приезду гостя. Узкие переходы были похожи на муравьиные тропки – слуги-сонки сновали туда-сюда, волоча тысячи вещей, нужных и не нужных. И все этим мельтешением и хаосом командовал неутомимый Чет.
– Эй, вы, там, у баллюстрады! – орал он через весь зал, который торопливо приводился в порядок ордой сонков. – Сильнее трите эту сажу, мрамор должен блестеть!
Раньше, при короле Андлолоре, это был самый прекрасный зал из всех залов; он и теперь сохранил былое величие. Огромные колонны, хоть и закопченные (иногда царю готовили еду прямо здесь же, разводя костер посередине зала), были почти не тронуты, мраморные плиты пола, наспех выметенные и отмытые, ещё хранили былой рисунок – светлые лики богов, составленные из мозаики, – ступени у подножия трона все ещё были украшены резьбой, и каменные львы по бокам скалили зубы… Эх! Но где былая воздушная белизна, изящные драпировки, ковры и цветы, зеркала и хрусталь?
Сонки приволокли шелковые подушки, какими-то подобиями ковров застелили дыры в полу (там, где раньше золотом и изумрудами были выложены имена династии Одинов), кое-как прикрыли голые стены трофейным оружием…Чет, взъерошенный, черным вороном метался с лестницы на лестницу, раздавая пинки и тычки, и его плащ развевался за спиной, как крылья:
– Уберите эти жалкие лохмотья! – орал он, выбив из рук сонка вазу с какими-то нелепыми колючими цветами. Вода окатила его парадный плащ, попала на черный халат, промочила пушистую, из блескучего меха безрукавку и добралась до нижней рубашки (скажи проще – Чет облился с головы до ног и промок насквозь. Вот спасибо, подсказал!), но царь словно не замечал этого; в пылу приготовлений не замечал он и того, что ему то и дело наступают на ноги, толкают, оставляя синяки на боках, тычут в него тупыми саблями, кое-как заткнутыми за пояса. – А вы, идиоты, куда прете ковер?! Закройте им дыру у трона! Больше, больше подушек у пиршественного стола…Вы, олухи, я не хочу опозориться! – орал он, попинывая не к месту довольных сонков (а они и правда были рады: царь, хоть и ругался, был доволен, а значит, они раз в кои-то веки угодили ему, ничего совершенно не делая для этого). Его черная борода встопорщилась, волосы растрепались, царский венец съехал набок, но сам он был оживлен и весел, словно наступил праздник.
– Советник! – закричал Чет, и, скользкий как угорь, сонк вынырнул из толпы работающих и угодливо заегозил рядом. – Как думаешь, что нам сулит приезд принца? Не забудь, он – регеец, пакефидский принц!
Сонк – опрятный, необычно подтянутый для сонка, даже приятный на вид, – задумчиво пригладил волосы и поправил какую-то одному ему видимую складку на одежде.
– Пакефидский принц – это хорошо,– задумчиво произнес он, пытливо – настороженно вглядываясь в оживленное лицо царя. – Если он едет один, да еще и с такой маленькой свитой, то наверняка он едет с дипломатической миссией. А таковая миссия из Пакефиды – это вдвойне хорошо. Заключать какие-либо договоры с такими странами, как Мирные Королевства…
– Я знал, я знал, – Чет готов был плясать от радости, даже подпрыгивал, отчего его многочисленные побрякушки – подвески, цепочки, пряжки, – издавали звон. – О, я знал, что эта Эшебия приведет-таки меня к величию! Пусть теперь катятся к чертям эти упрямые эшебские мастера, пусть скрываются по подземным шахтам – сюда придут наемники, целые полчища работников из Пакефиды, и они будут для меня разрабатывать рудники, ведь Эшебия стоит на золоте, копни – и добудешь, – и строить замки, прославляющие меня в веках, и я буду богат, сказочно богат, и я вернусь, вернусь в Пакефиду, но не как жалкий царек засранной страны, а как равный им, как Чет Великий!!!
Дело в том, что начал свою карьеру Чет простым пакефидским угольщиком; отца-матери своих он не знал, добрые люди отдали его в подмастерья, чтоб его обучили, и чтобы ему было бы на что жить.
