Текст книги "Пыль"

Автор книги: Катя Каллен2001

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

Я ахнула. Меня саму никогда не пороли. Бывает, конечно, мама отругает, но чтобы бить… Я не понимала, как так можно, Влад же тоже живой! Можно было наказать, но не с помощью же силы!

– Но… Это несправедливо, – решительно заявила я. – Ты ведь не кто-нибудь, а сын! – Воздух вокруг казался уже совсем теплым, и молодые листья, казалось, звенели на фоне прозрачного неба и первых налетевших насекомых.

– На самом деле не совсем, – задумчиво протянул Влад. – Я из детского дома. Вике захотелось брата-ровесника, меня и взяли. В начальной школе я, как помнишь, шумел изрядно на пару с Женей, пока… не получил розгами за то, что помял пенал Сони. Еще я любил грызть ногти, но быстро отучился, после того, как лет в семь мне натерли пальцы перцем.

– Но это… – я была возмущена до глубины души. – Это произвол! Почему Вика и отец ничего не делают?

Над маленьким аккуратно подстриженным кустом пролетела голубоватая бабочка и, покрутив крыльями, села на ветку. Такие бабочки всегда появлялись в конце апреля, словно напоминая, что тепло уже пришло в наши края.

– Мы с Викой могли трещать о всякой чепухе, но все-таки мы становились слишком разными. Вику мать любила. Не то, что меня, родная все-таки. Она вроде неплохая, Вика, но выводит чаще. Во время одной из наших ссор она сказала, что я лишний.

– Как это лишний? – непонимающе посмотрела я. Мимо нас одиноко прошел Мишка в синей кожаной куртке – писк моды, о которой другие мальчишки могли только мечтать.

– Лишний… Надоел. А отец… А что отец? В основном на работе пропадает, они с мамой постоянно ссорятся. Плюс если ей действительно что-то не понравится – уйдет от нас.

– Но она же мать.

– И? Я ж ее знаю.

– Это ужасно, – покачала я головой, желая все исправить, но не представляла, как это сделать.

У меня никак не укладывалось в голове, что есть такие люди. Та милая женщина, махающая Вике на катке, казалась хорошей матерью, но внешность, как говорят, бывает обманчива. Высокая, с тонкими чертами, светлоглазая блондинка, выглядящая довольно молодо. Хотя, впрочем, я вспомнила что она махала только Вике. Наверное, Владу, она не взмахнула бы рукой ни разу…

Алексей

Да, это был тот самый жест. Я сидел, потрясенный, и смотрел в зеркало. Вера Сергеевна кокетливо поправила шляпу, приложив руку к поля. Именно так сделала таинственная женщинами фотографии, стоявшая между отцом и Щебининым. Я продолжал смотреть во все глаза, но тотчас прикусил губу. Не нужно было подавать и виду, что я что-то заметил.

Мы с Незнамом поскорее вышли из школы. Весенний воздух манил нас своей прозрачностью и легким теплом. Я машинально рассказывал другу что-то об Океании, но в мыслях был ужасно далеко от тропических лесов. Это, несомненно, тот самый жест, какой сделала женщина с фотографии. Неужели наша Вера Сергеевна знала моего отца и Щебинина? Впрочем, может, я не прав. Может, это просто жест любой женщины? Пожалуй, так и есть… И все же… Я почувствовал вдруг прохладу на сердце: какое-то седьмое чувство подсказывало мне, что все здесь не так просто.

– Слушай, – вдруг остановился я. – А ты не знаешь, кто она вообще – наша Вера?

Мы остановились возле аккуратно прибранной клумбы с уже взошедшими тюльпанами. Бордюр уже успели покрасить в белый цвет.

– Нет… – покачал головой Незнам. – Ее, говорят, отец Мишки знает только.

– Нашего Мишки? – изумился я. Ветерок легко потрепал уде зеленые ветки тополя.

– А какого еще? Потому Вера его так и любит, – резюмировал Незнам.

