Текст книги "КИНФ, БЛУЖДАЮЩИЕ ЗВЕЗДЫ. КНИГА ПЕРВАЯ: ПЛЕЯДА ЭШЕБИИ (СИ)"
Автор книги: Квилессе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 32 страниц)
Палач некоторое время лежал молча, собираясь с силами. Затем открыл глаза и постарался что-то сказать.
Говорить ему было трудно, и Шут не понимал, отчего он предпочел поговорить с глазу на глаз, а не послал ему это знание мысленно.
– Что… что ты хотел сказать мне? – произнес Шут с усилием.
– Много. Слишком много, и наверное, всего не успею. Первое – это то, что Предатель здесь. Я не знаю кто он, но знаю, что он все сделает, лишь бы вскарабкаться на трон. Это его основная цель; никто и ничто ему не дорого, никто и ничто не любимо так, как власть, и ни к кому и ни к чему он не привязан так, как к короне. Если ты узнаешь его – не верь ни единой его клятве, потому что он обманет тебя. Он в замке! Он виновен в падении Андлолоров! Он уничтожил их. И он пришел вместе с Кинф Андлолор. Все эти годы он был рядом с нею, в тени, не вызывая её подозрений. Это может быть даже чернокожий раб – Предатель хитер, и ему ничего не стоит притвориться и самым ничтожным из людей, чтобы не вызвать ничьих подозрений!
– Да что за Предатель-то такой?! – в смятении вскричал Шут. Палач хрипло вздохнул; было видно, что он хочет закашлять, но душит этот кашель в своей груди – не то он убьет его.
– Это он породил Камни чтобы быть сильнее одного камня, – ответил Палач, справившись с кашлем, – это он породил нас и Кровавых Учителей. Это он осквернил весь этот мир в угоду себе. Неужто ты не помнишь ничего из того, что произошло с тобой после того, как я отсек тебе руки? Ты же был там, ты должен знать.
Шут наморщил лоб; смутные воспоминания, те, что лишь изредка приходили к нему во сне, шевельнулись где-то глубоко в его памяти.
Этот Палач дал ему отвар в келье, где потом его должно было похоронит заживо – это он помнил хорошо. Был еще один Палач – он просто смотрел, молча и безучастно – он остался вместо Шута… Но и все. Дальше – пуста, чернота, небытие.
– Я дал тебе отвар, и ты почти не почувствовал боли, – произнес Палач. – В твоей могиле остался другой, тот, что согласился. Тебя же отнесли вниз, к Сильфам. И Савари, придворный маг, там выходил тебя.
Шут потер виски; кажется, он что-то вспоминал – какие-то зеленоватые тени над туманными прекрасными полями и свежую струйку крови, стелющуюся на тонких стеблях прекрасной светящейся травы.
– Савари винил тебя в случившемся, и более всего – твою любовь к Кинф Андлолор, – продолжил Палач. – Он, именно он разделил вас так, чтобы ты ненавидел её. Савари не хотел, чтобы вы были вместе. Я знаю, что это мучает тебя, и ты думаешь, что сходишь с ума, подобно этой женщине, Тийне... Но это не так. Вас разделяет кровь. Ты потерял много крови тогда, и он влил тебе её кровь.
– Что?! Её кровь? У нас с нею одна кровь?! Но каким образом кровь Кинф Андлолор может течь в моих жилах? – поразился Шут. – Как ты смог раздобыть её, старик? Как уговорил её? Хотя… постой! – Шут рассмеялся нервно. – Был ведь еще один человек, так ведь? Его с Кинф Андлолор разделила сама природа, и ты с её помощью решил разделить нас! Я верно понял – это принц Крифа дал мне новую жизнь?! – Палач лишь бессильно кивнул. – Но зачем, зачем, старик, ты вместе с его кровью ты влил мне такую ненависть к принцессе Кинф?! Что ты задумал? Отчего хотел разделить нас?
