Текст книги "Пыль"

Автор книги: Катя Каллен2001

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

Еще я помню, как мы гуляли втроем по набережной Евпатории. В детстве при слове «море» я представлял себе дикий берег с камнями, на которых лежат медузы, морские звезды и светят маяки. Но ничего подобного не было! Была мощеная набережная не с маяками, а с фонарями, вдоль которой веселые торговки продавали фрукты, мороженое, «Абрикосовую» и «Нарзан». И был еще чудесный запах моря, от которого буквально здоровело все тело.

И, наконец, именно в ту поездку я навсегда полюбил чаек. В Крыму они огромные и темно-серые – таких я мало где еще встречал, хотя немало повидал в жизни. А еще тамошние чайки по-хорошему наглые: гуляют вечерами по пустым пляжам и гортанно кричат, по хозяйски собирая еду. Им, кажется, и в голову не приходит, что кто-то может их прогнать. Крик чаек и теплый морской ветер навсегда стали для меня символом детства. Я всегда жалел ребенка, который не видел, как эти упитанные серые птицы важно ходят по тонкой кромке, где лазурная волна налетает на берег. Как много он, бедный, не видел…

Все изменилось в один из четвергов. Наверное, не выдержав бесконечных поездок, я слег с простудой. Мама сидела у моей кровати, коря себя и громко вздыхая из-за произошедшего. Зато отец… Мы снимали комнату в доме его дальних знакомых, и они вдруг дали почитать ему свежий номер какого-то журнала. Он читал его бесконечно, словно забыв о море. Затем его стала читать мама, также углубившись в тонкие страницы. Я понятия не имел, что было в том журнале, но отец после прочтения ходил бледный. Когда я стал поправляться, родители стали прятать его от меня как зеницу ока. Я жадно прислушивался к их разговорам, но все, что я мог услышать, это про съезд и Бухарина.

Когда до конца отпуска оставался один день, мы пошли на пляж в последний раз. Мама купила газету и дала прочитать ее отцу. Я лежал и грыз персик: плескаться в море родители мне все еще не позволили.

– Ну как? – услышал я ее звонкий голос.

– Да это вообще… Жуть… – пробормотал отец.

Мы сфотографировались в ателье на набережной, а после обеда поехали в Симферополь. Обратный поезд уходил в два часа ночи, и мы сидели на вокзале возле маленького фонтана с фигурами мраморных голубей. Помню, меня уже начала охватывать легкая сонливость. Отец купил нам три ватрушки, но почти не общался ни со мной, ни с мамой, – словно был в себе, а не с нами. Мы пошли мимо путей, и я ловил полной грудью запах гари, мазута и товарных составов. Я снова вспоминал свою совсем детскую поездку, уверяя себя, что все будет хорошо, хотя сам был в этом вовсе не уверен.

Два года назад мы также уезжали ночным поездом – только из Севастополя. Он, кажется, уходил около полуночи. Тогда я с нетерпением ехал на вокзал, возле которого росли группы кипарисов. Мне было немного жаль расставаться с морем и башнями Алупки, но впереди меня ждала дальняя и интересная дорога. Я шел по платформе радостный, словно теплая летняя ночь и силуэты составов вели меня в новый мир. Теперь в заасфальтированных недавно платформах не было ничего радостного. Сказать об этом я не мог, но недоброе предчувствие поселилось у меня на душе. Почему теперь все было не так, как тогда?

Утром я проснулся где-то под Запорожьем. Отец впал в задумчивость и не вставал весь день с верхней полки: даже обедать в вагон-ресторан мы пошли вдвоем с мамой, когда поезд мчался мимо шахт и домен Донбасса. Вечером отец спустился попить с нами чай. Мама уже прилегла, а он пил со мной чай и показывал мне силуэты товарных составов. Он рассказывал мне про устройство фонарей, словно он не повеселел, а принял какое-то решение и, наконец, успокоился. Я, помню, спросил его зачем столько цистерн.

– Из Баку везут нефть… – охотно ответил он. – Белгород… Здесь развилка на Лиски и Северо-Кавказскую железную дорогу…

Я кивнул и отпил чаю. Не знаю почему, но бежевые цистерны в неясном свете фонарей казались мне предчувствием чего-то плохого.

