Текст книги "Пыль"

Автор книги: Катя Каллен2001

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

– А ты об этом что думаешь? – раздался голос Маши. Она, похоже, общалась с Ленкой.

– Да тоже самое, – пожала Ленка плечами. – Но смоти какая штука… Ларису из комсомола исключили за чушь какую-то, теперь мать арестовали… Словно план какой – убрать Ивановых. Но может его мать отправили в тюрьму чтобы отца напугать? И похоже что это всё срочно раз так активно дело разбирают и школу проверяют хотя до суда, как до Луны.

– Ленка – знаток юриспруденции и политики! – фыркнула мне Ира.

– На знатока не претендую, – закатила глаза Туманова.

– Не претендуешь, так нечего лезть! – хмыкнула Аметистова.

– Ир, подожди, – осторожно отвел я ее, – все скажешь на собрании. Подождем… – Мне ужасно не хотелось затевать ссору на пустом месте, где народ опять толпой накинется на Иру, которая во многом была права.

– С другой стороны, Ира, кто бы говорил, – равнодушно протянул Влад. – Ты ведь о политике рассуждаешь ничуть не меньше, правда? Так почему другим нельзя? Учитывая, что тоже не специалист, – они с Ленкой, видимо, подружились. – И, кстати, ты изменилась.

– Люди, вообще-то, меняются, когда взрослеют, – съязвила Ира.

– Но не настолько и повзрослела…

– Влад… – выразительно посмотрел я на него. – Ну… Зачем?

Теперь, когда мы на каникулах подружились, я мог спокойно защищать Иру от нападок их кампании. Миронов промолчал.

– Кстати, в истории французы всегда безропотно своих вассалов защищали: то шведов, то турок, то испанцев. – фыркнула Ленка. – Даже в ущерб себе!

Ирка хотела ответить, но я остановил ее:

– И ведь небезуспешно защищали! – ехидно поднял я бровь. – Вспомни Войну за Австрийское наследство хотя бы. Что там сделал с европейской коалицией Ришелье?

– Это кто? – удивилась Настя. – Кардинал?

– Нет, его внучатый племянник, французский Суворов, – ответил Влад. – Не проиграл ни одной битвы за всю жизнь! – с каким-то восхищением произнес он.

– Это ты дал ему книжку про Ришелье? – шепнула Ирка. Я кивнул – сама Ира брала у меня ее прочитать в прошлом мае.

– Французы без хвастовца никуда, – съехидничала Вика, укладывая в сумку чернильницу. – Мне там песенка про Генриха Наваррского понравилась:

Войну любил он страстно,

И дрался, как петух!

Ребята прыснули, включая Ирку. Этот смех, казалось, застваил нас забыть все невзгоды и снова почувствовать себя одним классом. Я хмыкнул: Миронов похоже дал почитать книжку Викусику. И ладно.

– Ну, а дальше, Гришкова? – прищурился я. – А?

– Не помню…

– Не помнишь? – продолжал я, внимательно рассматривая ее. – Влад, напомни ей, а?

– И в схватке рукопашной,

Один он стоил двух! , – проворчал Миронов.

– Вот так! – с какой-то гордостью сказала Аметистова, многозначительно посмотрев на Туманову.

– Друзья, – объявил Женька в своей привычной немного фамильярной манере. – Всё обсудим…на собрании!

– Леша… – забормотала Ирка, – это важно… Если что, сможешь заблокировать на собрании Миронова с Тумановой?

– Но правда похоже на спешку, – услышал я. – Что странно. И почему политику может обсуждать только Ира? Ничего настолько ужасного я не сказала.

– Разберутся, – махнул рукой Стрельцов. – И вообще – урок кончился. Все всё скажут на собрании!

Следуюший урок оказался физкультурой, где мы играли в пионербол. У Насти с Соней он выходило плохо, и они просто наблюдали за игрой, как судьи. Наша команда заметно выигрывала, но и девчонки старались отбить упущенное. Меня всегда удивляло, что высокая тонкая Ира была отличным игроком и ладно забивала мячи, особенно Владу.

– Еще ничего не конечно! – заявила уверенно Юлька.

– Посмотрим, – с усмешкой бросил я, забивая ей гол.

