Текст книги "Пыль"

Автор книги: Катя Каллен2001

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

Но зачем? Для чего? Хотелось бы найти ответ на эти вопросы…

Алексей

Ленинградский поезд «Красная стрела» приходил в Москву около шести утра. У Владимира Сергеевича Аметистова всегда оставалось время расположиться в гостинице, позавтракать, а затем поехать на площадь Ногина, где в бывшем Деловом дворе – в громадном сером пятиэтажном здании с длинными коридорами – располагался Народный комиссариат тяжелой промышленности. Однако сегодня Аметистов изменил своему графику и направился сразу в Кремль, где в бывшем здании Сенатского дворца располагался Совет Народных Комиссаров. В десять тридцать у него была назначена встреча с Рудзутаком. Москва встретила Аметистова ярким солнцем и еще по-летнему зелеными деревьями, и только холодные утренние зори напоминали, что сентябрь вступает в свои права.

Киров доверял Рудзутаку почти безоговорочно, что было неудивительно с его биографией. Этот латыш, вступивший в РСДРП еще в 1906 году, был приговорён военным судом к 10 годам каторги хотя отбывал наказание сначала в Рижском централе и Бутырской тюрьме в Москве. Освободившись во время Февральской революции, Рудзутак стал вскоре членом Президиума Московского Совета профсоюзов. После Октябрьской революции Рудзутак стал одним из помощников Ленина. Именно он в 1921 г. по предложению Ленина подготовил тезисы о профсоюзах, которые легли в основу ленинской платформы в борьбе с троцкистами. Борясь против всех оппозиций и антипартийных группировок, Рудзутак всегда активно защищал генеральную линию партии, а теперь после съезда был избран кандидатом в члены Политбюро ЦК.

Рудзутак, кроме того, был зятем Ленина. Его жена – Мария Кузьминична Рудзутак – была их приёмным ребёнком. Крупская удочерила ее, когда агитировала рабочих брать приёмных детей, а ей предложили самой взять приёмного ребёнка. Злые языки утверждали, что Ленин потому и выдвигал Рудзутака как близкого человека. Последнее раздражало не только Сталина, но даже его оппонентов – Каменева и Зиновьева.

Ходили слухи, что Сталин недоволен Рудзутаком, хотя никак открыто его не выражал. Аметистов, конечно, догадывался, в чем тут дело. Ленин негласно рекомендовал в «Письме к съезду» заменить им Сталина на должности генерального секретаря. Возможно, с самим Рудзутаком Ленин по этому вопросу не советовался, но все же это человек, которым Ленин хотел заменить Сталина. Об этом не забудет Сталин. Об этом не забудет и сам Рудзутак.

В Троицких воротах Аметистов протянул в окошко партийный билет. Окошко захлопнулось, потом снова открылось, за стеклом мелькнул силуэт военного, он наклонился, и только тогда Владимир Сергеевич его разглядел.

– Оружие есть?

– Нет.

– Покажите портфель.

Владимир Сергеевич поднял черный кожаный портфель и открыл его. Дежурный вернул ему партбилет с вложенным в него пропуском. В дверях спецподъезда стояли два красноармейца с винтовками. Рассмотрев фотокарточку на партбилете, караульный скользнул по его лицу внимательным взглядом. В огромном гардеробе Аметистов посмотрел в одно из зеркал. Высокий, белобрысый с короткой стрижкой и в очках. Волевой нрав выдавал только тяжелый подбородок.

Аметистов помнил фразу Сталина: «Партии не нужно щеголяние оттенками мнений». Однако в данном случае он, как и Киров, внутренне оставлял за собой право на несогласие с генеральной линией. Стратегически Сталин действует правильно: стране необходимо создание мощной промышленности, а деньги можно взять только из сельского хозяйства -на продаже картин из Эрмитажа многое не выручишь. Еще Маркс учил, что крестьянские нации обречены в борьбе с городскими: они или станут колониями последних, или будут создавать индустрию, как русские и японцы, то есть сами станут городскими народами.