Отец сошел покурить на станции Ржава. То была техническая остановка, где заправляли наш паровоз. Я до сих пор не могу забыть то мерзкое название и в самом деле ржавые пути, убегающие куда-то вбок. Я ждал его у окна, но к моему изумлению поезд тронулся без него. Я разбудил маму, и она, взволнованная, побежала к проводнику.

Известий от отца не было: он не садился в другой вагон. Его нашли через пару дней – в то утро, когда мы с мамой как раз приехали в Ленинград. Теперь я остался с бабушкой, а маме предстоял обратный путь до той самой мерзкой Ржавы. Все было просто: отец взял с собой табельное оружие. В «Правде» опубликовали его портрет и горько объяснили, что «товарищ Валериан Суховский покончил с собой от нервного истощения».

Комментарий к Пролог Примечания:

Объединенная оппозиция – объединение сторонников Троцкого и «Новой оппозиции», а также некоторых бывших участников «Рабочей оппозиции» и группы демократического централизма. Разгромлена на XV съезде ВКП(б) в декабре 1927 года.

Умоляю, отзывы!!!))) Мне крайне важны мнения!!!)))

====== Часть I. Глава 1 ======

Два года спустя

Алексей

С самого раннего детства моим воспитанием занималась мама. Точнее, на мое воспитание у нее приходились только вечера и выходные: остальное время я был или в детском саду или в школе или, если болел, то на попечении бабушки, которая жила от нас через три квартала. После гибели отца мама окончательно стала для меня главным человеком в доме. Но зато вечера и выходные мама, как никто, умела использовать максимально эффективно.

Я всегда восхищался мамой. Высокая, тонкая, подтянутая она имела удивительную фигуру гимнастки. Ее карие глаза весело смотрели из-под очков в изящной немецкой оправе. Мама всегда одевалась красиво и со вкусом. Как у всех француженок, одежда и стиль были ее страстью. Иногда по выходным она брала меня по магазинам. Я терпеливо ждал, пока мама подберет себе наконец пальто или платье. Обычно мама перемеривала половину отдела прежде чем делала выбор. В прихожей галошница была набита ее старыми сапогами и туфлями. Одних перчаток у мамы было несколько пар, а ее платья и кофты висели на вешалке даже в моей комнате.

Чувство восхищения мамой посетило, помню, меня еще в детском саду. Идя с ней за руку, я думал: «Ни у кого такой мамы нет!» Мы шли по по вечереющему городу в легкий снег, мама рассказывала мне, маленькому, про Антарктиду и ее изучение. И я вдруг ее спросил:

– Мама, а это правда, что полярные совы белые?

– Конечно, – улыбнулась мама. – Белые. Как снег. Там кругом снег круглый год.

– Нарисуешь мне полярную сову? – спросил я.

– Постараюсь, – пообещала она. Мама купила мне гуашевые краски, которые почему-то любила куда больше акварели.

Впрочем мама при всей своей улыбчивости была, как мне казалась, просто стальной. Она прибегала с работы в издательстве поздним вечером, ставила портфель у входа и весело спрашивала, как я провел день. Затем перед ужином холодно узнавала, что именно я сделал из занятий. При этом мама загибала свои длинные пальцы, фиксируя мои «достижения». Если я что-то не сделал, мама пристально смотрела мне в глаза и говорила:

– А почему не сделал? Что помешало? Вот лентяй растет, а?

Однажды в раннем детстве мама повела меня в цирк. На представление в половине одиннадцатого билетов уже не было: они продавались только на три часа дня. Я попробовал начать канючить: «А я хочу сейчас!» Мама спокойно сказала: «Я сейчас развернусь, поеду домой и больше никогда в цирк не поведу!» Что же, этого было достаточно. Канючение прекратилось сразу.

Больше всего мама не выносила нытья и жалоб. Если я говорил, что устал, она, не отрываясь от газеты, отвечала: «Я больше устала, и что?» Если я жаловался, что не могу что-то сделать, на это следовал насмешливый мамин ответ: «А через не могу?» Этого хватило для того, чтобы садился и, вздыхая, начинал делать дело. Через то самое «не могу».

