Текст книги "Пыль"

Автор книги: Катя Каллен2001

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

– Не… Не могу…

– Как это: не могу? – в голосе Волошиной послышались стальные нотки. Что-вроде: «Я, кажется, начинаю терять терпение…»

– Она… Моя сестра! – вдруг ответил Миша с каким-то вызовом.

– В гражданскую войну дети не боялись идти против родителей ради революции, – холодно сказала Марина. – Подумай, Иванов! – Затем, смерив Мишку внимательным взглядом, пошла к лестнице.

Мишка что-то пробурчал, затем вернулся на место. Никто не сказал ему ни слова. Только Настя, как обычно, села рядом с ним и стала что-то говорить, но Мишка отказался говорить и только досадливо покачал головой. Помогла Мишке, как ни странно, наша Лидия Алексеевна. После урока она пошла к директору, прихватив с собой Волошину. О чем они там совещались, не знает никто, но всё же нашли лучший вариант.

По субботам у нас был урок внеклассного чтения. В тот день мы читали про Гулливера в стране Лилипутов. Для пущей наглядности Лидия Алексеевна повесила на доску картинку, изображавшую океан и скалы – вырезка из какого-то журнала. Машка у доски пересказывала эпизод про крушение корабля Гулливера. Поскольку это было довольно занудно, я стал шептать Незнаму:

– А, знаешь, что потом Гулливер попал в страну говорящих лошадей?

– Как это? – спросил Незнам. За окном начал падать снег, и хлопья, порхая в воздухе, закрывали вид на трамвайную остановку.

– Суховский… У тебя есть что добавить? – устало спросила Лидия Алексеевна.

– Да. – Я поднялся с места. – Я только сказал, что Гулливер после лилипутов попал в страну говорящих лошадей.

– Верно, молодец, – неожиданно похвалила она меня. – А ты не расскажешь, какое у лошадей было общество?

– Мерзкое, – уверенно сказал я. – Нет, правда, мерзкое! – добавил я, услышав какие-то смешки. – Там было заведено: либо ты от рождения господин, либо раб. Обезьяны йеху были рабами навсегда, а лошади – господами.

– А обезьяны не восставали? – спросила Машка.

– Нет. Их хуже, чем рабов, держали. Они даже толком разговаривать не умели. А лошади говорили всем, что они сами умные в мире. Только все разговоры у них были про то, как лучше держать в рабстве обезьян. Не очень-то умно!

– Это перебор, Суховский, – тонко улыбнулась Лидия Алексеевна. – В общем-то верно, но у лошадей-гуигнгнмов были и науки, и искусство. Даже соревнования поэтов.

– Ну да, – заспорил я. – И опять стихи все про то, какие они мудрые и непобедимые, а обезьяны – скот и рабы. Как в фашистской Италии точно!

– Ого! – сразу заинтересовался Женька. – Там про фашистов есть даже?

– Еще каких! Самых настоящих! – подтвердил я.

– Давайте про лошадей читать…– взмолилась Ирка. Вовка и Витька, сидящие как раз за Аметистовой, прыснули.

Вовка со многими мальчишками не слишком подружился, так как своим поведением напоминал капризную девчонку. Но был у него вечный слушатель – пухлый Витя Петухов, который ни в примерах не ладил, ни устные не мог выучить, ни читать не по слогам. Оба они неплохо сошлись с Леной Тумановой и сейчас она, отложив тетрадь и ручку, о чем-то с ними говорила.

– Ладно, – улыбнулась Лидия Алексеевна. – Обещаю, что через неделю будем про читать Гулливера и лошадей.

Неожиданно Мишка поднял руку. Все посмотрели на него. Лидия Алексеевна кивнула.

– Ребята… – проговорил Миша, потупившись в парту. – Я хотел сказать, что. Не разделяю взгляды моей сестры на Одиннадцатый съезд.

Учительница мягко улыбнулась.

– Отлично, Мишк, – одобряюще проговорил Женька. – Влад, алло! О чем задумался?

– Всё еще думаю, что Лариска, возможно, не виновата. Вряд ли такая, как она, могла предать.

– Но, как видишь, всё сложилось иначе, – шепнул Женя, пожав плечами.