Но методы, как это делает Сталин, Владимир Сергеевич считал неприемлемыми. Ленин выступал за постепенную кооперацию сельского хозяйства, развитие образования и промышленной базы. Сталин пошел другим путем: сначала коллективизация, затем просвещение и создание промышленной базы. Результатом стали крестьянские бунты, изъятие продуктов у крестьян, голод на Украине и в Донских областях. Да и в промышленности, гордости Сталина, не всё так просто: комсомольцы массово бегут со строек, и даже органы по большому счёту махнули рукой – всех силой не вернешь, так много сбежало. Ленин же сумел реализовать в кратчайшие сроки план ГОЭЛРО без больших жертв, хотя именно он стал основой индустриализации страны.

В прошлом октябре Киров послал Владимира Сергеевича на Урал договариваться о поставках с директором одного из крупнейших заводов. То, что она там увидел, поразило: комсомольцы работали по шестнадцать часов в сутки, без выходных, зимой, под ледяным ветром. Пищу варили на кострах. Главным орудием были лопаты, транспортом – конные телеги. Жили в палатках, землянках, бараках, семья на одной койке, на одном тюфяке, набитом сеном. Вши, блохи, сыпняк… Ударников награждали ордером на брюки, на юбку, на ботинки, а то и просто пакетиком леденцов. Конечно, этим людям зарплата была не нужна: они понимали, что создают бастион социалистической индустрии, укрепляют ее обороноспособность, ее экономическую независимость. И все же неприятный осадок у Владимира Сергеевича остался: ведь мы же сами беспощадно критиковали, как английские капиталисты содержали в работных домах рабочих, даже детей, ради промышленного переворота.

Рудзутак ожидал Аметистова в своем длинном кабинете с тремя окнами. Высокий сутулый латыш с удлиненным и одновременно широким лицом в очках, он напоминал веселого и немного насмешливого гнома из сказок. Упакованный в безупречный угольный пиджак, он мог показаться строгим, если бы не веселые искры в глазах. Сам его кабинет напоминал кабинет Сталина, который Аметистов видел пару раз. Слева висела на стене огромная карта СССР. Справа, между окнами, размещались шкафы с книгами, в центре – длинный стол под зеленым сукном и стулья. «Стиль эпохи», – подумал Аметистов с долей иронии.

– Доброе утро, Ян Эрнестович, – поздоровался он.

– Доброе утро, Владимир Сергеевич, – спокойно сказал Рудзутак, пожав его руку. – Вы по вопросам о сбое поставок на Урал?

Сказал и внимательно посмотрел на посетителя. Оба они хорошо понимали, что все сказанное только предлог для их встречи.

– Да, по ним, – кивнул Аметистов. – В последнее время давление на ленинградских поставщиков принимает невероятный характер. То один, то другой Уральский завод пишут жалобы в Москву. Недавно вышла статья в «Большевике», где пробирали «недобросовестных поставщиков» из Ленинграда. Хотим узнать, с чем это связанно, – спросил он.

Рудзутак указал на стул и подвинул пепельницу, предлагая гостю закурить. Аметистов охотно принял его приглашение и достал пачку папирос.

– Почему вы не обратились непосредственно к Орджоникидзе? – Ян Эрнестович начал расхаживать по кабинету, заломив руки замком за спиной.

– Орджоникидзе нарком тяжелой промышленности, – затянулся Аметистов. – Он контролирует процессы внутри Наркомата, но не его взаимодействие с другими наркоматами. Такое не под силу отдельному наркому: это вопрос компетенции Совнарокома. Поэтому я и обратился к вам…

– Но согласитесь, Владимир Сергеевич, ленинградские заводы часто сбиваются со сроков выполнения плана. Почему так? Возьмите, хотя бы вопрос для поставок оборудования на Магнитку, чтобы задуть домны. Просрочка налицо.

– Разве только ленинградские заводы не справляются с поставками? – выпустил табачное облако Аметистов. – Вспомните историю с воронежским заводом Тельмана, которому не удалось выполнить план поставок товарных вагонов для Донбасса. Горком Краснодона написал письмо в ВСНХ, но никто не писал об этом в «Большевике» и в «Правде». Или возьмите срыв поставок оборудования из Москвы для строительства мартеновских печей в Нижнем Тагиле. Кто об этом писал? Никто.

– Все-таки вы – Ленинград, колыбель революции. На вас смотрят особо, и ваши промахи видны особо. Понимаете: особо.

