Текст книги "Пыль"

Автор книги: Катя Каллен2001

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

– Слыхали? – потер руки Женька. – Кабан Вовец был умнее белок! Они только хвостами дергали!

– Слышал, Влад? Кто как обзывается, тот сам так называется, – с усмешкой добавил Вовка.

– Погоди-ка: пятая белка – 32 ореха, шестая уже 64, седьмая – 128, восьмая – 256… – продолжала считать Леша. – И все это не в одиночку, а надо суммировать! Белки-то правда умные. Хапнули столько, что до вечера считать – не сосчитать…

– Можно было бы нарисовать карикатуру, – протянула Лена, пригладив пшеничные волосы. – По этой задаче. Белка с орехом смеется над кабаном, а между ними еще гора орехов.

– А кабан – Вовец? – звонко рассмеялась Маша.

– Именно, – развела руками Лена.

– Вы не думаете, что так нельзя? – неожиданно возмутилась Ира.

– А тебе, стало быть, можно рисовать на того же Женьку? – невозмутимо покачала Ленка длинной стройной ножкой в лакированной белой туфельке.

– Это другое, – отозвалась Ира холодно. – Ради пользы, а твоя идея похожа на оскорбление: это недопустимо.

– Другое – не другое, а название одно, – быстро ответила за подругу Маша. – Вы ведь на Женьку рисовали, на Мишку. Чем, собственно, они хуже? Обыкновенная шутка по задаче. И, судя по Вовцу, вполне правдивая.

– А, может, Ирина влюблена? – с усмешкой предположила Ленка, пожав плечами. – Как говорится, любовь зла…

– Поведение обеих рассмотрим на общем собрании в ближайшее время! – заявила решительно Ира. – При чем здесь какая-то любовь?! Я пытаюсь восстановить дисциплину.

– И с каких это пор ты стала учительницей? Или, может, ты уже и директор? – уточнил Влад, притворно удивляясь.

Машка прыснула, сама Ирина глубоко вздохнула, пытаясь держать себя в руках, а Лена бросила на Миронова пристальный взгляд изумрудно-зеленых глаз. Они не особо общались между собой, но было видно, что Туманова была ему благодарна за поддержку.

– Ты не забыл о моей должности? – ледяным тоном осведомилась Аметистова.

– Забыть-то не забыл, но в то же время ты такая же ученица, как и мы все.

Лена Туманова мягко улыбнулась в то время как Ирина уже собралась резко ответить.

– Да хватит вам всем уже! – взорвался в конце концов Женька. – Что там дальше, с этими белками?

– А что если не правы ни белки ни кабан? Взяли бы каждая по одному ореху, – бросила я.

– Так задача белок – взять как можно больше орехов, – ответил Леша.

– Хапнуть то есть, – подтвердил Женька. – А белки нахрапистые были, как Викусик!

– А ты и сам съесть по две порции в столовой можешь, – усмехнулась Вика.

– А кабан был прав, – улыбнулся гордо Вовка.

– Да что ты говоришь? – протянул с усмешкой Влад. – Если им нужно собрать как можно больше орехов…

– Но их надо было как-то донести, все эти орехи, – пробормотал Солнцев, слегка нахмурившись.

– Капитан Очевидность, – ввернула Мария.

– Да и триста орехов они бы за раз донесли, в одну секунду? – подмигнула Ленка. – Логика – одно, задача-другое. Белкам было нужно, как заметил Лёша, – взглянула она на Суховского мягко, – собрать как можно больше орехов, так что они были правы.

Вовка в ответ надменно фыркнул.

– Белки на вас похожи – только воображаете, – с гордым видом произнес он.

– Помолчи ты уже, – закатил глаза Миша.

Да, Солнцев умудрился достать даже невозмутимого и мягкого Мишку! Хотя, Вовке вообще удалось надоесть половине класса, даже из-за какой-то задачки по математике…

Алексей

Последний день перед осенними каникулами запомнился мне поразительной смесью смешных и страшных событий. Утром, попив крепкого чая, я радостно спешил в школу. Осенний воздух уже холодил щеки, а возле вагоноремонтного депо шла предпраздничная суета. От этого воздуха с легким морозом на душе как-то само собой появлялся настрой на торжественный и предпраздничный лад. Тем более, что предпраздничная стенгазета была готова, куда я по традции как раз написал передовицу к годовщине революции.