Вика призывала девочек не расслабляться! Скоро их команда перешла в наступление. Но я, гоняя мяч, думал постоянно о своем. Таинственное письмо отца я уже практически выучил наизусть, но понять его без шифра было невозможно. О чем говорилось из письма нельзя было понять. Серов, Звездинский, Скромковский – имена их людей терялись во мгле. Вера… Неужели эта таинственная и очень опаная Вера и есть наша Вера Сергеевна? Теперь у меня на руках есть факты, подтверждаюшие их знакомство с отцом. И все же… На самом деле все это пока пшик. С матерью Влада не поговоришь. Остается… Остается только один человек, который мне уже однажды помог…

Открываться Всеволоду Эмильевичу? А почему, собственно, нет? Он хорошо ко мне относится, беседовал с отцом во время той поездки в поезде. Интересно о чем? Узнать бы сейчас у него поточнее. И показать ему кое-какие факты. И дело Суварина… Но ведь это было международно-политическое дело, поворотрный момент в борьбе с Троцким! Наша Вера – свзяна с делом Суварина? Такое может присниться разве что во сне…

И все же строка в письме стоит черным по белому. Не плохо бы в самом деле еще раз злоупотребить гостеприимствоам Насти…

Без пяти два я вошел в класс русского языка. В окне виднелись противоположная сторона Греческого сада и школьная площадка, чуть присыпанная мокрым снегом. За столом сидели Ирка, Сбоев и сама Волошина – собрание, похоже, было важным. Перед ними лежал колокольчик – видимо, чтобы вести дискуссию. Такая торжественность была, видимо, не просто так. Я по традиции сел с Незнамом, хотя Серега помалкивал относительно дела.

Ирка начала издалека. Подняв тонкий пальчик с перламутровым ногтем, она сказала несколько цветистых фраз о сложной международной обстановке, укреплении германского фашизма, и необходимости обеспения единства страны. Однако, по ее словам, некоторые пионеры ведут себя как минимум сомнительно. «К сожалению, – глаза Иры сверкнули зеленоватым отливом, – это был пионер Михаил Иванов, занимаюший откровенно аполитичную, если не скрыто вражбеную позицию к советской власти».

– Пока учится, – фыркнула Маша.

– Погоди, Гордеева, не надо бежать впереди паровоза, – кивнула Волошина.

– К сожалению, мы так и не услышали оценки пионером Ивановым всего произошедшего, – тряхнула Ирка пшеничными волосами.

– Я понимаю, о чем вы, но суда еще не было, – блеснул очками Мишка.

– Иванов хочет уйти от ответственности! – заявила звонко Ирка.

– Не уйдет, – пообещал спокойно Сбоев, пристально посмотрев на Мишку.

– Но это правда… Вдруг она невиновна? Мы же не знаем, – вставила Маша.

– Это оценка объективная, того что происходит, – кивнул Сбоев. – А где оценка субъективная? Где отношение Иванова к происходящему? Вот где оно?

Повисла тишина. Мишка смотрел в одну точку не доске, стараясь не проронить ни слова.

– Иванов нагло прячется за чужими спинами. Не выйдет! – продолжила Волошина. – Но раз он так хочет – давайте послушаем других авторитетных пионеров. Суховский! – посмотрела она на меня.

Я спокойно вышел к доске. Все как-то замерли, ожидая, что скажу я. Интересно. почему?

– Я думаю, что вопрос предельно прост, – ответил я. – Мишина мама арестована ОГПУ. Видимо, за этим есть что-то серьезное – у нас зря не сажают, хотя некоторые, – бросил я предупредительный взгляд на Ленку, – сомневаются в этом.

– Кто эти «некоторые»? – насторожилась Волошина, но поймав мой брошенный на Ленку взгляд, кивнула и пристально посмотрела на нее.

– Предлагаю дождаться окончания следствия и действовать, соответственно приговору ОГПУ. Если невиновна – вопрос будет закрыт. Если виновна – пусть Миша, как пионер, на линейке отречется от ее взглядов. Вот и все.

– Это правда, – заявил Женька. – Мы еще не знаем подробностей и должны дождаться решения суда.

– Согласна. А что сейчас по-твоему должен сделать Мишка? – спросила Ира. Она изо всех сил придавала себе начальственный вид, хотя в ее взгляде я различил мольбу о помощи.

– Сейчас? Думаю, Миша, как честный пионер, должен нам сказать: «Ребята, я знаю, что на моей маме лежат серьезные подозрения. Если она невиновна – я первый встречу ее; если виновна – скажу всем вам, что я с народом, а не с ней».