Вера Сергеевна по непонятной нам всем причине обожала Мишу. Прищуриваюсь сквозь стекла очков, она всегда с легкой улыбкой говорила: «Интересно, что думает Миша?» или «Что скажешь, Миша?» Очень многих в классе (каюсь, меня тоже) ужасно раздражало это ее слово «Миша». Нас всех она называла только по фамилии или полными именами: «Алексей», «Сергей», Ирина»… Это семейно теплое «Миша» звучало противным диссонансом, который нас раздражал своей слащавостью. Да и Мишка на ее уроках становился каким-то другим: улыбчивым и немного важным, говоря чуть-чуть в нос, со знанием дела. Точно пришел к любимой тете на пирожки с чаем.

Не так давно, Вера (как мы звали ее) задала нам сочинение: «Какие книги будут любить при коммунизме?» На следующий день она пришла с кипой наших тетрадей и, сев за стол, с улыбкой сказала:

– Что же, прочитала ваши творения… Неплохо, но все-таки жаль, что многие написали про фантастику. Суховский про Обручева, Аметистова про Беляева…

При этих ее словах я не сдержал улыбку: несомненно, Ирка описала «Властелина мира», который она недавно взяла у меня. Счастливая Ира даже приосанилась: она жутко любила, когда ее хвалят – словно кошечка, которой налили молоко.

– Миронов про «Аэлиту»… И даже Миша… – последнее слово Вера выделила с теплой улыбкой, – написал про Уэллса. Ребята, это хорошо. Но как жаль, что никто не вспомнил о классике. Неужели вы думаете, – обвела она взглядом притихший класс, – что в будущем обществе никто не вспомнит про классическую литературу? Что никому больше будут не нужны Пушкин и Блок, Шекспир и Чехов, Бальзак и Гоголь?

Мы притихли. Все-таки слушать Веру было ужасно интересно. Лера что-то нацарапала в тетради: она всегда старалась засыпать за ней каждое слово.

– Янова… Янова… – открыла она Юлькину светло-зеленую тетрадь. – Исторические романы Лажечникова. Все-таки интересный сюжет… Но, ребята, миру будущего, – прошлась она у доски, – будут нужны не только наука и техника, не только занимательные сюжеты, но и человек. Человек с его слабостями и героизмом, – обвела она нас взглядом, – никуда не уйдет, он останется с нами. Согласен, Миша? – вдруг с улыбкой посмотрела она на Иванова.

Вот, значит, в чем дело… Теперь я начинал понимать: Вера знает родителей нашего Мишки. Но от этого на душе становилось только «противнее». Это неприятно сюсюкающее «Миша», словно он был Вере племянником каким-то. Хотя, кто знает. Я прищурился на синее небо. А вдруг все-таки был? И что если Вера каким-то образом знала моего отца…

– А ты откуда знаешь про Веру? – спросил я.

Мы с Незнамом незаметно пошли в сторону трех пирамидальных тополей, за которыми надо было переходить железную дорогу к депо. Стволы деревьев были покрыты новенькой побелкой, а решетки под ними аккуратно покрашены в черный цвет. «Тоже ждут праздника!» – отчего-то подумал я.

– От Влада слышал, – важно сказал он. Сереге всегда нравилось, когда он знал больше, чем другие. – А он от матери.

– То есть, Мишка любимчик Веры неспроста? – уточнил я.

– Похоже… Да ну их в болото! Слушай, давай на первой май к Неве сбегаем? Кораблики посмотрим… – мечтательно протянул Незнам.

– Давай! – охотно согласился я. В честь Первомая ожидался речной парад на Неве, и мы хотели сбегать посмотреть на такое чудо.

Депо сегодня казалось и рабочим, и праздничным. Служащие в темно-синих блузах красили белый забор. На воротах висел плакат, на котором синим цветом было лихо написано: «Все ударные фонды – на Магнитку!» А напротив на здании железнодорожного дворца культуры висел настоящий праздничный плакат, изображавший ветку сирени на фоне голубого неба с большой красной единицей. Ниже стояла надпись «Первомай – смотр нашей готовности к Мировой Революции!» От такого плаката мы с Серегой, как по команде, вытянулись и расправили плечи. Ведь мы с гордостью знали: ее предстоит делать нам!