Зато выходные всегда были интересными. Начинались они с приятного завтрака: мама сама готовила омлет с рыбой, которую она укладывала как бутерброд. Мама спрашивала меня, какой кофе я буду: черный или с молоком. Разумеется, я говорил с молоком: если бы сказал черный, мама сразу бы ответила: «Черный ты будешь пить днем, давай с молоком!» Так зачем портить себе завтрак? Тем более, что за завтраком мама весело интересовалась моими делами, расспрашивая меня обо всем произошедшем за неделю.

После завтрака мама давала мне посидеть минут двадцать и начинала делать зарядку. Будучи прекрасной спортсменкой, она на дух не выносила неуклюжих и полных людей. «Это куда пузо растет?» – звонко спрашивала мама, легонько стукнув меня по животу.

Это означало, что я должен брать в руки гантели и сорок минут делать упражнения – в детстве под ее контролем, а когда подрос, то уже сам. Я еще не ходил в школу, когда она сидя в кресле, строго следила за каждым моим движением:

– Раз, два, три, четыре. Выше, ногу поднял! Раз два три… Ну-ка натянулся как струна! Как струна, я сказала! Раз два три четыре… Лучше старайся! А ну-ка углы пошел делать!

– Не ленись! Больно себя жалеешь! Куда растешь такой изнеженный?

Через сорок минут, выполнив упражнения сидя, лежа и стоя, я был весь в поту. В награду мама позволяла мне немного посидеть. Затем приходила пора помогать по дому. Моей обязанностью было прибирать свою комнату и сходить в магазин. Зато после обеда мама вела меня в парк – зимой кататься на лыжах, летом на велосипеде, который мы брали тут же напрокат. Мама каталась так, что я за ней едва мог угнаться. По дороге она болтала со мной про литературу, рассказывая о Пушкине, Достоевском и Блоке. Или о Бальзаке, Золя и Мопассане. Или – что-то интересное из из истории.

Правда, мама еще умела великолепно кататься на коньках. Я грустно смотрел, как она ласточкой нарезает лед. Я сам не умел на них даже стоять, что было предметом вечных маминых насмешек

Вечером в субботу мама всегда давала мне книгу – обычно что-то из классики. (Детских книг, столь популярных сегодня, в наши дни практически не было). Мама обожала читать мне что-то вслух, а затем обсуждала со мной просчитанное. И, разумеется, меня ждало совместное чтение газет или политической журналов. В такие минуты мама напоминала мне веселую старшую сестру. Она становилась похожей на веселую девчонку: сидела, закинув ногу на ногу и звонко смеялась, поблескивая очками.

Но наступало воскресенье, а, значит, утром меня ждал урок французского языка. Мама сажала меня за стол, выкатывала кресло и садилась рядом со мной. Не дай бог мне было совершить больше трех ошибок! Я сразу превращался в «балбеса» и «бездаря». Я, силясь, читал текст, чтобы только не всхлипнуть. Но мама была беспощадна, гоняя меня так, что я не мог опомниться ни на минуту. Она строго поправляла мое произношение и грамматические ошибки, заставляя начинать снова и снова. В конце концов после очередной «балды» я садился переписывать упражнение.

– Вот, молодец, – сухо кивала мама, проверив все красными чернилами. – Теперь устно. Одно не заменяет другого: устная и письменная речь – разные вещи!

Я кошусь в правый угол стола. Там у меня стоит портрет. Портрет Георгия Димитрова. Я всегда мечтал быть похожим на этого несгибаемого болгарского коммуниста. Мама рассказывала, что они дружили с отцом и даже показала мне фотографию, где они улыбаются в перерыве какого-то конгресса или совещания Коминтерна. Но я знал – стать таким смелым и умным можно только преодолевая себя. Через «не хочу». И я, сжав зубы, обливаюсь утром ледяной водой. А потом делаю свое маленькое упражнение.