– Прекрасная речь советского пионера, – сказала Волошина. – Иванов, ты согласен с Алексеем?

– Но это же будет… предательство, – тихо пробормотал Мишка.

Я опешил.

– Миша… Ты сам понимаешь, что говоришь? ОГПУ занимается борьбой с контрреволюционной деятельностью! Ты понимаешь, насколько это серьезные обвинения?

Сбоев хмыкнул.

– Алексей, не надо разговаривать с Ивановым, как со слабоумным. Поверь, он далеко не слабоумный, – зловеще понизил он голос.

– Так я и говорю – надеюсь, что невиновна…

– А теперь, Миша, повтори первую фразу! – Иркины глаза цвета морской волны сверкнули. – Мы не ослышались?

– Так человек тоже важен…

– Человек? Людей вообще не бывает! – отрезала Аметистова. – Существуют люди разных взглядов. Есть коммнисты, наши, есть капиталисты, враги, есть предатели социал-демократы… Важны взгляды человека, а не человек!

– Как это – людей не бывает? – бросила с места Лера.

– Что такое человек вообще? – я решил поддержать Иру. – Знаешь, немецкие фашисты тоже «люди вообще», только вешают коммунистов, жгут книги и расстреливают рабочих, – хмыкнул я. – Детский сад, Лера, какой-то!

Волошина постучала карандашом по парте.

– Давайте не отвлекаться на общие политические дискуссии, хотя нормальные пионеры правильно поражаются политической беззубости некоторых, – посмотрела она на Леру. – Вернеся к конкретному вопросу по Иванову. Садись, Суховский. Есть у кого еще что сказать?

Поднялась Марина Князева и спокойно вышла к доске.

– Я считаю что Ира права. Родня родней, но мы не должны предавать свой народ и свои взгляды. Я конечно надеюсь что Иванова невиновна, но согласна, что, если виновна – её сын должен отречься от неё.

Сбоев кивнул головой: видимо ее речью он был удовлетворен.

– Туманова и Майорова решили переписываться в такой момент?! – уточнила строго Волошина. – Говори, Туманова, мы все тебя слушаем!

Ленка переглянулась с Настей и встала:

– Мы…мы ведь правда мало что знаем. Получается, школа во всем разобралась даже быстрее суда. Сам Мишка идеи, вредящие советской власти, не пропагандирует.

– Почему тогда такой молчаливый? – хмыкнула Маринка.

– Любой станет скрытным, – пожала плечами Лена. – С такой репутацией у семьи. Но лично мы с Настей не можем представить Иванова в роли фашиста. На то чтобы отречься нужно время – мы ведь любим своих родителей.

– Никто Мишку в роли фашиста не представляет, не надо перевирать слова Иры, – сказал я несколько раздраженно. – А Иванов за все собрание не сказал еще ни слова, что удивительно.

Ира опустила веки, словно благодарила меня за защиту.

– А ему и не дали сказать, – ответила Ленка. – К тому же нам и вправду не известно окончательное решение и… не Мишку же в тюрьму посадили.

Майорова кивнула.

– И я против Иркиных требований бить Мишу, – добавила Ленка. – У меня другая установка.

– Установка? – пристально посмотрела на нее Волошина. – От кого ты ее получила, Туманова?

– Собственное мнение.

– Хорошо… – Волошина постучала карандашом по столу. – Какое решение принимает собрание?

– Миша занял позицию аполитичную и, следовательно, обывательскую, – твердо сказала Юля.

– Мало! Мало! – закричал Солнцев. Я удивился: Вовец сидел молча все собрание, но сейчас начала распаляться.

– Потребовать от пионера Иванова объяснить свою политическую позицию в связи с произошедшим! – бодро заявила Ирка.

– Согласен. Кто за? – спросил Сбоев.

Поднялись все руки, кроме Тумановой, Майоровой и Миронова, Гришковой.

– Кто против? – продолжила Ира.

Только одна рука. Тумановой.

– Остальные воздержались. Решение принято! – провозгласила Аметистова.

– Стыдно смотреть на пионеров Гришкову, Миронова, Туманову, – вздохнул Сбоев. – И это будущие комсомольцы! Вот каких беззубые, политически беспомощные пионеры растут в классе.

