Текст книги "Пыль"

Автор книги: Катя Каллен2001

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 25 страниц)

– К тому же что это за приют-то такой хоть? Согласна, должна масса воспоминаний остаться – Гражданская война шла, серьезное таки событие

Ирка надела коричневые замшевые перчатки, каких не было ни у кого из нас.

– Хотя подожди! Если Владу не тринадцать, а пятнадцать, то он родился в двадцатом! Война уже кончилась как раз! Понимаешь? – посмотрела Ирка на меня в упор.

– А ведь правда! Извини пожалуйста, даты, бывает, путаю немного.

– Как думаешь, во сколько лет Влада усыновили? – спросила Ирка, поправив берет перед зеркалом.

– Даже не знаю, что сказать. Самой интересно… А ты как считаешь?

– Ну вряд ли в год, правда? Вика как мы, в двадцать втором родилась…

– Получается, в двадцать первом, – задумалась я, слегка нахмурившись. – Вика как-то говорила у него день рождения первого января.

Пока мы рассуждали с Иркой, в школьном дворе царило столпотворение. Мальчишки обстреливали дверь мокрым снегом. К ней с визгом жалась Лида Шмакова из параллельного класса. Шапка слетела с головы, а черные кудряшки беспорядочно растрепались. Про Лиду я знала две вещи. Прежде всего, она увлекалась чем попало, состоя, кажется в трех или четырех кружках. И еще она была жуткой болтуньей, умудряясь трепаться даже на уроках Гледкина.

История с Владом, как оказалось, полна загадок. Неужели ни единого воспоминания о приюте? Как он оказался то там вообще? Он никогда об этом не рассказывал… Вот бы расспросить кого, его самого хотя бы, но вряд ли скажет если не сказал до сих пор; кроме того они даже не особо общаются.

В любом случае, однако, здесь есть нечто подозрительное. Я почему-то захотела разобраться в ней, хотя спросить, собственно, было не у кого.

Первое, что потрясло нас после Зимних каникул, был арест Каменева и Зиновьева. Они давно были в полуопале, но все-таки даже нам, детям, было странно. Оба были старые соратники Ильича, делавшие с ним Революцию, а Зиновьев потом долго возглавлял Коминтерн. Их подозревали в убийстве Кирова, что само по себе казалось диким.

Приходилось за каждой фразой следить сейчас, досталось и моей семье, точнее кузену. Я до сих пор помнила, как один раз ко мне в гости приехал мой кузен Сашка с родителями. Я так обрадовалась, что просто не передать словами. Столько времени не видела, так соскучилась. Сашка был черноволосый, кареглазый, среднего роста, как и я. Я помнила, что он отличался позитивным характером, вот и сейчас на лице улыбка. Мама тоже была рада его приезду.

– Это очень хорошо, что ты приехал, – сказала она. – Вам вдвоём здесь веселей будет. Нам с твоими родителями завтра надо в город поехать. Проживёте тут без меня денёк?

– Конечно, проживём, – говорю я. – Мы не маленькие! – две руки две ноги голова и в ней мозги, уж справимся как-нибудь. Мне хотелось показать себя взрослой и самостоятельной.

– Только вам тут придётся самим обед готовить. Сумеете?

– Сумеем, – протянул Сашка. – Было бы чего не суметь то, тетя Света!

– Ты умеешь готовить? – спросила я. Вот молодец, а я на тот момент не слишком умела. Сашка, оказывается, уже научился, надо и мне не отставать.

– Я видел, как мама кашу готовит, старался занимать. Уж я не подведу, будь уверена, – важным тоном произнес Сашка, будто уже взрослый и даёт мне, ребенку, наставления.

Взрослые уехали, а мы растопили плиту. Сашка насыпал полную кастрюлю крупы и воды налил доверху.

– Не много ли воды? – спрашиваю. – Размазня получится.

– Ничего, мама всегда так делает.

– А крупы? Мы столько не съедим.

– Зато на завтра останется, – махнул рукой Сашка. – Не отвлекай.

Ну, я молчу, смотрю, как Сашка кашу варит, то есть не варит, а сидит да на кастрюлю смотрит, она сама варится.

Вдруг крышка на кастрюле приподнялась, и из-под неё каша лезет.