Палач кивнул:
– Да; Крифа тоже знал… это он уговорил старика вылечить тебя и дал тебе кровь. А старик сказал… сказал, что если не это, то ты снова попадешь на плаху, рано или поздно, потому что не оставишь Кинф Андлолор в покое, а Король больше не простит тебя и не оставит тебе жизнь за твою дерзость. Но если Король забыл о том, что ты значишь, то он, Савари – нет. Он хотел сохранить тебе жизнь любыми путями, пусть даже и путем безумия. Поэтому ты ненавидишь её. Только твоя ненависть сильнее твоей страсти. И ничто не в силах избавить тебя от этой ненависти, покуда в жилах твоих течет её кровь.
Шут молча сидел в грязи.
– Только меня он не спросил, – зло произнес он наконец, – что больше мне нравится – смерть или ненависть. Молчишь, старик? – крикнул он в ярости, подняв лицо к молчаливому потолку. – Молчи; ты не нужен мне, чтобы избавиться от того зла, что ты натворил. Я сам это сделаю – помнишь, ты говорил, что во мне есть странная сила, природу которой ты понять не можешь? Теперь и я ощущаю её; и я знаю, что её мне достанет, чтобы отдать кровь Крифы и вместе с нею терзающую меня ненависть!
Шут ловко вытянул меч из ножен – звонко и чисто пропела сталь, – и полоснул себя по руке безжалостно. По распоротой одежде потекла, расползаясь, темная кровь – Палач задумчиво и умиротворенно смотрел на то, как последние живые капли того, кого когда-то звали Крифой, капает на пол. Рана была глубока, но, к великому удивлению (если этот умирающий человек мог еще удивляться) кровь перестала сочиться, словно и в самом деле её вышло ровно столько, сколько было забрано у Крифы.
– Благородный принц, – торжественно произнес Шут, – я благодарен тебе, что ты подарил мне жизнь и поддерживал её все эти годы. Я горд, что был тебе кровным братом. Теперь я возвращаю тебе то, что ты когда-то дал мне. Покойся с миром. И мне – мир.
Палач молча смотрел, как Шут, странно успокоившийся, перевязывает рану – его лицо избавилось от какой-то нервозности, от болезненного и одержимого блеска в глазах, разгладилась морщина меж бровей. И странно было б даже подумать, что это благородное и смелое лицо может искривляться в гримасах и шутовских ужимках.
– Теперь, когда твои мысли не заняты всецело болезненной страстью, когда ты можешь меня услышать, – продолжил Палач, – я скажу тебе самое главное. Я подслушал эту тайну. Я знаю, у тебя отняли имя – я помогу его вспомнить. Оно написано на твоей гробнице. Я нарочно позже вписал вместе с ним твое новое прозвище, которым тебя нарекли потом – Шут. Я бы сказал тебе его, да не помню, и мысли мои путаются.
– Я найду её, – пообещал Шут. – Что еще? Может, я могу что-то сделать для тебя?
Палач покачал головой:
– Нет. Тебе даже не нужно добивать меня. Я думал, я боялся этого, что смерть моя будет долгой и мучительной, потому что так угодно камням, но они отпускают меня быстро и милосердно. Значит, и те, кто заперся внизу, тоже умрут легко. Это хорошо… – язык Палача начал заплетаться, голова беспомощно падала на грудь, когда Шут попытался поудобнее его устроить. – Еще… самое важное… твое имя написано… написано…
– Где? Где?
– На мечах… на одном из них… Ты же знаешь Легенду Трех? Должен помнить, хоть и не знаешь, к какому из изодранных краев твоей памяти её приспособить. Тебя казнили и лишили имени именно из-за этого имени… Оно слишком важно… и что-то значит. Ты позабыл имя, когда я напоил тебя отваром. Так должно было быть – или смерть, или имя. Ты принес его в жертву, но теперь-то оно может возвратиться к тебе! И Король… старый глупый Король Андлолор… он не виновен в твоей казни. Прости его и отпусти его призрак – он стоит сейчас рядом со мной и умоляет тебя о прощении и справедливости. Он велел лишь наказать тебя, как ты того заслуживаешь, а приказ об отсечении рук подписал Предатель. Камни рассказали мне это недавно. Предатель каждому приговоренному выдумывал казнь на свой вкус. А еще… Эту тайну я слышал от камня… Все, что происходит сейчас, не случайно. Предатель боялся этого, и тебя казнил, чтобы этого не происходило, но не смог предотвратить предначертанного. Уже началось… Мир отчищается от его скверны… Об этом говорил камень…
– От которого?! От которого из них ты это слышал?