Наш класс (да и не только наш) снова обступил стенгазету. Глядя в ее развлекательную часть, я заметил, что задумка Лены с Машей воплотилась в реальность. На фоне леса были нарисованы три белки и кабан, а между ними была целая гора орехов, а перед рисунком была написана та самая задача. Однако в самом рисунке была интересная особенность – вместо лиц животных были изображены лица человеческие и легко узнавались кабан Вовец и белки – Ленка, Машка и Ирэн. Видимо, девчонки решили отомстить ей за лекции и пошутить таким образом. Я улыбнулся. К Ире я относился прекрасно, но идея девчонок относительно Вовца и задачи в самом деле была неплохой. Мне казалось, Солнцев и вправду заслужил, чтобы с него сбили спесь. Я был не один.

– Забавно, – протянула Настя с легкой улыбкой на лице.

– Но могут появиться проблемы, – добавила Машка, задумавшись. – Вдруг дойдет до учителей?

– Ничего, – ответил за Майорову Женька. – Переживем, – он прыснул, как и Влад. – Ждем бури от Ирэн.

Машка с Ленкой весело улыбались, радуясь, что работа понравилась остальным.

– Вы ответите! – воскликнул тем временем обиженный Вовка. Он, наверно, хотел произнести эту фразу решительно, но вышло весьма пискляво. – За всё ответите!

– Угу, непременно, – проворчала в ответ Маша.

– Только не говори, что белки в праздничном разделе символизируют контрреволюцию, – засмеялся Влад. За ним прыснули и остальные.

Придраться на этот раз в самом деле было не к чему. Передовица была выполнента по всем правилам: с иллюстрацией штурма Зимнего и циататой из выступления Сталина к годовщине Октября. Дальше шла рубрика о международной жизни – две картинке, рассказывающие о выходе Германии из Лиги Наций и выступления отважного Димитрова на процессе. Затем шли заметки о классе, и только в конце – карикатуры. В том числе, про кабана и белок. Досталось, впрочем, и Витьке Петухову. Он стоял с глупым видом у доски, а подпись внизу гласила: «Я думал, что гипотенуза – река Советского Союза».

– Ребята, а где Мишка? – вдруг неуверенно спросила Маша, глядя вокруг.

– Опаздывает опять, – фыркнула подошедшая Ирка. – Так, а за белок… Будет разговор…

– На каких основаниях? – вскинула брови Маша. – На всех остальных можно, а на тебя нельзя?

– Не имеешь права, – прищурился Влад.

– Я… Не имею…? – в глазах Ирки мелькнула молния.

– Не имеешь… Нарушения дисциплины нет. Главный редактор – Антон. Имеет право рисовать в рубрике разное, что хочет.

– Но я…

– Не нравится, что белкой нарисовали? – развел руками Антон. – Прости, но ничего сделать не могу…

Ирка смерила их всех пронзительным взглядом, глубоко вздохнув.

Первым уроком была математика. Речь шла об итоговой контрольной в четверти, за которую мы получили оценками. Прошло десять, пятнадцать минут, но Мишки по-прежнему не было. Куда он, интересно, появился. Скорее всего, заболел. Или не заболел? Мы терялись в догадках. Я шепнул Незнаму, что Иванов болен, хотя сам не был уверен в этом

За десять минут до звонка в класс вбежала Волошина. Она, похоже, была в ярости или каком-то потрясении. На щеках выступили легкие красные разводы, в глазах застал блеск.

– Где Иванов? – быстро спросила она.

Никто не знал. В класса повисла тишина.

– Аметистова, где Иванов? – повторила она.

– Болен… – Ирка подпрыгнула с парты.

– Болен? – Волошина посмотрела на Ирку, прищурив глаза. – Болен?

– А что случилось? – в голосе Насти ясно слышалось волнение. – Мог ведь Мишка и заболеть.

– Заболеть? – казалось, Волошина еле сдерживала себя. – А что случилось – не твое дело, Майорова.

Стоя возле двери в темном платье, она почему-то напоминала крупную черную птицу.

– Надо лучше следить за дисциплиной, Аметистова, – бросила она.