– Но это несправедливо! – Аметистов сбросил пепел. – Белкомур не построен, прямая железнодорожная линия от нас на Урал не существует. Нам нужно везти оборудование через Москву, Нижний Новгород, Вятку и Пермь.

– Есть дорога через Казань и Уфу, – тихо напомнил Рудзутак.

– Она не короче, – вздохнул Аметистов. – Никто не хочет учесть неизбежные риски при простое оборудования на станциях. А почему?

Рудзутак спокойно поймал его взгляд. Затем улыбнулся кончиками губ: «Мол, понимаете сами, не маленький!»

– Я должен буду разобраться в этом деле… – сказал Ян Эрнестович. – Сегодня же позвоню Сёмушкину, попрошу принести «Большевик» и дело о ленинградских заводах. Хотя с новой редакцией «Большевика» у меня еще нет контакта, – заметил он.

– Вы имеете ввиду замену Кнорина на Стецкого? – спросил Аметистов.

– Не только. Из состава редколлегии вывели Зиновьева. Вместо него теперь Таль. А знаете, что послужила поводом? – прищурился Ян Эрнестович.

– Потребность в смене курса после съезда? – догадался гость.

– Не совсем. Товарищ Сталин отказался от публикации статьи Энгельса «Внешняя политика русского царизма», – кивнул Рудзутак.

– Мы запрещаем самого Энгельса? – слово «самого» Владимир Сергеевич выделил особо.

– Товарищ Сталин считает, что в нынешних условиях публикация этой статьи была бы нецелесообразной, – отрезал Рудзутак. – Энгельс называет Россию оплотом европейской реакции, обвиняет в экспансии, будущую войну против России изображает как войну чуть ли не освободительную. Пишет: «Победа Германии, стало быть, победа революции». И ни слова об англо-германских противоречиях! В нынешних политических условиях это дает Гитлеру мощную карту.

– Отказ от публикации статьи Энгельса остановит Гитлера? – поинтересовался Аметистов.

– Не могу сказать… А как оценивает ситуацию Сергей Миронович? – пристально посмотрел Рудзутак.

Аметистов кивнул затянулся второй сигаретой.

– Сергей Миронович волнуется, что внезапные перестановки в аппарате ленинградского НКВД и компания против лениградских поставщиков – звенья одной цепи.

– Что за перестановки? – поинтересовался Рудзутак.

– Запорожец, заместитель Медведя, делает самовольные перестановки в аппарате Ленинградского НКВД, ссылаясь на Москву. Назначает к нам своих людей, – голубые глаза Аметистова холодно посмотрели на зеленую бархатную скатерть. – Киров волнуется, что в Ленинграде готовится не согласованная с ним и несанкционированная, – после последнего слова Аметистов выдержал паузу, – проверка.

– Наверное… – Рудзутак, казалось, немного растерялся. – Это внутренние перестановки аппарата НКВД?

– Возможно, – согласился Аметистов. – Но при этом заместитель начальник Управления НКВД по Ленинградской области обязан ставить в известность начальника Управления о производимых им перестановках. Иначе речь идет о том, что Москва действует в обход Ленинградского НКВД и нашей парторганизации. Думаю, вы понимаете, Ян Эрнестовиич, что такая ситуация для нас недопустима! – жестко закончил он.

Рузутак подошел к окну и задумчиво посмотрел в него. Аметистов молчал, понимая, что Ян Эрнестович обдумывает его слова.

– Запорожец сейчас в Ленинграде? – спросил он, наконец.

– В военном госпитале, – невозмутимо бросил Аметистов.

– Как же он выполняет свои обязанности? – изумился Рудзутак.

– Понятия не имею. Он ответил Медведю, что этот вопрос опять-таки согласован с Москвой, – развел руками Аметистов. – Сергей Миронович недоумевает из-за таких совпадений.

– Хорошо. Я попробую связаться с аппаратом НКВД, – сказал Рудзутак. – Но, как вы сами понимаете, дело Ивановой и, конечно, не только оно дает возможность для внутренней безопасности держать ситуацию в Ленинграде под контролем.

– Мальчишку жало. Заклюют, – вздохнул Владимир Сергеевич. – Он с моей дочкой, Ирочкой, учится в одном классе.