Палач лишь кивнул. Силы его покидали.
– Прочтешь имя – и все поймешь, – прошептал он и испустил дух.
Шут немного обождал – он не мог поверить, что гигант мертв. Не умирают такие люди!
Но и никто не живет вечно.
Интересно, о чем он говорил, этот Палач, рассказывая о каком-то пророчестве, начертанном на мечах?
Шут помнил этот стишок с тех самых пор, как взял меч в руки. На рукояти, искусно украшенной ювелиром замысловатым узором, почти не выделялись змеящиеся буквы, и с первого взгляда их можно было б принять за переплетенные ветви цветов, тонкую работу мастера.
Но он заметил. И прочел.
И этот стишок ни о чем ему не сказал.
Он снова поднес меч к глазам и напряг зрение.
– И Смелая Лисица в бою переродится, – прочел он. – Когда с Безумным Террозом Удача в бой помчится. Средь дня взошли Зед с Торном, Скала сошлась с Огнем…
И это было все. Дальше действительно шли цветы, листья, и стишок обрывался.
Это снова ни о чем не сказало Шуту.
Кто это – Терроз? Имя карянское, но таким именем раньше было названо полкоролевства. Почему – безумный? Безумный и с удачей? Ерунда какая. И Зед с Торном средь дня – вовсе небывалое дело. Наверное, что-то должно произойти, когда на небе настанет затмение, и некий Терроз, сойдя с ума… нет, невозможно истолковать!
К тому же его это не касалось; как не верти, а его имени в этом стишке не было. Значит, оно было на другом мече. И его следовало отыскать. Но это позже.
Потом Шут копал могилу; это было странное и спокойное действо. Сколько оно продолжалось, Шут не знал, время словно не имело над ним никакой власти. Он обломком меча ковырял утоптанную до каменного состояния землю, дробил её ломом, и на его ладонях вскочили волдыри, но он был спокоен и умиротворен, как никогда.
Он выкопал две ямы.
В одну, маленькую, совсем маленькую, он собрал землю, пропитанную кровью Крифы. Её и было-то две горсти, но он тщательно выгрыз её из оскверненной земли и торжественно уложил в могилу. Засыпав её, Шут еще долго сидел над нею и думал. Мысли были длинные и спокойные, под закрытыми веками снова и снова метались страшные тени прошлого, воспоминания, давно забытые и похороненные, а теперь восстающие из праха. Из обломка красивого благородного меча Шут смастерил для Крифы памятник и отошел к Палачу.
Для огромного тела пришлось копать небывалую яму. Плащ Шута, ранее фиолетовый а теперь черный от крови, стал Палачу саваном – его хватило лишь для того, чтобы прикрыть лицо и грудь, – и Шут стал торопливо засыпать могилу комьями земли, словно хоронил не Палача, а свое прошлое. «Хорошенькое дело, – усмехнулся он про себя, когда перед ним уже вырос могильный холлом, а его израненные руки были грязны и окровавлены. – Важная, должно быть, он был персона, раз его погребением занимался сам… сам… нет, не вспомню. Словом, славные мы переживаем времена – аристократы хоронят Палачей, с почестями, в одном ряду с наследными принцами!»
Каламбур вышел неуклюжий и не смешной, но задел был сделан – Шут ощутил, как в его голове кроме мрачных и назойливых, появляются еще какие-то мысли. Он уже и забыл, как, оказывается, бывает интересен и забавен мир, и как, оказывается, есть много простых и хороших вещей, от которых на душе становится тепло.
Из подземелья вышел совсем другой человек. Рот его больше не был перекошен недобрым оскалом, а губы оказались неожиданно мягким, таким, которые не умеют не улыбаться, и в глазах больше не было кровавого безумия, а сверкали насмешливые искорки.