После обеда в воскресенье у меня появлялось свободное время. Иногда в это время мама водила меня в музеи: благо у нас их, как нигде: Эрмитаж, Петропавловская крепость, Кунсткамера… Просто мы с ней шли гулять по Васильевскому острову, где остались дома восемнадцатого века. Но часто я просто убегал во двор – побегать с приятелями и поиграть в войну, о которой мы знали, что она обязательно будет. Чаще всего мы вдвоем с моим одноклассником Сережкой «Незнамом» обороняли какую-нибудь крепость или шли в наступление из траншеи. Мы знали твердо, что война неизбежна, как восход или закат. Мы были одни во всем мире, и с детства знали: рано или поздно нам придется воевать.

А еще у меня была своя тайна. Я никогда не верил, что отец покончил с собой. Я был уверен, что его убили враги. Наверное, за Китай, Коминтерн или что-то еще. Но я твердо знал, что он не стрелял в себя. И моей задачей было  вычислить и найти тех, кто это сделал. Правда, не сейчас, а потом. Когда я стану взрослым и сильным.

Настя

Каникулы пролетели довольно быстро и пришла пора возвращаться в школу. Вот почему во время учебы время идет медленно, а когда каникулы – несется, как сумасшедшее? Сейчас я сидела на уроке математики и, решая примеры, наблюдала за одноклассниками, которых давно не видела. В наши времена еще не было школьной формы: на уроках все одевались, как хотели, да и купить заграничный плащ или платье можно было запросто в сияющем вечерними огнями «Торгсине». Что уж говорить о тех, чьи родители недавно вернулись из заграницы, как у Иры Аметистовой или Миши Иванова…

Я хорошо помню наш класс, хотя мои воспоминания уже стали обрывочными и странными. Я почти не помню, как мы пошли в первый класс, но зато хорошо помню первое сентября второго класса, когда мы все пришли с букетами астр. Старая школа, казалось, была пропитана их синим и белым запахом. Я плохо помню, как мы изучали букварь, зато воспоминание, как наша учительница Лидия Алексеевна повела нас в зимний парк, до сих пор стоит у меня перед глазами. Мальчишки в латаных пальто и треухах играли в хоккей, а мы стояли чуть поодаль, смотря на странные птичьи следы на снегу. Мне трудно вспомнить, какие оценки я получала во втором классе. Но зато никогда не забуду, что у нас на школьном окне повесили термометр, чтобы мы могли наблюдать за температурой. И еще я помню начало весны – талые лужи и разлитый в воздухе запах тепла, ловя который мы, радостные, поскорее спешим на каникулы.

А еще я, как ни странно, помню одну контрольную по математике, которую мы писали в холодный октябрьский день – незадолго до осенних каникул. Рядом со мной сидит, как обычно, Миша Иванов в тёмно-сером костюме, неуверенно пишущий ответ. Математика давалась ему плохо, хотя и в русском он не был мастером. Миша оказался весьма приятным и добрым человеком. Когда Марина Князева смеялась над фигурой Сони Петренко, он заступился за нее, сказав, что Софья хотя бы не похожа на куклу и не ведет себя подобно базарной бабе. Мы с ним быстро поладили и вчера даже бегали вместе вокруг школы. Я мчалась быстрее, однако и мне, и Мише было весело.

Лера Кравченко с русыми прямыми волосами и зелеными глазами быстро пишет пример за примером. Лера была отличницей и быстро понравилась нашей учительнице Лидии Алексеевне. Тонкие черты лица и задумчивый взгляд добавляли ей сходство со снежинкой. Себя я считала симпатичной, но до настоящей красоты мне было далеко – невысокая, светло-русая, есть прыщики, и непонятный цвет глаз – серо-голубые. Неплохо, но если сравнить меня с той же Леной Тумановой…

Лена слыла самой красивой девочкой класса – высокая, подтянутая, с длинными пшеничными локонами и пронзительными зелеными глазами.

Хрупкая фигурка вызывала желание защитить девочку от любой неприятности. Ленка казалась настолько нежной, что неосторожное прикосновение могло бы вызвать синяк. Тонкие изогнутые брови добавляли нечто трогательное

Лене, кроме того, нельзя было отказать в отсутствии вкуса. Сегодня, к примеру, она выбрала черную юбку-карандаш и бежевую блузку: ей прекрасно подходило это сочетание строгости и нежности. Это добродушный и открытый человек, как мне казалось, но и ехидства не занимать, и семь раз отмерит прежде чем резать.