– Такое сейчас, увы, происходит не только с ним, – развел руками Рудзутак, давая понять, что тут он бессилен. – Боюсь, что объяснить это легко. Сталин недоволен ситуацией в Ленинграде, .

Аметистов молчал: смысл слов Рудзутака был ему известен.

– Сталин полагает, что в городе много зиновьевцев.

– Ленинградская парторганизация голосовала против Зиновьева в двадцать шестом, – отрезал Аметистов.

– Да как-будто голосовала… – согласился Рудзутак. – Но без охоты и без принятия решительных мер. А за зиновьевцами стоят «бывшие»: недобитые дворяне, царские чиновники, кадеты и монархисты.

– Бывшие…

Аметистов вздрогнул, подумав о жене Ольге. Рудзутак несомненно показал ему, что знает его слабое место. Юная графиня Ольга Верховская, которую он спас в богатом доме недалеко от Адмиралтейства в восемнадцатом году от ареста, стала его женой. Аметистов выбил справку, что она сочувствовала революции, хотя её двоюродный брат бежал в Белград. Не хотелось бы, чтобы дело Верховских капнули снова.

– Какая связь у зиновьевцев с «бывшими»? – изумился он. – «Бывшие» ненавидят Зиновьева как соратника Ленина и бывшего главу Коминтерна!

– Видите ли… – Рудзутак блеснул очками. – Товарищ Сталин считает, что шансов у «бывших» – монархистов и кадетов – сейчас нет. Они это понимают и делают ставку на Каменева и Зиновьева. Им нужны фигуры, которые дадут поблажку врагам. Тогда воскреснут и они. Помните историю Франции? Сперва свергли якобинцев, затем пришли Директория и Бонапарт, а за ним вернулись и Бурбоны. Это азбука контрреволюции…

– Понимать ли это так, что дело Ивановой – начало удара по зиновьевцам? – спросил Владимир Сергеевич.

– Я сказал, что мог, – развёл руками Рудзутак.

– Тогда я поеду в Наркомат тяжелой промышленности? – протянул руку Аметистов.

– Да-да, поезжайте. И можете сказать Орджоникидзе, что я попробую взять дело под контроль, – кивнул Рудзутак, и тотчас старомодным жестом поправил очки.

Эту историю я узнал много позднее со слов жены.

====== Глава 19 ======

Алексей

Аметистов понимал, что Рудзутак не мог сказать больше. Но даже то, что он сказал, было достаточным для для того, чтобы сделать определенные выводы. И эти выводы были неприятными: Запорожец, похоже, в самом деле согласовал перестановки в Ленинграде с Ягодой. Выехав из Кремля, Владимир Сергеевич остановил шофера на Воздвиженке и купил в киоске свежий номер «Правды» – главным образом для того, чтобы получить две копейки. У среднего ларька с папиросами, как обычно, стояла толпа военных и штатских. Улицы были мокрыми из-за недавно проехавшей поливальной машины. Затеи Владимир Сергеевич быстро подошел к аппарату и набрал записанный на бумажке номер.

– Дежурный Сергеев, – раздался жесткий голос.

– Могу ли я поговорить с первым помощником начальника оперативного управления Павлом Сергеевичем Щебининым?

– Как доложить о вас?

– Аметистов из Лениграда. Скажите, от Майорова.

– Переключаю.

Прошло несколько томительных минут, когда в трубке, наконец, зазвучал звонкий и немного суховатый голос.

– Щебинин у аппарата.

– Павел Сегреевич, добрый день. Это Владимир Сергеевич Аметистов, от Майорова. Если возможно, хотел бы встретиться с вами. Нужно передать кое-что.

– Понимаю. Вы начальник Всеволода Эмильевича по Лениградскому обкому?

– Да.

– Сможете подойти к часу на Гоголевский бульвар?

– Разумеется.

– У меня будет обеденный перерыв. Встретимся напротив Наркомата обороны. Или, может, лучше у «Военторга»?

– Давайте так.