Память услужливо подсказала ему, куда идти – это маршрут он проделывал много раз в своих ночных кошмарах, когда все раскачивалось в лихорадочном бредовом тумане дурного сна. Но он не забыл ни камешка на этом пути, ни количества ступеней на лестнице, ведущей в ту комнату, где он должен был остаться навсегда, ни угрожающей красоты и ужаса других комнат, где поверженные короли окончили свой век.
Несмотря на то, что и в страшном сне Шут и помыслить не мог, что он проделает это путь еще раз, и старался забыть все подробности и детали, он сразу увидел, что тут кто-то побывал. Следы чьих-то грязных ног петляли от одной комнаты к другой, а одна комната было сожжена, и на почерневшем стуле сидел черный скелет.
Следы слишком маленькие, но все же видно, что оставивший их был не в сапогах, а в растоптанных ботах, которые так любят носить сонки, потому что ноги их, широкие и плоские, как у утки, не влазят не в одну приличную обувь, и даже если и найдется мастак, который умудрится пошить сапог, пришедшийся впору на сонка, то сапог тот долго не живет, ибо сонки, наверное, от нехватки мозгов в голове любят пошевелить пальцами на ногах. И тут-то сапогам приходит конец.
Шут даже рассмеялся вслух. Какая длинная и смешная мысль пришла в его свободную от колдовства голову! Одна только картинка, красочно изображающая задумчивого Тиерна, складывающего пальцы на ногах крестом, а то и причудливыми фигушками, заставила Шута трястись от смеха. А Первосвященник обычно носил открытые сандалии, потому что его размышлений не выносили даже самые крепкие и просторные боты…
Однако, это мысль!
Наверняка здесь проходил именно Первосвященник Тиерн, ниже его в рядах сонков поди поищи – а что, кстати, он тут делал?! Помнится, он не помчался вместе со всей армией вслед за Тийной, и Шут точно видел его во дворце. Спустился сам в подземелье, позже, когда все было кончено, поискать поживы? Наверное, так. И ему сразу так неслыханно повезло – нашел Королевскую Тюрьму. Странно тогда, что его нет тут с копальщикамии и носильщиками – или он помер от радости, не вынеся самой мысли о том, как станет богат, когда наконец-то ограбит гробницы?
Вопросы, вопросы, и все глупые.
Шут наконец нашел то, что искал – это место он нашел бы и слепым, глухим, мертвым! Площадка начиналась голубым плоским камнем, который выпадал из всеобщего серого скупого фона и резал глаз своей яркостью и праздничностью. Шут ступил на него, и у него задрожали ноги, как тогда, шесть лет назад, когда ему сказали, что сейчас, в этой камере… Он с силой потер внезапно взмокшее лицо и сделал еще один шаг. Под ногами была трещина, глубокая, которую даже годы не смогли затереть и исправить. Тогда он думал, что она так же глубока и извилиста, как река в его родном краю, и что над ней вставало прекрасное солнце, которого он больше не увидит.
Он провел пальцем по каменной кладке, развороченной чьими-то торопливыми руками. Память возвращалась медленно и неохотно, в свое время было сделано многое, чтобы он не помнил…
Снова в дымке при виделся ему последний луч, упавший на железное кольцо на дверях, которые закрывались за ним навсегда, и приговор – тогда он выслушал его, держась достойно. Надо полагать, не из смелости – он просто не представлял себе, что это все происходит взаправду, что его, барона..!
Вспомнился титул! У Шута даже горло перехватило, когда он вспомнил, как Палач осторожно и бережно снял с его шеи цепь с медальоном принадлежности к роду – значит, он был еще и наследником, первым после отца!
Затем дверь закрылась. Но до того… до того, как барон перестал существовать, кто-то или что-то приходил на него посмотреть.
Точно!
Некто, наряженный нелепо, как чучело, в серый балахон, трусливо скрывающий лицо в тени капюшона, смотрел за приготовлениями к казни, и его горящие, ка угли, глаза, смеялись.
Палач провозгласил, что у него отнимут имя – вот тогда он испугался. Тогда он понял, что все происходящее – на самом деле, и у него дрогнули колени. Страшный Палач сковал его руки и поднес ему чашу – странно, но тогда в этих глазах Шут увидел сострадание и поддержку.
