Текст книги "Пыль"

Автор книги: Катя Каллен2001

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

Я не ошибся. К моему ужасу мама быстро подошла к нам и, остановившись, пристально посмотрела на нас обоих. Блеск ее очков предвещал грозу. «Может, обойдется?» – с ужасом подумал я. Однако взгляд мамы, который я знал очень хорошо, не предсказывал легкой развязки.

– Мама… – пролепетал я. Но она не обращала внимания на мои слова, а посмотрела на Незнама.

– Сергей, иди домой скорее, мама очень волнуется, – сказала она.

Незнам бывал иногда у нас в гостях, и очень уважал мою маму. Она, насколько я знал, тоже относилась к нему с теплом. Я подошел к ней.

– А с тобой, друг, у меня будет дома особый разговор, – процедила мама, смерив меня холодным взглядом.

Мы медленно пошли вперед, глядя на темное серое небо с маленькими рваными просветами. Стало настолько холодно, что дождевые капли, казалось, вот вот заменит ледяная крупа. Притихший Сергей шел с понурой головой. Я старался гордо смотреть вперед и даже перепрыгивал лужи. Не мог же я показать перед Незнамом, что меня можно жестко осадить! Но мама демонстративно говорила не со мной, а с Незнамом.

– Тетя Наташа, мы просто с Лешей пошли пускать кораблики… – начал он.

– Ну что же так долго? – грустно улыбнулась мама. На людях она всегда умела сохранять самообладание.

– У нас часов нет…

– Ну вы же смотрите, что делаете… Мы уже волноваться стали. Я побежала в школу – никого. Думаю, не случилось ли чего…

Мама говорила мягко, но меня словно не было при этом разговоре.

– Тетя Наташа, ну мы не специально…– пролепетал Незнам… – Правда!

– Мальчики, ну вы так не делайте… Вас нет пять часов! – Мы уже не знали, что и думать…

Я с ужасом заметил, что мы подошли к бетонным балкам. Здесь Незнам должен был убежать домой. Я с ужасом заметил, как он улыбнулся:

– Тетя Наташа, спасибо вам! До свидания!

– До свидания, Сергей! – улыбнулась мама. Как только он побежал по улице, он взяла меня за руку и, дернув ее, сухо сказала:

– А ну-ка марш домой, дрянь такая! Почему я должна бегать в школу и искать тебя пять часов по всему району? – Ее карие глаза смотрели холодно и жестко. – Я жду час – никого! Полтора – никого! Нашла Лидию Алексеевну – она не знает! У меня на сердце похолодело!

– Мы… – начал было я, но мама только крепче сжала на мою руку.

– Я бегу в одну сторону – никого… В другую – никого. Может, думаю, в яму попали… Может, бандиты схватили… Может, собаки напали… Может избили… А он, дрянь такая, кораблики пускает!

– Да мы думали немного… – только сейчас я заметил, что мама перешла на французский. Это было совсем плохо: значит, она была на пределе,

– Немного? Пять часов? У тебя есть мозги или совсем пустота?

Я молчал, глядя в землю.

– Я почему должна бегать за тобой в предынфарктном состоянии? Слава богу, нашла женщину, которая сказала, что видела двух мальчиков школьников! Кораблики он пускает, видите ли… Здоровый придурок, девять лет!

– Мама, ну мы правда не хотели… – как всегда я чувствовал себя ужасно в состоянии ее ярости и тоже перешел на второй родной язык.

– Что ты, балда, не хотел? Головой думать никак не научишься? Взрослый, а все ничего ее понимает. Кораблики… – скривилась она. – Как три года!

Я не заметил, как мама открыла дверь в нашу квартиру. Мы вошли в прихожую. Я стал снимать куртку.

– А ну-ка живо на диван, дрянь такая! – звонко воскликнула мама, вешая плащ. – Немедленно!

Это было совсем плохо. Обычно за провинности мама меня или сильно ругала, или лишала чего-то – например, права читать неделю любимую книгу. Только в особых случаях, каких было раза три за всю жизнь, она давала мне тонкого черного ремня. В таких случаях мать просто укладывала меня на диван и воспитывала им. Похоже, что сейчас меня ожидала новая порка, что было вдвойне унизительно для моего возраста.