Через час Аметистова встретил около «Военторга ” высокий сухопарый человек с черными усами. Сейчас он был в форменной гимнастерке, фуражке с кокардой и высоких черных сапогах. Владимир Сергеевич не был лично знаком с Щебинин, хотя знал о нем немало по рекомендации Майорова. Военный сразу указал ему рукой на переход, и они сразу смешались с людским потоком. Напротив у Арбатских ворот уже строилась станция метро.

Осененный деревьями Гоголевский бульвар томился в солнечной жаре первых сентябрьских дней. Миновав могучую стену, отделявшую строгий комплекс Наркомата обороны от бульвара, Аметистов покосился на манящую тень за решетчатой оградой. Мимо звонко прогрохотал трамвай. Щебинин словно уловил желание гостя и сразу повернул к памятнику Гоголя, предлагая присесть на скамейку. Владимир Сергеевич не стал противиться столь заманчивому предложению.

– Майоров посоветовал мне обратится к вам, – спокойно сказал Аметистов. – Говорит, что только вы можете помочь в таком важном деле.

– Что же, я всегда готов помочь Севе, – Щебинин открыл серебряный портсигар с изображением коня.

– Ситуация серьезная. Запорожец, заместитель руководителя ленинградского отделения НКВД, действует без оглядки на руководство областного НКВД. Ссылается на Москву… – закурил Аметистов. – Правильно ли я понимаю, что вы можете узнать подоплёку дела?

Невдалеке просигналил открытый автомобиль. Невозмутимый регулировщик в белом мундире махал полосатой палочкой. Шебинин выпустил струйку табачного дыма.

– Узнать я не смогу – через четыре дня уезжаю на Восток. Но узнавать тут нечего, – посмотрел он на Аметистова, заметив разочарование в его глазах. – Так делается накануне проведения крупной и внезапной операции.

– Это ясно. Но какой операции? – уточнил тихим голосом Владимир Сергеевич.

– Сталин недоволен ситуацией в Ленинграде, которую Киров превратил во вторую столицу, – спокойно сказал Щебинин. – В Ленинграде намного более мягкое отношение к оппозиции, чем в Москве или каком-то ином городе. Волей или неволей, но Ленинград Кирова становится оппозицией Сталину.

«Рудзутак говорил тоже самое», – подумал Аметистов.

– Киров всегда поддерживал Сталина, – сухо сказал Аметистов.

– Киров лично – вполне возможно, – сбросил пепел Щебинин. – Но после съезда он объективно оказался новым лидером оппозиции. Ленинград Кирова – не областной город, а вторая столица. Чтобы вы сделали на месте Сталина?

Аметистов задумался. Удивительно, но такая простая мысль не приходила ему в голову. Рудзутак опять говорил примерно тоже самое, но только другими словами.

– Я бы взял под контроль Ленинград… – неуверенно сказал Аметистов. Невдалеке две девушки весело смеялись, купив мороженого.

– Сталин рассуждает, думаю, также, как и вы: вторая столица, центр оппозиции, недопустима. Ему нужно совершить нечто, после чего Киров согласится на чистку. Только и всего, – развёл руками Щебинин.

Аметистов промолчал, словно прикидывая что-то. На самом деле его занимал вопрос о том, что именно это может быть за провокация. Саботаж? Крупный теракт? Нападение на какую-то фигуру в руководстве? Да, все это прозвучало бы громко. Но все равно: даже при такой провокации Киров не выпустит из рук управление Ленинградом…

– Ленин, полагаю, поступил бы иначе. Вспомните, как он сумел договорится с республиками в двадцать втором.

Эта фраза о Ленине казалась Аметистову своеобразным паролем, позволяющим найти единомышленника. Шебинин, однако, не отреагировал на неё, а продолжал курить, ожидая, что дальше скажет собеседник. Машина напротив промчалась через лужу, и девушка в легком белом платье, взвизгнув, отпрыгнула от тротуара.

– Ильич называл такую систему бюрократическим извращением, – вздохнул Аметистов. – А теперь мы возводим её в центр марксизма.

– Любой лидер управляет с опорой на бюрократический аппарат, – спокойно сказал Щебинин. – В этом была ключевая ошибка Троцкого. Он думал, что сможет победить тем, что умеет воздействовать на массы. Но у Сталина был пост генерального секретаря, учёт и распределение кадров. И аппарат оказался сильнее ораторских талантов Троцкого.