– Сашка, – говорю, – что это? Почему каша лезет?

– Куда?

– Шут её знает куда! Из кастрюли лезет!

Сашка схватил ложку и стал кашу обратно в кастрюлю впихивать. Мял её, мял, а она опять лезет! Что за безобразие такое? Еда ведь…не живая!

– Не знаю, – говорит Сашка, – что это с ней? Может, это значит, что каша готова.

Попробовали оба: нет, абсолютно твердая. Я заметила и вторую странность: куда делась вода? Крупа не только твердая, но и абсолютно сухая, о чем я и сказала.

– Не знаю, – говорит. – Я много воды налил. Может быть, дырка в кастрюле?

Стали мы кастрюлю осматривать: никакой дырки нет.

– Наверно, испарилась, – говорит Сашка. – Надо ещё подлить.

Он переложил лишнюю крупу из кастрюли в тарелку и подлил в кастрюлю воды. Стали варить дальше. Варили, варили – смотрим, опять каша наружу лезет.

– Черт возьми! – не выдержал, в конце концов, Сашка.

Схватил ложку, опять стал лишнюю крупу откладывать. Отложил и снова бух туда кружку воды.

– Вот видишь, – говорит, – ты думала, что воды много, а её ещё подливать приходится.

Варим дальше. Что за комедия! Опять вылезает каша. Я говорю:

– Ты, наверно, много крупы положил. Она разбухает, и ей тесно в кастрюле становится. Ты ведь говорил, что умеешь варить.

– Я смотрел, как мама готовит.

Я посмотрела на часы: неужели тетя Таня всегда готовит так долго? Это сколько же семье приходится ждать завтрак!

Сашка варит, то есть не варит, а только и делает, что лишнюю крупу в тарелки перекладывает. Весь стол уставил тарелками, как в ресторане, и всё время воды подливает.

– Хватит, – говорю. – Мучиться. Давай попробуем.

Каша горькая, есть просто невозможно. В конце концов нашли мы банку из-под варенья и остатки вылизали. Надо же, насколько сложно варить кашу!

Андреевский помолчал. Я с интересом посмотрела на его сухощавое черноусое лицо.

– Александр исключен из комсомола, – коротко отрезал он.

– Саша? За что с ним так? – мама с удивлением посмотрела на гостя.

– Влип в какую-то глупую историю с поддержкой правой оппозиции, – фыркнул гость.

– Что за история? – отец бросил на него испытующий взгляд.

– Да я в сущности и сам подробностей не знаю… – поморщился Андреевский. – У них в институте нашли каких-то сторонников «правого уклона» на Шестнадцатом съезде. А Саша по глупости ляпнул на комсомольском собрании, что они честные люди и не виноваты. Ну и пошло поехало – обвинили и его в сочувствии правому уклону.

Сашка закончил школу в двадцать девятом и пошёл работать на завод. Отец спорил с ним, мол, поступай в вуз без трудового стажа, но он заупрямился – стране, мол, нужны сейчас рабочие. В политехнический институт он пошёл только через два или три года, отработав стаж. За что его так, я не понимала, но молчать не могла.

– А что такое «правый уклон»? – спросила я.

– Настя! – строго прервала меня мама.

Наш гость прищурился:

– Выступление на Шестнадцатом съезде против коллективизации в деревне. Бухаринская платформа за продолжение НЭПа. Кажется, их замдиректора ее поддерживал или что-то вроде того.

– Где же он сейчас? – всплеснула руками мама.

– Из института исключен. Значит, отправили на завод работать грузчиком, -черноусый встал и начал прохаживаться по кухне. – Дай бог в ученики к токарю попасть.

– Почему он не обратился ко мне? – недоумевал отец.

– Саша не из тех, кто просит помощи… – ответил Андреевский. – Я ему посоветовал уехать из Москвы.

А почему уехать? – спросила мама.

– В режимном городе ему всё равно не дадут поднять голову, – сказал Андреевский. – А там у него есть шанс затеряться на уральской или дальневосточной стройке и начать жизнь с нуля.