– Может, да, а может, нет… Насчет гражданской… Лучше придерживаться одной стороны, а не менять ее ради… ну, например, той же революции.

– А если эта сторона грозит проблемами? – приподнял бровь Женя.

– Будто их мало в жизни…

– О чем вы там болтаете? – раздался голос Лидии Алексеевны, вернувшей обоих с небес на землю.

Лена Туманова тем временем рассказывала Витьке с Вовкой, что она при одном цирке занимается конными скачками – мечтает стать цирковой гимнасткой. Влад усмехнулся. Наверно он думал, как и я, что Ленка скорее всего лжет – как же, понесется конь галопом с девятилетней всадницей! Куда конюх, интересно, смотрел тогда? Впрочем, Лена действительно врала если не всегда, то часто. Заметив взгляды Насти и Влада, девочка послала им лукавую усмешку.

К Мише с того дня вернулось уважение, и в этот же день ребята решили отправиться в кино на фильм с Чарли Чаплиным. Мы с Незнамом, сам Иванов, Антон и Влад с Женькой. Уже в здании мы обнаружили Лену и Машу. Туманова натянула новенькие ботинки, а Гордеева – белое пальто, чем походила на снежинку. Многие, в том числе и серьезный Мишка, таращились на обеих, как будто впервые их увидели. Лена мягко улыбнулась, а Маша хихикнула. Были здесь и Настя с Иркой.

Невский сиял вечерними огнями домов, театров и торгсинов. Фары редких машин неслись по направлению к коням Клодта. Мы почти бежали, ужасно боясь опоздать на сеанс. Раздевалок в кинотеатрах еще не было, и мы влетели в зал прямо в пальто, только расстегнув их, чтобы не сжариться. Народ толпился в проходе, торопясь занять места. Пока все садились, на экране шел киножурнал: маленький Братишкин чеканил: «Тому на свете жить не надо, кто не видал Спартакиады!» А необычно веселый Маяковский, держа его на ладони, снисходительно говорил: «Постой, Братишкин, даже ты не видел всей Спартакиады!»

Наконец, свет полностью потух. На экранах замелькали небоскребы. Большинство из них загоралась огнями, в которых было что-то томительно приятное. Я никогда не думал, что небоскребы украшены лепниной, но оказалось это так. Выше всех был громадный небоскреб в виде шпиля, который, казалось, пронзал небо.

– Что это? – прошептала с восторгом Ирка.

– «Эмпайер Стэйт билдинг» – главный небоскреб Нью-Йорка, – прошептал я. – Только построили! – Я недавно читал о нем в «Юманите» – главной газеты французской компартии, которую покупала мама.

– Огромный какой… – зеленые глаза Ирки, казалось, стали совсем большими.

– Ага… И еще «Эмпайер»! Американцы себя уже империей считают, – пояснил я.

– Ничего себе… Смотрите, Чаплин! – не сдержалась Ирка снова.

У подножья в самом деле прыгал забавный маленький человечек с усиками и тросточкой. Его лакированные штиблеты лихо отбивали дробь. На экране появились слова:

Я – Чарли безработный

Хожу весь день голодный,

Брожу по магазинам

И шарю по корзинам!

Многие засмеялись. Чаплин в самом деле казался смешным. Но затем, когда картинка сменилась, мы уже не смеялись, а просто покатились со смеху. Маленький Чаплин лихо лупил дома боксерскую грушу. Похоже, он решил кого-то отколотить. Чаплин из всех сил старался, делая злобное выражение лица. Наконец, он перестал бить грушу и, подпрыгнув, поднял руку вверх: словно выиграл соревнование.

А потом стало еще веселее. Подравшись с наглым верзилой (и, конечно, проиграв бой), Чаплин полетел в колодец. Едва его доставали, как веревка обрывалась, и он снова летел назад. Так было, наверное, раза три. Хохот в зале не прекращался. Ирка даже покраснела от смеха, а Машка тянулась к экрану, стараясь понять лучше, что там происходит. Я тоже смотрел на таз с бельем, который Чаплин нечаянно перевернул с табуретки. Трудно сказать, были ли мы когда-то еще так счастливы, как в тот ноябрьский вечер.