– Возможно, это утопия, но я думаю, что Ленин смог бы сохранить баланс между группами в партии. Троцкий был чужим – он не победил бы в любом случае! – В глазах Аметистова мелькнула искра. – Но Зиновьеву, Каменева, Бухарину и даже Сталину там нашлось бы место, как равным. Ленин сумел бы создать такую систему!

– Как и Рудзктак, – спокойно ответил Щебинин. – Но этот шанс мы упустили в двадцать четвёртом.

– Думаете, следовало бы выполнить завещание Ленина? – Владимир Сергеевич посмотрел на бочку со сладким квасом, который в тени бульвара продавала пухлая женщина.

Щебинин привстал и показал на тень бульвара, убегавшую за памятник Гоголя.

– В ноябре пленум ЦК… Это последняя надежда, – снова закурил Щебинин.

– Последняя?

– Владимир Сергеевич, неужели вы не понимаете очевидного? – грустно посмотрел его собеседник на чугунную решетку. – Сталин никогда не забудет прошедший съезд. Это была не просто очередная оппозиция! Этих людей выдвинул он сам, они шли за ним. Люди Сталина пошли против воли Сталина. А такое, как вы сами понимаете, не забывается…

– Вы прогнозируете большой удар по Ленинграду? – Аметистов посмотрел на газетный киоск.

– А вы, обратили внимание, Владимир Сергеевич, на мелочи? – спросил Щебинин. – В июле ОГПУ стало НКВД. В новом Наркомата есть два отдела: оперативный, обеспечивающий охрану руководителей партии и правительства, и специальный, отвечающий за обеспечение секретности в ведомствах. Отныне любой крупный партийный работник, включая вас, находится под техническим контролем НКВД.

– Но для любой акции нужен детонатор… – пожал плечами Аметистов. – Запорожец работает со старинными людьми в Ленинграде.

Щебинин внимательно посмотрел на ленинградского гостя.

– Вы помните дело Суховского?

– Да, конечно. Громкая история с самоубийством. Вновь опубликовали его тезисы как расходящихся с генеральной линией по китайской революции, – сказал Аметистов. – И все это шло на фоне разгрома крупной троцкистской фракции в Коминтерне…

– В то-то и дело. Валериан был моим другом. И с ним накануне смерти тоже работали очень странные люди… – внимательно посмотрел на спутника Щебинин.

Они обменялись взглядами, после которых Щебинин протянул спутнику жесткую руку. Аметистову казалось, что даже здесь разлит воздух сладковатого кваса из цистерны. Он обернулся: желтая цистерна стояла на месте, только возле нее кружились налетевший на сладость осы.

Я давно уловил странный закон: самый длинный месяц в году – сентябрь. Другие месяцы пролетают как-то очень быстро: раз – и Седьмое ноября, два – и Новый год. А вот сентябрь тянется ужасно долго: только третье, двенадцатое или пятнадцатое сентября. Зато по дороге в школу у меня было много времени подумать над тем, что я нащупал.

Наконец, у меня появилась возможность осмыслить все, что я собрал за минувшие месяцы. Что я имею? Отец когда-то работал в Польревкоме с Варским и Фененко. Затем у них пошли какие-то раздраи про национальные движения. Потом отец подготовил тезисы на Пятом Конгрессе Коминтерна против Суварина и Троцкого, но сказали, что они поддерживают Суварина. К этому делу были причастны Варский и… Елена Андреевна, мать Влада и Вики. Так-так.

Я задумчиво посмотрел на зеленую скатерть стола. Потом осенью двадцать четвертого тезисы опубликовали в «Большевике» как чуть ли не троцкистские. Отец опроверг их, заявив что текст не его. Потом про те тезисы опять вспомнили перед его смертью. Теперь они не понравились кому-то наверху в связи с революцией в Китае. В голове звякнул непрошенный колокольчик: отец, когда мы ехали на море, и говорил. Но чем больше я думал об этом деле, тем больше понимал: мне не хватает какого-то звена, чтобы связать все факты воедино. Этим звеном были часы. Я крутил их и так, и эдак, но все же никак не мог понять: почему они были «делом жизни» отца. Не поплатился он ли он из-за них жизнью? Но как и почему – я не мог понять.