Придя домой, я сразу переоделся. Мамы не было: уходя, она оставила мне обед – котлету с макаронами. Значит, за обедом я могу почитать книгу, что мама строго запрещала. Схватив из шкафа том о путешествиях в Океанию, я открыл его на описании тропического леса. Однако сегодня читать про бамбук и пироги почему-то не хотелось. Я смотрел в окно на предмайскую синеву и думал о том, могла ли Вера знать моего отца. Да еще когда: в далеком девятнадцатом году! Узнать бы это… Только вот как – я решительно не знал.

В тот год Первое мая выдалось необычным. Это был наш первый взрослый Первой! Первый раз в жизни мы не пошли с родителям на демонстрацию, а спешили к девяти утра в школу. Понятно, что уснуть в тот вечер было непросто – так хотелось, чтобы поскорее наступило завтра. Утром мама выдала мне приготовленную белую рубашку и наглаженные темно-синие брюки. У них была своя демонстрация Коминтерна, а меня она отправила в школу. Я, естественно, отпросила на морской парад. К моему удивлению, мама не возражала: только велела вести себя хорошо и не влипать ни в какие истории. Пробурчав «угу», я поскорее выбежал на улицу, и, ловя прохладу, помчался знакомой дорогой в школу.

За свою жизнь я хорошо запомнил два Первомая. Самый первый раз родители взяли меня на демонстрацию, когда мне было четыре года. Я хорошо запомнил вечер тридцатого апреля, как я представлял себе завтрашний день. Мы играли с приятелями на улице, а я с нетерпением ждал заката, чтобы поскорее пришло завтра. До сих пор не могу забыть аккуратно подметенную улицу и уже побеленные деревья, словно подготовленные к празднику. В тот вечер мне казалось, что даже еще немного воздух пропитан праздничным ощущением, – словно завтра произойдет что-то волшебное.

И вот следующим утром я, одетый в белый рубашку с красным бантом, бегу по мосту через Фонтанку. Кругом на перилах развиваются красные флажки, а по бокам рядом с каменными конями реют четыре красных знамени. Люди спешат куда-то, а я бегу впереди. Отец с улыбкой поздоровался со своими знакомым. У них была девочка, моя ровесница – кажется, ее звали Лена. Она держала в руке красный шарик и сразу весело мне улыбнулась. Не помню, о чем мы с ней говорили, но почему-то решили побежать вперед, слушая приветственные голоса из репродукторов. Люди шли и шли, а мы бежали и бежали, ловя прохладный и праздничный утренний воздух. Больше я никогда не видел ту девочку, но сам момент, как мы с ней бежали, почему-то не могу забыть до сих пор.

Второй памятный мне Первой произошел, когда мне было пять лет. Я ужасно ждал того дня, когда, наконец, город снова будет украшен красными флагами и воздушными шарами. Но я не угадал: на утро был страшный дождь, буквально затопивший город. Мы пошли на демонстрацию к Смольному под проливным ливнем. Знамена казались совсем сжавшимися, а одинокие автомобили, несущиеся сквозь бесконечные лужи, несчастными одинокими путниками. Мимо нас промчалась пара грузовиков: веселые студенты горного института похоже нашли выход. Я слышал невдалеке разговоры взрослых, прятавшихся под навесами:

– Ну что: дальше просто пройдем до Фурштатской немного?

– Да, хоть чисто символически, – веснушчатый паренек на ходу открыл махорку и закурил на ветру.

Мне было ужасно противно. Мерзко, что какой-то дождь может испортить лучший праздник. Но, наверное, именно тогда я понял: не все в жизни получается так, как хотим мы.

Пока я бежал мимо трамвайных путей навстречу со стороны Греческого уже показались строившиеся колонны. Над рядами колыхались знамена, транспаранты, портреты… Сталин… Сталин… Киров… Снова Сталин… Редкие музыканты дули в трубы. Стоявший у дворца культуры громкоговоритель разносил звуки и шумы Дворцовой площади. Готовилась грандиозная демонстрация. Мимо прошла колонна железнодорожников. Едва я вбежал в школьный двор, как заметил, что он был завален учениками с четвертого по десятый класс. Ира Аметистова уже отчаянно махала со стороны ряда вкопанных шин, строя наш класс. Я не сдержал улыбку: все-таки Ирка в роли начальника казалась немного забавной. Машет флажком, командует, а сама не забыла надеть новые белые туфли на каблуках.

– Леша, сюда! – крикнула она.