Я вздрогнул. Фамилию Насти он в этом списке не назвал. Не успел я удивиться, как Мишка тяжело вздохнул и вдруг начал оседать на парту. Из носа капнула кровь.

====== Глава 12 ======

Настя

– Настя, ты что? – спросила удивленно Марина Князева, когда я следующим утром вошла в класс и села с Мишей. В больших глазах Марины читалось удивление. Но что такого ужасного в том, что я сяду с Мишкой?

– Мы друзья, – заявила я решительно. – И точка.

Я решительно посмотрела на черную доску, под которой, как обычно, лежали два длинных мелка. За окном шел мелкий противный дождь с мокрым снегом, от которого запотевшие окна были в водяных разводах. Женька, впрочем, с удовольствием рисовал на них какие-то фигурки или узоры. Можно же дать человеку хоть голову поднять.

– Ты не должна была за меня заступаться, – проговорил Миша, на что я махнула рукой. В конце концов друзья.

Но еще сегодня 14 ноября – День Рождения Иры Аметистовой. У нас в классе праздновали так: именинник приносил пакет конфет и раздавал всем. Маше Гордеевой в этом смысле повезло чуть меньше, поскольку она родилась в августе, когда еще шли каникулы. Но начиная с третьего класса Маша, глядя на других ребят, стала приносить конфеты 2 сентября, потому что 1-го, в день торжественных линеек, всем было не до того. Зато на второй день осени мы так и начинали учебный год – с празднования Дня Рождения Маши.

– Хорошая традиция – конфеты есть, – с видом учителя проговорил Женька. – Спасибо, Ир. И с праздником!

Аметистова мягко улыбнулась. Сегодня она была особенно нарядной – в коротком темно-зеленом платье с белым воротником и зеленым бантом, точно под цвет ее глаз. Мы по очереди благодарили и поздравляли Иру с днем рождения, получая по конфете «Золотой ключик». Она была моей любимой – сладкая, из шоколада. Даже Влад, у которого не особо ладилось с Ирой, весело улыбнулся.

– С днем рождения и всего самого лучшего, – пожелала я.

Всё-таки не хотелось ругаться с Ирой навсегда. Я могу дружить и с ней, и с Мишкой, к тому же не хотелось терять хорошую подругу.

– Спасибо, – мягко улыбнулась Ирка, протянув мне конфету и крепко обняла меня, а я в ответ обняла ее. Всё-таки она очень хорошая и я искренне желала ей счастья. Ира могла быть жесткой, но в душе она довольно мягкая и отличный друг.

Неожиданно Алекс достал из портфеля фотоаппарат. Некоторые посмотрели на него с легкой завистью: все-таки свой личный фотоаппарат в наши времена был еще большой редкостью. Вика даже слегка присвистнула.

– Твой?

– Мой, – кивнул Алексей. – Шесть на девять, сила! – Кажется, он был ужасно доволен тем, что у него есть такая замечательная штука.

– С тебя фотки, фотограф! – бросил Женька.

– А у меня есть выбор? – Алекс чуть насмешливо поднял бровь и от воления чуть потеребил коричневый чехол своей «фото-машины».

– Капитан Очевидность, ты ли это? – усмехнулась я, на что Женька развел руками, будто говоря «я не причем». А то что Алексей принес фотоаппарат – прекрасная идея. Я радостно смотрела на эту технику и ждала, когда он начнет фотографировать.

Между тем, вошедшая Вера Сергеевна мягко улыбнулась.

– С Днем рождения, Ира, – поздравила она, на что Аметистова, поблагодарив, протянула ей конфету.

– Становитесь возле доски, – скомандовал Алекс. – Вера Сергеевна, позволите?

Учительница кивнула. При этом она смерила фотоаппарат внимательным взглядом. Странно. Она будто что-то заподозрила, или мне показалось?

– О, фотоаппарат, отлично! – радостно воскликнула Маша.

Лена согласно закивала. Я разделяла радость девчонок и быстро вышла к доске. Маше и Лере пришлось чуть ли не тащить туда же Соню Петренко.

– Не люблю, – бормотала она. – Вот скажи, что здесь страшного?

– Пожалуйста, – съязвил Влад. – Наблюдай.

– Ну право, Сонь, День Рождения идёт! Что как неродная? – прыснула Мария.

– За собой бы следили, – проворчал Антон.

Соньку обогнала вернувшаяся из уборной Вика Гришкова, и они с Машей быстро выскочили вперед. Я стояла между Юлей и Соней, чувствуя себя как никогда хорошо. Наконец то в нашу жизнь не мешается политика! Среди ребят стоял шум – Лера с Леной слегка подпихивали остальных и получали в ответ.

– Стоп. Давайте не забудем именинницу в центр посадить! – сказал Женька. Он хлопотал вокруг нас, видимо, тоже желая изо всех сил снять возникшую пару дней назад неловкость.

Ира с гордым видом присела на стул, пригладив подол платья. Она сияла от счастья и в то же время немного вздернула подбородок, будто придавая себе важности. Когда Вера Сергеевна, встав в центре, все же успокоила Леру с Лерой, Алекс скомандовал «Улыбочку», но улыбка появилась на моем лице еще до этой его команды.

– Ира, с Днем Рождения! – Маша еще раз тепло обняла подругу. В тот же миг мелькнула еще одна вспышка.

– Так не честно: фоткать без предупреждения! – возмутилась Маша. Мы засмеялись.

– Случайные фотки – самые лучшие! – пояснил Алекс.

Мы засмеялись. Урок русского прошел, как обычно. Лера старательно определяла у доски суффиксы, а Женька, не понимая их, все время норовил расспросить у Антона. Тот отмахивался, делая вид, что устал ему объяснять одного и тоже. Петухов умудлился поставить жирную кляксу, и под общий смех безнадежно пытался убрать ее промокашкой. Все изменилось после урока, когда мы перешли в кабинет математики. Речь снова зашла о подраках имениннице: мы пытались узнать, что именно получила Ира дома в День Рождения.

– А мне родители туфли подарили! Красивые, на венском каблуке, – вдруг тепло улыбнулась Ира.

– Да ты что? – ахнула Маша. – Прямо на венском? А какого цвета?

Ира хотела что-то сказать, как вдруг к моему удивлению Лена смерила ее насмешливым взглядом.

– Не тем ты интересуешься. Совершенно не тем, чем должна интересоваться пионерка!

Мы притихли. Ира вдруг растеряно посмотрела на нее. Кажется, когда начиналось нападение на нее, она решительно не знала, что делать.

– А… почему? – вдруг хлопнула она ресницами.

– Потому что венский каблук – это буржуазные пошлости, если хочешь знать, – прищурилась Ленка. – Других обвиняешь, а сама буржуазная в душе, тряпки дорогие любишь!

– Знаешь что, ты сама не лучше! – отрезала Ира.

Я удивленно посмотрела на Лену, а потом на Иру. Странно это как-то – с чего вдруг Лена так задумалась о правилах и придралпсь к обуви? Может я чего-то не понимала, но чувствовала, что может назреть ссора.

– Не ссорьтесь уже, – мои мысли неожиданно высказал Влад.

– Нет, пусть уж договаривает, – ответила Ира.

– Ну как дети малые, в учителей играете, – съязвила Вика, на что Алекс смерил ее холодным взглялом, но я была с ней в чем-то согласна

– О, сразу Ирен кинулся защищать! – сверкнула Ленка глазами.

Алекс, однако, тоже не лез за словом в карман.

– Так я не слышу ответа начет политических взглядов кое-кого, – прищурился он. – И кое-кто, – выделил он голосом, – вчера один голосовал против всего отряда!

– Судя по словам Сбоева вроде как не один! И Настя голосовала, но ее почему-то не назвали, – заявила уверенно Вика, но Алекс холодно ответил, что это не делает ей чести.

Лена заморгала изумрудными глазами.

– Мне кажется, вышло недоразумение, – вставил Влад.

– Недоразумение?! – прищурилась Ира, глубоко вздохнув.

– Плюс! Война закончилась и наступил мир! – вставил Женька, но его проигнорировали, хотя я была полностью согласна.

– Нет, пусть договаривает, – холодно повторила Ира. В ее взгляде появилось что-то жесткое.

– Да хватит всем уже! Что случилось то? – удивленно воскликнул Миша.

Я кивнула. Опять, опять политика вмешивается в нашу жизнь! Весь праздник полетел насмарку, словно его и не было.