Многие лета его прошли серо и однообразно – крик сизого петуха на рассвете, клочья тумана в ложбинке над крышей ветхой, пахнущей плесенью и сыростью избушки, покосившейся от старости и насквозь проточенной червями, алая полоска рассвета над вершинами смолистых столетних сосен, блеклое серо-голубое небо, словно выцветший лоскут старого шелка, плошка дымящейся фасоли с морковью и пыльная дорога – дорога туда, в лес, где можно было бы раздобыть угля.
Незаметно, непамятно он женился – попросту украл первую попавшуюся женщину из близлежащего селения. Жена его отнеслась к тому спокойно и, нарожав ему пять штук детишек (из которых, впрочем, четверо померли во младенчестве), так же спокойно ушла в Последний Путь…
Кто знает – дочка ли, подросшая и поумневшая, подсказала, или сам он додумался, но вскоре после смерти жены зачем-то он вздумал разыскать гонимое всеми племя злобных воинственных сонков, и… ну, все мы помним, к чему привело их единение.
Зал был отмыт и отчищен, кости и мусор были выброшены. Сонки отмыли и отполировали даже Чиши, и он стал еще гаже. На столы поставили настоящие цветы в старых бронзовых вазах, приборы и посуду добыли в личной кладовой Чета, несказанно довольного, потирающего руки.
– Можно подумать, у нас праздник, – мрачно произнес кто-то, и Чет, мгновенно разозлившись, стремительно развернулся, занося руку для удара… но бить не стал: перед ним стояла его дочь, принцесса Тийна. Мрачно горели карие глаза её, темные брови сошлись на переносице, и пасмурно было лицо под синим, как ночное звездное небо, покрывалом, расшитым золотом и скрепленным в черных, смоляных волосах золотыми же застежками. ********************************************
– Ты уверен, что ждешь гостя, а не врага? – мрачно спросила Тийна, играя ниткой бус, спускающейся с её пояса. – Вспомни-ка, как любят Драконьи выкормыши простых людей. А эта птичка, которая летит к нам – драконий принц.
– Ой, вай, дочь моя! – отмахнулся Чет, нахмурившись. – Пора забыть. Мы сами были виноваты. И нынче мы правители Эшебии, а не кнента в Мирных Государствах. Зачем бы этому принцу нести нам войну? К чему Пакефидским государствам ссориться с Эшебией?
– Я смотрела на звезды, – ответила Тийна, опустив свободно руки. – Они пророчат мне гибель.
Широкие синие рукава скользнули по тонким запястьям и накрыли белые пальцы, унизанные серебром, и Чет, поморщившись, оторвал взгляд от драгоценных браслетов и колец на руках дочери.
– Тебе? – переспросил он. – А мне?
– Не знаю, – буркнула Тийна. – Но я…
– Ты – женщина, – перебил её царь. – А он – рыцарь. Еще бы тебе не погибнуть! – он отстранил её. – Иди-ка, переоденься! Надень что-нибудь повеселее, что ли.
– Отец! – она вспыхнула до корней волос. – Да что с тобой?! Или боги забрали твой разум?! Ты ведешь в дом врага, а мне приказываешь надеть праздничное платье?
– Иди! – прикрикнул на неё Чет, злясь. – Мне знать лучше. Если он действительно враг, то это послужит нам лишь защитой. Пусть думает, что ему тут действительно рады. А, может, он вообще засмотрится на тебя и забудет, зачем приехал?
Тийна покорно склонила голову, покрытую синим покрывалом, и неслышно вступила в тень тщательно отмытой статуи Чиши.
О, боги, за что караете?! Что за затмение нашло на Чета?! Разве хоть раз обманывала его Тийна, разве хоть раз лгали её пророчества? Горько сетовала принцесса, бредя в свою комнату; под дорогими сафьяновыми туфельками с подкованными каблучками звонко цокали ровные плиты винтовой лестнички, громилы-сонки расступались перед тонкой фигуркой в синем, а старый горбатый карлик-урод бережно поднимал с пола её шлейф и длинную фату, прикрепленную к покрывалу золотыми брошами-жуками с жемчужными глазками.