Незнам, увидев меня, улыбнулся и посторонился, освобождая место. Рядом равнодушно стоял Антон. Я сразу встал между ними. Мишка невдалеке казался бледным и задумчивым, внимательно смотря на школьное крыльцо. «Ждет кого-то», – подумал я.

Со стороны ворот показались Влад и Вика. Я не смог сдержать улыбку: Гришкова, опаздывая, всё равно шла важно, жутко довольная собой. Зато Влад шел понурый: видимо, что-то было ему не по душе.

– Вот вы где! – зашипела на них Ира. – Ну-ка быстрее в колонну.

– Опять Ирэн раскомандовалась, – сокрушенно подняла глаза Вика.

Раздались смешки: кличка «Ирэн», похоже, уже прилипла к ней. Зло, но метко, учитывая, что Ирка – из «бывших». Ирэн промолчала, поджав губы, хотя я был уверен, что обиду она затаила. А уж Аметистова обязательно поквитается – так она устроена.

Гул потихоньку усилился. У входа показались наш директор Антон Юрьевич Никольский и Вера Сергеевна – она всё же завуч и руководитель партийного бюро школы. Никольский мне всегда напоминал бывшего офицера – высокой, с военной выправкой, в синих кавалерийских галифе и френче. Однако сейчас он показала мне немного усталым и даже отстраненным: словно в мыслях он был не с нами. Произнеся несколько фраз о Первомае, вдруг начал разъяснять нам, что есть полная и окончательная победа социализма. Полная победа может быть у нас, и мы идем к ней, а окончательная – только во всем мире, и нам предстоит увидеть ее.

– А я знаю, откуда это, – шепнула мне Ирка. – Это статья Сталина. У меня отец ее читает. Всем партработникам дали.

Сейчас она просто светилась от того, что знала больше, чем другие. Я кивнул. Затем слово взяла Вера Сергеевна. Она говорила куда дольше, рассказывая о том, что для нас Первомай – заря жизни, и наша жизнь должна пройти счастливой и достойной, как весна. На лице Мишки мелькнула улыбка. Значит, Незнам не обманул: Вера правда его любит и выделяет.

Дорогу у школы тем временем перекрыли. Заиграли трубы и по ней, не обращая внимание на трамвайные пути, двумя потоками пошли колонны демонстрантов. Люди подтягивались, прибавляя шаг и направляясь к центру.

– А сейчас: все к Смольному! – крикнула подбежавшая к учителям Волошина. На ее белой блузке сидел аккуратно завязанный красный бант.

Мы как по команде вышли со школьного двора на улицу и пошли колоннами в сторону Смольного. День был пасмурный, но сухой: по небу быстро бежали темно-серые облака. Репродукторы играли веселую музыку, которая иногда прерывалась громкими первомайскими приветами. Каждый раз мы весело отдавали Пионерский салют. Ирка важно шла впереди, помахивая пурпурным флажком – кажется, она была вполне счастлива. Зато мы с Незнамом уже тихонько шептались про предстоящий парад.

– Глядите… Политехнический! – крикнул Антон.

Все, как по команде, посмотрели вправо. Если невозмутимый Антон призывал посмотреть, видимо, там было что-то стоящее. Мгновение спустя, я понял, что он не ошибся. Мимо трамвайных путей ехала целая конструкция из папье-маше, изображавшая Земной шар и красный флаг. По бокам от него стояли два гимнаста в белых футболках и махали красными флажками. Над ними развевался транспарант, где на красном полотне белыми буквами виднелась надпись: «Первомайский привет!» Маша вытянула голову, смотря на такое чудо.

– Такое ощущение, что сейчас появятся крылья и взлечу от радости. Настолько красиво, что праздник по-настоящему чувствуется.

– Смотри, не улети, – надменно хмыкнула Вика.

Влад поморщился и сокрушенно поднял глаза. Со стороны раздались крики демонстрантов. Глядя на на хмурого Влада, я вдруг понял, что мне пришла в голову интересная мысль.

– Хватит вам уже, – улыбнулась Настя. – Нашли время для ссор. Праздник же!

– Вот именно. Глядите, еще! – удивился Антон.

Мимо нас проехала модель самолета из фанеры. Красные звезды лихо сияли на крыльях. Женька запрыгал от радости. Даже Ирка, казавшаяся очень важной, не выдержала и замахала флажком.