Сашка был для меня старшим товарищем. Он рос сразу после Гражданской войны – в те времена, когда только создавались первые пионерские отряды, да и он сам вступил в них аж в двадцать третьем году. У них с друзьями был настоящий пионерский клуб с горнами, барабанами, звеньями, названными в честь каких-то зарубежных революционеров: Карла Либкнехта, Бела Куна, Сакко и Ванцетти… Я всегда удивлялась, насколько они верили, что коммунизм во всем мире победит не позднее, чем завтра, ну разве что послезавтра. Они выезжали не в лагерь, а с палатками на природу, на берега каких-то речушек, и оттуда писали письма ребятам в Италию, Германию и Польшу. Кажется некий Степан отвечал за интернациональную связь. Стоп, не этот ли Андреевский?

Я не знаю, врал Сашка или нет, но трепался, что видел даже Ленина! Мол, как в двадцать третьем вечером сидели они с ребятами у костра, писали письмо Ильичу, чтобы он выздоравливал, а тут остановилась машина. Вышел Ленин и подсел к ребятам поболтать. Отбоя не было от вопросов! «Машка Смолина еще пытала Ильича, когда много электричества будет!» – смеялся он.

Но в моем детстве Сашка был уже совсем другой. Он стал комсомольцем, важно ходил по двору в кожаной куртке со значком «КИМ» и учился в какой-то вечерней школе. Во дворе он противостоял хулиганам, да ругал нэпманов, развлекавшихся в ресторане. В комсомоле, курируя пионерские лагеря, он мог за провинности и выгнать пионера домой. Отец, шутя, пророчил Сашке дорогу в Коминтерн. А он в душе оставался во многом дворовым мальчишкой, подмигивал мне и лихо бросал нож в фигурки.

«Это белочка… Это Лиска… Три лиски – волк!» – смеялся он.

Я и не подозревала, что Сашу когда-то исключат, он ведь исполнял все свои обязанности. Стоило сказать одну лишь фразу как все, прощай учеба, и единственное спасение где-то затеряться. Бедный, бедный Сашка! Очень надеюсь, что он все-таки уехал из Москвы, как никак, а наладит жизнь. Сейчас приходилось следить за каждым своим словом, у Ларисы жизнь шла к лешему, а теперь и у Сашки. Так хотелось вернуть время назад, не дать Сашке сказать те слова, но невозможно. Почему политика не может настолько часто вмешиваться в нашу жизнь?

Раньше пионеры были совсем другие, как, например, Сашка. Да и жизнь их была, как мне кажется, интереснее, даже иностранцам письма писали, разговаривали с самим Лениным, уезжали далеко далеко… Это были свободные, открытые миру люди, уверенные в светлом будущем, а что сейчас? Мы должны следить за каждым сказанным словом, поездка в Англию осуждается, политика постоянно вмешивается в нашу жизнь, а те ребята весело разговаривали с самим Лениным. Почему все так поменялось? Почему настолько изменилась и окружающая обстановка и мы сами? Возникло больше жестокости, но в чем причина, почему раньше этого не было? Только вот сказать об этом я никому не могла.

Я обернулась. Отец подвинул глиняную пепельницу в форме красного сапога и закурил:

– Мы начинаем сажать комсомольцев…!

– А Сашка по дури стал этого заместителя защищать. Мол, он честный. Двадцать лет в партии…

Я сделала практически все уроки: оставалось только сочинение по литературе. Я отложила его напоследок, чтобы проработать наиболее качественно, зная, что тебе не придется спешить и думать о математике, биологии и прочем.

Владимир Маяковский родился в 1893 году, а умер– в 1930. Невероятно, что я росла современницей столь великого человека. Современницей поэта, чьи строчки могут задеть любое сердце. Современницей благородного человека, открытого обществу и выдерживающего все испытания. Помню, он даже исправил нежную фразу Есенина, написав, что «сделать жизнь значительно трудней» чем умирать. И как, каким образом этот самый человек пошел на столь страшный Шаг, как самоубийство? Мне на тот момент было 8 лет, но смерть Маяковского почему то прошла мимо меня…

Мне предстояло проанализировать стихотворение «Ода революции». Весьма многогранное интересное произведение, заставляющее задуматься.

«, звериная!

О, детская!

О, копеечная!

О, великая!

Каким названьем тебя ещё звали?