– Что случилось, принцесса? – гортанный приятный голос раздался у неё над ухом, коверкая и без того неуклюжий сонский язык. Он раздражал, и Тийна, не раздумывая, влепила пощечину прежде, чем как следует рассмотрела лицо говорившего, полускрытое тьмой. Шут, задумчиво потерев побитое место, залитое краской, пожал плечами.
– А много ли потеряет свет, если приезжий завтра вздернет тебя на башне?
Лицо Тийны под темной вуалью вспыхнуло багровым румянцем, она яростно сжала кулаки:
– Молчи, раб! В моей воле приказать отрубить тебе голову!
– Но не в твоей воле исполнить это, – лениво бросил он в злобные глаза. – Я хотел лишь узнать, не могу ли я чем помочь, но ты предпочитаешь пить яд обиды одна, как я вижу. Ну так пей, скорпион, пей до дна! Но, говорят, и эти твари издыхают, отравившись.
Он бесцеремонно оттолкнул её и сбежал вниз по лестнице. Тийна яростно вырвала шлейф из рук карлика и, ворвавшись в свою комнату, громко хлопнула дверью.
Верхом роскоши была комната принцессы, верхом роскоши и богатства; что стоили ковры по сравнению со стенами, на которых висели – на стенах с сохранившимися золотыми ликами богов с жемчужными глазами и губами; что стоили изысканные меха по сравнению с полом, на котором лежали – с полом, покрытом бронзовыми пластинами, украшенными диковинными узорами и старинными священными письменами? Что стоили жаровни из золота и курильницы, украшенные крупными рубинами, по сравнению с благовониями, что жглись в них? И что стоили все эти золотые и серебряные украшения, подмигивающие разноцветными глазками драгоценных каменьев из причудливо изогнутых завитушек – все эти тяжелые серьги в виде чешуйчатых ящериц с изумрудами вместо глаз и подвесками, свешивающимися из пасти на золотой цепочке, все диадемы и венцы, блистающие чистейшей воды бриллиантами, все вензеля, причудливо переплетенные, в которые вкраплены были янтарь и прозрачные изумруды, эти бесценные коралловые, рубиновые, жемчужные и янтарные бусы, грудами лежащие на дорогих подносах, браслеты – широкие, массивные обручи и тонкие, легкие стопки звенящих колец, скрепленные легкой цепочкой, – что стоили они в сравнении с ларцами, в которых лежали, с ларцами, выточенными из цельных кусков чистейшего горного хрусталя, с прожилками золота?
Но даже это великолепие не могло зажечь улыбки на лице Тийны; и не хватило бы богатства всей страны, чтоб оплатить её радости. А потому, сорвав покрывало, принцесса ринулась к зеркалу и со слезами на глазах смотрела на себя в ярком свете факелов по бокам от темной резной рамы.
Левую щеку красавицы Тийны искорежил жуткий багровый шрам, мерзкий и рваный, неровный, отчего щека стянулась и перекосилась; и это зрелище наводило смертную тоску на принцессу.
Этим шрамом наградил её когда-то давно Дракон, тот, которого отец её жег в подвале. Неизвестно, как дознались драконьи приемыши о том, где он, но они дознались, и выпустили его. И он улетел (Но обещал вернуться. Милый, милый…). И вернулся – да не один, с войсками, и пожег их с отцом замок. А её, юную красавицу, перепуганную, полузатоптанную, в разорванном платье, с порванным ухом (зацепилась где-то серьгой, да там её и оставила), со всклоченными волосами поймали окружившие замок воины, и отдали на суд своему господину.
Он ухватил её своей стальной лапой, и навек запомнила она блеск безумных глаз его, жаждущих крови.
– Что, страшно умирать? – прошипел он. – Молода, красива, гореть не хочется… Куда только подевалась твоя надменная жестокость? Подлое ты существо, самое подлое.
И он острым когтем – тем, что обычно рисуют Драконы знак свой на запястьях любимых принцев, даря им каплю своей крови, – распорол ей лицо, и вздрогнула горящая равнина от крика её, и затрещали волосы на её горящей голове. А он кинул её на землю и улетел.
Молодой был Дракон, злой. Старый бы просто убил.
Колдуньи, у которых училась Тийна, вылечили голову её, и отросли заново волосы, но вот шрам, начертанный Драконом, ни одна из них заговорить не смогла.
И стой поры ни один мужчина не смотрит на Тийну; хоть и прекрасны глаза её, и вьются, словно вешние ручьи, сбегающие с гор, её черные кудри, рассыпавшиеся по плечам, и нос словно выточен искусным резчиком, и губы, словно спелые вишни – нет, никто не смотрит на неё. Потому что ни для кого не секрет, отчего носит принцесса Тийна черные вуали. И этим попрекает её Чет – знает он, как легко влюбляется дочь его, погибая в этом чувстве, и как косо смотрят на неё воины, считая уродом.
А Шут…
Это был тот человек, в которого влюблялась каждая женщина, и служанки с кухни, и наложницы из гарема. И каждую не обходил он вниманием: служанок щипал за бока, наложниц страстно ласкал и целовал, прижав где-нибудь в темном уголке.
И лишь Тийну избегал; не заговаривал с ней лишний раз, не смотрел в её сторону. Легко она влюбилась в него – и как было не полюбить такого красавца! Хорошо сложен, строен, красив лицом, смел, остер на язык и весел – а уж что рассказывали бесстыжие наложницы о нем, вечером оставаясь одни в своих покоях!
И, к тому же, он был родовит.
Порода чувствовалась во всем: в посадке головы, в тонком гордом профиле, в форме рук и ног… мучительно кусала губы Тийна, со слезами рассматривая себя в зеркало, поминала жуткими ругательствами Дракона, и думала – ну, отчего же не смотрит на неё Шут?! Ведь даже одноглазую посудомойку он не далее, чем вчера, на кухне осыпал комплиментами, не побрезговал… чем же нехороша для него принцесса?
Об этом и спросила она его, потеряв от любви голову и остатки гордости.
Холодно поглядел он на неё. Равнодушны были его зеленые глаза.
– Принцесса? – переспросил он. – Что-то не вижу я тут принцессы. И дело не в твоем шраме, поверь. Ты, прости уж меня, просто хорошенькая замарашка из варваров, которую слегка отмыли и нацепили тряпок покрасивее, но ни эти тряпки, ни дорогие побрякушки не сделали тебя принцессой. Ты грубая и невоспитанная, злая, как голодная собака, пинаешь ногами слуг и выражаешься такими словами, которых не услышишь даже в казарме у солдат. Ни разу я не видел и тени нежности в твоем лице, даже своих верных псов ты со злобой гонишь прочь, когда они выпрашивают у тебя кость со стола. Нет в тебе ни женского лукавства, ни загадки, ни прелести. Только глупое, ни на чем не основанное высокомерие. С тобою не хочется говорить, потому что все твои разговоры – либо болтливая похвальба, либо злоба, полная ядовитой желчи. Нет в тебе и королевского величия, достоинства, которое украшало бы тебя больше, чем все эти никчемные побрякушки, и не будет, как ты ни пыжься. Чем ты хочешь понравиться мне? Да еще и этот шрам. Он не самое уродливое, что я видел на свете, но, думается мне, что заработала ты его не от большого ума. Так зачем мне злая, грубая, глупая, невежественная и уродливая баба?
Так ответил Шут; и крепко запомнила это ответ Тийна, и возненавидела Шута так же пылко, как любила.
Ибо есть на свете женщины, которые могут быть только врагами, и не могут этого изменить никак.
Крепко выругавшись, швырнула Тийна в зеркало тяжелый браслет, но зеркало лишь загудело в ответ. Оно был из бронзы.
Синей тенью метнулась принцесса к звездным занавесям, и, отдернув их, оказалась перед белым мраморным пьедесталом, укрытым тончайшей черной тканью. Сорвав покрывало, она на секунду зажмурилась от яркого голубого света, хлынувшего от кристалла величиной с кошачью голову, круглого, тщательно ограненного чьей-то трудолюбивой рукой. Бережно взяв его в ладони, она почувствовала, как его волшебное тепло пропитывает ей кожу, и спросила:
– О, Свет, скажи, кто едет к нам? – при её словах голубоватая муть зашевелилась, ожила, и ровный голос сияющего пророка ответил ей:
– Враг. Смерть.