Мы понятия не имели, что произошло. Викусик что-то шепнула Ленке, и та кивнула. Даже Женька опустил голову, словно понимая, что произошло нечто невероятное. Настя смотрела на доску, бледная и напряженная. Наконец, едва прозвенел звонок и Антон с Иркой пулей высочили из класса. Мы не говорили ни о чём, и смотрели вокруг.

– Похоже, что-то серьезное, – вздохнула Маша.

– Волошина в таком гневе, – задумчиво протянул Влад. – Может, прознали о взглядах его родителей.

– Но не виноват же в этом Мишка! – быстро заявила Настя. – И если это так…то как Волошина не поймет одного? – было видно, что данное предположение изумляло и волновало ее, волновало достаточно сильно. – Каждый человек любит своих родителей, кем бы они ни были!

– Ты это ей объясни, – покачала Лена белокурой головой. – Плюс она недолюбливает Мишку уже очень давно. И…ничего еще не ясно.

– Но из-за чего еще Волошина в такой ярости и Мишка пропал? Явно не болезнь, – развел руками Женька.

Настя сидела, закусив губу. Ей явно хотелось узнать о том, что же произошло и как-то помочь Мишке, но как?

Наконец, в класс вбежал Антон. Я удивился его бледности. Темно-синий пиджак, казалось, сидел на его плечах немного жалобно.

– Ну? – нетерпеливо тряхнул его я.

– Ребята… Мишкину мать… Арестовали… – пробормотал Антон.

Первое мое ощущение было нереальность происходящего. Я никогда не думал, что такое возможно. Мать? Мишки? Хотя… Почему нет? Почему невозможно? Семья Мишки давно была на подозрении. И сестру выгнали из комсомола, и родителей из Лондона отозвали… Все возможно…

– А… За что? – пробормотала Маша.

– Политическое… – вздохнул Антон.

«Глупый вопрос», – подумал я.

– Так и знала, – покачала Вика головой.

– Даа, – протянул Женька. – А потом Волошина полезет к Мишке, будет заставлять отречься.

– Но это же несправедливо! – заявила решительно Настя. – Она ведь не знает ни самого Мишку ни его семью. И…представляю, что он сейчас испытывает.

– Что ты вообще знаешь? – услышал я нежный голос Иры. Она как раз вбежала в класс, на ходу поправив галстук. – Ты… Ты понимаешь, что это серьезно? – замахала она руками. – Это же… Политическая оппозиция возможно.

– Вот именно! – вдруг подержала ее Юля. – Его родители вернулись из Англии, – понизила она голос. – Это же наш главный враг как-никак.

К тому времени я уже немало прочитал про V Конгресс Коминтерна. Его центром, как я узнал, стало дело французского коммуниста, секретаря Исполкома Коминтерна Бориса Суварина. Его обвинили в нарушении дисциплины из-за публикации брошюры Троцкого «Новый курс». Суварин был исключен из Интернационала, что стало ударом по группе Троцкого. В дальнейшем Суварин опубликовал мелкий памфлет «Кошмар в СССР», который понравится беглым белогвардейцам. На что способна эта публика, я теперь знал…

– И сестру его за Одиннадцатый съезд из комсомола исключили… – размышлял я вслух, гляля на мокрое от дождевых разводов окно. Не хотелось бы верить. Но факты – вещь упрямая.

– Точно, Француз дело говорит! – поддержал меня Женька.

– Но Мишка это Мишка…

– Что Мишка – это Мишка? – Ирка, сердясь, была похожа на рассерженную нежную домашнюю кошечку. – Он дома рос… Среди разговоров… Ты понимаешь, о чем речь?

– Но разговорам можно и не верить. Не знаю, – задумчиво проговорила Настя.

– Каким разговорам? – Ирка взвилась, как рассерженная пони. – Сестру выперли из комсомола, мать арестовали, а все… Разговоры? Настя, ты спустись с небес на землю… – Ира постучала себя по лбу.

Я смотрел на них, задумчиво глядя на свой учебник по естествознанию. Наверное, Ирка зря так сильно шумела. Но Настя торопилась с выводами: откуда ей знать, что Мишка не виновен и не разделяет взгляды родителей? Я вспоминал, что говорила мама Насти.

– Просто Настя, – слегка улыбнулась Лена. – Знает Мишу лучше каждого из нас. Разумеется, ей сложно поверить в возможную виновность близкого человека. Кроме того, ещё ничего не доказано насчёт Мишки – у каждого ведь разные взгляды на жизнь. Да и сестра, – Лена взглянула на Влада. – Помнишь, говорил? Подруга спросила Ларису Иванову про статью в «Правде», где говорилось, что пора добить оппозицию Одиннадцатого съезда. Та в сердцах: «Некогда мне сейчас ерундой заниматься!» Подруга возьми и донеси, что комсорг Иванова считает ерундой статью в «Правде» и сочувствует этой самой оппозиции. Может, вправду какие проблемы у Лариски, вот и сорвалась.

Ира смотрела на нее с минуту, а потом фыркнула.

– Ой, ну и аргументы, кто кого знал! Троцкого тоже все знали, а он против революции пошел! И членов «Промпатрии» тоже вроде все знали, а вот поди же ты!

– Ир, Ленка имела ввиду, что Настя знает Мишку лучше нас всех вместе взятых: это правда. Ты бы стала обвинять того же Алекса, если бы это с ним произошло? Спорим, что не сразу, из-за дружбы? – вскинул брови Влад.

– Хочешь сказать, что у нас в стране зря сажают? – Маша посмотрела на него пристально и с интересом.

– Это здесь причем? – удивился Влад. – Я про Мишку, а не про тюрьму! Маш, вот попади в такую же ситуацию твоя близкая подруга – ты сразу бы сказала «Преступница! Оппозиционерка… Родня плохая»? Сразу? Сомневаюсь что ты бы за нее не волновалась хоть немного и мигом бы поверила в ее вину. Я не говорю, что сажают зря – это-то как раз у нас идет по справедливости, но, Ир, требовать от Мишки отказаться от матери или Насте от Мишки, как от друга… Сразу это не получится, даже ради революции, нужно время.

– Что?! – вспылила Ира.

В следующую секунду распахнулась дверь и вошла Любовь Ивановна, наша математичка.

– Я тут слышала ваш разговор, – проговорила она медленно, поправив прямоугольные очки. – Так вот, вас это вообще не касается. Тише и решаем до конца урока номера начиная с тристатретьего.

После этих слов учительница удалилась. «Какая же она… белая!» – глупо подумал я, глядя на дверь.

До конца урока мы ни проронили ни слова. Говорить нам не хотелось. Слишком хорошо мы все понимали, что произошло что-то необратимое. Сдав работы, мы стали выходить из класса с понурым настроением – почти как пару лет назад, когда сняли сестру Мишки. Однако в тот день дружба Насти и Иры, как я понял, закончилась навсегда. Майорова, собрав вещи, бросила на ходу Машке, что мол, возможно, мать Мишки арестовали по ошибке и скоро все образумится.

– По ошибке? – Бросила Ира. – У нас ни за что арестовывают людей, как в империалистических странах? Интересное у тебя представления об органах ЧК!

– Но разные бывают люди и ситуации, – пожала плечами Настя. – Мы-то откуда знаем как там дело обстоит?

– Я твердо знаю, что у нас людей не сажают ни за что! – отчеканила Ирка. – И если ты этого не понимаешь, ты…

– Но мы ведь не знаем подробностей. Все еще выяснится и решится кто прав, а кто нет, – пожала плечами Настя, опустив глаза вниз.

«Боится?» – подумал я.

– А кто это не прав? – напирала Ира. – родители Иванова были в оппозиции, ты знаешь об этом?

– Знаю. Но Иванов в ней не был. И как можно так резко отказаться от родителей? – вскинула брови Настя. – Мишка не пропагандирует идеи, но любой ведь любит своих родителей, какими бы они не были.

– Пусть тогда скажет об этом публично на линейке школы! – бросила Ирка.

Сейчас она ничуть не напоминала ту нежную мечтательную Иру, какой она была в первом и втором классах. Она была сильной и беспощадной, словно сама шла на работу в ОГПУ «Котенок стал пантерой!» – почему-то подумал я.

– Ирэн, охолонь! – раздался голос Влада.

– Дайте Аметистовой стакан воды уже, – хмыкнула Ленка.

Я понял, что пришла пора вмешаться.

– Конечно Ира права! – сказал я. – Революция развела не одну семью, и если в семье есть контрики – отречься от них коммунисту необходимо. Но, Ир, – погладил я ее по плечу, – приговора суда над Мишкиной мамой пока тоже не было. Невиновных у нас не сажают, но оклеветать невинного враги могли. Пусть в ЧК разберутся по справедливости!

– Мне ради революции идти убивать Вику, а Вике убивать меня, Ир? Какая справедливость, если между нами не будет единства и начнем избавляться ради цели друг от друга? – тихо произнес Влад. – Но Француз прав.

– И не так легко сражаться против тех, кого ты любишь, – кивнула Настя. – И да, Алекс, ты прав.

– Помолчите вы уже! – не выдержала Лена, бросив на нас с Ирой «изумрудный» взгляд. – Пусть каждый остается при своем мнении.

– А у тебя какое об этом мнение? – синие глаза Иры также сверкнули малахитом. Почувствовав поддержку, она была готова перейти в наступление.

«Вот так «графиня»! – подумал я. – А куда вернее революции, чем та же Ленка».

– Я не знаю, – проговорила тихо Лена. – Мы не во всем можем соглашаться с друг другом, но избавляться друг от друга и отрекаться не стоит. На данный момент даже нет решения суда, в конце концов, куда мы спешим? Кроме того, близким Миши это не так уж и легко.

Ира раскраснелась и была готова кинуться в бой. Я осторожно держал ее за плечо, чтобы она не вырвалась вперед. Я понял, что ей надо помочь, иначе она разревется.

– А если твой брат, например, станет работать на японцев и сдавать наши оборонные секреты, ты не отречешься от него? – посмотрел я на Ленку.

Туманова промолчала и опустила голову.

– Погодите. Уж сразу и японцам! Пока никто ничего ещё не передавал, – опешил Женька.

– Ну хорошо, хорошо, пусть не японцам, а немецким фашистам, если тебе так больше нравится! – Ирка, почувствовав мою поддержку, сразу оживилась.

– Чисто теоретически, – отозвался Влад. – Из роли «а если бы…»

Туманова вздохнула. Сказать ей было нечего.

====== Глава 10 ======

Настя

Я пришла домой, все еще обдумывая наш с Ирой спор по поводу Мишки. Ее вполне можно понять, но не обязательно ведь винить в семье самого Мишку. Сам Миша не давал поводов в себе усомниться, а то, что скрытный… Любой станет скрытным, с таким отношением к твоей семье, неприятно.

Ирэн, может, была в чем-то и права – по крайней мере, понять ее позицию вполне можно, но не обязательно ведь обвинять Мишку из-за его родителей. Сам-то он неплохой человек, да и подробностей мы не знаем. Да и даже ради революции – я не смогла бы убить, к примеру, мать, или отречься от нее – по крайней мере мне понадобилось бы для этого время. Мне бы не хотелось ссориться с Ирой, она не самый плохой человек, но все-таки я поняла бы Мишку, если бы на линейке от не отрекся от матери, а что касается Алекса… Мы не особо общались между собой, но всё-таки он хороший человек и хороший друг – сразу поддержал Иру, они всегда друг за друга горой… Однако странно – раньше мне казалось, что это Леша может влиять на Ирен, а теперь такое ощущение, что Ирен на него влияет…

В нашей прихожей все было по-прежнему. Тот же массивный черный шкаф для одежды с выдвижными дверями. Я открыла и посмотрела как наверху лежали мои детские шарфы и шапки: странно, но теперь вдруг мне иногда стало жаль моего раннего детства. Наш светло-шкаф для старой обуви также смотрелся немного жалко на фоне совсем новой галошницы: он словно понимал, что отжил свое, и теперь с завистью смотрел на новые предметы, умоляя ее выбрасывать его, старика, в помойку. Отец срочно упаковывал вещи на вечерний поезд: мама еще вчера сказала мне, что его срочно вызывали на самый верх. Сейчас я слышала, как она резала на кухне колбасу, требуя от отца взять с собой бутерброды. Отец, однако, отказывался, говоря, что поест в поезде.

– Всё равно, – недовольно говорила мама, – завтра сложный день. Хоть позавтракаешь утром!

– Утром я сразу еду в Наркомат к Орджоникидзе, – уточнил отец.

– Тем более! Хоть позавтракаешь в поезде перед вывозов!