Комментарий к Глава 4 Умоляю, отзывы!!!))) Мне крайне важны мнения!!!)))

====== Глава 5 ======

Алексей

В детстве время тянется долго. Это во взрослой жизни год кажется одним мгновением, а в детстве он целая вечность. Когда говорят, что впереди еще год, для ребенка это значит, что впереди что-то невероятно большое. Настолько большое, что даже трудно представить, как однажды он закончится и наступит следующий год.

Тот год, когда мы перешли из третьего в четвертый класс, также тянулся долго, хотя и интересно. В феврале нас приняли в пионеры. До сих помню, как в хмурый зимний день нас всем классом повели в Смольный. Не пошел только Миша Иванов: тут уж Волошина постаралась, чтобы назначить ему год испытательного срока. Пусть, мол, докажет, что он достоин быть пионером и не разделяет оппозиционных взглядов сестры. Это немного испортило нам настроение, и колючая метель больно кусала щеки.

Нас приняли в пионеры в большом длинном коридоре, где висели четыре портрета – Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина. В самом его центре на деревянном постаменте высился также маленький гипсовый бюст Ленина. Сначала выступил представитель горкома комсомола Николай Феофанов – веселый пухлый мужчина в подтяжках и темно-синем официальном костюме. Он говорил, что советская страна рассчитывает на нас и надеется увидеть в нас будущее поколение коммунистов. Затем взяла слово Волошина: она напирала на достижение пятилетки и тревожную международную обстановку.

Трудно сказать, зачем Волошина напоминала нам важнейшие стройки: мы знали их с букваря. Но в тот зимний день даже ее слова казались нам торжественными и важными. В этом коридоре с блестящим паркетным полом и торжественно неяркими люстрами словно стоял запах металла, шин и железнодорожного мазута: всего, чем жили все в то время. Напоследок поднялась наш завуч Вера Сергеевна и ласково объявила, что пионер – это первопроходец, а перед нашей молодой советской Родиной еще столько неизведанных путей. «И вам, именно вам, предстоит их проходить!» – с улыбкой закончила она.

Следующим утром мы все пришли в школу в красных галстуках, как на праздник. Однако тут сразу выяснилось, что праздник окончен: наступила проза жизни. Мишка сидел в соседнем ряду понурый без галстука. Затем в класс вбежала Волошина и сразу заявила, что юным пионерам надо срочно выбрать актив. С ней был невысокий белобрысый Андрей Сбоев из седьмого класса – председатель совета дружины, то есть руководитель пионеров школы. Волошина посмотрела на галстук Влада, а затем перевела взгляд на Мишку:

– Что, нравится, Иванов? – спросила она с долей сарказма. – Чтобы такой получить, надо быть таким, как Миронов и Суховский! – затем, помахав нам рукой, исчезла в дверях.

Влад что-то прошептал Маше Гордеевой, от чего та согласно кивнула. Ему, похоже, не понравились слова Волошиной о Мишке. Зато Вика повернулась к нашему ряду и насмешливо закатила глаза. У Миронова с Гришковой были странные отношения: все вокруг шептались, что они брат и сестра, хотя фамилии у них разные, да и относились друг к другу отнюдь не по семейному.

Меня самого терзали двоякие чувства. Конечно, было приятно, что меня ставят в пример другим ребятам. Но вместе с тем, было ужасно жаль Мишку. Получалось, что как-будто мы с Владом отняли у него пионерский галстук. Да и сам Иванов сидел, уткнувшись в парту. Хорошо, хоть Настя Майорова не оставляла его в беде. Мы бы тоже охотно его поддержали, но общаться он хотел только с ней.

Затем взяла слово Лидия Алексеевна. Сказав пару цветистых фраз о начале славного пути пионеров, она тотчас заявила, что лучший кандидат на должность председателя Совета отряда – это Ирина Аметистова. Отличница, активистка (делала стенгазету!), прекрасная подруга… Сбоев кивал в такт ее речи. Затем поднялась сама Ирка и, смущенно улыбаясь, сообщила, что рада стараться и оправдает высокое доверие. Все проголосовали «за»: кроме Маши, которая открыто сообщила, что Ирка слабая и нерешительная. На это Лидия Алексеевна с улыбкой ответила, что Аметистова несомненно усилит волевые качества.

Счастливая Ирка тотчас выбрала себе актив. Влад стал ее заместителем по организационным, я – по политическим, а Женька – по культурным вопросам. Ирка, конечно, мечтала назначить Антона, чтобы свалить на него основную работу, но не вышло. Лидия Алексеевна сходила в учительскую и, вернувшись побледневшей, сказала, что это невозможно. Аметистова смирилась и сразу выбрала Влада. А вот Соня Петренко возглавила наш «живой уголок», в котором сразу появились хомяк, морская свинка и пара щеглов. Я иногда подтрунивал над Сонькой, что неплохо бы завести еще и волнистого попугая, но бодро отвечала, что непременно заведет и назовет его «Алексом».

Мы с удовольствием включились в работу. Моей задачей помимо политинформации стала организация политических выставок. Дело было несложным, но интересным: клеить на листы ватмана вырезки из газет и журналов на определенные темы. Выручало мамино «Юманите». Сначала я сделал в классе стенды о борьбе китайских коммунистов с японцами, а затем – «Двурушничество Лиги наций». В центре висел плакат с выступлением лорда Литтона по китайскому вопросу. Ирка по моей просьбе поставила вверху надпись: «Лорд Литтон – пособник японских милитаристов». Смотреть нашу выставку ходили даже ребята из других классов, и Волошина ужасно хвалила мою затею.

– Молодец, Суховский! – ласково улыбнулась она мне. – Настоящий пионер-антифашист! Ты бы с товарищами взял шефство над Ивановым… Неладно с ним что-то.

– Он же как-будто отрекся от взглядов сестры? – удивился я.

– В тот-то и дело, что «как-будто», – в голубых глазах Марины появилась грусть. – Можно сказать, из него это почти силой вырвали. И увильнул от общей линейки школы… Только перед классом сказал, да и то походя, после урока. С чего бы?

– Можно его вовлечь в общественную работу! – предложил я. Мы подходили к учительской, и Вера Сергеевна помахала нам рукой.

– Можно… Он с тобой хорошо общается? – прищурилась Волошина.

– Нет, он только с Настей Майоровой дружит, – покачал я головой.

– Тоже подозрительно, правда? К чему такая скрытность перед товарищами? Майорова… Ладно, пока! – махнула она рукой.

Мое внимание, впрочем, занимал не Мишка, а отцовские часы… Часы… Редкий вечер я не рассматривал их перед сном, крутя в руках и изучая циферблат. В них, правда, оказался секрет, причем приятный: каждый полдень они исполняли «Шутку» Баха. Но сколько я не обследовал их, никакого тайника мне обнаружить в них не удалось.

Тогда я попробовал зайти с другой стороны. Я начал рыться в библиотеке, ища что-нибудь о часовых мастерах Нюрнберга. Мама иногда приносила мне книги из библиотеки про немецкое часовое дело. Потратив кучу времени, я выписал для себя названия немецких часовых фирм. К осени я был уже хорошо подкован в истории немецких часов, особенно нюрнбергских. Однако найти какую-то зацепку мне, к сожалению, так и не удалось.

«Но ведь загадка как-то решается!» – повторял я себе, снова и снова возвращаясь к часовому механизму. Главный вопрос, который не давал мне покоя – почему отец привез из Италии немецкие часы? Может, он привез их из Лозанны, а вовсе не Италии? Но мама была непреклонна: в двадцать втором году он был только в Италии. Значит, нужно узнать, каким образом там оказались немецкие часы. Вот только как это сделать, я не знал.

Настя

В начале четвертого класса у нас многое изменилось. Теперь мы ходили из кабинета в кабинет на каждый урок. Лидии Алексеевны с нами больше не было.

Нашей классной руководительницей стала Вера Сергеевна. Старшеклассники не врали, на уроках литературы действительно было очень интересно, с ней хотелось обсуждать любую книгу. В начале сентября она дала нам читать «Школу» Гайдара и задала написать сочинение о царской гимназии. Даже в коридорах мы продолжали спорить о том, виноват или не виноват был Борис в смерти Чубука. Вера Сергеевна даже организовала общий диспут, разбив нас на две команды. Сама он весело наблюдала за нами, подбрасывая как можно более каверзные вопросы и неожиданно подыгрывая то одной, то другой команде. Думаю, не трудно представить себе наше ликование, когда нам сообщили, что нашим классным руководителем будет именно Вера Сергеевна.