– Кому, кому несет он погибель?
– Тебе.
– Но за что?!
– За смерть раба.
– Кто же пожелает смерти какого-то презренного раба?!
– Сами приезжие.
– Так при чем же тут я?!
Кристалл молчал.
– А отец? Кто погубит отца?
– Принц Крифа, и принцесса Кинф.
– Да они же пять лет как мертвы!
Кристалл снова равнодушно молчал.
– Ты говоришь сегодня чушь! Ты врешь! – закричала Тийна в отчаянии. Руки её тряслись, кристалл мелко позвякивал о кольца на её пальцах. – Как мне спастись?
Кристалл молчал.
Дрожащими руками водрузила принцесса голубой бриллиант на место и накрыла покрывалом. Свет погас, и не стало видно ни стульев, ни столов в маленькой тайной комнатке, и принцесса стояла в темноте. Что ей было делать? Дворец готовился принять гостя, и ей тоже было велено готовиться.
И все-таки, никакой из тебя сказитель, друг ты мой Саня! Вот, понаписал чего попало, и снова нужно пояснение, вставку то есть делать надо. А нить-то, нить-то повествования рвется! Дай-ка я вступлю. Итак…
Забегу немного вперед – или назад? Запутался.
А так хотел все объяснить! Зануда.
Но-но! Не умничай! Словом, то, что расскажу я сейчас, произошло много раньше, и по ту сторону гор Мокоа, откуда родом и Чет, и его дочка.
И речь пойдет о том, как она заработала этот треклятый шрам, так портящий ей жизнь – а мы с Белым принимали в том непосредственное участие и были, так сказать, виновниками случившегося с ней несчастья.
Значит, летели мы над равниной.
Изредка, чтобы никто не подумал, что мы действительно бездомные, мы говорили во дворце Дракона, что отправляемся к престарелой матушке, и улетали домой, на матушку-Землю.
Но потом всегда возвращались.
– Снова дождь, – бурчал я, разгребая драгоценную зелень по дну сундука – а не так уж её у нас много, если разобраться! – Нас однажды кинут в Огненный Каньон, потому что мы всегда являемся в дождь. Люди ведь могут подумать, что мы его вызываем, и нас обвинят в колдовстве... Это уже скоро народной приметой станет, как в анекдоте про чукчу!
Внизу, по серому каменистому полю, неслись люди, с воплями подпрыгивая и кидаясь чем-то. Притом метили они точно в нас.
– Чего это они разбушевались? – с удивлением бормотал я, наблюдая на всех экранах слежения искаженные яростью лица. Санька (Белый) пожал плечами, хихикнул и нацепил лохматый парик – а он уже почти все регейское платье надел, остался лишь плащ да меч. И сидит теперь перед пультом управления этакий регеец, пакефидский принц, лохматый, в зеленом кафтане с жемчугом по вороту, в алых шароварах (сочетание – кошмар! Но что поделаешь, коль таковы цвета правящих домов, которым я присягнул – и на что склонял Белого), длинной, до колена, меховушке-безрукавке, вместо ворота – обруч золотой, с застежками с янтарем. Сапожки вот тоже золотишком изукрашены… Да тьфу, каким золотом?! Не золото в Пакефиде ценят – зеленый неизвестный мне металл. Легкий он, как дерево высохшее, но прочнее закаленной стали, и красивый, как небо звездное, сжатое в горсть.
– Да кто их знает, неразумных, – ответил было Белый, но тут ка-ак что-то грохнет, и прямо нам в пузо! Мы с ним от толчка разлетелись в разные стороны, как кегли, и наш «Пегас» начал падать.
– Что такое?! – заорал теперь и Белый, перекрывая своим трубным ревом рев аварийной сирены; он выполз из-под свернутого кресла и вцепился руками, унизанными местными перстнями, в пульт, но тщетно: то ли действительно ничего уж поделать было нельзя, то ли эти перстни сильно мешали двигаться его пальцам, да только факт остается фактом: «Пегас» его не слушался.