Однако Ленка часто хвасталась своими новыми платьями и усмехалась, что, на мой взгляд, не показатель особого ума. При этом в учебе соображала средне, а знания ведь куда важнее внешнего лоска, за которым может не стоять абсолютно ничего. Однако несмотря на эти недостатки с ней можно было поговорить о чем угодно. Лена всегда умела развеселить, поддержать и дать совет. Вот и сейчас она трещит на ухо своей соседке по парте, Маше. Да и трещала-то она не только с ней. Уже в восемь лет Лена подружилась со многими ребятами кроме отличника Влада Миронова, который, как она говорила, слишком много воображал и не было дня, когда они не обменивались бы колкостями, толстушки Сони Петренко и Марины Князевой, которая иногда выпускала такие слова, что брови на лоб лезут – откуда она их только берет? А еще Лена прекрасно пела, что мы постоянно слышали на уроках музыки.

Лена сидела за партой со своей подругой – невысокой кареглазой Машей Гордеевой, чьи золотистые кудри доходили ей чуть ниже лопаток. Мария немного напоминала куколку – нежная, тонкая, с длинными пушистыми ресницами, пухлыми губами и искренней улыбкой. Мы быстро поладили. Она была веселой болтушкой и, казалось, никогда не унывала. Если ту же Леру расстраивали двойки или тройки, то Маша не обращала на них особого внимания и быстро исправляла их. Я улыбнулась. Поставь ей хоть кол – не сломается. Маша надела новенькую белую рубашку и воздушную черную юбку. Классический стиль хорошо сочетался с нежным и милым обликом.

За девчонками сидел сероглазый блондин Вова Солнцев не самой привлекательной наружности: тонкий, длинный, с нелепой короткой стрижкой и анемичным лицом с острым носом.

Кроме того, Вовка был высокомерным и…смешным. Например, когда мы ходили в столовую, где подавали манную кашу, Лидия Алексеевна, наша учительница советовала Вове поесть. На это Вовка кривился и отвечал:

– Мама готовит мне только то, что я хочу.

Сидящие напротив кудрявый черноволосый Женя Стрельцов и синеглазый шатен с волнистыми волосами Влад Миронов насмешливо переглянулись. Я и сама прыснула. Вовка с мальчишками не слишком подружился, так как своим поведением напоминал капризную девчонку, но был у него вечный слушатель – пухлый Витя Петухов, который ни в примерах не ладил ни устные не мог выучить ни читать не по слогам.

Однако оба этих мальчишки неплохо сошлись с Леной Тумановой и сейчас она, отложив тетрадь и ручку, о чем-то с ними говорила.

За Вовкой сидела темноволосая Юля Янова с удивительными глазами: они становились у нее то карими, то совсем зелеными. Серое платье с белыми рукавами казалось точно сшитым под нее. Длинные смоляные кудри украшал большой белый бант. Юля отличалась прекрасным умением шутить, но юмор любила черный, из-за чего неоднократно высмеивала других ребят. Однако она тоже быстро подружилась с классом и могла составить в этом конкуренцию: ребята уважали Юлию за ум и лёгкий характер.

Передо мной играли в крестики-нолики Влад Миронов и Женя Стрельцов. Глядя на них обоих, я усмехнулась. Кареглазый Женька любил выделываться, хотя сам не уделял учебе особого внимания. Когда Витя однажды попросил помочь ему с примером, Женька вскинул брови, говоря «Ты не знал?». Женя смотрел на мир немного свысока, но это не отменяло наличия у него хорошего чувства юмора.

Его лучшим другом был Влад Миронов. Они довольно часто, вместе шли домой, вместе носились по школе, не обращая внимания на учителей, сидели, в конце концов. Одной рукой Влад решал примеры, а другой рисовал крестики или нолики. Сам Влад был тихим и задумчивым, любил почитать и частенько брал книги с собой в школу. Спроси его по любому предмету – ответит моментально. И верно.

Рыженькая Вика Гришкова, его, как я слышала из разговора Влада, сестра (наверное, двоюродная раз фамилии разные_, оказалась полной противоположностью – энергичная, дерзкая. На контрольной она даже и не думала о решении примеров, нагло посылая самолетик Лере. Огненные кудри, курносый носик и глубокие карие глаза придавали ее облику нечто задорное. Это, казалось бы, уверенный в себе и амбициозный, естественный человек, что подтверждала ее жизнь.

Сидящая рядом Соня Петренко, пухлая, но в то же время высокая, старательно заплетала в косу растрепанные волосы. Тихоня из тихонь, она мало с кем подружилась. Мне было жаль эту скромную девочку и я часто помогала ей с домашним заданием.

Алексей Суховский, тот самый Суховский, с которым я так хотела познакомиться после рассказа отца, всегда сидел у окна рядом с темноволосым Сережей Незнамовым, которого из-за фамилии мы все называли «Незнам». Алекс, обладающий худощавым телосложением, высоким ростом и карими глазами, оказался умным, любознательным и веселым мальчишкой.  Его самоуверенность часто удивляла меня, в то же время и восхищала. Лёша говорил, что мог дойти один хоть до Зимнего дворца. Однако он всегда был вежлив и любил читать. Не было книги, сюжет которой не знал бы Алекс.

Он, конечно, был Алексеем, но его, как наполовину иностранца, мы часто звали «Алексом» – кто с теплом, а кто с легкой насмешкой. Многие в классе так и звали его «Француз» из-за мамы, на что он только отшучивался. Его друг Незнам, с которым они всегда были вместе, был натурой тихой и незаметной, но понимающей и доброй. Зато Незнам умел лучше всех лазить по канату и лихо сползать вниз.

Алекс был отличником и часто давал списать другим. Вот и сейчас Влад не мог дать Жене тетрадь, так как рядом проходила учительница, проверяя, кто что сделал за урок.

– Француз, дай содрать умножение на семерки, – шепчет Женька.

Алекс подносит палец к губам, что означает «тсс», и показывает на Лидию Алексеевну. Погоди, мол, когда отвернется.

– Французы народ храбрый – они Бастилию брали! – напирает Женька.

– Французы что хочешь возьмут, – тихо говорит довольный Алекс, и тут же быстро показывает лист тетради, как бы невзначай положив ее по диагонали на парте.

Русские тоже могут что угодно взять! Выпросил ведь Женя задание.

За мной всегда сидели русая кареглазая Марина Князева и высокий рыжий мальчик Антон Зиновьев. Позднее мы говорили, что у него лицо равнодушного критика, а он вправду был вечно равнодушным ко всему отличником.

Может, мы с Мариной поладили бы, но этому мешали ее вечные истерики по малейшему поводу и насмешки над девочками вроде Сони – тихими и аккуратными. «Жалко таких недотеп, – говорила Марина. – Вот кем они станут в жизни, кем?»

Сейчас, прищурившись, Князева смотрела на доску, где аккуратным почерком выводила примеры высокая зеленоглазая блондинка Ира Аметистова.

Прямые волосы цвета расплавленного золота были заплетены в аккуратную косичку. Всегда ухоженное лицо, стройная фигура, новенькое синее платье помогали понять, что Ира отменно следила за своим внешним видом. Изумрудные глаза, казалось, говорили: «Я твой друг». Им очень шло мечтательное выражение. Зелёный цвет мог смениться голубым, из-за чего Аметистова казалась настоящей волшебницей.

Ира, лучшая ученица параллели, никогда не отказывалась помочь, всегда могла утешить, никогда не позволяла себе грубых или глупых слов. Она мне очень нравилась, и мы сразу подружились. Общаться с Ирой было легко и приятно.

Всё-таки с одноклассниками мне крупно повезло, как и с учительницей. Высокая, стройная, с короткими черными волосами и серыми глазами, Лидия Алексеевна была мягкой и терпеливой, хотя внешне казалась строгой.

Удивительно, но спустя столько лет, эта картинка стоит у меня перед глазами. Иногда мне кажется, что стоит только протянуть руку, и все последующее развеется, как мираж. Мы снова будем сидеть в 3”Б” и весело болтать на математике, не зная, что будет дальше. Взрослая жизнь будет казаться нам такой необъятной и бесконечной

Алексей

Стоял холодный октябрьский день. Дождевые капли струились по оконному стеклу. Впрочем, настроение у меня, как и у моих одноклассников, прекрасное: ведь совсем скоро седьмое ноября! Я посмотрел на обложное небо и, обмакнув перо, сделал пару пометок.

Сегодня на математике мы пишем контрольную, и надо постараться. Я чуть не прыснул, глядя, как Мишка Иванов опять пытается сдирать у Лерки Кравченко. Не то, чтобы Лерке было жалко дать ему ответы, но то, как он это делал, было правда очень забавно. «Незнам», как обычно, старательно подсматривал в учебник. Наша учительница, Лидия Алексеевна, была строгой только внешне, а на самом деле весь класс умудрялся каким-то образом тихо списывать любую контрольную. Это было ужасно весело и интересно!

В ту осень я с удовольствием читал «Дети капитана Гранта» и почти бредил этой книгой. Еще больше я любил рассказывать Незнаму ее содержание. Вот и сейчас, завершая работу, я не утерпел, повернулся к нему и сказал:

– Представляешь… В тропиках такие ливни идут почти полгода…

– Врешь… – удивился Незнам. Мне показалось, что Настя Майорова с изумлением смотрит на нас с таким видом, что, мол, какие сейчас тропики. Настя была дочерью того самого Всеволода Эмильевича, с которым мы ехали в поезде: тихая и очень задумчивая, но дружелюбная, девочка.

– Ничего я не вру. Так и есть. В Австралии, например, реки наполняются водой за эти полгода и ускоряют течение…

– Опять врешь! – фырчит Незнам. Лидия Алексеевна поворачивается к нам, и мы замолкаем. Естественно, на минуту, пока ее внимание на переключится на Юльку Янову, которая, похоже, тоже отчаянно нуждается в помощи.

– Да я тебе прямо сегодня докажу! Пошли после уроков и посмотрим на дождевые канавы?

– Ну, пошли… – с недоверием покачал головой Незнам.

Я жил в получасе ходьбы от школы. Обычно я прибегал домой через сорок минут. Ну максимум час: почему бы нам не погулять в конце-концов? Я, прищурившись, смотрю на черную доску и лежащие рядом с ней два куска мела. Сегодня дежурными по классу назначили Солнцева и Аметистову. Естественно, доска вытерта абы как с громадными белыми разводами. Обоим лень пойти в туалет и помыть ее – так и мусолили мел по доске.

– А еще, – шепчу я Незнаму, – в Австралии есть целые леса из эвкалиптов! И звери почти все с сумками на животах бегают.

– Кенгуру? – шепчет Серега, тихо пряча учебник. Я еле сдерживаю смех, глядя, как забавно Юлька списала-таки у Аметистовой.

– Что кенгуру! Там сумчатые волки живут!

Ирка поворачивается к нам: похоже, ей стало интересно послушать про сумчатых волков. Но поздно: урок заканчивается, и Лидия Алексеевна мягко говорит, что пришло время сдавать контрольные.

Математика была последним уроком. Наш класс, сдав контрольные, помчался в гардероб, где лежала сменная обувь. Мишка с Настей обогнали всех, как обычно, хотя Настя то и дело с интересом посматривала на нас. Девчонки стали переобуваться – кто-то в галоши, кто-то в резиновые сапоги. Зато нас с Незнамом было не удержать! Быстро, переобувшись и накинув на ходу куртки, мы помчались вперед, не обращая внимания на дождь.

Мы пересекли школьный двор, где уныло мокли спортивные снаряды, и побежали к соседним домам. Некоторые из них были старые – с лепниной. Уже стаял первый снег, и поток воды уносился вниз по асфальту. Мы с Незнамом остановились и как по команде осмотрелись вокруг.

– Смотри, – сказал я, – видишь в канаве воды все больше и больше?

– Ну так дождь… – покачал головой Незнам.

– Правильно… А видишь какое течение? Потоп!

– А почему?

– А потому что вода сверху несется! – Каким-то образом тон мамы незаметно становился и моими. А теперь представь: такой поток идет с гор настоящих!

– От дождей?