В школе все шло по прежнему, хотя у нас появился новый предмет – история. Учителем стал Николай Вадимович Гледкин – невысокий худощавый человек в больших очках. Короткие светлые волосы были аккуратно зачесаны на пробор. Одет он был безукоризненно: в темно-сером костюме в белую полоску. У нас Гледкина не полюбили: то ли за монотонность его рассказов, то ли за непропорциональную строгостью – манеру придираться к мелочам и снижать за это оценки. Как-то в конце сентября он устроил нам контрольную по первобытному обществу, и Маша Гордеева получила два только за то, что перепутала неолит с энеолитом. За это она прозвала Гледкина «злобной креветкой», и Женька с Юлей распространили эту кличку.

Настороженно держалась только Ленка Туманова. Мне казалось, будто она в чем-то подозревает Гледкина: во всяком случае она смотрела за ним настороженно и с тревогой. И однажды ее все-таки прорвало. Мы уходили с математики, как вдруг она тихо сказала Вовке с Владом:

– Креветка ходит так, словно уже хозяин школы!

Я задумался: мне показалось, что Туманова в чем-то права. Ребята шептались у Гледкина на уроках, но ему все было нипочем: он только легко постукивая пером по столу, просматривая журнал, или внимательно осматривал отвечающего из-под очков, словно его зачем-то запоминал. С остальными учителями он держался вежливо, но отчужденно. И тем не менее, вскоре у Гледкина появились в классе два любимца. Первым оказался Вовец Солнцев, а вторым как ни странно я.

С Вовцом (к тому времени мы все классом его звали «Вовец») все было просто. Гледкин со второй недели кивал ему, и пару раз даже улыбнулся ему краешками губ. После ответов Солнцева он кивал и задумчиво говорил «хорошо… хорошо». Отвечал Вовец, правда, посредственно: в лучшем случае выучивался параграф «от и до». Но после уроков он любил подходить к Гледкину и задавать ему дополнительные вопросы. Пару раз они даже вместе вышли из класса, причем Вовец чуть ли не бежал за Гледкиным, пытаясь догнать его в коридоре.

А вот со мной история вышла не простая. На литературе мы изучали Пушкина, и Вера Сергеевна со слащавым выражением лица сказала, что «Пушкин – наше всё»: с него началась русская литература. Я почувствовал возмущение. Дело в том, что я прочитал в журнале повесть об учебе Ломоносова в Германии «Врата учености». Повесть была неказистая, но мне она ужасно нравилась. Особенно мне нравилось место, где Генкель выгнал молодого Ломоносова, а немецкие шахтеры подарили ему газету с рассказом о победе русских при Хотине. В тот же вечер восхищённый Михайло написал «Оду на взятие Хотинской крепости» и послал ее в Петербург. Я поднял руку.

– Что такое, Суховский? – спросила учительница. Она всегда смотрела на меня настороженно, словно ожидая от меня какого-то подвоха.

– Вера Сергеевна, скажите, а почему мы говорим, что Пушкин – первый русский поэт, а не Ломоносов?

В классе послышались смешки. Ирка повернулась ко мне и моргнула длинными ресницами: мол, ничего себе… Маша фыркнула и послала Насте какую-то записку. Но я сдаваться не собирался.

– Ломоносов в самом деле писал стихи, – снисходительно улыбнулась Вера Сергеевна. – Писал стихи и Державин… Но разве можно его сравнить с Пушкиным?

– А почему нет? – не мог понять я.

– Ну вот что ты можешь вспомнить из Ломоносова? – снова вздохнула Вера Сергеевна, словно желая доказать мне, насколько я глуп.

– Могу. – Ответил я и прочитал:

Восторг внезапный ум пленил,

Ведет на верх горы высокой,

Где ветр в лесах шуметь забыл;

В долине тишины глубокой.

– А правда красиво… – сказала удивленная Вика. Влад тоже закивал.

– Как называется это произведение? – Вера Сергеевна смотрела на меня с таким видом, точно желая преподать урок.

– «Ода на взятие Хотинской крепости», – спокойно ответил я. – Маршал Миних взял турецкую крепость Хотин, а Ломоносов оду написал, – пояснил я ребятам.