Я, еле отодрав себя от пола, тоже заорал, еле себя самого слыша из-за грохота и гула – орала сирена, трещали все приборы, и все это сопровождалось вылетающими из всех щелей облаками очень красивых искр.
– Кажется, по нам стрельнули из пушки! Хотя откуда пушка у этих варваров?! Олухи, идиоты, болваны!
Я все-таки занял свое место, но, несмотря и на наши совместные усилия, корабль нас не слушался; мы снижались с реактивной скоростью.
– Все, кранты нам! – завопил Белый, всеми конечностями вцепившись в кресло и зажмурившись. Я тоже зажмурился за компанию и мысленно распрощался с белым светом. Далее был ужасный удар, меня швырнуло, я треснулся головой об пол – и тишина.
Очнулся я скоро; Белого тут уже не было, он, видимо, выполз наружу, осмотреть повреждения. Я встал, почесался – на голове а-агромная шишка была.
Вернулся Белый, мокрый, мрачный, и весь увешанный зелеными побрякушками, как новогодняя елка игрушками.
– Паршиво дело, – мрачно оповестил он. – Придется нам пешочком шпарить до самых Мокоа, искать наших, чтобы перенести «Пегас» на станцию.
– И чего ты этих побрякушек нацепил? – внезапно удивился я. – Брось их!
Видимо, удар как-то отрицательно сказался на моих умственных способностях (а кто тебе вообще сказал, что эти способности у тебя когда-либо были?! Эй, эй, вот попрошу без этих ваших штучек!), потому что Белый многозначительно покрутил пальцем у виска.
– А жить ты на что будешь, пока мы с тобой будем скитаться по свету? – спросил он. – Их же продать можно!
Но все же половину выбросил – а то мало ли, вдруг такое обилие золота привлечет чье-то нежелательное внимание, и его ограбят?
Мы вышли наружу. Было уже темно. «Пегас», грязный, забросанный мхом и ветками, весьма мог сойти за скалу. Под маскировочной оболочкой – она худо-бедно, но работала. На небе снова собирались тучи, и ни единой звезды видно не было.
На гору, куда мы упали, карабкались несколько огоньков, изредка кто-то перекликался, и Белый возрадовался, что наиболее броские вещи оставил в сундуке. А то вдруг прямо сейчас грабить будут?!
– Нас ищут, – определил я. – Точнее, «Пегаса». Что делать будем?
– Да ничего; покажемся им, и все, – ответил Белый.
Мы присели у «Пегаса» и принялись «их» ждать; «они» перекликались уже где-то за камнями, блеснул близкий факел, и мы зажмурились от яркого света, ударившего нам в глаза.
– Эй, вы кто такие? – резкий, грубый голос, вульгарное регейское наречие. И удушающий запах чеснока и кислятины. Я, прикрыв глаза, ответил:
– Мы простые странники, Зед и Торн, сбившиеся с пути.
– Куда вы идете? – из темноты снова дохнуло чесноком, и я сквозь ресницы увидел силуэт, обведенный дрожащим алым заревом.
– По Пакефиде мы путешествуем, – грубым голосом ответил Белый, смачно плюнув в землю, и высокий бородатый мужик в коричневом поношенном одеянии, с обрывками шкур на могучих плечах и в грязной войлочной шляпе а-ля колпак, выступил вперед. Осветив нас своим истекающим жиром факелом, он покачал головой:
– Ох, уж мне эти странствующие рыцари! Все беды от них!
Нет, это он нам говорит!
– Небось, в драконьи принцы метите? – продолжал он с непонятной неприязнью в голосе, оглядывая нас. – Ишь, как разоделись!
– Да нет, – смиренно ответили мы, совершенно не понимая, куда попали – не было еще такого в Пакефиде, чтобы люди не почитали и даже ненавидели Драконов. – Где уж нам?
– Они знаешь, какие выскобленные? – грубым голосом добавил Белый, харкнув еще более смачно. «Выскобленные» на местном жаргоне означало примерно то же самое, что и «крутые». Этому – плевкам и жаргону, – Белый научился у простых деревенских парней, и нам поверили.