– Слушай, давай возьмем Влада? – прошептал я.

– Влада… – Незнам ошарашенно посмотрел на меня. – Хотя… Почему бы и нет?

– Влад… – шепнул я ему. – Пойдешь с нами парад смотреть?

Миронов слегка удивился. Казалось, он не ожидал подобной просьбы, но быстро это скрыл.

– Почему бы и нет?

– Ну и отлично! Тогда после Смольного – сразу вниз?

– Только не задерживаемся, а то мест не хватит, – со знанием дела добавил Незнам.

Ветер от Невы становился все сильнее. Девочки поежились от холода. Вера Сергеевна вела нас к Смольному. Мимо прошла колонна моряков по звуки труб и барабанов. Отдав им салют, мы пошли дальше уже не по асфальту, а по гравию. Глядя на развивавшееся песочное платье Веры, я никак не мог поверить, что она и есть та таинственная женщина с фотографии. И все-таки тот жест… Нет, я не придумал. Она правда именно так и поправляла шляпку.

Взрослые двумя колоннами пошли на Дворцовую площадь, где проходила главная демонстрация. А мы, прокричал троекратное ура, стали постепенно расходиться. Вера Сергеевна стала строить наших, чтобы отвести их назад к школе или Греческому – в аккурат, как освободится родители. Но мы с Незнамом, не долго думая, схватили Влада за руку и стали протискиваться в толпе.

– Главное, Викулька не бери, – шепнул ему я, пока репродуктор кричал очередной первомайский привет.

– Без проблем, – пожал плечами Влад.

– Викулек – кулек и папуас, – неожиданно сказал Незнам.

– Почему папуас? – уже не удержался я, громко фыркнув.

– Дикая, – бросил на ходу Серега. Шум не смолкал, и мы с трудом пробивались к посадкам.

– Да Вика как Вика, – закатил глаза Влад. Ветер с Невы подул сильнее, теребя наши пиджаки.

– Слушая, а она тебе правда сестра? – спросил я.

– Не совсем… Я из приюта.

Мы с Незнамом переглянулись. Конечно, после войны у нас была куча беспризорных, и еще какие-то шесть – семь лет назад они считались настоящей напастью. Но чтобы из беспризорных был наш Влад? Это как-то не укладывалось в голове. У набережной стояла уже толпа: протиснуться здесь было просто невозможно.

– Надо за университет идти, – чуть поежился я от холодного ветра. – Туда.

– Повезло тебе, – вздохнул Незнам. – То есть нет, ужасно, но всё же в семью взяли. Любят, наверное?

Мне не надо было даже стараться: любопытный Серега сам расспрашивал Влада напропалую.

– Да, но лучше их не раздражать.

– Это как? – удивился Незнам. Я между тем пробивался сквозь толпу, прокладывая нам дорогу. Ближе к Неве стало попадаться все больше собранных в оцепление моряков.

– Неважно… Но не хочешь истерик от матери – не выводи ее из себя.

Я видел мать Влада несколько раз в школе. Невысокая и белокурая она в своих тонких очках казалась очень строгой. Хотя, нет, пожалуй: Викулька она встречала с улыбкой. Видимо, ее любила больше.

– А отец? – спросил Незнам.

– Отец помягче.

Я понял, что Влад не расположен общаться. Впрочем, это было в его стиле, меня гораздо больше сейчас волновала уже близкая речная прохлада. Стоящая молодая пара расступились, и мы втроем оказались возле парапета. Довольный Незнам не сдержал крика: впереди по курсу показался огромный бронекатер с красным флажком на носу. Сторожевая башня грозно смотрела вперед, хотя тускловатые солнечные лучи придали и корабельному железу праздничный вид.

– Маловат как-то катер… – пробормотал Влад.

– Да? А ты представь: форсируешь реку, а на тебя такой вот бронекатер оборняющихся вылетает из-за поворота? – рассмеялся я.

Незнам фыркнул. Глядя на нас улыбнулся и Влад, а потом махнул катеру рукой.

– Главное, чтобы Вика матери не сказала, что я сюда побежал, – вздохнул он.

– А что, мать так следит за тобой? – изумился я.