Единственным, что мне сразу бросилось в глаза, было странное отношение Веры Сергеевны к Леше Суховскому. Она часто хвалила его, но делал это с натянутой улыбкой и тихонько наблюдала за ним из-под круглых очков. Со стороны могло показаться, что он был ее любимцем, или что она недолюбливает его, но ни то, ни другое не было правдой. Вера Сергеевна словно знала о нем что-то такое, о чем не знал он сам и уж о чем точно не следовало бы говорить. Догадывался ли об этом сам Алекс – понятия не имею, но на уроках литературы он всегда был внимателен и мало болтал с Незнамом, словно ждал подвоха.

Математику вела рыжая невысокая Любовь Ивановна. Хоть и строгая, она всегда относилась к нам справедливо. Учителем биологии стал темноволосый Александр Андреевич. Этот интеллигентный и в меру строгий мужчина лет тридцати пяти оказался отличным педагогом: мог и похвалить, и тактично пожурить, когда необходимо, и мягко указать на ошибки. К тому же он знал, как объяснить материал, чтобы все без исключения поняли, в то время как в учебнике всё слишком занаученное. Что-что, а биологию я посещала с удовольствием.

А вот положение Миши Иванова оставляло желать лучшего. Я от всей души хотела, чтобы наглую Маринку сняли, наконец, с должности. Ей будто было мало.

– Что это значит, не успел? Ты что, отвечаешь за Магнитку, Иванов? – спрашивала Волошина, узнавая на линейке, подтянул ли он «хвост» по математике или биологии.

Хуже того: ей на помощь пришла Ирка Аметистова:

– Иванов, не забывай, что ты на испытательном сроке! – периодически напоминала ему Ира.

Вовке Солнцеву это, видимо, нравилось, судя по его усмешке. Зато меня Ирка в последнее время начала раздражать. Как случится у человека что-то плохое – так не отстанет никогда, будет напоминать раз за разом! А ведь не так давно мы были c Аметистовой чуть ли не лучшими подругами. Странно, что человек так резко изменился всего за какой-то там год. И далеко не в лучшую сторону. Хотя, может быть, я просто плохо ее знала…

– А если бы ты была в мишкином положении и тебе бы об этом говорили каждый день – приятно было бы? – холодно спросила я.

– Я председатель совета отряда, – отозвалась Аметистова. – И должна следить за порядком.

– Так следи, – проворчала я. Меня трудно было разозлить, но за своих друзей я всегда заступалась хоть перед председателем, хоть перед кем-нибудь еще. – Что случилось, Ир? – спросили я ее тепло. – Ты изменилась!

– Со мной – ничего, – фыркнула Ирина. – А вот ты лучше бы поменьше с Ивановым общалась. Не стоит, – заговорщицки шепнула она мне.

Такое ощущение, будто у Аметистовой есть сестра-близнец, которая иногда приходит под видом нашей прежней Иры. Мое настроение было окончательно испорчено. Кое-как досидев урок биологии, где мы изучали инфузорий, я побыстрее собрала портфель и нагнала Мишку на нашей узкой лестнице.

– Ты не должна была заступаться за меня, – сказал Мишка, когда мы спускались по лестнице, идя домой. Погода сегодня была на удивление теплой для осени, даже ветра не было!

– Не грусти. Давай бегать наперегонки, как в старые времена, – хотелось хоть как-то его развеселить. Тем более, такая хорошая осенняя погода.

– Знаешь, не хочется, – протянул в ответ Миша. Он всегда со странной интонацией немного «в нос», отчего многие считали его высокомерным.

– Тогда пошли так, – пожала я плечами.