Я вошла в его комнату и увидела стоящий коричневый портфель. Чемодан отец брать упорно не желал: две рубашки и галстук помещались и сюда.

– А рубашки? – печально переспросил он.

– Да, рубашки… Хорошо, давай сделаю второй пакет? – спросила мама.

– Значит, тебя вызывает Сталин? – спросила я отца с волнением. Письменный прибор на папином столе был в таком же идеальном порядке, а вот бумаги и папки непривычно лежали стопками: похоже, он второпях перебирал их, ища что-то важное.

– Меня вызывает не Сталин, а вызывают в ЦКК, чтобы передать его указания, – он сразу обернулся ко мне и стал говорить, словно я не вернулась из школы, а была с ними весь день.

– А это правда, что Ленин писал, будто Сталин груб? —вдруг спросила я, словно мысленно продолжая спор о Мишке.

– Откуда ты знаешь? – отец обернулся и резко посмотрел на меня.

– Какая разница… Знаю…

– От Ивановых что ли? – поморщился он. – Пойми, – стал он расхаживать по кабинету, – это качества сугубо личные. Главное – политическая линия.

Я задумалась. Это, конечно, очень важно, но ведь и сам человек тоже важен. Если он резок и груб то это влияет на его отношение к людям, а ведь политика управляет людьми и характер может подсказать, как власть отнесется к народу и стране, хотя пока товарищ Сталин не давал поводов усомниться в нем. Но о том, что Ленин перед смертью критиковал Сталина, я в самом деле слышала от Мишки. Точнее, от отца Мишки, чьи слова он мне передал.

– Да… – пролепетала я.

Папа нахмурился.

– Подозрительные они, эти Ивановы, с такими словами… Ты им не слишком доверяй.

– Какая же ты глупая девочка, оказывается! У тебя друг из антисоветский семьи. Его семья открыто против руководства нашей страны и против советской власти. Хорошего дружка ты себе нашла, нечего сказать! – мама вошла в кабинет и покачала головой. – Знаешь, римскую пословицу: скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты…

Это ведь и вправду немного подозрительно… Может, они и вправду были против Сталина, некая оппозиция? Выходит, враги? Или же тут не политика, а сам Сталин, именно как человек? Может, Ира действительно была в чем-то права? Но в то же время Мишку все еще было жаль и его хотелось поддержать – виновата его мать или нет – другой вопрос, но все-таки она мать и можно будет понять Мишку, если он не будет отрекаться от нее, как и я не хотела бы бросать его в такой ситуации.

– Мама, я должна подумать… – ответила я с каким-то упрямым вызовом. Сейчас мне ужасно не хотелось отступать, словно наша дружба с Мишкой была боим боевым бастионом.

– О чем подумать? Настя, ты пионерка! – сказала мама. – Ты еше думаешь, как быть с врагами революции? Я потрясена.

– Света, я ей сейчас объясню. – спокойно сказал отец. – Настя, ты помнишь историю немецких революционеров Карла Либенехта и Розы Люксембург?

– Ну… – неуверенно пробормотала я. Алекс в прошлом году нам рассказывал про Ноябрьскую революцию в Германии, но я, честно, переписывалась с Мишкой и слушала с урывками. А вот Ирка, как обычно, жадно записывала за Алексом все.

– Роза Люксембург была смелой немецкой коммунисткой, другом Ленина, – продолжал отец. – Но хотела быть гуманной. Призывала отказаться от террора и судить врагов по закону. А враги не были гуманны, о чем их с Либкнехотм по-дружески предупреждал Ильич. В итоге и Либкнехта, и Розу Люксембург расстреляли ночью, без суда и следствия. Эберты и Гаазе, а тем более кайзеровская военщина, гуманистами не были, – фыркнул отец.

– Она… Не понимала? – искренне удивилась я.

– Нет. – Отец быстро отошел к столу. – Карл Либкнехт и Роза Люксембург думали, что в Германии революцию можно сделать мягко и без террора, просто поднимая народ. Но где были бы мы, говоря, что Колчак и Деникин тоже люди? – строго посмотрел на Настю отец.

– Нас бы не было, – вздохнула я, глядя в пол.

– Вот и подумай над этим… – сказал серьезно отец. – Ладно, – вдруг подмигнул он, – мне пора.

На этот раз папа не обнял и не поцеловал меня на дорогу. Я все еще стояла немного растерянной и смотрела на зеленую скатерть его рабочего стола. То, что сказал папа, было, наверное, правильным, и я понимала это. И вместе с тем, не могла до конца это принять. Родители Мишки ведь в конце концов были не белогвардейцами каким-то, а тоже за советскую власть, просто у них были какие-то разногласия с руководством. И ведь Ленин вроде бы думал также, как они… Или не думал? Я стояла, глядя на большую карту полшарий Земли, и не знала, что мне делать дальше. Умом я, конечно, понимала, что надо послать Мишку и вести себя, как Леша, Ира и Юля – вот они все понимают историю с Розой Люкмембург. Или как Влад на худой конец. Я понимала, что так надо, но почему-то так поступить не могла.

Папа тем временем вышел в коридор. Мама приготовила ему крепкого чаю и, как обычно, давала последние напутствия на дорогу. До меня доносились их слова, хотя я продолжала думать о своем.

– Аметистов и Киров одобряют твою поездку? – услышала я ее тихий, но немного тревожный, голос. Мама всегда переживала за отца и его работу.

– Аметистов, как всегда, был официален. Кирова я видел мельком. Тоже как обычно: выслушал цель поездки, улыбался и просил передать папку для Орджоникидзе. Ты же знаешь: они личные друзья, – успокоил ее отец.

– Но одно дело Орджоникидзе, а другое – Сталин, – говорила мама. – И как бы Аметистов не был против, что ты едешь в обход него.

– Перестань, – я была уверена, что отец сейчас махнул рукой. – Поездку согласовал с Поскребышевым сам Аметистов. Он сам предложил мне сделать короткий доклад для Орджоникидзе. К тому же, Аметистов звонил Рудзутаку…

– Главное, чтобы наша балда сейчас не болтала, что не следует! – отчеканила мама. – Откуда она только нахваталась этой дряни? – в ее голосе звучала властная нетерпимость, какую я помнила только в раннем детстве, когда сильно шкодила.

– Света, не волнуйся: я думаю, все образумится… – вздохнул отец, хотя его голосу не хватило уверенности. – Она уже задумалась…

– Ну почему другие дети понимают, а наша балда нет? Ну что, что мы сделали не так для ее воспитания? – в голосе мамы звучали отчаянье и тоска.

Я вздохнула. Мне очень не хотелось расстраивать родителей, не хотелось, чтобы они разочаровались во мне, но в то-же время я почему-то не могла бросить Мишку. Какой из него враг или воин? Не получалось представить Иванова в этой роли, но с другой стороны родители тоже правы… Странно, но я правда не знала, что мне делать.

Отец вернулся за день до седьмого ноября свежим и бодрым. Московской поезд приходил очень рано, и я еще лежа в постели слушала, как барабанят по окнам капли дождя, и разговоры родителей. По словам папы все обернулось гораздо лучшее и серьезнее, чем он предполагал. Орджоникидзе заслушал доклад о поставках оборудования из Ленинграда на Урал, где во всю шли масштабные стройки. Затем отец по рекомендации Орджоникидзе был вызван на расширенный доклад в ЦК, где присутствовал и Сталин. Я не знала, вставать или нет с кровати: мне хотелось и увидеть отца, и послушать о Сталине.

– А как он выглядет вблизи? – спросила с нескрываемым интересом мама. Мне показалось, что в ее голосе звучит скрытое восхищение. Конечно, все-таки сам товарищ Сталин, заменивший, как мог, Ильича…

– Невысокий, плотный, рябоватый. Во френче защитного цвета и брюках, заправленных в галифе. С сединой. Говорит всегда четко, точно и по существу. – Я чувствовала, что отец был просто восхищен этой встречей.

– А Серго? – продолжала мама расспросы.

– Как всегда, тонок и остроумен. Громко смеялся и сказал: «Сегодня революция – это металл и домны. А многие этого не понимают никак». Потом помрчанел и говорит: «Трепаться о революции в Болгарии и Аргентине у нас многие умеют. А вот со сроками Магнитки просрачиваем». Я покойного Суховского вспоминал: всыпылить Серго может по-страшному, но тут же отойдет и шутить как со старым другом.

– Кавказ! – как-то теплому засмеялась мама. – Ну, а про нас Серго что-то говорил?

– Спрашивал про Кирова и Аметистова. Мироныча он любит ужасно. И, представляешь, затронул вопрос об Иванове!

– Да что ты? – мама не смогла подавить крик.

– К сожалению, да. История с его женой получила большую огласку. Вышинский позвонил и попросил Кирова усилить контроль за нашей парторганизацией, представляешь? Тот, как ты понимаешь, передал дело на контроль Аметистову.

– Но… В чем обвиняют его жену? – в голосе мамы послышалась тревога. На мгновение меня осенила мысль, что она сама в душе немного сочувствует семье Мишки.

– Точно не знаю… Но дело серьезнее, чем я думал. Как я понял, связано с их работой в Англии, хотя точно сказать не могу, – кашлянул отец. У него был застарелый бронхит, который он усугублял бесперерывным курением. Куда бы не шел папа, он постоянно доставал в пути папиросы, закуривая их одну за другой.

– Неужели наверху проявляют такой интерес к Иванову? – все еще недоумевала мама.

– Света, не забывай: Иванов был видной фигурой в двадцать пятом! Во всяком случае, как я понял из намека Серго, дело курирует то ли Ягода, то Березин. На самом верху.

Выходит с семьей Мишки в самом деле все было непросто! Что же такого произошло в Англии? Я быстро соскочила с кровати и, одевшись, помчалась на кухню встречать отца. Я не ошиблась: тот спор перед каникулами был забыт, а он, обняв меня как обычно с силой, распаковал портфель и вручил подарок: новый и очень красивый пенал, какого у нас было не достать.

– А ты знаешь, что мы приглашены в гости? – спросила, весело прищурившись, мама.

– В гости? К кому? – удивился отец.

За окном стояла мутная осенняя мгла, которую, впрочем, было невозможно разглядеть в запотевшие окна. Невдалике раздался привычный свисток паровоза. За минувшие годы я давно научилась различать поезда: резкий и жесткий гудок – пассажирский, долгий и пронзительный – товарный, мягкий и долкгий – почтово-багажный.

– К Князевым. Ты ведь их наверное помнишь?

– Вот так дела… Да, я помню Сергея, но… Столько лет!

– И знаешь, кто нас ведет? – в глазах мамы блеснула искра. – Не поверишь, Настя!

Это была чистая правда. Мы никогда не были особенно дружны с Мариной Князевой. Поэтому меня очень удивило, когда в предпоследний день перед каникулами она подошла ко мне и сказала:

– Настя… У меня к тебе дело… Ты знаешь, что мой папа хорошо знал твоего?

– Нет… – удивленно ответила я.

– Папа очень удивлен, отчего твои не хотят зайти к нам никак. Может придете на 7 ноября?

К моему удивлению, Марина сказала правду. Отец действительно знал Князевых, только давно – контакты они потеряли, когда я была маленькой. Князевы тогда уезжали из Ленинграда лет на семь в Петрозаводск – не случано, что Марина пришла к нам только в третий класс. От родителей я узнала, что ее отец был бывшим моряком, и в двадцать третьем году стал заведовать какой-то речной станцией. Потом оставил службе и почему-то пошел на повышение в Наркомпрос: сначала по линии отдела агитации, затем по издательской деятельности. Ничего необычного в этом не было: директорами издательств и музеев становились зачастую и бывшие военные, и чекисты, и просто ответственные работники, проигравшие в какой-то оппозиции. Отец удивлялся, почему столько лет Сергей не пытался найти его; мама предполагала, что теперь, видя хорошее отношение к отцу в Москве, Князевы вспомнили о выгодном знакомстве. Но так или иначе, мы решили зайти к ним в гости.

Седьмое ноября в тот год выдалось очень теплым: многие даже шли на демонстрацию в плащах и с непокрытой головой. Единственным напоминанием о ноябре был только пронизывавший ветер с Невы, но чуть подальше от Английской набережной он становился вполне терпимым. Посмотрев с утра на море красных флагов, мы решили сразу пойти на Петроградскую сторону, где жили Князевы. Пройдя мимо памятнику миноносцу «Стерегущий» и все еще желто-красного сквера, мы нырнули в заколку переулков.