Как обернешься ещё, двуликая? ‘– с одной стороны революция снесла с лица Земли множество людей всего лишь ради некой идеи, но с другой – этой идеи не могло не возникнуть и величие революции невозможно ставить под сомнение: это величие нашего народа, нашей партии, нашего мировоззрения. Копеечная и великая одновременно.

Двуликая – да, двуликая. Именно так! Мы стараемся построить справедливое общество на основе всеобщего равенства и взаимопомощи. Каждый имеет право на уважение, каждый имеет право проявить себя. Перед нами открывался светлый мир. Однако нельзя было забывать и о другой стороне: мир принимал к себе далеко не всех. Политика постоянно вмешивалась в нашу жизнь: Ира стойко крепится, стараясь справиться с возложенной на ее тонкие хрупкие плечи огромной ответственностью и заставить целый класс соблюдать правила. Про судьбу Миши вообще молчу – врагу не пожелаешь. Абсолютное одиночество, невозможность изменить что либо, невозможность с кем то посоветоваться, открыться родителям, ребятам…

вниз головой

с моста в Гельсингфорсе.

Вчерашние раны лижет и лижет,

и снова вижу вскрытые вены я.

Тебе обывательское

– о, будь ты проклята трижды! —

и моё,

поэтово

– о, четырежды славься, благословенная

Маяковский прав. Конечно, всё имеет недостатки, в том числе и наше общество. Однако кто я такая есть, чтобы осуждать нравы общества? Что я в данный момент из себя представляю? Ничего – обыкновенная очередная школьница, которую вряд ли кто послушает… Нельзя ставить крест: куда лучше и полезнее стараться сохранить веру и по возможности исправлять недостатки.

– Мама, – позвала я. – А почему Маяковский покончил с собой?

Для столь храброго стойкого человека такой шаг просто изумителен.

– А зачем тебе? – спросила мама, немного насторожившись.

– Просто интересно. Я ведь была его современницей, – вздохнула я.

– А ведь это было всего года четыре назад… – вдруг задумчиво сказала мама.

– Так мало, правда? Интересно, а почему это произошло?

Неожиданно позвонили в звонок.

– Настя, к тебе гостья, – послышался звонкий голос мамы. Она, видимо, открыла дверь. Я быстро вышла из комнаты и осмотрелась: Маша! Всегда очень принято видеть друзей, так что я была весьма рада ее приходу.

Маша быстро повесила золотистую куртку. Она явилась в лазурном платье с белыми рукавами, которое со стороны казалось сшитым прямо под нее. Сочетание классики и свободного стиля придавало ее облику нечто милое и изящное.

– Привет, – весело помахала я подруге. – Рада видеть!

– Я тебя тоже, не сомневайся, – задорно подмигнула Мария, откинув на спину тонкую золотую косу. – Здравствуйте, Светлана Эдуардовна, – вежливо поприветствовала она мою маму.

– Здравствуй, Маша. Проходи, – тепло отозвалась хозяйка и жестом пригласила следовать за ней. Я, естественно, пошла следом: вот так новость, вот так гостья, что доставляло крепкую радость. И с другом пообщаюсь и от уроков отдохну.

– Будешь чай? – только только хотела предложить, но мама уже опередила.

– Спасибо, не откажусь, – мигом кивнула Маша. – Можно, пожалуйста, зелёный?

 – Знаешь, – понизила голос Маша, быстро отхлебнув чаю. – Серго срочно вызывают в Москву в главное управление кадров Красной Армии почему-то.

Моя подруга казалась весьма серьезной и сосредоточенной. Большие шоколадные глаза взволнованно блистали, словно она хотела сказать многое что лежало на душе

– Может, не так все и плохо, как кажется? – осторожно спросила я. – Переведут, куда пожелает?

– Куда именно? – покачала головой Маша. – Вдруг это опасно?

– А что опасного-то? – Не поняла я.

– Ну представь… Если его в Москву вызывают, то наверняка в Китай на войну могут бросить.

