Текст книги "КИНФ, БЛУЖДАЮЩИЕ ЗВЕЗДЫ. КНИГА ПЕРВАЯ: ПЛЕЯДА ЭШЕБИИ (СИ)"

Автор книги: Квилессе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)

– Говорил?! Что он говорил?!

– Мы не разобрали; речь шла о каком-то украшении.

– Украшении! Что за украшение?!

– Это не наша тайна. Это тайна Палачей, а они от нас многое скрывали.

– Ложь! Если знал он, то знали вы все! Так о чем шла речь?

Камни молчали; и Йон не мог понять, почему.

Серые взвыли страшно и противно.

– Как он умудрился вынуть камень, это человек?

– Он разбил его.

– Разбил! Этого не может быть!

– Мы слышали, как он разбился.

– Этого не мог сделать даже Феникс! А только ему под силу вынуть этот камень – его ведь вставлял Савари? Но тот, кто был здесь, ведь не Савари?

– Нет; это был не Савари и не Феникс – Феникс, кстати, все еще мертв.

– Да что же за тайна такая, за которую разбили камень?!

Камни молчали. Серые проклинали их страшным проклятьем.

– Я вынужден буду позвать Господина, – сказал, наконец, один из них, и в голосе его послышалась угроза. – Ему вы расскажете все! Не то…

– Не то – что? – насмешливо произнес камень. – Что он может, кроме как перебить нас так же, как и Брайена? Ничего; мы бессмертны. И с этого часа сдается мне, еще и свободны – ты разве этого еще не понял? Нас может вынуть любой; а это означает, что Равновесие рухнуло, и Дух в Камне свободен. И мы уже не зависим от воли обещаний вашего господина. Он обещал вынуть нас – ерунда! Теперь мы не нуждаемся в его услугах и более не обязаны ему служить за призрачную надежду на свободу.

Серый в ярости занес для удара палку, на которую опирался. Йонеон буквально впился взглядом в неё, стараясь как следует запомнить её, чтобы потом, может быть, по ней опознать её владельца.

– Сейчас я раскрошу тебя, как и Брайена! – зашипел он, и камень саркастически рассмеялся:

– Давай! Дай мне свободу прямо сейчас! Ну, что же ты опустил свою палку, которой так грозно размахивал? Что случилось?

Серый молчал.

– Господин в замке, – произнес он наконец. – Я все расскажу ему. Может, он знает, как причинить вам боль!

И серые растворились во мраке, а Йон перевел дух.

Казалось бы, беседа эта не сказала ничего важного, но это было не так.

Во-первых, Господин – то есть тот, кому Йонеон был обязан годами безымянности, – был тут. Но кто он – им мог оказаться кто угодно! Так сказал и Палач. Йон поблагодарил небеса за то, что они удержали его и не дали ему погеройствовать. Какая дерзость – полагаться на свой меч! Глупец, мальчишка! Несомненно, он уложил бы обоих. Да только Господин обнаружил бы тела своих верных слуг; а коль он в замке (и это может быть кто угодно!), он не может не знать, как дерется господин Шут, он же казненный им Йонеон Ставриол. И для такого пройдохи не составило бы труда соединить вместе разбитый камень, украшение, Йонеона и убитых им слуг…

Он понял бы, что за украшение искал Йон. И понял бы, что Йон – уже не Шут.

И тогда бы он нанес удар из темноты…

«В замке нельзя доверять никому! – думал Йон, крадучись пробираясь к выходу. – И имени своего нельзя называть никому – если, конечно, его мне не напомнит Кинф… Ах, демон! Она тоже тут; и Серый – мало ли что у него за планы! Значит, и она в опасности тоже. Что за проклятое место!»

– Ну, указывай мне этот тайник, – грубовато велел он камню, когда подземелье было позади, и серые не дышали ему в спину. – Не то склею и вставлю тебя обратно – насколько я понял, ты обязан мне свободой!

– А то! – довольный, ответил камень. – Иди к зеленому фонтанчику – цел он еще, кстати?

– Цел, – ответил Йон. – Только загажен.

– Тем лучше! Значит, тайник цел, барон Йонеон Ставриол! Вперед! И через пять минут ты станешь полноправным владетелем своей Улен!

Йонеон повиновался.

– А расскажи-ка мне, что это за люди такие, – спросил он, чтобы скоротать время, пока будет разыскивать это фонтан. Камень, как ему показалось, даже завозился в его кармане.

– Мой тебе совет, барон, – произнес он, – не доверяй никому в этом замке! Я говорил уже, что не видел ни единого лица? Я повторю это с самой страшной клятвой. Я знаю, что тот, кто породил нас, породил и их, но было это так давно, что память моя путается, и я не могу сказать, кто был первым, кто вторым, и для чего мы нужны на этом свете! Но люди эти повсюду; за пределами замка они могут лишь лгать, а здесь они всесильны.

– Так! А скажи-ка мне теперь, отчего так важны те вещи, что Палач спрятал от Серого Господина и отчего вы не выдали ему этой тайны?

– Не знаю, отчего важны. Но знаю, что он хочет завладеть ими со всей страстью. И коли он возьмет их – мы ему будем больше не нужны. Тогда он просто забудет о нас и мы никогда не увидим свободы!

– Даже так! – пробормотал Йон. – Такая важная вещь болталась на моей шее! Немудрено, что он велел сравнять меня с грязью! За неё можно было б не только руки отрубить – кстати, так оно и предполагалось! Он велел убить меня, а Палач пожалел!

– Да; тебя велено было убить, мучительно, чтобы насытить нашу силу, но истинной причины, отчего так важна была твоя смерть, он не назвал никому. Он ожидал, что когда ты умрешь, он снимет медальон с твоего мертвого тела, и никто ничего не заметит, но он просчитался! Палачи посчитали, что ты достоин жизни – они частенько так делали. И припрятали твой медальон. Не спрашивай у меня больше ни о чем; я не могу тебе рассказать всей правды, оттого что сам не знаю её; даже Великие, те, что сражались в страшных войнах, были обмануты и верили в ложь. Вся история погрязла во лжи, и правды не знает никто – кроме Серого Господина, как ты его называешь.

Тем временем Йонеон достиг фонтанчика – это было маленькое сооружение, скорее украшение стены, чем необходимая вещь. Когда-то он был прекрасен, искусно выточенный из малахитового камня, вделанного в стену.

Теперь веселый зеленый цвет был погребен под ржаво-коричневой грязью, в бассейне вместо прозрачной воды была грязная черная жижа, и веселый бесенок, когда-то озорно ухмыляющийся со стены и извергающий чистую струю из своего уха, потерял свои рога и лицо его было раздроблено.

– Здесь, – произнес Йон. – Как открыть тайник?

– Цел ли кран, открывающий воду? – спросил камень. – Без него трудновато тебе придется, и без шума не обойтись!

Йон наклонился – маленький краник, порядком замызганный, был на месте, но обломан.

– Значит, так, – скомандовал камень, – открой воду на четыре оборота.

Йон повиновался; но ни капли не упало из пересохшего ушка веселого фавна.

– Теперь закрой воду на три оборота, – велел камень.

Йон повиновался.

– А теперь открой на пять и закрой на десять оборотов!

Кран отчаянно скрипел, но повиновался. На последнем обороте статуя задрожала; бассейн с холодным звуком медленно отъехал в сторону, и Йон с замиранием сердца глянул в открывшийся тайник.

Они были там и лежали вместе – их реликвии. Их золотая глянцевая поверхность не была тронута временем, и он тотчас узнал свой медальон – причудливое переплетение ветвей, цветов и бутонов в нежном теле Лесной Девы, подвешенной на толстую золотую цепь. Венец Кинф он не видел ни разу, и тот ничего не напомнил Йону.

Йон взял обе вещи и вернул бассейн на место. Камень молчал; может, посчитал что не имеет права вмешиваться, а может, ему было все равно.

Что дальше?

Йон еще раз посмотрел на венец, взвешивая его на ладони. Его нужно отдать. И предупредить Кинф – разумеется и о том, что здесь некий Серый Господин, и о том, что это Венец что-то значит о очень важен…

– Не ври себе хоть сейчас, – внезапно произнес камень, и Йон вздрогнул от неожиданности. – Сколько времени ты еще будешь вести себя, как трусливый мальчишка?! Просто скажи себе, что снова хочешь увидеть её. Вот иди – и посмотри. Заодно и Венец вернешь…

****************************

Ого-го, мой юный друг! К какому месту мы подошли! И кто будет писать теперь – думаю ты.

А чего это я?! Чего это я?!

У тебя правдоподобнее получается. Ты же знаешь, что тебе не обязательно видеть происходящее – достаточно просто написать об этом, и оно так и будет. А значит, и прошлое угадать, как оно было, для тебя не составит труда?

Нет, как цветисто наврал, лишь бы только свалить все на меня! Ну и ладно; я человек честный, мне скрывать нечего…

Вот и славно!

Значит, дело было так…

****************

…Кинф все еще бесилась оттого, что попала в наиглупейшую – и наипостыднейшую на её взгляд ситуацию.

Каково! Обручиться с девицей – да еще и с кем! С дочерью убийцы отца!

И какой из этих фактов смущал её больше – непонятно.

И Савари хорош… отчего он не защитил её разум от такого страшного, греховного колдовства?! Испугался? Или не смог?

Кто знает?

Кинф снова покраснела, вспоминая, как ласкала Тийну, и как та… фу, даже вспоминать противно!

Она с остервенением принялась драть волосы щеткой – как давно она этого не делала! Даже отвыкла ухаживать за собой.

Зеркало, перед которым она сидела, отразило её – нелепый вид, подумала она, щеки красные, и платье так непривычно очерчивает грудь. Она снова со стыдом вспомнила, как пялился на неё этот старый дурак Савари, и со злости подскочила и задвинула засов. А потом еще и вторую дверь закрыла – ту, что сделана и ароматного дерева. Теперь всю ночь будет невыносимо вонять, так, что разболится к утру голова. Ну и пусть; главное – этот омерзительный старик от неё как можно дальше!

Кинф вернулась к зеркалу и снова с отчаяньем уставилась в его серебристую гладь. На глаза её навернулись слезы; с платьем она словно надела на себя все беды, что терзают женщин – и неуверенность, и беспомощность, и страх… Ну да, страх. Раньше, представляясь мужчиной, она знала, как надобно вести себя, чтобы задиры остерегались даже заговорить с нею, а теперь что? Теперь положение её шатко; да, она избавилась от колдовства, но теперь каждый знает, что она кинф. И если раньше она могла спать в своих покоях спокойно, не опасаясь, что за нею вломятся среди ночи, потрясая факелами, то теперь она ожидала этого каждый миг. Она боялась!

Она налила себе вина – принцессе Кинф его не принесли бы, но принцу Зару поставляли с избытком, и забрать забыли, – и выпила добрый глоток. В голове зашумело, но легче не стало. Все равно было страшно! И это непривычное отражение в зеркале… оно пугало более всего. Теперь ей нужно быть женщиной. А как? Она позабыла, каково это. И Савари ей не поможет…

Отчего-то и вправду росло раздражение и даже злость на старика. Да! Он обещал, что будет защищать её до последнего вздоха! Кинф припомнила его, коленопреклоненного, торжественно провозглашающего её Королевой, с таким умиленным, таким чистым и трогательным лицом, что ей стало стыдно. Просто наврал! А она-то, она-то, дура редкостная! Во всем его слушается; отца родного – и то так не почитала и не слушалась, как этого безродного старого пня, которого и ко двору-то пригласили исключительно из-за того, что он умел говорить сладкие слова для матери, вечно страдающей скукой и потягивающей тайком сладкое красное винцо… Да, винцо…

Кинф глянула на бокал с темной красной жидкостью и оттолкнула его. Хватит на сегодня. В вине все равно не утопишь не своих сомнений, ни горестей. Ну, может, еще лишь глоточек.

Глоточек возымел волшебное действие. Настроение Кинф улучшилось, в голове зародилась шальная мысль. А что, если сбежать? Просто уйти? Можно уйти обратно в Пакефиду, оставив здесь нудного старика – она в изумлении обнаружила, что ей до смерти наскучила вечно свербящая в голове мысль о мести, и куда интереснее было бы быть просто посланником Алкиноста Натх… Хвала небесам и старшему названному старшему брату, принцу Зеду, который снискал себе такую славу что, оглядываясь на неё, никто более не хочет мериться силами с принцами Ченскими! Она могла бы ездить по кнентам и улаживать всяческие дела, коих и в мирной жизни полно. Могла бы как-нибудь заставить признать себя, женщину, и наконец выйти замуж. Сколько можно болтаться по миру?

А всё эти остолопы! В самом деле, с ним она чувствовала себя не принцессой, а марионеткой! Этот Горт, невыносимо скрипящий зубами всякий раз когда кто-либо поизносит имя её отца, и Савари, багровеющий, как помидор, стоит лишь ему напомнить, что Чет, угольщик по рождению, невежественный и дикий, вскарабкался на трон Андлолоров, и все их кодексы чести ему по боку!

Рабы – и они имеют над ней какую-то власть! Проклятые… Кинф глотнула еще из своего бокала, и в глазах её разгорелся кровожадный огонь. Двое из королевской гвардии, они были преданы королю телом и душой, и они с радостью умрут, если этот бой состоится во славу Андлолора… только вот кто из них думает о ней?

Ни один из них!

Для них она всего лишь инструмент мести, они смотрят на неё своими пустыми глазами и видят всего лишь осколок той, давней жизни, уютной и полной благ. Того времени, когда они были обласканы, богаты, и жизнь их протекала в сытой темноте замка – рука их редко ложилась на рукоять оружия! И теперь они думают на самом деле не о ней – им все равно, взойдет ли она на трон. Теперь они хотят лишь того, чтобы она возвратила то время… да…

Да удрать! Кинф с ненавистью дернула полу платья и расхохоталась. Савари будет вне себя от ярости. Он все время говорит, что покидать замок не безопасно – интересно, а что бы он стал делать, если бы её убили? Нет, правда – а если бы она погибла? Многое бы она отдала, чтобы посмотреть на его постную физиономию, вытянутую, как у лошади, если б он увидел её мертвое тело. Как бы он тогда пристраивался к другому трону, на котором сидит монарх, ничего не знающий о его талантах?

Хихикая, она на цыпочках пробежала к дверям и прислушалась, приоткрыв себе маленькую щелочку.

Горт и Савари спорили. Горт упрямился, и непременно хотел куда-то идти и что-то посмотреть еще разок – краем уха Кинф услышала что-то о сокровищах и о шлеме… Да, о шлеме – наверняка о том, который эта девка, Тийна, нацепила себе на голову. Тоже мне, горе! Головы, что носила его по праву, давно уж нет, а они ссорятся из-за куска металла! Савари, кажется, умолял Горта на коленях никуда не ходить и не подвергать себя опасности – именно так он и выразился, высокопарно и смешно. Горт настаивал. Понятно; эти двое сейчас уберутся прочь, Савари просто не может не опекать, он непременно потащится следом, щедро поливая их путь слезами. Рыцарь Нат благоразумно дремал в углу; вот кого природа наделила разумом щедро! Он вступается в драку лишь только если это необходимо, и никогда не лезет на рожон сам – что за мудрый человек! О том, что Нат с похмелья разнес ползамка, Кинф уж позабыла.

Так; Кинф, неслышно ступая, подбежала к своему сундуку и откинула тяжелую крышку. Черт бы подрал этот маскарад! У принца Зара все вещи, как на грех, были яркими и броскими, зеленые до невозможности или пурпурные. С трудом она отыскала пару неприметных коричневых штанов – в них полагалось, вообще-то, свершать вечерний туалет, но в нищей Мунивер, где одежда – дырка на дырке и та – на заплатке, такие штаны были просто верхом роскоши.

Кафтан пришлось все-таки взять багровый, расшитый жемчугом – а, ерунда! Под плащом все равно не видно! С азартом избавившись от ненавистных легкомысленных тряпок, Кинф торопливо натянула выбранные и вещи и осмотрела себя в зеркало. Да, без зеленых украшений она не сильно бросалась в глаза. Но, с другой стороны, теперь, когда она не забинтовала натуго грудь, с первого взгляда можно было опознать в ней девицу…

Она поспешно натянула сапоги – а, черт! За одно шитье на сапогах её с удовольствием прибьет любой в этом городе! – и снова приникла к дверям. Тихо; кажется, Савари ушел, как она и полагала, за Гортом. За дверями раздавался лишь громовой храп Ната; на рабов плевать – им просто можно приказать оставаться на месте. И, если они не подчинятся, можно их убить. Вот как!

Хлебнув для храбрости еще – бокал её опустел, – она взяла родовой меч и тихонько отворила двери, ступив в комнату, где размещалась её охрана.

Нат безмятежно спал и даже ухом не повел, когда она вышла. У него приказ охранять входную дверь, чтоб не открывалась! А до внутренней ему дела нет. Пусть хоть оторвется с петель!

Рабы не спали; они, кажется, вообще не спали. В темноте их желтые глаза горели, как свечи, с интересом рассматривая госпожу. Рабы… подневольные люди. Интересно, что они ощущают?

– Хотите свободы? – произнесла она на певучем гортанном языке южан – наверное, они здорово удивились, услыхав родную речь из уст наследной принцессы! Язык рабов никогда не звучал в этом замке. И их замешательство здорово позабавило её. – Я знаю, вы преданы мне. Но я также знаю, что вы оба непременно умрете, если пройдете этот путь со мной до конца. Я вижу вашу смерть; она состоится через день-два. Может, уже сегодня. Но я этого не желаю; я не хочу лишней крови; особенно тех людей, что шли со мной с самого начала. Поэтому я говорю вам – уходите. Сейчас же. Вы больше не служите не принцу Зару, ни принцессе Кинф.

Они знали, что она пьяна. Наверняка унюхали запах вина – она облизала губы и обнаружила, что они просто приторно сладкие от этого густого напитка, – но смолчали. И ничего не сказали; и Кинф не услышала, как они ушли – видела только как открылась дверь, впуская полосу желтого света и вновь закрылась. Все.

Впрочем, она не жалела. В хмельной голове сожаления и раскаяния зародятся, может, завтра. Но не сейчас – она точно знала, что спасла от смерти двоих людей. Пусть рабов. Но они проживут долгую жизнь и будут помнить эту ночь и её, их королеву, пощадившую их.

Нат перестал храпеть, и она замерла, даже дышать перестала, и застыла на одной ноге, потому что вторую подняла, чтобы ступить. Хорошо, что рабы ходят так бесшумно! Впрочем, и сонный Нат это тоже сообразил – это всего лишь рабы вышли. Никто не зашел, не вломился, не угрожает… Пусть себе ходят, черномазые. Ему до того дела нет!

Труднее всего было дождаться, когда рыцарь вновь начнет оглушительно храпеть, уверенный, что ничего важного не происходит. Когда же его храп смолк, отделенный от Кинф дверью, она бросилась со всех ног прочь – куда? Она и сама не знала.

Наверное, только благодаря тому, что сегодня сонки, так же как и она, праздновали свободу, она добралась без приключений до выхода из замка. Никто не остановил её; никому и дела не было до того, куда это собрался принц Зар без всех своих слуг, регалий и без усов.

Так же беспрепятственно она пересекла двор – кажется, конюх, воспользовавшись всеобщим расслаблением, тискал какую-то девицу на сеновале, – и проникла в конюшню.

Конь у неё добрый; в конюшне Алкиноста других и не держат – на вид лошадь как лошадь, но в скачке ей нет равных. Удерет от любой погони!

– А куда это собрался пресветлый принц? – голос, разбитной и мерзкий, раздался за её спиной совершенно внезапно, и рука её, подтягивающая подпругу, сорвалась с ремня оттого, что ладони вмиг стали скользким от пота. – Или, точнее сказать, принцесса?

Она обернулась; всего двое человек стояло у неё за спиной, и это были не отпущенные ею рабы – вначале она подумала так. Думала, наябедничали Савари и он отправил их за нею.

Но то были не они; никогда бы она не спутала своих рабов с этими людьми в серых плащах!

Первый, тот, что стоял поближе, поигрывал дубиной – с ужасом увидела Кинф запекшуюся кровь на темой старом дереве, и поняла, что этим орудие пользовались не только в честном бою.

Второй словно стоял на страже, ближе к выходу, держась тонкой сухой белой рукой за кольцо в дверях, и в другой руке его блестело длинное тонкое лезвие – Кинф даже показалось, что оно давно не чищено, и темно от покрывшей его крови… старой крови, смешанной с пылью и паутиной… и свежей, еще недавно бывшей живой – красная полоса еще даже не подсохла, и Кинф невольно посочувствовала тому, кто повстречал на своем пути этого человека.

Однако, как бы она ни была напугана, ей все же пришло на ум то, что тот, второй, судя по всему человек немолодой, скорее – старый, может, даже учитель, и тогда… тогда дело худо!

– Интересно, куда же мы идем? – продолжил первый, тот, что с дубиной, на шаг приближаясь к ней, словно впавшей в оцепенение. – Или, может быть, мы что-то прячем? Например, венец? Или деву – что там у тебя, отчего ты так быстро решила сбежать из своей любимой столицы? Нашла то, зачем явилась, и теперь удираешь, оставив на произвол судьбы своих людей? Это правильно; зачем таскать за собой бесполезную кучу народа? Но вот вещички-то тебе не принадлежат. Отдай, а?

Несмотря на то, что неоднократно Кинф встречалась лицом к лицу с куда большим числом противников, она словно оцепенела о ужаса, и не только от вида оружия, которым расчленяли врагов – от вида самих нападающих.

Лица их были скрыты капюшонами, но она могла поклясться, что оба они – кары, и даже живут неплохо. Тот, что стоял у входа, был в добротных сапогах, из-под серого подола высовывался носок из крашеной в коричневый цвет кожи.

И они знали, кто она. В этом не оставалось сомнения.

И хотели убить. Кары – хотели убить свою наследницу трона. Пусть кинф, но свою, единокровную!!!

За что?!

– Что вам нужно? – спросила Кинф, стараясь сохранить вид достойный и неустрашимый, но ей это не удалось – тот, что с дубиной, сделал шаг ей навстречу, и она отшатнулась от него невольно. Это движение не ускользнуло от внимания неизвестных, и Кинф услышала смешок, нехороший, колкий, такой, каким смеются из темного угла, наблюдая за жертвой.

– Нам нужно то, что ты раздобыла в подземелье, – терпеливо ответил серый, поигрывая своей дубиной. – Если ты отдашь это, мы убьем тебя быстро. Если нет – чтож, сначала мы развлечемся, а уж потом сами отыщем в твоих вещах то, что нам нужно.

– Не понимаю, о чем вы говорите, – Кинф вдруг обуял ужас. От двоих людей веяло такой жестокостью, рядом с которой мерк, наверное, и ужас войны.

– Нет так нет, – покладисто согласился серый – и его дубина, страшно ухнув, вдруг молниеносно опустилась на то самое место, где стояла Кинф. Точнее, где её уже не было – за миг до удара некая рука вдруг ухватила её безо всякого почтения за шиворот и сдернула с места. А потому дубина, утыканная гвоздями, встретилась не с беззащитным мягким телом, а с широким сонским тесаком, и встретилась весьма неудачно – неожиданный заступник (или, может быть, мародер, решивший оспорить с неизвестными право ограбить её – Кинф не исключала и такой возможности) был весьма искусным воином, и тесак его, непонятно как проскользнув меж гвоздей, подрубил шишковатую голову дубины.

Сонк – а человек, внезапно появившийся в этом страшном месте, был наряжен в тяжелый плащ, подбитый медвежьей шкурой, и в меховую шапку, – выдернул своё оружие из ощетинившейся белыми щепками деревяшки (для того надобно было иметь неимоверной силы руки!) и встал в стойку. Кинф, сидящая на полу, в куче соломы, с удивлением наблюдала, как ноги, обутые в разбитые и худые башмаки, топча теплую кучу навоза, переступают умело и не заплетаясь, как то бывает с хмельными по обыкновению сонками, и второй нападающий сообразил, что дело худо. Крепче прикрыв дверь, он сжал свой узкий длинный клинок и с нечеловеческим визгом, от которого тоскливо взвыли все собаки в округе и шарахнулись испуганные лошади, ринулся на нападающего.

Нападающий сонк был парень не промах. Наверное, ему было тяжко волочить свои ноги в тяжких башмаках с налипшими на них комьями грязи, и скакал он тяжело и неуклюже – но несмотря на это ни один из нападающих не мог ни на шаг приблизиться к Кинф. Еще пару раз ударила дубина и потеряла свою шипастую опасную голову, превратившись в бесполезный обрубок дерева, которым, конечно, можно сделать больно, но не убить. Человек, оставшись безоружным, с изумлением смотрел на зажатую в руке палку ровно миг – а потом его голова отделилась от тела и покатилась по полу.

Второй, с клинком, был не так прост, как его ученик. Меч его опасно и безжалостно свистел, рассекая воздух – пару раз он пролетел прямо над меховой высокой шапкой сонка, поспешно пригнувшегося (а странно, отчего он отступает, а не рубит сам? Словно поддается или заманивает…), и Кинф могла бы поклясться, что сонк напуган неизвестным.

Но, напуган или нет, а он продолжал отступать, лишь изредка делая выпады в сторону наступающего, все больше ловко уклоняясь и уходя от боя. Серый впал в неистовство; он уже не визжал так страшно и непонятно – он рычал от бессильной ярости, промахиваясь все снова и снова, и сонку уже стоило бы рассмеяться и начать выкрикивать те обычные гадости, коими его собратья поддерживали себя в бою, но он молчал, снова и снова уходя от ударов, и лишь изредка его широкий тесак скрещивался со страшным узким клинком.

Бой затягивался; может, не замечал того серый, но со стороны было хорошо видно, что сонк словно нарочно затягивает поединок, уступая человеку в капюшоне. Широкий тесак, почти дотянувшийся до головы серого, в самый последний момент вдруг останавливался и позволял длинному клинку оттолкнуть себя, чтобы начать атаку снова. Однажды он коварно и смело кольнул серого в живот, и Кинф радостно вскрикнула, уверенная, что этот укол будет смертельным для серого.

Но это было не так – из-под распоротого серого плаща выскользнул, разрезанный, широкий пояс с медными бляхами, и серый рассмеялся, издеваясь. Сонк быстро отступил, прикрывшись, словно не удивившись и не опечалившись от постигшей его неудачи, и серый вновь ринулся вперед.

Длинные тени уродливо изгибались на стенах в свете оставленного кем-то замызганного, еле чадящего фонаря, и серый, загнавший юркого сонка в пустующее стойло, торжествуя, рассмеялся.

– Попался, герой! – произнес он своим странным шипящим голосом, метясь своим длинным лезвием в сердце смельчака. Он запыхался и был вымучен, грудь его тяжко вздымалась, и хриплое дыхание вырывалось из его открытого рта. В голове Кинф мелькнула мысль, что именно этого и добивался сонк, но какой в том толк, коли он потерял свое оружие? Широкий тесак, в очередной раз опоздавший на миг, поплатился за свою небрежность и был выбит из руки, его сжимающей, и теперь лежал в истоптанной грязной соломе. – Ну, и чего же ты хотел? Оспорить добычу? Идиот! Когда мы ушли бы, все досталось бы тебе! А теперь я прихвачу еще и твою жизнь!

– Да неужели? – бесстрастно отозвался сонк на чистейшем карянском (сонки так не разговаривают, нет!), и из-под полы неудобного плаща, распахнувшегося, как огромные тяжелые крылья хищной птицы, выскочил – иного слова и не подберешь, – тонкий длинный меч с шелковыми щегольским кистями на рукояти, украшенной рубинами и золотом. В один взмах он выбил длинный узкий клинок, выпачканный в чужой крови, из тонкой руки старика. Кулаком с зажатой в нем рукоятью меча сонк, так красиво разговаривающий на карянском языке, безжалостно и безо всякого уважения к старшему ударил прямо в скрытое серой тканью лицо, сбив человека с ног, и старик – теперь просто поверженный и немощный старик, охающий и ноющий по-стариковски, – упал ему под ноги.

Рывком Йон – теперь мы можем сказать что это был именно он, – сбросил с себя плащ и выкинул в угол шапку, которой до того скрывал свои белые волосы. Поднял свой широкий сонский тесак и вложил свой меч в ножны, словно не хотел пачкать его в грязной крови того, кто возился теперь у его ног в навозной жиже.

– Ну, что теперь скажешь, учитель? – спокойно произнес он, острием клинка сорвав в лица серого его капюшон. На него глянули совершенно красные от бессонницы и ярости слезящиеся мутные стариковские глаза, и Кинф, до того бывшая просто безмолвным наблюдателем, с криком подскочила на ноги.

Она узнала этого человека, и ей стало еще страшнее. Не могла она не узнать бывшего начальника королевской стражи! Его яростный и страшный взгляд, его кривой рот и редкие, совершенно белые волосы – им не помогали ни дорогие масла, ни крема, коими в былые времена он умащал свои жалкие кудри, и они всегда торчали в разные стороны, как солома на голове пугала.

И, конечно, его страшный шрам на горле – раньше она никогда не слышала, как старик говорит, но теперь, когда клинок Йона бесцеремонно и грубо оттянул серую ткань, обнажая его шею, она поняла, отчего у серого такой странный и страшный голос.

Когда-то в бою старику перерезали горло – слишком неудачно, он остался жив, но шрам от уха и до уха страшно уродовал его шею, стягивал кожу жестким рубцом в складки, мешающие говорить и глотать, да еще и тянущие один угол рта книзу, отчего лицо старика всегда имело вид зловещий и ненормальный. Злясь, он всегда дергал этим опущенным уголком рта и всей щекой, словно пытался вернуть рот на место. И эти усилия еще сильнее перекашивали все его лицо, и из уголка дергающихся губ текла струйка слюны, как у ненормального или припадочного…

Только припадочным старик не был никогда.

– Ты..! – от злости у старика, стоящего на коленях, голос стал еще страшнее и противнее, и клинок, до того упирающийся в когда-то раненное горло, брезгливо вытершись о серые одежды, торопливо отпрянул от него.

– И ты, – утвердительно качнул головой Йон.

– А я-то все думал, отчего это сонк так хорошо дерется, – хрипя перерезанным горлом, прокаркал старик. – Кто же его мог научить так долго противостоять мне? Ты ловко обманул меня, прикинувшись напуганным. И с шапкой хорошо придумал – мы убрались бы тотчас же, если б узнали тебя… да, ты умен не по годам!

– Не время разговаривать о пустяках и похваляться умом, – перебил его Йон. – Говори, что тебе эти вещи, Венец и дева? Что они значат?

Старик расхохотался, хрипя и скрипя, как старое несмазанное колесо.

– Твое любопытство не доведут тебя до добра, – произнес он вкрадчиво. – Ты разрешишь мне встать? А то неудобно говорить. Да и унизительно для меня стоят на коленях перед тобой.

– Раньше ты не считал это унизительным, – припомнил Йон. Старик, кряхтя, начал подниматься.

– Раньше и ты не был Шутом, – ответил он, положив себе руку на живот.

– Охо-хо! Вот беда! Ну, так может, хотя бы поклонишься мне, барону Ставриолу?

Глаза старика ярко блеснули.

– Ага, – протянул он. – Значит, это ты их нашел, а не она! И ты не бежишь из города? М-м, ты либо глуп, либо смел до глупости.

– А кто узнает, что это я нашел их? Кому я признаюсь, что припомнил свое имя? Теперь я равен вам – так же сижу в темноте и наблюдаю за происходящим, пряча свое лицо.

Сухая рука тем временем очень осторожно и медленно ощупывала серые одежды. Со стороны могло бы показаться, что это старик поглаживает ушибленное место.

Йон, наблюдая за ним, усмехнулся:

– Что-то ищешь? – он двумя пальцами, как ядовитую змею за хвост, поднял вверх узкий метательный нож, и глаза старика блеснули от гнева и бессильной ярости.

– Как? – только и смог произнести он. Йон не стал объяснять.

– Ну, так зачем тебе эти вещи? – повторил он свой вопрос, пряча нож за пояс. – Точнее, твоему Господину?