– И от дождей. Или от ледника, он тает. А ведь послезавтра потока в этой канав не будет – все высохнет. Если, конечно, дождя не будет.

Незнам машинально поправил черную куртку, взял спичку и бросил ее в воду. Та весело побежала вниз. Мы, накинув капюшоны, побежали за ней. Поток нес ее вниз к громадному зданию фабрично-заводского училища. Пересекать его линию нам строго запрещали родители, но сейчас нам было все равно.

– А, представляешь, – сказал я, глядя на бегущую спичку, – жили бы мы с тобой в прошлом веке? Организовали бы экспедицию в Австралию…

– Может лучше в Африку? Там леса здоровые… – Незнам кинул новую спичку, и она понеслась ближе к училищу.

– Тогда уж в Южную Америку! Вот где леса так леса. Деревья в Аргентине такие, что их ни одно наводнение затопить не может. – Я вспомнил картинку в книге, как долговязый Жак Паганель сидит на такой ветке и смотрит за приливом воды.

– И на них сидеть можно?

– Ага! Представляешь, как Вовка с Иркой дрожать будут? И спрашивать, кто шалаш бы им построил?

Незнам прыснул, словно правда представил эту сцену. Смотрелась бы она в самом деле забавно. Неотрывно смотря на плывущую спичку, мы побежали к чугунной ограде.

– Давай проверим скорость корабликов в воде? – предложил я.

– А это как?

– Бросим две спички и посмотрим, какая поплывет быстрее.

– Давай! – охотно отозвался мой приятель.

Мы положили спички в водный поток. У Незнама спичка поплыла быстрее, чем у меня. Несмотря на дождь, мы побежали вниз – смотреть, как они помчатся по луже. Незаметно для себя, мы обежали училище и вышли к насыпной горке.

– Слушай, мне дальше нельзя, – сказал неуверенно Серега. – Родители не позволяют.

Мне, естественно, тоже было нельзя. Но поскольку я рос только с мамой, все думали, что у меня свободы больше, чем других. Я, естественно, не разубеждал их в этом.

– Ха! Что такое «нельзя»? Пошли скорее!

– Тебе можно… – пролепетал Незнам.

– Мне все можно, – покровительственно сказал я. – Пошли, пошли!

– А если…

– Я тебя спасу! Пошли, – насмешливо сказал я, хлопнув его по плечу. У меня были очень длинные руки, чего не скажешь о Сереге.

Запустив еще пару спичек, мы убежали за горку. Дождь немного усилился, и небо стало настолько серым, что съело половину видневшиеся вдали больших домов. Затем нам захотелось спустить спички вниз по течению – по канаве, текущей в сторону недавно построенной асфальтной дороги. Мы побежали за спичками, хотя вскоре они нам надоели. Вернувшись к горке, мы нашли несколько деревянных щепок, пахнущих терпкой сосновой смолой. Незнам поднял вверх кору и получилось в самом деле нечто похожее на кораблик. Умом я понимал, что давно пора идти домой, но запустить его было ужасно интересно.

– Как назовем? – спросил Незнам.

– «Дункан»! – не задумываясь ответил я, вспомнив любимую книгу. – «Дункан» из порта Глазго!

– Это где такой? – мой друг смотрел на меня во все глаза.

– Далеко. В Шотландии, – важно ответил я. – Жаль труб у него нет…

– Сейчас сделаем… – Незнам вставил пару спичек в дырочки и ловко поставил наше самодельное суденышко на воду.

– Отдать швартовы! – важно скомандовал я. Кораблик дернулся и поплыл по канаве, строго описывая круг вокруг горки.

Прошло, должно быть, минут сорок прежде чем мы, запыхавшиеся и промокшие, вернулись на прежнее место. По дороге я с восторгом пересказывал Незнаму про Австралию, в самом деле представляя себе эвкалиптовые рощи. Мы начали думать, как пустить это по новому кругу, как вдруг я вздрогнул. Со стороны училища показалась тонкая фигура в фиолетовом плаще и коричневых сапогах. В руках у нее был зеленый зонт с черными цветами. Мама! Я почувствовал, как у меня на сердце повис холод. Сколько же мы пробегали, если мать пошла меня искать? Это было чревато очень большими неприятностями.