Я вздрогнула. Как, вот каким образом я сразу не додумалась? Мало ли что! Война… нечто одновременно близкое и далёкое. Мы пока не познакомились с этой беспощадной стихией зла и жестокости, но в других странах люди жертвуют собой ради спасения Родины, стойко переносят потери и испытания, вынуждены лишиться привычного мирного образа жизни. Больше всего пугало ощущение абсолютной неизвестности: ты не знаешь, когда умрёшь, но смерть подстерегает тебя практически везде, ты не знаешь, долго ли тебе ещё видеть любимого человека и общаться с ним… Каждая секунда может стать критической.

– Но он ещё молод и неопытен, могут не пустить, – попыталась поддержать я.

– О чем это вы шушукаетесь? – услышала я веселый голос отца. – Что такое? Маша, ты разве не рада, если партия пошел Сергея в бой?

– Здравствуйте, – слегка улыбнулась Мария. – Я очень рада, что Родина не пустой звук для Серёжи и никогда не думала, что он станет отсиживаться пока идёт настоящее бедствие, я уважаю смелость – это естественно для каждого при нынешней обстановке – но очень его люблю… И боюсь, что может не вернуться из боя… Потому и волнуюсь.

– Понимаю… Но, если помнишь, комсомольцы в Гражданскую не рассуждали так, вернусь или не вернусь. Как там пелось в песне: «И родная отвечала: «Я желаю всей душой, – Если смерти, то – мгновенной, Если раны – небольшой».

– А правда ведь, – на тонком лице Маши мелькнули отблески тепла. – В конце концов я не могу утверждать, вернётся или нет, но я всегда могу в него верить. И буду верить до конца, во что бы то ни стало.

– Я вам тайну открою, – весело сказал отец. – Сергей меня попросил отправить его дело в Генштаб.

– В его стиле, – с уважением проговорила Маша. – Никогда не сдается.

– Ну, а я, – сказал отец. – твоего друга Пашу Щебинина попросил, – подмигнул он мне.

– Ах хитрецы! Личностные отношения на работе, – шутливо погрозила я пальцем.

– Товарища Щебинина? – побледнела Маша. Мне показалось, что в ее глазах мелькнул страх.

– Да, – моргнула я. – Что-то случилось? Это весьма умный, честный, добродушный человек, которому можно доверять.

– Ты хоть знаешь кто он? – шепнула Маша, дождавшись, когда отец вышел.

– А кто он? – вскинула я брови. Неужели Маша знает о Щебинине нечто опасное, но что? Мама, помню, говорила, что он казался ей воплощением грозного духа революции… Но что в нем грозного? Неужели это правда?

– Мне Серго говорил, я долго учила, какая должность у Щебинина. Перпомначоперупргенштаб, – выплюнула она.

– Как как? Язык сломать можно!

– Первый помощник начальника оперативно-мобилизационного управления генерального штаба, – тихо сказала Маша. – В переводе на обычный язык – начальник военной разведки.

– Я подозревала что-то такое… Он мастерски решает политические ребусы. Практически в секунду!

– А еще, – с придыханием сказала Маша, – он чуть не мальчишкой бил белых в подполье на Дальнем Востоке. Или что– то такое.

– Вау! – только и смогла вымолвить я. – Ничего себе! Получается, я абсолютно его не знаю: столько ярких моментов его жизни открылись… Ещё совсем юным…я в шоке. Вот честное слово – в шоке!

– Ты, понимаешь хоть, куда он Серго забросит? – в голосе Маши прозвучала грустная обреченность.

– Естественно, – пробормотала я. – Раз этот человек знаком с войной практически с самого детства…

– У Щебинина нет семьи… – Маша печально смотрела на стопку книг. – А мы… Мы места себе не находим. Мать особенно.

– Конечно, – вздохнула я. – Все же может вернётся сын, а может нет, остаётся только Надежда… И страшно и грустно.

– А ведь не попроси Серго твоего отца, остался бы служить тут, в Ленинграде. Или в каком-то округе, – сказала Маша. – Отец уже хотел попросить кого-то…

– Тут хоть безопаснее, какая никакая да связь с семьёй. А теперь особо и не понять, куда забросят, но явно далеко… Похоже он и сам хотел бы в центр сражений, раз настолько сильно рвется…

– Пошли пройдемся? – вдруг спросила Маша. – Смотри, снег пошел… – она старалась говорить весело, но в ее голосе звучала грусть.

Я подошла к подруге и нежно обняла за тонкие плечи. Есть ситуации, когда высокопарные речи бессмысленны, но хотелось хоть чуточку поддержать ее, хоть немного. Вдруг все обойдется? Вдруг останется в живых? Жуткое чувство неизвестности охватывало с головы до ног – впервые в жизни я, кажется, поняла, что при всем желании не могу ничего изменить. Абсолютно ничего… И это ранило ещё сильнее.

– Пойдем? – тихо повторила Маша.

– Пошли, – кивнула я и быстро сняла с вешалки серое пальто.

– Настя, ты куда? – раздался строгий голос матери. – Сочинение дописала?

– Одно предложение осталось, – бросила я. Сочинение никуда не денется в конце концов, вывод о величии Маяковского невелика проблема. А Маше сейчас куда хуже чем мне с какой-то там домашней работой, я не могла оставить ее наедине с бедой.

– Придешь – доделаешь, – строго сказала мама. – Я проверю!

– Угу, – кивнула я. Сочинение… велика ли, если сравнивать, проблема – сочинение?

– Так, без «угу», а «обязательно доделаю», – строго повторила мама.

– Обязательно доделаю, – протянула я.

В Ленинграде редко когда сухой снег и мокрота казалась привычной, но сегодня появилось что-то очень грустное. Будто бы сама природа грустит о сложившейся ситуации и плачет… Но так нельзя! Я постаралась взять себя в руки. Вдруг все обойдется, в конце концов? Вдруг все будет хорошо и мы зря опускаем руки, когда ещё слишком мало?

Снег был мокрый, но белый белый… Цвет чистоты. Цвет… надежды.

– Знаешь… – тихо сказала Маша, любуясь беспорядочным кружением снежиных хлопьев, – он ведь войну никогла не видел! Он думает, что это игра такая. А на самом деле, когда увидит…

– Но раз он так настроен, может, не все потеряно? Главное верить – это единственное, на что мы в данный момент способны и не стоит упускать этот шанс, мне кажется, – тепло добавила я.

– Это сейчас он так настроен, потому что не видел войны, – продолжала Маша. – Понимаешь, мы надеялись, что его в Псков отправят или в Сольцы. Или в Липецк. А он вот упросил твоего отца отправить в бой. На опасное задание. Ну вот зачем мальчишки на войну так рвутся, а?

– Самой интересно, – вздохнула я. – Видимо они воспринимают ее легче, чем мы, видят в битве нечто героическое.

– Как думаешь, кто из наших пойдет в военные? Леша? Влад? Женька? – Маша говорила о постороннем, но я понимала: она хочет хоть немного отвлечься от грусти.

– Леша, – задумалась я. – Очень горячая и храбрая натура: мне кажется, что он моментами жалеет, что не обороняется от врагов. Он настолько сильно восхищается делом Революции и красной армией, что обязательно присоединится к этой сфере. Как думаешь?

– Леша точно, – сказала Маша. – А потом на Ирке женится небось?

– Не знаю, – задумалась я. – Ира так боготворит его, так подражает, так соглашается с каждым словом… Не заметила у него такого же ответа. Скорее он оценивает ее и во многом согласен. Он одобряет ее политические взгляды и характер. Но не сказала бы пока, что Ира для него самое ценное, что есть на Земле. Он для нее – да, а она…

– Ира практически мечтает о нем, – тепло улыбнулась Маша, – да и на Лену он очень сильно влияет. Интересно, каково это – настоящая любовь? Столько книг об этом есть, столько пар вокруг…

– Надеюсь, что поймём, когда придет время, – поправила я красную шапку. – Запретный плод сладок, как говорится. Наверно это самый близкий человек в твоей жизни.

–…Но как отличить его от других? И когда? Тайна, а разгадке пока не поддается, – Маша, кажется, чуточку повеселела.

– Мне, наверно, пора, – осторожно напомнила я, опустив ресницы. – Сочинение дописывать. Спасибо тебе огромное, что пришла, я всегда рада тебя видеть.

– Я тебя тоже, – быстро кивнула Маша. – Очень благодарна за поддержку и прогулку, это сильно помогает.

Махнув рукой, Гордеева изящно направилась к своему дому.