Ира смерила Мишу пристальным взглядом и, развернувшись, выбежала из класса. Лена опустила голову, Женька удивленно присвистнул, Влад стоял рядом с Леной, не зная, казалось, что делать, а Антон удивленно созерцал на происходящее.

– Ира всё-таки куда большая пионерка, чем некоторые, – уверенно произнес он. – А трепаться все способны.

– Лена виновата. Ситуация глупая. Но зачем зацикливаться? Сумели рассориться – сумеют и объясниться, – вставил пять копеек Влад, на что Зиновьев пожал плечами.

– Вообще-то кое-кому до Иры как до стратосферы, – хмыкнул Алекс, даже не повернувшись в сторону Лены. Женька не выдержал и фыркнул.

– Но ничего действительно плохого я не хотела, – тихо пробормотала Лена. Казалось, с Алексом вся решительность исчезала, чего нельзя было сказать насчёт поведения с Ирой.

– Не хотела – да думать надо было, – подтвердила Лера, сдержанно кивнув.

Я быстро выскочила из класса, желая найти Иру и поддержать ее – ведь на данный момент она ничего не сделала Лене, я вообще не понимала причин этой странной ссоры. За мной выбежала и Маша. Ира сидела на подоконнике и горько плакала. Подойдя, я крепко обняла ее.

– Ничего не понимаю, – всхлипывала она. Маша нежно погладила ее по голове. – Ничего ведь не сделала, ровным счетом ничего!

– Это правда, – подтвердила я. Очень не хотелось, чтобы Ира так плакала, особенно в собственный праздник. – Мы разберемся, обещаю.

– И я обещаю, – закивала быстро Маша. – Странно это всё, странно. Но не переживай.

– Мы всегда тебе поможем, – добавила я. – И Леша с Антоном тоже, поверь!

– Может, она просто мне завидует, – хмыкнула Ира, утирая слезы. Сейчас, раскрасневшись, она была похожа на меленькую девочку, у которой мальчишка сломал любимую куклу.

Я глубоко вздохнула. И дураку было понятно, что Ира и Лена теперь возненавидят друг друга. Что еще хуже: Алекс наверняка поможет Ире, а Влад – Лене. Вот не хватало еще и войны в одном классе! И Лена своя, и Ира своя, и тот же Миша тоже свой! Я вспомнила недавнее обсуждение собрания над Мишей. «Какая справедливость, если между нами не будет единства и начнем избавляться, пусть и ради цели, друг от друга?» – сказал тогда Влад и как же к месту сейчас была эта фраза…

– Знаешь, странно это, – сказала я Маше на перемене. – Не находишь?

– Правда, – кивнула она, задумавшись. – Но Ира с Леной не ладят. Может она решила отомстить?

– Но за что? – я в самом деле ничего не могла понять. – Что такого сделала Ира, что целая ссора из-за обычной обуви?

– Не знаю, – пожала плечами Маша. – Может за Мишку или за собрание. Ну за то что заблокировали. Хотя странно – не будет Ленка мстить за каждый чих, я ее знаю.

– Но зачем нарывалась тогда? – рассуждала я, пытаясь хоть как-то разобраться. – Да и с Мишей они не особо общаются.

– Сама не понимаю, они как петухи, – усмехнулась Маша. – Но может поговорю. Авось что и выяснится.

Сейчас я почему-то вспомнила далекое первое сентября, когда мы только пошли первый раз в школу. Утром было такое ясное, безоблачное, деревья на проспекте Суворова стояли все в золоте. Сухие листья шуршали под ногами, нашептывая что-то таинственное и ободряющее – должно быть, о том, что с этого часа начинается совсем новая жизнь.

Мама вела меня за руку. Я шла сосредоточенные и, пожалуй, немного испуганная. крепко сжимая свободной рукой сумку, в которой лежали букварь, тетради в клетку и в косую линейку, пенал с карандашами. Тогда я впервые познакомилась с Машей и Ирой у входа в школьный двор. Мы подружились сразу, не думая о том, что между нами может быть что-то темное. Мне не хотелось, чтобы оно было и сейчас, но оно почему-то неодолимо возникало шаг за шагом.

Алексей

Фотографии я принес в школу на следующей неделе. Напечатать их все я не мог, но пять штук сделал аккуратно в том же фотоателье, что и летом. У отца я обнаружил пустую пластику и быстро вставил ее. Карточки нужно было добить поскорее, поэтому после дня рождения я наснимал ребят во дворе. Ира, забыв об огорчении, улыбалась возле школьного бревна, держа в руках букет кленовых листьев, а Незнам залез на брусья, бросив рядом с ними портфель. Теперь на перемене все весело рассматривали карточки. Я подарил их Ире, Насте, Владу, и одну – в наш кабинет русского и литературы. Вера охотно установил общую карточку в стеклянный шкаф, и на перемене мы весело рассматривали ее.

– Давайте и Иру поставим, ее день рождения! – предложила Маша.

– Хорошая идея, – подтвердила Настя, согласно кивнув.

Некоторые зашикали, но Маша с Настей всё же поставили фотку подруги с кленовыми листьями. Радостная Ирка обняла их обеих и послала победный взгляд Ленке: «Мол, твоя фотография здесь не стоит!»

С Настей я также поговорил примерно через неделю и попросил о встрече с ее отцом. Однако Всеволод Эмильевич пока был слишком занят подготовкой к предстоящему в январе партийному съезде: каждые две недели он уезжал в Москву по каким-то делам, связанным с наркоматом тяжелой промышленности или ЦКК. Мне оставалось терпеливо ждать середины февраля, когда закончится съезд и жизнь войдет в обычное русло. Ничего, подожду… Ждать мне приходилось гораздо дольше.

Мишка ничего не сказал ребятам, продолжая внешне вести как ни в чем не бывало. Его мать по-прежнему находилась под следствием, и никаких признаков его завершения не было. Несколько раз Ира напоминала ему об общем решении класса, но ничего из этого не получилось. Впрочем, Мишке было не позавидовать. Из девочек с ним общались только Лена и Настя, а остальные – только по мере необходимости. «Как бы его из пионеров не выбросили», – прошептала Юля, когда однажды мы шли вниз по нашей старой каменной лестнице с потертыми бордовыми перилами. Ездить по ним было больше нельзя – поставили шипы.

С началом третьей четверти центром нашей жизни стал открывшийся съезд партии. К его началу наш актив подготовил экстренный выпуск стенгазеты с передовицей и фотографиями ведущих строек страны. Мы с Антоном и Ирой буквально сбились с ног, доставая их из разных газет и журналов. Юля и Настя делали подписи и рисунки (хотя их на сей раз было мало), а Ира помимо прочего рисовала оформительные виньетки.

Споры по газете нередко перемещались домой к Антону, коль скоро он жил ближе всех к школе – на проспекте Суворова. В пылу болтовни Юля не заметила, как сгрызла донышко у тюбика канцелярского клея: мы потащили ее к умывальнику поскорее промыть рот, а Ирка отчаянно махала руками, не нужно ли срочно вызвать доктора. Мы вышли от Антона глухим вечером, смотря, как мокрая метель заметает дорогу. Настроение было хорошим, и мы вдвоем стали обстреливать снежками, что быстро переросло в снежное побоище: даже Ира, выбрав защитную позицию за ящиками у гастронома пыталась обстреливать нас. Кончилось тем, что мы с Антоном просто искупали визжащую Юльку с сугробе, несмотря на попытки Насти с Ирой отбить ее перекрестным огнем. Я пришел домой совсем мокрым, и сразу наткнулся на холодной взгляд мамы.

– Вот и хорошо, – холодно сказала она. – Завтра пойдешь в школу в старом, болотного цвета. Здоровый малый, скоро двенадцать лет, а ведешь себя как шестилетний балбес!

– Ну ладно… – мы немного поиграли в снежки, – пробормотал я. Если мама злилась, то, к сожалению это было надолго.

– В снежки… Извалялся весь… Ужинать хоть будешь?

– Угу… – пробормотал я, чувствуя вкусный запах жареного мяса с фасолью.

– Вот и «угу»…

Взяв пальто, мама со вздохом осмотрела его и понесла в ванную. Зимой она ходила по дому в старом французском наряде, который ей передал мой дедушка: в теплых серых брюках и голубой кофте с длинным рукавом.

– А у тебя все хорошо? На работе? – спросил я, садясь за наш желтый шлифованный стол. Меня удивила легкая мамина задумчивость, словно она мыслями находилась где-то в другом месте.

– Да так… По-разному… – раздался мамин голос.

– Что-то случилось?

Мама посмотрела на меня, а затем подошла к маленькому шкафу. Не знаю почему, но сейчас она показалась мне очень слабой.

– Так, ерунда… – Мы незаметно для себя перешли на французский.

– На работе неприятности? – спросил я

– Ну так… У нас новый замдиректора – Князев. Редкий хам и неприятный человек. – В голосе мамы звучала грусть и легкая надтреснутость. – Просто неприятный.

– Ты с ним столкнулась? – я прищурился. – По грустному взгляду я понимал, что произошло что-то неприятное.

– Не столкнулась, а так… – поморщилась мама. – Он пришел в отдел и стал на меня кричать: «Где у вас словарь?» Я говорю, что мне он не нужен. Этот Князев так нагло посмотрел на меня и сказал: «Вы понимаете, что это незаконно! Завтра же исправить!» И смотрел на меня, словно он один мой начальник… – голос мамы почему-то дрогнул.

Я ничего не говорил, смотря на маму. Сейчас ее строгость и требовательность куда-то исчезли, а она стала слабой девочкой.

– А у нас тоже есть Князева в классе… – протянул я.

– Гадко, что он кричал на меня при других сотрудниках. Словно я виновата… – голос мамы дрогнул: она словно не обращала внимания на мои слова. – Словно я плохо работаю… Противно…

Я с ужасом подумал, что она сейчас может всхлипнуть,

– Набить бы рожу этому Князеву! – сказал я убежденно уже по-русски. – Кулаком в нос, и чтобы кровь по лицу текла.

– Алексей! – вдруг крикнула мама. – Я запрещаю тебе говорить такие веши. Как хулиган какой-то растет!

Я зафырчал и ушел в комнату. Мама, похоже, тоже была не в настроении, чтобы болтать со мной вечером. Она села работать, а я, сделав уроки, достал книжку про англо-голландские войны и сел читать про отважного адмирала де Рюйтера, который колотил надменный английский флот в пух и прах. На обложке были нарисованы фрегаты, сражавшиеся в на светло-зеленых волнах холодного Северного моря.

Где-то недалеко тикали часы. Слушая их стук, меня почему-то преследовало чувство, что в нашем доме поселилась тревога. Только вот из-за чего, я понять не мог. И от того, что тревога была мне не понятна, на душе появилось противное чувство злости, словно мне хотелось ударить кого-то большого и злого – точно также, как де Рюйтер рвал в клочья паруса вражески кораблей. Только вот кого и как это сделать, я точно не знал.

Настя

В январе партийный съезд в самом деле стал нашим главным уроком. Мы с гордостью рассматривали передовицу «Правды» с тусклыми кремлевскими залами и Сталиным, выступавшим за трибуной. Международные дела вдруг отошли на второй план. На время проведения съезда политинформацию стали вести комсомольцы из десятых классов: у нас выступал белокурый Василий Кошкин. Собственно говоря, выступлением это было назвать трудно: мы читали передовицу в «Правде» со сталинскими словами, а Кошкин, скучая, растолковывал нам отдельные ее положения. «Если на Пятнадцатом съезде, – заявил товарищ Сталин, – приходилось еще доказывать правильность линии партии и вести борьбу с известными антиленинскими группировками… то на этом съезде и доказывать нечего, да, пожалуй, и бить некого. Все видят, что линия партии победила… Возражений против отчетного доклада, как знаете, не было никаких. Выявлена, стало быть, необычайная идейно-политическая и организационная сплоченность рядах нашей партии».

– Лучше бы Алекс провел… – тихо сказала мне Ирка, когда мы вышли из класса. – Намного интереснее было бы!

– Нельзя ему… Такое только комсомольцам доверяют, – покачала головой Маша.

Вскоре у меня закралось лучик надежды. Стояло хмурое январское утро, когда Кошкин обратил наше внимание, что на съезде прощены почти все бывшие оппозиционеры. Рыков, Бухарин, Томский, Зиновьев, Каменев, Пятаков, Преображенский, Радек произносили не покаянные речи, а дали деловой анализ собственных ошибок. Результат оказался положительным. Пятаков рекомендован в члены ЦК; Рыков, Бухарин, Томский и Сокольников – в кандидаты. А в кандидатов в члены ЦК преобладали фамилии и других начальников крупнейших строек и директоров крупнейших заводов. «Знамение времени, знамение индустриализации страны», – как заявил Орджоникидзе.