– А чем кончается поэма, Суховский? – также насмешливо сказала Вера Сергеевна. Длинное бежевое платье с кружевными рукавами делало ее чем-то похожей на старинного призрака.

– «Хочу прославить навсегда императрицу Анну!» – отчеканил я.

– А почему мы это не учим? – спросила Маша. – Замечательно же!

– Вызубрил, – улыбнулась натянуто Вера Сергеевна. – Но, ребята, поймите: для своего времени Ломоносов и в самом деле писал неплохо, – снисходительно сказала она. – Но только после Пушкина возник наш русский язык!

– А я вот все понимаю у Ломоносова, – сказал Влад.

– И я, – ответила Вика. – Чем это отличается от Пушкина?

– Вот и прекрасно, – закончила Вера. – Дома и напишите сочинение, почему Пушкин наше всё.

Мы вышли из класса отчаянно споря. Ленка с Машей доказывали, что Ломоносова и Пушкина даже близко нельзя поставить рядом; Вика, Влад и Женька утверждали, что я прав: Ломоносов писал ничем не хуже Пушкина. Ирка обещала рассудить спор и, легко стуча каблуками, побежала на второй этаж в библиотеку. Вскоре она вернулась оттуда с зеленым томиком произведений Ломоносова. Мы столпились вокруг Иры. Она с важным видом отрыла наугад томик и прочитала:

Взошла на горы черна тень;

Лучи от нас склонились прочь;

Открылась бездна звезд полна;

Звездам числа нет, бездне дна.

– Правда здорово… – прошептала Аметистова.

– И по-твоему это сопоставимо с Пушкиным? – возмутилась Маша.

– А разве нет? – удивилась Вика. В кои-то веки раз они были согласны с Иркой! – По-моему, ничем не хуже.

– Что же получается… – Ирка отчаянно листала длинными пальчиками книгу. – Слава Пушкина дутая? И он не первый русский поэт?

– Ничего не дутая! – возмутилась Ленка. – Он правда писал гораздо лучше?

– А чем лучше? – удивилась Вика. – Пока не вижу!

– Стихи у обоих почти одинаковые… – вздохнула Ира. Было видно, что ей не просто порвать с мыслью, что Пушкин первый поэт, но деваться было некуда.

– А содержание разное! – кипятилась Маша.

– А в чем резное? – пожал я плечами.

– Пушкин был другом декабристов и боролся с самодержавием! – назидательно вставила подошедшая Марина Князева.

– А Ломоносов брал в университет крестьянских детей! – ответил я с запалом. – Тоже боролся с самодержавием и крепостничеством! – Женька и Вика отчаянно закивали головами в знак согласия.

– Но писал хвалебные оды царям… – смутила Марина.

– И Пушкин писал, – ответил я. – Возьи «Полтаву» хотя бы…

Ира, тем временем, снова пролистала томик и прочитала вслух:

В полях кровавых Марс страшился,

Свой меч в Петровых зря руках,

И с трепетом Нептун чудился,

Взирая на российский флаг

– Мне даже больше Пушкина нравится! – с жаром сказала Вика. В ее глазах стояло удивление: она, казалось, сама была поражена открытию.

– Гришкова – поклонник Ломоносова? – фыркнула Ленка.

– Ну вот скажи: чем хуже Пушкина? Ну чем? – напирала Вика.

– Не могу сказать что я поклонник Ломоносова, не особо читала, но мне кажется, Алекс прав, – сказала Настя. – Я Пушкина люблю, но почему именно Пушкин «наше всё»? Другие поэты не менее талантливы, тот же Ломоносов правда писал довольно качественно и даже раньше чем Пушкин! Соглашусь с Алексом – Ломоносова вполне можно поставить в один ряд с Пушкиным и другими, тоже поэт великий, ещё и гений – столько наук изучил, даже университет в честь Ломоносова создали!

– Тоже верно, – кивнула Вика.

Мы ни о чём не договорились. Вечером я сел писать сочинение, решительно не зная, что писать. Поэтому, подумав немного, написал все, как думал: что Пушкин, конечно, велик, но отнюдь не «наше все», что до него были не менее великие Ломоносов и Карамзин, а слава Пушкина… Не скажу, что она «дутая», но все-таки во многом держится на принижении поэтов прошлого.