– Еще как. Даже Веру спрашивает частенько о моем поведении.

Волны от катера, скрывавшего за поворотом как раз достигли гранитного берега. Я прищурился: сейчас они чем-то напоминали мне море.

– И что будет, если Викулек заложит? – хмыкнул Незнам.

– Ну… Иногда может и ремнем влететь, но не такая-уж проблема, за дело всё-таки, – с усмешкой отозвался Влад.

– Слушай, – вдруг спросил я. – А почему твоя мать именно у Веры спрашивает о тебе? Потому что классная?

– Нет… – Влад прищурился на башню. – Потому что знает ее давно.

– Так уж и давно? – я прищурился на видневшийся вдали Петропавловский шпиль, хотя чувствовал, что сейчас надо быть предельно осторожным.

– Да… Еще чуть ли не с юности. Потом Вера уехала в Москву, а мать тут всегда была.

– Вера была в Москве? – спросил я, когда катер рыкнул из всех сил. Так, что кое-какие девицы, стоящие рядом с нами, взвизгнули.

– Даже жила, – невозмутимо ответил Влад. – Давно только, когда я еще родился, в то время, – зачем прочертил он в воздухе круги. – А с чего такое внимание к Вере? Просто интересно.

– Как раз из интереса. А что вернулась? – поинтересовался Незнам с неподдельным интересом.

– Из интереса… Не знаю, честно. Только мать как-то бросила, что Вера другой стала после Москвы, – вздохнул он. Вдали ее раздался грохот: пушка у Петропавловки видимо пальнула холостым. Со всех сторон раздалось громкое ура.

Я вздрогнул, не поверив своим ушам. Вера была в Москве! Вера в самом деле жила в Москве. И когда! В то время, когда я родился. А ведь именно в то время и сделали ту фотографию, где отец, Щебинин и эта дама в очках. Впрочем, мало ли людей тогда жили я Москве и холили в очках… Чувствуя сильное волнение, я облокотился на перила.

– Глядите, гидроплан! – раздался знакомый голос.

Я обернулся. Сзади стояли Настя, Ира и Маша, весело помахивая садящемуся на воду самолету. Значит, они тоже побежали на парад. Лихо совершив разворот, гидроплан начал приземляться на воду, точно утка на озеро. Кругом стояли крики. Незаметно для себя я, кажется, тоже стал кричать вместе со всеми.

Комментарий к Глава 7 Умоляю, отзывы!!!))) Мне крайне важны мнения!!!)))

====== Глава 8 ======

Настя

После праздников нас ожидали невероятные события. Стоял теплый майский день, когда в «Правде» появилась статья «За рубежами нашей Родины – мрачное Средневековье». На передовице была фотография, как нацисты сжигают книги во дворах университетов. Эсесовцы и студенты бросали в громадный костер книги немецких писателей – Гейне, Фейхтвангера, Ремарка.

Через пару дней Леша, естественно, сделал нам выставку «Фашизм – это Средневековье». На стендах стояли фотографии, как нацисты в военной форме сжигают книги и проводят факельные шествия в виде огромных огненных свастик. Меня особенно поразила картинка: на берлинский вокзал прибывает поезд и толпа людей, выстроившись на перроне, вытянула вперед руки в нацистском приветствии.

– Дожили! – закатывал глаза Влад. – Они ведь и людей начнут сжигать!

– С ума сойти, – покачал головой Женька.

– Когда в твоей жизни происходит что-то ужасное… Что-то такое, что ты не в состоянии контролировать или исправить… чувствуешь себя таким беспомощным, – протянула задумчиво Маша. – Это просто ужасно.

– А я недавно читала «Властелин мира» Беляева, – бросила важно Ирка. – Там вождь немецких фашистов придумал аппарат, как внушать свои мысли людям. И целая толпа пела песни по его команде.

– Гитлер? – присвистнул Женька.

– Ну… вроде того… – неуверенно покачал рукой Алекс, довольный, что нам нравится его творение. – Там его Штирнером зовут. Но в общем-то, да – это Гитлер.

Я посмотрела на толпу с огненными свастиками и людей, кидавших книги в костер.

– Тоже читал, – кивнул Влад. – И Германию, видимо, ожидает что-то похожее…

Ира Аметистова удивленно хлопала глазами, смотря на газету.