Я уткнулся в синюю диванную подушку. Постараюсь хоть сегодня не зареветь, как девчонка (это всегда меня жутко бесило). Но я ошибся. Мама не успела даже переодеться, а вбежала в комнату в коричневых сапогах и сером платье. В руке сверкнул черный тонкий ремень.

– Вот ведь дрянь! – раздался ее звонкий голос. – Ты меня довел сегодня до предынфарктного состояния! Думаю, пора прибегнуть к другим методам выбивания дури.

Резким движением она сорвала с меня брюки, а затем трусы. Ноготь царапнул мое бедро. Я знал, что для отвлечения боли надо прикусить руку. Тогда другая боль перебьет эту. Но я ошибся. Ремень свистнул в воздухе и опустился на меня со всей силы. Затем снова и снова.

Жах-жах! Жах-жах! Жах-жах! – свистел черный тонкий ремень. Мне казалось, будто меня обжигают осокой или металлическим прутом. Я начал подвывать, но мама, не обращая внимания, продолжала методичную порку.

– Ммммм… – завыл я.

– Я из тебя дурь вышибу, дрянь такая! Ты у меня узнаешь, как надо вовремя приходить домой. – Ты у меня сегодня получишь отменное воспитание! Один раз, но на всю жизнь!

Удары последовали снова. Наверное, на двенадцатом ударе я уже начал голосить, но мать не обращала внимания. Так жестко она еще никогда не наносила удары. Я бормотал что-то невнятное, но порка все еще продолжалось. Сапоги матери шевелились, и я надеялся надеялся, что это последний удар. Но нет… Они следовали снова и снова.

Вдруг я почувствовал на бедре что-то липкое. Точно ожог вызвал воду, которая ослабила его. Я попытался дернуться, но мне стало лучше. До меня как из тумана донесся крик мама.

– Алеша, кровь! Кровь!

Мама отбросила ремень и остановилась, словно сама была в шоке. Затем побежала куда-то вперед. Я слышал, как стучат каблуки ее сапог. Я повернулся. На столе одиноко стояла отцовская лампа с зеленым абажуром, словно ждала меня для чего-то. Мама вернулась через минуту с холодным полотенцем и приложила его. Она заботливо водила по коже.

– Боже, кровь… – залепетала она. – Прости, сыночек, прости меня, дуру старую… Что же я наделала, идиотка такая? – всхлипнула она.

Теперь маму было не узнать: она была самой заботой! Она поскорее принесла зеленку и смазала бедро. Затем, плача, обняла меня.

– Леша, ну прости, прости пожалуйста, меня дуру. Хочешь я тебе чаю принесу, а? Сейчас…

Я не мог долго злиться на нее, хотя мне было приятно, что она раскаивается. Она побежала на кухню, напоминая тонкую девочку. Через несколько минут она принесла мне чай с лимоном и шоколадку. Затем снова обняла меня.

– Что ты хочешь? – спросила ласково она.

– Побудь просто со мной, – ответил я ей и обнял ее.

На глазах мамы выступили слезы.

– Я больше никогда… Никогда не сделаю этого! – всхлипнула она. Я погладил ее по тонким плечам и посмотрел на наши кое-где порванные коричневые обои с цветами. Не знаю почему, но сейчас мне было ее жалко куда больше, чем самого себя.

====== Глава 2 ======

Настя

В тот вечер я легла спать поздно. Мама, проверив мои успехи в приставках к словам (мы как раз учились выделять их забавными «крышами»), накормила меня ужином и велела ложиться спать. Однако мне не спалось. Я лежала на кровати, пытаясь заснуть, но не выходило. Мы жили близко к площади Восстания – рядом с Невским, и где-то невдалеке я слышала убаюкивающий грохот поездов Московского вокзала. За окном ярко сверкнули фары автомобиля. По свету я поняла, что приехал отец. Он всегда возвращался с работы к полуночи, и вешая у входа серую форменную шинель, быстро проходил в столовую.

Кабинет отца всегда казался мне самой таинственной частью нашей квартиры. Его содержание казалось мне всегда не очень понятным, словно в нем висел дух другой, по-настоящему взрослой, жизни. Рабочий стол был накрыт синей бархатной скатертью. Лежали книги и папки с множеством цифр. В ящике стола он хранил документы с пометкой «Секретно. Для особого ознакомления». Однажды я мельком заметила, как он укладывал их туда, но почему-то никогда не запирал на ключ.

Я сама жила в просторной деревянной комнате. За удобной кроватью висела металлическая сетка. Я любила после школы лечь на мягкую софу нежно-оранжевого цвета и подумать о своём, или почитать книгу. Паркетный пол украшал ковер с рисунком черных кружев. В белом шкафу висела моя одежда, а в светло-голубых шкафчиках я хранила книги.

Тем временем после дежурных приветствий отец с мамой начали разговор, думая, видимо, что я уже десятый сон вижу. Однако я не спала: напротив, я изо всех сил прислушивалась, пытаясь понять, о чем именно они будут говорить.

– У тебя неприятности? – мягко спросила мама.

– Скорее наоборот. Меня повышают в должности до второго секретаря горкома. Тарновский вынужден уйти.

– Но это же большое доверие!

– С одной стороны, да. С другой стороны, мне почему-то тревожно. У Тарновского была отличная рекомендация от самого Менжинского. Не помогло. Я бы понял, будь он близок Зиновьеву. Но пренебрегли рекомендацией Менжинского… Что происходит?

Зиновьев… Зиновьев… Не отец ли Антона, нейтрального, как Швейцария, но умеющего добиться своей цели, когда этого требуют обстоятельства? Интересно-интересно.

– А кто утвердил его уход?

– С ним говорил Аметистов. После этого Тарновский предпочел написать заявление: добровольно или нет – не знаю.

– У самого Аметистова жена из «бывших»! Каких-то дворян что ли…

– Верно. Но ему это прощают. А рекомендаций от самого Менжинского, ЧК, пренебрегли! Почему?

Аметистовы… Родители Ирки! Мать, значит, из бывших дворян! Неужели с Иркой что-то нечисто? Да быть того не может! Хотя в Ире в самом деле было что-то королевское – ее манеры, грация… «Принцесса на горошине», – подумала я с отвращением. Но у тех же Лены с Машей тоже были манеры. Это ведь ничего не значит. Или все-таки значит?

– А как тебя встретил Аметистов? – в голосе мамы явно звучала тревога. Мне показалось, что даже деревья за окном как-то тревожно зашелестели в такт ее словам.

– Как обычно… Говорил о пятилетке, металлургии, обороне… Общие слова, как на пленуме! Почему уходит Тарновский, он так и не сказал.

Однако почему всё-таки уволился Тарановский? Работал-работал и всё, надоело вдруг? И произошло это сразу после разговора с отцом Иры… Подозрительно всё это. Совпадение или у этого семейства действительно есть скелеты в шкафу? Я очень хотела выяснить это, но как? Не такая же Ира глупая, чтобы всё это мне рассказать. Странно… Весьма странно.

– Суховский не пережил пятнадцатого съезда и застрелился. Надеюсь, с Тарновским хоть так не будет.

– Там была другая история, – горько сказал отец. – Суховский стоял на иной международной платформе.

Неужели отец Алексея покончил жизнь самоубийством? Какой ужас! Бедняга Алекс! Я вспомнила, что всегда видела его мать, подходящую к школе, и никогда его отца.

Алексей

– Эй, Ирка! Где Француз и Незнам? – раздался звучный голос Антона.

– Я откуда знаю? – Ира как всегда говорила нежно и словно

немного виновато.

– Ты недалеко живешь от них! А газета горит! – напирал Антон.

– Спокойно, – открыл я дверь. – Я здесь.

На улице было еще совсем темно, и свет от плафона освещал привычные парты с пошарканной синей краской.

– Ты принес что-то для стенгазеты? – Антон смотрел на меня так, словно я задолжал ему гривенник, а Ирка жалобно хлопала длинными ресницами, словно умоляла: «Ну сделай хоть что-то!»

– Принес… Такое от чего закачаетесь! – произнес я нараспев, словно наслаждаясь триумфом. – Вот, держи.

Я раскрыл свой черный кожаный портфель: мою гордость. Такого портфеля не было ни у кого в классе. Отец купил его в Германии четыре года назад, когда ездил туда по делам. Ирка жадно смотрит на него: любит красивые вещи. Порывшись, я достал открытку с видом Эйфелевой башни, на которой было написано по-французски: «Долой соглашательскую политику Эррио!» Эту открытку французской компартии я буквально выцыганил у мамы для стенгазеты. Помню, как она со вздохом достала ее из ящика нашего полированного стола.

Антон и Ирка уставились в открытку, словно она была диковинной ракушкой. Впрочем, говоря по совести, завидовать надо было не им, а мне. С чем-чем, а с рисованием у меня всегда было отвратно. Краски расплывались за контуры, а линии выходили кривые. Фигуры получались неправильные и кособокие.

К ноябрьским праздникам наш класс, как и все остальные, должен был выпустить стенгазету. Поразмышляв немного, решили, что активом газеты будут Антон, Ирка, я и Настя. Газетой, назвать это, было, конечно, трудно. Брали большой лист ватмана и наклеивали на него разные картинки. Взрослые нам не помогали – пусть, мол, дети учатся сами. Мы учились, смотря во все глаза на газеты старшеклассников.

Между нами и старшими учениками всегда была пропасть. Одни, заканчивавшие школу, еще помнили Гражданскую войну, первые пионерские костры и Ленина. Другие, те, кто сейчас шли в седьмой и восьмой классы, росли в бесконечных спорах о скорой победе коммунизма. Мы, кажется, были уже «просто детьми», живущими в обычном мире. Мы не знали их проблем – одной обшарпанной куртки на два года, хождения босиком по летним лагерям или бесконечных пионерских собраний и самохарактеристик. Для них мы были, наверное, слишком сытыми и инфантильными. Во всяком случае, газету мы клеили не клейстером и даже не конторским, а уже канцелярским клеем. Когда Ира достала этот прозрачный тюбик из портфеля, многие смотрели на него как на роскошь.

– И это еще не все! – заключил я и достал из портфеля следующий трофей: вырезанную из журнала фотографию, изображавшую забастовку рабочих в Бостоне.

– Здорово… – пролепетала Ирка.

– Так, международка есть… – кивнул Антон с видом знатока. – Надо подумать, что про нас дать.

– Я тоже принесла! – Ира достала из портфеля две аккуратно вырезанные газетные фотографии: строящаяся Магнитка и только что пущенный воронежский вагоноремонтный завод имени Тельмана. Возле последнего была изображена огромная железнодорожная станция, доверху набитая цистернами на колесах. При взгляде на них мне сразу стало неуютно.

– Назовем «Стройки Пятилетки»? – предложил я. От мамы я усвоил, что никогда нельзя думать одному о грустном.

– Ага… Насть, с тебя рисунки, оформление…

Ирка наморщила носик, всем видом показывая: мол, я рисую не хуже Насти. Это было так забавно, что мы с Антоном едва не прыснули. Настя, похоже, ничего не заметила…

– И что-то такое еще… Яркое нужно… – сказал Антон. – Веселое… – Он, видимо, вошел в роль журналиста.

– Не волнуйся… У Француза спишу! – раздался бойкий голос вбежавшего в класс Женьки.

– Не стыдно постоянно списывать и на подсказках выезжать? – журил его вечно серьезный Мишка. Очки с детства придавали ему серьезный и строгий вид.

– Тебе-то что? – огрызнулся Женька.

– А то, что нельзя жить на подсказках то Влада, то Леши! Сам ты как без них будешь?

– Они товарищей не бросают в беде. Не такие жмоты, как ты! – фыркнул Женька.

Миша усмехнулся и сел, насупившись: явно что-то задумал. Другие ребята тоже стали заполнить класс. Лера Кравченко открыла портфель и достала чернильницу. Юлька Янова с легкой завистью смотрела на нас: почему, дескать, меня не взяли в стенгазету? У нее были удивительно сияющие зеленью глаза, от чего она иногда напоминала крупную кошку.

– Юль, иди к нам! – позвал ее я. – Подскажешь?

Услышав такое предложение, Юлька сразу забыла про свой важный вид и побежала к нам. Сегодня она была в черном платье с белым воротником и рукавами, которое со стороны казалось словно сшитым под нее.

– Юль… Подскажи, чтобы нам веселое в газету нарисовать? – спросил я.

– Янова не в редколлегии, – насупился Антон. Он, когда сердился, всегда забавно надувал губы.

– Тебе жалко? Возьмем в помощь! – охотно сказала Ирка. Она, похоже, была рада, что не ей придумывать новое.

– Веселое… Веселое… – замялась Юлька, не обращая внимание на насупившегося Антона. – Взрослые обычно рисуют что-то такое… Карикатура… – по слогам сказала она.

– На что? – спросила Настя.

– Может, как Женька сдирает контрольные? – чуть нараспев сказала Юля. – Или как он сидит с большим ухом и ждет подсказки?

– Тогда и на Иванова рисуй! – раздался нервный голос Женьки под общий смех. – А ты что смеешься? – повернулся он к Владу. – Друг называется.

– Ну уж извини, – важно ответил тот.

Настя тепло усмехнулась. Она словно показывала, что со стороны эти их «ссоры» даже на ссоры не похожи.

– С ухом Женька на чертенка похож будет, – Юлька ехидно приподняла бровь. Ее слова снова вызвали общий смех.

– И что? Между прочим, черти первыми выступили против тирании Бога! * Они веселые и смешные. Первые революционеры вообще!

– Эк ты загнул… – посмотрела на него Лера.

На этот раз засмеялись все. Даже задумчивый Мишка.

– Даа, Женька чего только не придумаешь… – покачала головой Настя. А мне вот эта мысль ужасно понравилась.

– Ну, а что? – спокойно сказал я. – Можно и нарисовать. И написать вверху «Долой поповщину!»

Антон, Ирка и Настя с интересом посмотрели на меня. Юлька затеребила рукав платья: кажется, идея пришлась ей по душе. Только, похоже, она жалела, что не ей пришла в голову эта мысль. Довольный Женька вскрикнул и, положив портфель на колени, отбил барабанную дробь.

– И как это будет? – хлопнула ресницами Ира.

– Да просто… Веселые черти дают пинка старенькому Богу с трона, и тот летит вверх тормашками! – развил мысль Антон. – Решено, значит! Насть, с тебя черти!

Ребята начали смеяться, но тут как раз прозвенел звонок. Лидия Алексеевна вошла с журналом и велела всем занимать места. Ничего не поделаешь: обсуждение чертей отложим до следующей перемены. Зато меня сразу ожидала радостная новость: контрольную я все-таки написал на «пять», и мог не волноваться за оценку в четверти. Незнам получил свою четверку и тоже весело сопел от счастья. Сейчас я, глядя на портрет Маркса, начал рассказывать ему нашу затею про веселых чертей.

– Ты бы, Суховский, подтянул рисование, – с грустью сказала Лидия Алексеевна. – Ну что это такое: пятерки по всем предметам, хоть и болтать любишь, а рисовать никак не получается?

– А ведь странно: у французов было много великих художников, – съехидничал Мишка. Лерка, Маша и Женька прыснули; Ирка тоже едва сдержала улыбку. Я послал Иванову гримасу.

– Ну, а что мне сделать? – горько вздохнул я, глядя рассеянно на доску. Незнам подмигнул мне: мол, не переживай, все будет отлично.

 – Стараться. Учиться перспективе. Или хотя бы не заливать краски за контуры, – добавила Лидия Алексеевна, сама едва подавив улыбку. – Контуры для того и существуют, чтобы ты, Суховский, за них не залезал.

Я подвинул чернильницу и неторопливо повертел ей. Хорошо все-таки, что рисование не идет в обязательные оценки!

Настя

Антон все еще ворчал по поводу того, что Женька с Юлькой влезли в редколлегию, но мы с Ирой и Алексом не видели в этом ничего плохого. Правда, Ира радовалась не столько приходу Юльке, а тому, что Антон отстал от нее: ведь никаких веселых идей она не предложила. Мне самой, помимо праздничных виньеток и веселых чертей, предстояло нарисовать вверху еще крейсер «Аврора» с алым прожектором, с чем я благополучно справилась.

Седьмого ноября родители взяли меня с собой на демонстрацию, и я ждала этого дня с нетерпением. С завтраком я справилась необычайно быстро и пробовала заняться чем-нибудь, но это мне плохо удавалось. Мне казалось, что отец бреется сегодня ужасно долго, а мама не может найти свою сумку. Сгорая от нетерпения, я пыталась расставлять отцовские деревянные шахматы.

Наконец, мы оделись и вышли на улицу. День был ветреный, неприветливый, шел мелкий дождь пополам со снегом. Но не прошли мы и десяти шагов, как впереди зазвучал шум праздника: музыка, песни, говор, смех. Чем ближе к центру, тем шумней и радостней становилось на улицах. На счастье, скоро и дождь перестал, а серого неба не замечали ни ребята, ни взрослые – столько алых, горячих знамен, столько ярких красок было вокруг!

При виде первых колонн демонстрантов, я пришла в восторг и уже не переставала восхищаться и радоваться до конца демонстрации. Я отыскала и одноклассников. Старшеклассники (в том числе из нашей школы) громко кричали «ура!» и поднимали плакаты с портретами Ленина, Сталина, Кирова, подпевали каждому хору, начинали приплясывать под звуки каждого оркестра. Мы не шли – нас несло теплой, широкой волной праздника. Раскрасневшиеся, с блестящими глазами, с шапками, сползающими на затылок (надо было все время смотреть вверх!), мы не разговаривали связно, а только вскрикивали:

– Смотри, смотри! Как украшено! Звезда какая! – восхитилась Маша, кутаясь в серое драповое пальто.

– А там, там! А вон шары летят! Смотри скорее! – подскочила к ней Лера. Вика тоже не отрывала глаз от неба.

Я и сама с интересом наблюдала за окружающей обстановкой.

– Привет, – поздоровалась я. Девчонки, судя по улыбкам, были рады меня видеть.

– Как же их много, – протянула Вика, глядя на шары. – Насть, веселее!

– А я и не грущу, – с усмешкой отозвалась я.

Когда мы подошли к центру, то притихли, повернули головы направо и уже не сводили глаз с Зимнего дворца… Дворцовая площадь! Теперь, в торжественный час, она казалась мне совсем новой. Я вижу богато украшенное здание Зимнего дворца, огромный простор вокруг него. Бескрайний людской поток течет и течет, как волна омывая простые и то ли зеленые, то ли сине-зеленые стены дворца.

– Зимний… Здесь ведь революция и начиналась… – прошептала с восторгом Лера, похлопав красными варежками.

– Неужели выучила? – ехидно спросила Вика. Я, глядя на нее почему-то рассмеялась.

Мощное «ура» прокатилось по площади. Мы пошли к Английской набережной, глядя на шпиль Адмиралтейства. Через мост с трубами шла колонна моряков. Из-за туч вдруг выглянуло солнце, в реке отразились здания, задрожали золотые блестки. У моста мы увидели продавца воздушных шаров и купили три красных и два зеленых – получилась красивая пестрая гроздь.

Они взлетали вверх плавно, неторопливо. И долго мы стояли, закинув головы, и следили, как улетали в прояснившееся небо наши яркие, веселые шары, как они становились все меньше и меньше и, наконец, исчезли из глаз.

Комментарий к Глава 2 * – ничего не имею против религии, но в то время эту самую религию не признавали.

Умоляю, отзывы!!!))) Мне крайне важны мнения!!!))))

====== Глава 3 ======

Комментарий к Глава 3 Школьной формы не было. Она появилась только в 1948 году. Лёшу звали Алексом тк иностранец наполовину по матери.

Умоляю, отзывы!!!))) Мне крайне важны мнения!!!)))

Алексей

Той пасмурной осенью мы впервые ощутили прохладное дыхание войны. Стоял погожий сентябрьский день, когда мы узнали, что Япония ввела войска в Китай. Чан Кайши позорно оставил Маньчжурию без единого выстрела, и самураи провозгласили там свое государство Маньчжоу-го. Нанкинское правительство только и делало, что жаловалось в Лигу Наций, а та бесконечно воспитывала японцев. Но теперь у наших дальневосточных границ постоянно маршировала стотысячная Квантунская армия. Она не решалась перейти наши рубежи, но все вокруг шептались, что до войны осталось совсем немного.

У нас появился новый урок – политинформация. Каждый понедельник на первом уроке мы рассказывали политические новости. Я был ужасно горд, что класс единогласно выбрал меня политинформатором. В воскресенье вечером я тренировался дома: рассказывал вслух про Имперскую конференцию англичан или доклад Литтона в Лиге Наций. Мама внимательно слушала меня, смотря на часы, задавала трудные вопросы, и я, глядя на темно-синий стул, не сразу, но всё же находил на них ответ.

До сих пор вспоминаю, как вприпрыжку бежал ранним утром на уроки, неся под мышкой рулон – нарезку плакатов китайских коммунистов с призывами продолжать сопротивление японцам. Моя дорога в школу лежала мимо недавно построенного вагоноремонтного депо, и я пересекал пути мимо закрытых ворот из белых металлических прутьев. Глядя на эти составы, я думал о том, что на далекой станции Харбин сейчас должно быть стоят вагоны, ожидая в предутренней тьме не понятно чего…

– А как японцы вообще появились на этом… Кануне или Кван…туне? – спросил меня Незнам, когда однажды мы шли вместе домой.

– Он когда-то наш был, – ответил я, глядя на группу деревьев, одетых в золотые ризы. – Только потом царь проиграл войну японцам, и отдал Порт-Артур.

– Врешь! – Серега смотрел на меня во все глаза.

– Ничего я не вру! Царский губернатор так и звался «Его превосходительство князь Квантунский».

Небо было по осеннему лазурным, словно даря нам всем прощальную синеву. Я, прищурившись, вспоминал найденные у отца номера дореволюционной «Нивы», где были изображены чудные самураи в черных мундирах и с палашами до земли. А еще какие-то императоры, наместники и отчаянно дымившие крейсера. Было еще одно диковинное слово – «ихэтуани». Я долго учил его по слогам, хотя что именно оно означало, говоря по правде, так и не понял.

– И мы проиграли? – недоумевал мой друг.

– Так то царь был… – ответил я бодро, хотя у самого закралась неуверенность. Хоть и царь, а все-таки, получается, что наши проиграли.

Мы пошли мимо сквера, за которым проходила железная дорога. Товарный состав, отчаянно стуча металлическими колесами, со свистом промчался перед нами. От его стука с маленького дерева посыпалась уже редкая желтая листва. Покружившись в мерзлом воздухе, она упала на золотистый ковер.

– Ну теперь-то мы их побьем… – протянул Незнам.

– Конечно, побьем! – сказал я уверенно, пошевелив ботинком листья.

Однако у самого на душе появилось странное… Нет, не сомнение, а тревога. Я вспомнил крейсера с длинными дымящими трубами. Правда странно: такие корабли были, а почему тогда мы проиграли? Как часто мы не задумываемся над казалось бы самыми простыми вещами…

Первый день после осенних каникул встретил нас неожиданным известием: Ларису Иванову, старшую сестру нашего Мишки, освободили от обязанностей комсорга школы. Она училась в десятом «А» и долгое время считалась образцовой комсомолкой. Я видел ее неоднократно на переменах. Лариса была высокой спортивной девушкой с короткими черными волосами и, подобно своему брату, носила толстые очки. Меня всегда поражала ее нарочитая принципиальность. Лара обожала делать замечания как одноклассникам, так и малышам: то из-за их внешнего вида, то из-за их поведения на перемене.

Как-то в начале октября Андрей Шохин, учившимся в параллельном с нами третьем «А», шутки ради облил на перемене свою одноклассницу Свету Частных – маленькую щуплую девочку, усыпанную веснушками. Света визжала на весь коридор под дружный смех ребят. Лариса, поймав баловника в коридоре, прочитала ему мораль, что такое отношение к девочкам недопустимо для советского школьника и будущего пионера. Кажется, она даже грозилась вызвать в школу его родителей: Андрей ушел от нее, жалобно всхлипывая носом. Женька с Машей ехидно говорили, что сестра и Мишку держит в черном теле. «В детстве, небось, и хворостиной драла», – сказала Машка и, как обычно, сама фыркнула собственной шутке.

За что именно сняли Ларису, никто из нас понятия не имел. Подслушивая на переменах учителей, мы узнали, что речь идет об Одиннадцатом съезде и недавней статье в «Правде». Какое отношение имеет Лариса к Одиннадцатому съезду, который был давным-давно, мы не понимали. Но так или иначе, дело на следующий день передали в райком комсомола. Мишка сидел на уроках как убитый, хмуро глядя в одну точку на парте.

Зато на лицах Иры и Вики сияла плохо скрытая радость. Аметистовой недавно досталось от Ларисы: она долго смотрелась в зеркало, за что сестра Мишки сделала ей выговор. «Советской девочке не пристало расти кокоткой!» – хмуро бросила она. А Вика просто недолюбливала Мишу, считая, что он слишком много из себя ставит. Сейчас она была довольна тем, что ему «прижали хвост», как выражалась Гришкова. На перемене после урока чтения, где мы старательно читали вслух про жизнь на старом уральском заводе, обе они о чем-то шептались, а затем многозначительно смотрели в сторону неестественно бледного Иванова.

История с Ларой слегка отравила нам праздник от стенгазеты. А она, между тем, по праву считалась лучшей, причем не только среди малышей. Даже ученики седьмого и восьмого классов останавливались посмотреть на наше творение, фыркая при виде веселых чертей. Вика говорила, что даже директор Антон Юрьевич рассматривал их, качал головой, а затем не выдержал и рассмеялся. Так это было или нет, не знал никто; но так хотелось верить, что наша газета ему понравилась! Однако теперь всем было не до наших забав. Глядя в окно на свинцовое небо с бледно-желтыми просветами, я думал о том, что у Мишки произошло что-то непоправимое.

Мы уже заканчивали переписывать рассказ про съедобные и несъедобные грибы, как вдруг Настя подняла руку. Получив кивок учительницы, она встала и, чуть запинаясь, сказала:

– Лидия Алексеевна… – при этих словах ее звонкий голос чуть дрогнул. – А можно спросить… Что случилось с сестрой Миши?

Все повернулись Насте, как по команде. Вика вскрикнула. Ирка, покраснев, сжалась – похоже от страха. С минуту наша учительница смотрела на Настю так, словно она была в крапинку, а затем сказала:

– Не твоя печаль, Майорова. Быстрее, быстрее, сдаем тетради! – необычно жестко вскрикнула она.

Прозвенел звонок. Мы с Незнамом быстро собрали вещи: сегодня нам всем хотелось уйти поскорее. Лидия Алексеевна также быстро собиралась. Мишка, стараясь не смотреть на других, поднялся из-за парты. Зато к Насте подбежала, постукивая каблучками, Ирка.

– Вот зачем? – испуганно хлопали ее зеленые глаза. – Тебе оно надо? – прошептала Ира, словно в классе лежал гроб с покойником.

– А что такого? Интересно, что Мишку так убило, – Настя отнюдь не казалась испуганной. – И мы друзья, хочу помочь.

– Ты слышала, что его сестру сняли? – пролепетала Аметистова. – Значит, за ней есть что-то серьезное!

– Ну и трусиха Ирка! – сказал мне Незнам, когда мы вышли в коридор. Сегодня он казался ужасно пыльным.

Я механически кивнул и пошел в раздевалку. Ирка Аметистова в самом деле слыла трусоватой, но, возможно, в чем-то она права. Какой смысл спрашивать Лидию Алексеевну? Слону понятно, что на наш вопрос она не ответит, а вот Насте вполне могут взгреть за такое. Надо действовать иначе… Я ужасно хотел что-то сделать, но что именно не знал.

Мы вышли во двор. Наша школа расположилась в старой гимназии – четырехэтажном здании из красного кирпича с большими окнами. От дороги ее огораживал забор, сделанный из маленьких колонн и недавно поставленных решеток: старые чугунные сняли еще в семнадцатом году на переплавку. Вход со стороны дороги был оформлен в виде двух высоких белых колонн. Рядом с ними росли две липы, посаженные, кажется, еще в прошлом веке. Сейчас они почти облетели: ветер безжалостно срывал редкие листочки, заставляя их кружиться на ветру.

Идти домой не хотелось. Мы отошли к большому спортивному бревну, на котором занимались старшеклассники. С неба начали падать снежинки, которые, впрочем, тотчас таяли прямо в ледяном воздухе. Следом за нами из двери школы брели Влад, Настя и Ирка. Влад отчаянно теребил сорванную веточку; Настя шла, понуро глядя в землю, а Ирка старательно обходила лужи, боясь испачкать свои белые резиновые сапоги. Я махнул им рукой, и они пошли к нам: вместе как-то легче…