Сначала мы шли, словно не зная, о чем говорить. Между нами стояла странная неловкость, словно мне было немного неудобно от того, что у меня все хорошо, а он, Мишка, чувствует себя почти изгоем. Прозрачный осенний день бодрил холодком и окутанным дымкой небом. Мимо нас торопились служащие в черных плащах, готовые в любую минуту раскрыть зонты, и галдела очередь у табачного ларька. Должно быть я сама не очень понимала, зачем иду с ним – скорее, из старой дружбы, чем ожидая чего-то определенного. Однако у самого подъезда Мишка пригласил меня в гости, и я не отказалась. Я первый раз заходила домой к Мише, и я сгорала от любопытства.

В прихожей было скромно. У входа висело большое зеркало без оправы; напротив стояла низкая черная галошница, которые мама иногда звала «гробами». Затем шел большой дубовый шифоньер из шлифованного дерева. Внутри, как оказалось, было так много одежды и коробок, что они мешали дверкам закрываться. Напротив на табурете стояла коробка с твердыми осенними яблоками. Я быстро повесила пальто и побежала на кухню.

Здесь все было иначе. Мне сразу бросилась в глаза ее удивительная роскошь. Всю стену занимали висячие шкафы из темного дерева. На одной из полок стоял белый сервиз с синими силуэтами неизвестного мне города с высокими башнями. Напротив стоял белый пластиковый столик, на который я смотрела во все глаза. И, наконец, на плите весело пыхтел толстый чайник, крышка которого была выполнена в форме шляпы-котелка.

Едва мы вошли на кухню, я сразу заметили родителей Миши.

– Здравствуйте, – вежливо поздоровалась я.

Русая кареглазая женщина с кудрявыми волосами до плеч кивнула, приветливо улыбнувшись.

– Ты ведь Настя? Миша о тебе рассказывал, – проговорил высокий черноволосый мужчина в очках. Ясно в кого пошел сын. – Вы хорошие друзья.

Я кивнула.

– Очень приятно, – мягко проговорила женщина. У нее был высокий мелодичный голос, напоминающий звон колокольчика. – Екатерина.

– А… как ваше отчество? – немного оробела, глядя на белый пластиковый стол – невероятную роскошь по нашим меркам. Из окна открывался вид на каменный дворик с высокими домами, на которых были кое-где видны подтеки рядом с трубами.

– Зачем такие церемонии? – удивилась женщина. – Зови меня просто «Екатерина»!

Я с интересом осмотрела ее длинное домашнее платье – черное в белый горошек. Таких я никогда не видела у нас в магазинах.

– Александр, – сдержанно представился ее муж.

– А я Насте говорил, что вы недавно в Англии были, – похвастался Мишка.

– Но мы же с ней не в ладу, – неуверенно проговорила я.

– Да, мы враждуем с Англией, но если Германия перевооружится, будем в одном строю, – уверенно заявил отец Михаила. – Сын, покажи подруге дом.

Я снова удивилась такому странному обращению – «сын». Ни отец, ни мама никогда не звали меня «дочь» – только Настя. Мы пошли по коридору, и Мишка стал мне рассказывать о своей семье. Его отец, как и он, был серьезным и умным человеком, он не всегда мог настоять на своем, но по отношению к другим людям был вежлив и честен. Мать, Екатерина, была мягким человеком, но если ее разозлить она могла высказать человеку все, что думала о нем. Я улыбнулась. Теперь ясно: Лариса явно пошла в мать.

– Кстати, а где… Лариса? – неуверенно спросила я.

– Уехала в Архангельск, и там все-таки поступила в Лесотехнический институт. Отцу пришлось похлопотать, – понизил Мишка голос. – Не много, но могло быть и хуже.

Паркетные полы явно были недавно вымыты. Бежевые обои добавляли ощущения уюта. Комната Мишки, мимо которой мы прошли, казалась весьма скромной, но неплохой. Светло-голубые однотонные обои на стенах, коричневый письменный стол напротив окна и деревянная кровать справа от двери. Простенько, но я и не любила всяких вычурностей. Не любил и Мишка. Оглядываясь по сторонам, я заметила открытую дверь в кабинет.

Войдя, я посмотрела на стопку лежащих на столе книг: томик Энгельса с заложенными между страниц полосками бумаги, книги по химии, юмористическая книга Фридмана «Мендель Маранц», которую сейчас читали все взрослые вслед за Ильфом и Петровым. Однако официальных бумаг или секретных бюллетеней, какие лежали на столе у моего отца, не было. Видимо, хозяин комнаты больше не входил в круг тех, кому их рассылают. После мой взгляд перешел к висевшим на стене длинным полированным полкам. Сколько же на них книг…

– Ты не читала Уэллса? – спросил Мишка с нескрываемым удивлением, когда заметил мой пристальный взгляд на толстую синюю книгу.

– Нет, . – призналась я. В тот же миг в комнату вошла мама Миши и с улыбкой

– Зря! – с чувством сказал он. – Уэллс – это фантастика, но очень близкая нам. Он ученый, хочет настоящего мира техники и прогресса. Ведь он рисует почти тоже, что и мы: города из бетона и стекла, самолеты для всех, как сейчас трамваи, воплощенный разум будущего…

– Вам бы с Алексом это обсудить, – кивнула я.

– Нет, не поймет… – Мишка замотал головой. – Леша любит другое. Ему подавай про путешествия, великих географов, парусники, полярные экспедиции… Он любит географию, а я физику.

– А тебе не нравится география? – удивилась я. В тот же миг к нам зашла Мишина мама и принесла на подносе две чашки чая и вазочку с печеньем.

– Это здорово, но это все прошлое, – серьезно сказал Мишка. – А я хочу читать про будущее! Про большие стеклянные города и ученых, покоривших атом и создавших машину времени. Леша мечтает дойти до Северного полюса и рифов Тихого океана, как его любимые Жюль Верн и Обручев, а я – пронзить время и попасть в будущее!

– Ты правда в это веришь? – недоумевала я, отломив половинку печенья.

– А почему нет? Физики уже открыли, что время относительно! – с чувством сказал он. – Значит, можно его менять. Ты почитай, что Уэллс пишет!

Мишка вскочил и снял с полки толстый синий том. Переплет был изрядно потрепан. Я открыла обложку и с интересом посмотрела на толстый желтый титул.

– «Машина времени»… – прочитала я с интересом.

– Погоди… – я оторвала взгляд от потрепанного коленкора и посмотрела на чернильницу. – А помнишь, Леша рассказывал на внеклассном «Тайну острова Бэк-кап»? Там все, как тебе нравится: сверхбомба чуть ли не из атомного ядра!

– Ну да… – Мишка вытянул вперед длинные ноги. – Но там опять все в духе Леши: сверхбомба, чтобы топить самые обыкновенные корабли! И опять все по-старинке: графы, пираты, парламенты… У Леши и при коммунизме все будут хоть в плащах и шляпах, а ездить на «Фордах», – улыбнулся он, поправив очки. – А у Уэллса все совершенно другое. Понимаешь: не прошлый век с новой техникой, а имеете все новое!

Я взглянула на книгу. Было весьма интересно почитать творчество этого Уэллса.

– Можешь домой взять, – предложил Мишка.

– Спасибо, – мягко улыбнулась я.

Выходя из комнаты, я заметила на стене в коридоре интересную фотографию. Отец Миши был запечатлен на ней с каким-то пухлым человеком с морщинистым лицом, веселыми глазами и большим ртом. Присмотревшись, я сразу поняла, что этот человек мне знаком. Кажется, я видела его в «Правде».

– Это Томский, – кивнул Мишка. – Он профсоюзы раньше возглавлял. А теперь руководит одним издательством в Москве.

– Томский… Его же сняли, кажется? – удивилась я, рассматривая желтые обои.

– Ну да… Говорят, наверху им недовольны… – многозначительно кивнул Мишка.

Я задумалась, глядя на портрет. Теперь я вспомнила, что видела его и еще несколько портретов в «Правде». Отец говорил, что наверху недовольны их делами. Странно всё это… Надевая пальто, я впервые в жизни задалась вопросом, так ли уж невиновна Лариса.

Я никогда не забуду тот хмурый зимний день, который круто изменил нашу жизнь. Стояло начало февраля, и было очень холодно. У нас в Ленинграде из-за моря и сырости морозы переносятся ужасно вдвойне. В воскресенье после обеда мы все втроем пошли снова гулять по центру: мама обещала показать мне гостиницу «Англетер». Грифоны на канале Грибоедова стояли, как безмолвные стражи, присыпанные легким снегом. Родители шли впереди, а я шла за ними, катаясь по ледяным дорожкам.

На замерзшем канале Грибоедова ребята организовали самодельный каток, и весело резали лед полозьями. К моему удивлению, среди катавшихся на коньках по каналу я заметила Вику Гришкову. Каталась на коньках она хорошо – намного лучше меня и, тем более, Ирки. Рядом с парапетом стояла тонкая невысокая женщина в бежевом пальто и очках, которая весело махала ей руками – видимо, ее мама. Я тоже махнула Вике, но она в суматохе не обратила на меня внимания.

Неделя началась с политинформации. Алекс, как обычно, вышел к доске и развернул белый рулон ватмана. Сейчас он казался взволнованным. Затем, взяв с учительского стола кнопки, прикрепил ими концы ватмана к доске. На бумаге виднелись несколько газетных вырезок. На центральной был запечатлен невероятно тучный человек в военной форме, который пожимал руку почтительно склонившемуся темноволосому человеку в плаще. Их окружала толпа, которую полицейские, взявшись за руки, не выпускали из оцепления.

По бокам от главной фотографии стояли две другие. Правая изображала демонстрацию штурмовиков с факелами, выстроенную в форме громадной огненной свастики. На картинке слева виднелась огромная демонстрация «Рот Фронта». Все стихли, глядя на эти зловещие картинки. Алекс, вздохнув, начал рассказывать:

– Думаю, не надо говорить, что главное событие недели – назначение Адольфа Гитлера рейхсканцлером Германии. Президент Пауль фон Гинденбург, – указал он на тучного человека, – назначил руководителя НСДАП Адольфа Гитлера, – показал Алексей на почтительно склонившего черноволосого человека, – на этот пост.

Я вздрогнула. Из разговоров родителей, что в Германии есть такой политик Гитлер, который хочет войны с нами.

– Премьер Курт фон Шлейхер на смог сформировать правительство, – бодро продолжал Леша. – Рейхстаг, парламент, не выразил ему доверия. В итоге под давлением капиталистов Гинденбург назначил Гитлера рейхсканцлером.

Юлька смотрела на плакат, как завороженная, что-то помечая в тетрадке. Даже Женька притих, слушая, положив голову на руки.

– Строго говоря, Гитлер предлагает не реванш, – продолжал Алексей. – Войну-реванш за с Великобританией и Францией предлагают фон Сект и Шпенглер.

– А кто это? – спросила Ирка. Она всегда буквально пожирала глазами Лешу на политинформации.

– Философ фашистский, – ответил Алексей. – А Гитлер хочет соглашения с победителями! Германия отзывалась от реванша при условии, что англичане согласятся с немецкой экспансией на Восток.

– А разве фашисты не едины? – удивился Антон. От волнения он стал покусывать перо.

– Нет. У них тоже есть разные группы, – когда Леша увлекался, он начинал жестикулировать, как, наверное, все французы. – Одни, как Шпенглер, предлагали идти новой войной на Англию. Другие, как Гитлер, хотят договориться с англичанами и идти войной на нас.

– Да и армии у немцев нет никакой! С чем они пойдут воевать? – спросила Ира, хотя в ее глазах поселилась тревога.

– Армии у них нет сейчас, правда. Но англичане могут разрешить им быстро построить армию против нас, – пожал плечами Алексей.

– А Гитлеру позволят вооружиться? – спросила Юлька. Ее глаза блеснули салатовым светом.

– Он вряд ли будет спрашивать, – ответил Алексей. От его слов я почувствовала легкий холодок. Даже привычные парты казались какими-то неприятно сухими.

– И немцы будут воевать, помня ужасы минувшей войны? – спросил Антон.

– Прикажут – будут, – пожал плечами Алексей.

Я вздрогнула: в это не хотелось верить, но, похоже, Француз был прав. Как бы хотелось, чтобы он ошибся…

– А как же коммунисты… «Рот фронт»? – показал Женька на плакат с демонстрацией. За окном начинало светлеть, и зимнее утро робко развеивала бесконечную ночную тьму.