С Ирой мы помирились. Ведь, собственно, из-за чего начался разлад? Из-за того, что Аметистова, как и Волошина, унижала Мишку, хотя ему и без того было плохо. В последнее время Ирина всё-таки отстала от Мишки, хотя друзьями они никогда не были – возможно, Ире просто надоело. Да и вела она себя достаточно прилично, пусть и любила командовать, но в этом нет ничего такого уж плохого – главное, что не травит Мишку, а ведь до той истории с Ларисой мы с Ирой были в неплохих отношениях. Почему бы не восстановить их? Она из графинь, но ведь и Миша тоже вызвал неприязнь моей мамы только лишь своей фамилией, а человек он хороший. Поэтому после уроков мы с Иркой, весело сбежав по лестнице, пошли вместе домой.

День выдался солнечный: настоящий канун лета. Мы шли уже в легких блузках и летних туфлях, жадно смотря, как ветер треплет макушки лип. Меня родители отправляли в пионерский лагерь, а Ирку брали с собой в Крым. Слушая ее треп про море и гальку, я улыбалась: никогда не могла представить Иру, бегавшую босиком в лагере. «Графиня», – с усмешкой подумала я. Мимо нас промчался черный автомобиль и, важно фыркнув, остановился возле гастронома. Я прищурилась: мне показалось, что вышедший из него мужчина в темно-сером костюме был очень похож на отца Мишки. Интересно, его родителям тоже подают по должности машину, или они ездят на работу трамваем?

– Кстати, не так все просто с родителями Мишки, – тихо сказала Ира, стуча каблуками. – Возможно, что Лариса действительно виновата была.

– Но она все равно была получше Маринки, – уверенно ответила я.

– Волошину тоже понять можно. Ты вообще знаешь, что отец Мишки был членом оппозиции на одном съезде?

Я так и замерла. Ветер, как мне показалось, сильнее качнул ветки с клейкими майскими листьями. Но…

– Но ведь родители – это родители, а Мишка – это Мишка. Он хороший!

Ира глубоко вздохнула. Когда Ира волновалась, ее глаза становились большими и совершенно синими, словно покрытыми легкой матовой оболочкой.

– Ты понимаешь вообще, о чем я говорю? Он не просто увлекался троцкизмом или чем-то таким. Он, – понизила Ирка голос, – выступал на одном съезде против товарища Сталина!

– А на каком? – пробормотала я. В голове сам собой звякнул непрошеный колокольчик, что Лариску сняли за статью про Одиннадцатый съезд.

– Понятия не имею. Но, может, и на Одиннадцатом, – Ирка, остановившись, взмахнула своим новеньким светло-коричневым портфелем. – А что если на Одиннадцатом, правда?

– Но Мишка-то тут причем? – недоумевала я.

– А ты Ларису вспомни. Тоже по твоей логике ни при чем, а? – подруга пристально посмотрела мне в лицо.

Я задумалась. Мишка ничего не говорил про взгляды родителей. Однако я вспомнила фотографию его отца с Томским. И слова Леши, что его сняли за дружбу с каким-то Сокольниковым. Неужели Лариса и вправду виновата? Не буду разрушать дружбу с Мишкой, но интересно было бы узнать про взгляды его родителей.

– Я от отца слышала, что родители Мишки на дурном счету там, – показала она длинным пальчиком вверх. – За ними хорошо наблюдают.

– Да за что? – Я вздохнула. – Неужто за тот съезд? Ирке можно верить здесь полностью: даром, что ее отец считался «правой рукой» самого Кирова.

– И не только. Его отец и мать в Англии болтали, за что не следует.

Интересно, о чем же? Я нахмурилась. Это действительно серьезно. Что же скрывают Ивановы такое, что от этого все ужасаются и за это их даже власть не уважает? Я не брошу Мишку, но чувствовала, что во всей этой истории не всё так просто…

У нас в Ленинграде солнце никогда не бывает долгим. Пока мы болтали с Иркой, небо мгновенно заволокло тучей. Собиралась гроза. Ветер поднял волну пыли, и мы как по команде побежали к высокому навесу гастронома. Мы чуть-чуть не успевали до той минуты, как брызнет первый поток. Ирка взвизгнула, и прыжком нырнула под навес. Конечно, у нас обеих были зонтики (как шутят у нас: «ленинградская девочка отличается от московской, тем, что у нее всегда с собой есть зонтик»). Но часто не помогает и зонт: дождь перерастает в потоки воды и тогда промокаешь с ног до головы.