– Пей, маленький весельчак, – произнес Палач, вкладывая чашу в трясущиеся руки. – Пей и не бойся ничего!
– Не смей утешать его! – зашипел злобно серый, и Палач спокойно повернулся к нему.
– Не то что ты мне сделаешь? – спокойно ответил он, нарочито выставляя напоказ исполосованную пыткой грудь. – Что-то необычное? Быть может, выгонишь из Ордена?
Серый заскрипел, засвистел странным, нечеловеческим злым голосом, словно змея, которой наступили на хвост.
– Пей, маленький весельчак, – повторил он вслед за Палачом, но в голосе его не было поддержки, одни лишь лютая ярость да издевка. – Отныне ты будешь лишь маленьким весельчаком! Шутом – а я буду слушать твои вопли и потешаться! Правда, ненадолго – всего-то неделю, может, две! Ты будешь истекать тут кровью и подыхать от жажды и голода, не зная, кто ты и за что так с тобой обошлись!
Это было самое страшное, что могло приключиться с человеком, и настой, отнимающий имя, был королевский – вот почему Шут подумал, что его так сурово приказал казнить Король. У маленькой принцессы хватило бы ума лишь дать ему плетей, а вот Король Андлолор был так горд своим величием и богатством, так надменен… впрочем, теперь мы знаем, что это не он приказал сделать такую ужасную вещь.
Палач качнул головой с неодобрением, и серый вылетел вон, чертыхаясь.
Палач еще раз сжал пальцы Шута на чаше с питьем.
– Пей, – повторил он. – И ничего не бойся! Коли есть в тебе сила, ты выдержишь! Даже став Чи, не помня своего прошлого, можно жить и не сломаться, маленький шутник!
От питья у Шута зашумело в голове, он на миг ослеп и испустил полный ужаса крик, упав на колени – его, верно, услышал тот, в сером, и довольно усмехнулся за дверью. Когда в голове прояснилось и зрение начало возвращаться к нему, Шут увидел, что дело сделано – рук уже не было, а Палач торопливо перетягивает кровоточащие культи ремнем.
С тех пор Шут не помнил своего имени. Как и обещал серый, он не помнил, кто он – лишь смутные обрывки из прошлого, да вот еще ночные кошмары.
Он провел ладонью по остаткам кладки – уж не Тиерн ли её разломал, разыскивая сокровища? Вот они, конечные буквы его нового прозвища – Шут, гласили они. Их Палач написал позже. А рядом… рядом приговор – его не мог написать Король, о, нет! У короля не мог быть этот почерк, угловатый и жесткий. Так учат писать на юге. Северяне пишут не так, их речь и письмо подобны плавному течению воды. Шут вцепился в штукатурку, обламывая ногти на итак уже порядком израненных руках и вырвал крошащийся пергамент из стены, впился в него взглядом. Четвертовать… это означает немного больше чем просто отрубить руки. Однако, пергамент королевский. Шут перевернул его и расхохотался. На другой стороне был королевский приговор, вот это – рука короля! И значились там жалкие двадцать плетей – верно, Палач бы постарался на славу, выколачивая из него дурь, и его спина потом проходила бы на сплошное месиво, но все же он остался бы при руках и при имени. Значит вот как… вот почему никто при дворе не удивился, когда он снова появился там с руками – Крифа говорил, что Король сердился на Савари за то, что тот посмел лечить его, и даже изгнал вон из города, но он не знал, что Савари лечил Шуту. А потому странное и жалкое поведение Шута все приняли за помешательство – ну, станет ли знатный господин утверждать, что зовут его Шут, и кривляться на потеху всем?! Все подумали, что он просто спятил от ужаса в подземелье, когда Палачи пришли слегка выколотить пыль у него на спине, и относились к нему с презрением и отвращением. Смазливый бравый красавец, ухлестывающий за всеми красотками, на деле оказался редкостным трусом – вот как это выглядело пять лет назад. Йонеон опустил приговор и поник головой; чтож, теперь поздно о чем-либо сожалеть, и доказывать кому-либо – все те, кто с презрением смотрели на него, умерли. Остался он один – и его новая жизнь впереди.
Шут потер сильнее, и нашел то, что не мог найти Тиерн – маленькую табличку, щедро замазанную штукатуркой. Рядом была другая, такая, которая была положена ему, а эта…
Эта была сделана мастером, и от неё веяло силой и величием.
Барон долины Улен и Верхних Земель, Правого и Левого берега озера Куля с Серебром, владелец Норторка и Эстиля, Йонеон Ставриол. Это имя велел отнять у него человек – а точнее, демон в человеческом теле! – в сером.
Так его звали когда-то.
Имя, прочтенное на табличке, возымело просто чудодейственное действие. В голове словно открылась невидимая дверка, и из неё шумным и пестрым потоком хлынули воспоминания и картинки прошлого, которые надежно удерживал в потайной комнатке его памяти королевский настой, отнимающий имя…
Глаза его под закрытыми веками метались; он видел родной бескрайний Улен и ослепительный Норторк, разукрашенные лица эшебов и их праздничные юбки, припомнил традиции и торжественные обряды, которым его учили – и те, которых он уже касался, и те, которым только предстояло состояться в его жизни.
Вспомнил розовых цапель и торжественную, тонкую красоту, которой окружали себя его сородичи, вспомнил любовь к реке и её песне, вспомнил, как плавал и нырял в чистых водах Озера Куля, и как маленьким с замиранием сердца ожидал на закате, когда всплывет из прекрасных вод русалка…
Он вспомнил, как следует приветствовать старших – и как полагается приветствовать его, барона Йонеона Ставриола. Вспомнил эшебскую свадьбу, и забавный обычай разгуливать нагишом – и то, как его, шестилетнего мальчишку, терпеливо отучали в столице от этой маленькой традиции севера, – и усмехнулся.
Голова , до того пустая и свободная, наполнилась вмиг. Целая жизнь была отнята у него вместе с именем, и много, много радостей, огорчений и воспоминаний, любви с страсти, что свойственны только эшебам, были стерты из памяти, вместо которых долгое время была лишь зияющая пугающая пустота и боль…
Кто я был? Что любил и что ненавидел?
Теперь он все это понял; теперь знания эти струились в его жилах вместе с кровью, и он ощутил, что только что родился заново.
Он эшеб. Йонеон Ставриол… Такие имена давали лишь эшебам, да и север вместе с его городами принадлежит эшебам, и большая часть – ему лично. Там эшебы добывают серебро и в лесах охотятся на серебряных волков. Что же, это объясняет его серебристо-белые волосы и темную кожу. А то он долгое время думал, что рожден от чернокожей красивой наложницы.
И долина Луны – рядом… Долина, принадлежащая Кинф. Тогда, шесть лет назад, он с любовью думал, что они созданы друг для друга, как родной Норторк и долина Луны, обнимающая его бескрайними равнинами. Интересно, а сейчас он любит её? Он с удивлением встал прислушиваясь к своим чувствам. Самое интересное, что за все то время, что он провел с Палачом, он ни разу не подумал – он даже не вспомнил о Кинф!
Может, и любовь его была наваждением, колдовством?
Но нет; сердце его сказало, что любовь – это не плод колдовского отвара, и не болезнь. Он любил её – теперь он вдруг ощутил, что прошли годы, он стал старше, и многое изменилось; как ни странно, изменился и он – теперь он был не глупым самоуверенным мальчишкой, который когда-то написал юной невинной наследнице трона такое, отчего сейчас покраснел до корней волос, а зрелым мужчиной, и наверное, поумневшим, коль скоро в сердце его была теперь не только страсть. Но одно оставалось неизменным – та Кинф, что жила рядом с ним, по-прежнему была дорога ему.
Более того – ушла болезненная ярость из головы, и он понял, что пережил и простил свою казнь и шесть лет безымянности. Его любовь была сильнее, чем горечь от унижения и обиды.
Теперь это не стояло между ними.
Теперь он мог бы снова просить её руки – но уже с подобающим почтением. Теперь у неё нет её трона и надменности.
Демон!
Да у Кинф же помолвка с Тийной!
Эта мысль как холодный душ отрезвила его, и он очнулся от своих умиротворенных мечтаний, и он встрепенулся. Сколько времени прошло с тех пор, как он спустился в подземелье? Его желудок говорил, что предостаточно, да и на ногах он держался нетвердо, норовя завалиться на бок – неужто он так ослабел от голода?! А что, если Кинф уже вышла замуж за эту чертовку, или женилась на ней – вот демон, гадость-то какая! Что, если они уехали в Мирные Королевства?
Да что за беда, подумал Йон, я последую за ними! Теперь, когда нет этой муки в крови, он не сомневается в своих чувствах и не боится.
Раньше он любил и ненавидел её, и знал, что дай ему шанс, хоть полшанса, он будет преследовать и потом убьет Кинф. Теперь – все. Теперь ни о каком убийстве не может и речи идти.
А потому он просто поспешил наверх, торопливо пряча на груди старый страшный пергамент.
Теперь он знал наверняка, что что-то происходило; он это чувствовал равно как и то, что Камни теперь не были единым целым. С некоторых пор их слаженный хор разладился, и каждый шептал ему свою историю, не чувствуя других своих собратьев. Интересно, а что произошло?
Но разбираться с этим не было ни времени, ни желания. Да и обстоятельство это было на руку Йонеону – теперь он мог выпытать у любого из них о судьбе своего медальона, оставшись незамеченным для других камней… и уничтожить любой из них он теперь тоже мог – какая-то невидимая связь порвалась с тонким высоким звуком, и магия покинула подземелье. Голубые говорящие стекляшки – вот что такое теперь были эти непобедимые когда-то камни.
====== 2.ТАЙНА ЗАМКА. ======
Йон,таясь, прошел в самый темный закуток. Это был маленький альков, в котором одиноко горел всего один камень – да и тот не самый чистый и не самый великий. Йон остановил свой выбор на нем лишь потому, что он был одинок и отдален от остальных настолько, что никто не заметит, как Йон будет разговаривать с ним – а теперь Йон почему-то и не сомневался, что таиться нужно, и ото всех, а особенно – от камней. Они знали все дворцовые тайны. Они знали и его имя – почему не сказали? И нет уверенности, что они не служат серому. Серого Йонеон боялся; нет, он не боялся встретиться с ним и стать лицом к лицу – он боялся именно того, что встречи этой никогда не будет, потому что Серый – будем называть его так, – никогда не выйдет из своей спасительной тени, а будет действовать исподтишка.
Камень, у которого совершенно не было чувства опасности, легкомысленно распевал песенки, я бы сказал, себе под нос, но вот носа-то у него не было.
– Эй, Брайен, – произнес Шут, посмотрев на камень, что горел над его головой, – не ответишь ли мне на один вопрос?
– Смотря что это будет за вопрос, – осторожно ответил камень, предчувствуя недоброе.
– Где мой медальон? В ту ночь Палач снял и его и забрал. У кого он теперь? – резко спросил Йон. – Отвечай, не то я разобью тебя.
– Попробуй, и увидишь что будет, – ехидно ответил камень, и Йон, не говоря больше не слова, треснул по камню рукоятью меча.
Раздался дребезг и звон, словно груда тарелок обрушилась на каменный пол, и камень искрящейся грудой обломков выпал из своего гнезда. Раздался истошный визг, и остальные камни забеспокоились, стали окликать разбитого – как с ним могло произойти дурное, ведь они не чувствовали присутствие магии?!
– Ну? – с нажимом произнес Йон. – Где?
– Эй, ты че творишь?! – верещали осколки тонкими голосишками. – Ты че…
– Где мой медальон? – повторил Йон, наступая на один из обломков сапогом и как следует нажимая. Раздался хруст, от камня начали откалываться мелкие блестящие крупинки.
– Ай, все, все! Понял, понял! – завизжал осколок. – Твой медальон!
– Да не ори так и не смей называть моего имени, а не то покрошу тебя мельче чем в муку! Так где он?
– А который медальон? – юлил камень. – Палач снял с тебя много побрякушек. Какая именно тебя интересует?
Йон усмехнулся и глянул себе под ноги, туда, где под подошвой его сапога примостился маленький врун.
– Медальон моего рода, – ответил он, решив открыть все карты сразу. Он понял, что камень будет юлить, пока не убедится, что он все вспомнил, а у него не было времени препираться с ним. – Медальон барона Йонеона Ставриола – назвать все имя полностью или этого достаточно, чтобы понять, о чем я говорю?
Камень на миг замолк – Йонеон ощутил его изумление и потрясение так явно, словно удар или ожог.
– Ты помнишь, – произнес он, наконец. Йонеон кивнул.
– Я помню, что Палач снял с меня медальон в ту ночь, – произнес он. – Кому он его отдал? Серому?
– Какому серому? – с подозрением произнес камень. – Я не видел никакого серого. А медальон твой никому не отдавали. Палач не дурак, чтобы кому попало отдавать такую вещь! Он спрятал его, это правда – помнишь статую такого смешного божка, словно выглядывающего из стены? Сонки оставили его в покое, потому что он чем-то походит на их Чиши. Так вот это тайник – здесь, в замке, полно тайников..!
– Короче!
– Короче некуда. Там реликвии – твоя и царственной Кинф, старинный венец, подаренный ей когда-то Андлолором. Во время падения замка Палачи оказались единственные из всех, кто остался верен империи. Они собрали те немногие вещи, что что-то значат, и спрятали их в этом тайнике. Их обладатели – вы, а не кто-то в сером… кстати, что это за цвет такой – серый? Как он выглядит? Сдается нам, что мы не различаем серого!
– А стены? – изумился Йон.
– Они не серые. Они с коричневатым и даже с красноватым оттенком.
Камень, наконец, понял, что в его интересах сотрудничать – он слишком много выболтал, чтобы теперь молчать, и этого же хватило бы, чтобы недруги вместо Йона исполнили его угрозу.
– Если ты соберешь меня, – интимно понизив голос, произнес камень, – то я расскажу тебе много интересного. Того, что касается тебя и твоего медальона.
– А если я уйду и оставлю тебя так?
– Тогда ты не узнаешь многого.
Йон, чертыхаясь, подобрал осколки – по счастью, камень не раскрошился, – и сложил их в свой карман.
– Так, хорошо, – сказал камень. – А теперь убирайся отсюда, да поскорее!
– Отчего бы?
– Потому что сейчас ты увидишь Тех, Кто Невидим и Вездесущ! Мы называем их так, потому что слышим лишь их голоса – изредка видим руки, ну, и то, что они в этих руках держат, но и все. Лиц их мы не видели никогда, а голоса… голоса лучше б не слышать никогда! Если ты не отдашь меня им, я расскажу тебе о них.
– Как они узнали, что я вынул тебя? Другие камни рассказали?
– Нет; не знаю, как они узнают, но они узнают всегда. Да торопись же!
Но у Йонеона были совершенно другие планы. Слушать россказни какого-то вруна?! Нет; кое-что он должен разузнать сам; и бежать – это не к лицу барону Ставриолу! Лучше остаться здесь и послушать, о чем они будут говорить. В конце концов, он верил в свой меч, который еще ни разу ему не изменял; не сотня же человек сюда вломится; и, если они его обнаружат, он сможет постоять за себя!
Йон зажал рукой карман, чтобы не было слышно писка разбитого камня и отступил в темноту. Сердце его билось ровно и спокойно, и дыхание было тихим; он не боялся – наверное, оттого Серые не заметили его присутствия и искать не стали.
А он ничуть не удивился, когда из мрака выскользнули две фигуры в сером и заметались по подземелью, освещая пустое черное место, на котором когда-то красовался разбитый камень.
– Что здесь произошло?! – яростно спросил один из них, обращаясь к притихшим камням. Его вопрос можно было бы назвать криком, если бы он не был задан странным шипящим голосом, словно бы смазанным и многократно повторяющимся в ушах. – Кот вынул его?!
– Мы не знаем, – осмелился ответить один из камней. – Мы лишь услыхали его крик и потом голос человека, который говорил с ним.