– И пусть Мишка не треплется, что родители – одно, а он – другое, – отрезала Ирка. – Вот Леша правда наш, хотя у него отец был близким к троцкистам.

– Троцкистам? – я стояла, как оглашенная, и потоки ливня мне казались, словно закрытыми стеклом. – Леша говорит, что его отца кто-то убил, – брякнула я, о чем тотчас пожалела.

– Это Леше так хочется, – фыркнула Ирка. – А все знают, что он покончил с собой из-за какого-то Бориса Суварина.

– Но никто ведь не может стопроцентно сказать, так это было или не так, – ответила я, пожав плечами. – Борис Суварин…

Я задумалась. Что же за человек был этот неведомый Борис, что именно из-за него, вполне возможно, отец Леши совершил самоубийство?

– Я от родителей слышала, – развела тонкими руками Ира. – Знаешь, самоубийство отца Алекса тогда обсуждали все.

Может, спросить об этом у мамы? На мгновение я подумала об этом, но потом решила, что пока все-таки не стоит. А то получится, будто я подслушиваю разговоры родителей. (Я, разумеется, это время от времени делала, но лучше было не показывать им этого). Или, может, попробовать узнать у Мишки? Да, наверное, это лучшее решение…

Отвесная стена дождя стала немного реже, и я задумчиво посмотрела, как вода капала с веток невысокого тополя. Вода бежала по асфальту быстрым мутным потоком, оставляя за собой разводы серовато-желтого песка. Я сбросила туфли и, держа их в руке, побежала босиком. Ирка не решилась последовать моему примеру и, острожно ступая, стала старательно обходить лужи, перепрыгивая с островка на островок.

Алексей

Последняя неделя перед каникулами выдалась очень теплой. Зацвела вишня, и улицы начали покрываться мелкими белыми лепестками. Наш актив спешно готовил последнюю стенгазету перед уходом на каникулы. Аметистова настояла, чтобы в стенгазете были карикатуры на отстающих и плохо ведущих себя учеников. На Иркином жаргоне это называлось «активной борьбой с недостатками». От меня, честно, проку было, «как с козла молока»: разве что купить конторский клей, потому как ни сочинять стихи, ни, тем более, рисовать, я не умел. Эпиграммы написала Юлька Янова, а рисунки сделала Настя.

Наконец, утром в понедельник я заметил в коридоре долгожданную газету. Возле нее уже столпились ученики, причем, не только нашего класса. Довольная Юлька важно поправляла бант, загадочно улыбаясь. Всклокоченный Женька кричал, размахивая руками, доказывая что-то Ирке. Я подошел поближе и сразу прыснул. В самом центре стенгазеты черными витыми буквами был выведен стих:

«Не решается задачка —

хоть убей!

Думай, думай, голова

поскорей!

Думай, думай, голова,

дам тебе конфетку,

В день рожденья подарю

Новую беретку»

Под стихотворением был нарисован Женька. Большая черная двойка сидела на нем верхом и погоняла прутиком.

– Может, лучше было бы нарисовать Женьку верхом на двойке? – услышал я насмешливый голос Влада.

– Нет… – потерла руки счастливая Вика. – Нет, пусть лучше двойка сидит на Женьке и его погоняет!

– Это несправедливо, – проворчал обиженно «Стрела». – Будто я единственный. Просто у меня нет склонностей к математике.

– Как и к русскому с литературой, – ехидно добавила Ира Аметистова.

Женька закатил глаза.

– Смеешься? Друг, называется! – проворчал он, взглянув на Влада.

Женьку было жаль немного, но в то же время стихи были весьма правдивы. Он действительно будто не собирался учиться без подсказок.

Я посмотрел в правый угол и сразу почувствовал радость. «Повезло» и Вике. И, надо сказать, очень заслуженно. За партой была нарисована спящая Виктория. В мечтах она плыла по озеру в лодке и курортной шляпке. Ниже виднелось: