Текст книги "Taedium phaenomeni (СИ)"
Автор книги: Канда Белый Лотос
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)
– Так, – настойчиво, непреклонно ответил Аллен. Сложил на груди руки, поигрывая длинными, покрытыми инеем, когтями, раз за разом привлекающими детское непосредственное внимание. Посерьезнел, улыбку стер, но приближаться и давить перестал, стараясь говорить мирно, пусть и непоколебимо. – Я не знаю, что и кто делает с тобой, но вижу, что ничем хорошим это для тебя не оборачивается. – Глаза снова выхватили охваченные кровью подрагивающие ноги, руки, застывшие на губах багровые струпья, выжженные изнутри глаза, забинтованную теперь еще и шею. Внутри, скребнувшись о печень, похолодело даже сильнее, чем дышал зимой воздушный газовый лед. – Никто не имеет права издеваться над тобой против твоего на то желания, а...
– Да что ты пони...
– Не перебивай, – мрачно отрезал он, с ликующим обескураженным сердцем чувствуя, что лидерство над упрямым, кусачим, но потерянным ничейным ребенком взять может легко, с одной руки, пусть и только собирающейся еще познакомиться с острыми молодыми зубками. – И не лги мне, пожалуйста. Не надо. Ни черта тебе не по душе то, что с тобой делают – хотя бы это я хорошо понимаю. И если ты отказываешься нормально мне все взять и рассказать, я просто заберу тебя с собой и уведу прочь. А дальше что-нибудь придумаем. В любом случае, снаружи тебе будет лучше, чем здесь, можешь даже не сомневаться.
Мальчишка непонимающе сглотнул, остро очертившись трепетным кадыком. Сам того не замечая, попятился, едва не споткнувшись о бетонную перекладину и не растянувшись на только того и дожидающемся полу. Мотнул головой, тяжело прохрипел и, ухватившись подрагиваемыми пальцами за сбитую рубаху на груди, сорванным голосом спросил:
– Снаружи – это где...? За стенами лаборатории, что ли...?
Аллен удивленно кивнул – на его взгляд ответ и так был понятным, если только не...
– Ты что... Никогда там не бывал, за стенами...? – дурной вопрос, глупый вопрос, прав дикаренок – совсем он с ума посходил; разумеется, мальчишка там бывал, иначе...
– Конечно нет, идиотище! – поразив в самое сердце, опоенное корневым отваром, вспыхнул тот. – Кто меня туда выпустит, а?! Я тут сделан, в этом чертовом месте, в родильной! Я всего около года живу! Они часто говорят, что даже у вас, людей, в один чертов год никого никуда не отпускают... Не отпускают же, правда?
Аллен онемел. Непонимающе сморгнул, громыхнул потрохами. Словив в синих глазах проступающий след дымящегося отчаянья, поспешно кивнул, подтверждая, что ни в какой год никто никого не отпускает. Не зная, как подобрать выпавший из рук единственный ключик, как вообще связать между собой одно и другое, полуубито, полубезумно пробормотал:
– Как это «около года», малыш...? Ты же ведь выглядишь так, будто тебе, по меньшей мере...
– Девять, – поведя плечом, нехотя отозвался мелкий. – Моему телу девять. Оно уже было создано в этом возрасте и ничем особенно за прошедшее время не изменилось. Кроме того, что они срезали мне волосы, но хрен бы им, я снова их ращу и тронуть на этот раз не дам. Меня создали то ли восьмилетним, то ли девятилетним – я не особенно вдавался в подробности, а они говорят, что так со мной легче работать, так больше шансов для чертовой синхронизации и со мной не нужно особенно возиться. Я торчу здесь около десяти чертовых месяцев и ничего, кроме экспериментальной, моей проклятой комнаты и родильной не видел. Если я сумею когда-нибудь принять эту сучью Невинность – то тогда, возможно, они меня выпустят, но один черт я не... – Лицо его вдруг побагровело, брови недовольно скрестились, губы изогнулись в полуобиженном, полузлобном оскале, выплевывая уже совершенно иные слова: – Послушай, ты! Хватит заговаривать мне зубы!
– Что...? О чем ты снова, малыш...?
– О том! Не прикидывайся! О морде твоей паскудной! Думаешь, что заболтаешь меня, и я соглашусь куда-то там с тобой добровольно тащиться?! Да черта с два! Это место, конечно, лютое говно, но ты тоже, знаешь ли, не внушаешь мне никакого доверия. Просто припираешься и заявляешь, что я должен зачем-то уйти с тобой, да? И что потом? Откуда мне знать, что ты не собираешься вытворять со мной еще большего дерьма? Что ты станешь делать, если вытащишь меня отсюда, ну?! Только не пытайся говорить, будто я такой кому-то там снаружи нужен! Я и здесь-то никому не нужен, если бы не эта их идиотская уверенность, будто я пригоден к синхронизации! И мне они тоже все не нужны – ни здесь, ни там! Люди – тупейшие идиоты, и плевать я на них хотел, ясно?! Псих хренов... Хренов ты псих!
Аллену стало тошно, стыло, муторно и мерзко одновременно, в желудке улегся тяжелый неперевариваемый камень. Мальчишеские слова били с той особенной силой, от соприкосновения с которой внутри все переворачивалось, протыкался иголками желчный пузырь, разливалась по пологим полостям высвобожденная кровь. Слегка кружилась голова, пересыхал забросанный песком язык, трескались по каемке позабывшие слова губы, слишком слабые сейчас, чтобы развернуто ответить хотя бы на один справедливый вопрос или обрисовать еще один вопрос собственный, эгоистичный.
– Послушай, малыш, прямо сейчас я не могу знать, что случится дальше, но я хотя бы обещаю, что...
– Прекрати ты уже! – непонятно на что опять озлобившись, прорычал диковинный звереныш, скребнув по колонне поломанными ногтями. – Не могу больше терпеть. Бесит!
– Что прекратить?
– Делать это! Называть меня своим чертовым паскудным «малышом»! Я же сказал, что сам ты «малыш»! Мне не нравится! Не смей, понял?! Не смей так ко мне обращаться. Иначе я тебе вмажу!
Аллен не то чтобы особенно испугался вполне осуществимой нетерпимой угрозы, но...
– Я бы, конечно, согласился, но... Надо же мне как-нибудь тебя называть, верно? Если не нравится «малыш», то назови мне, пожалуйста, свое имя.
Вопрос был далеко не сложным, безобидным, не намеревающимся никак задеть или обидеть, а звереныш, сверкнув грозой испражняющих пучки глаз, все равно остался недоволен, ощерив в боевом щенячьем оскале зубастый неугомонный рот.
– Нет. Не скажу я тебе ни черта, даже не надейся.
– Почему это?
– Просто потому что! Бесишь ты меня, вот почему!
– Хм... в таком случае, боюсь, ты попросту не оставляешь мне выбора, – с притворным сожалением развел руками Аллен, теперь отчаянно старающийся не пропустить на губы дурацкую каверзную улыбку, застрявшую где-то под языком. – Видимо, мне и дальше придется звать тебя «малышом». И, видимо, он тебе все-таки нравится, раз ты...
– Да нет же! – забывая о собственном табу, взрычал-взревел вполне себе предсказуемый мальчишка мальчишкой, готовый, кажется, то ли вот-вот бросаться с кулаками на тупоумного седого кретина, не понимающего простых честных слов, не то попросту прикладываться лбом о красный под брызгами камень. – Не нравится мне ничего! Я же сказал! Черт... черт же... Чего ты ко мне только так привязался? Чего тебе от меня нужно? Я... меня... сучоныш такой... чтоб тебе подавиться и сдохнуть… Меня зовут...
– Юу? – осторожно, на пробу, до конца все еще не будучи уверенным, тихо спросил Аллен, не желая ни в коем случае задеть и на этот раз, а просто пытаясь помочь, раз уж интересное, привлекающее, но по понятным причинам упрямое холодное имя никак не хотело сходить с прикушенных губ самостоятельно. – Тебя зовут Юу, верно?
Мальчонка, помешкав, сбито кивнул. Чертыхнулся. Притопнул ногой, все-таки пнув старый каменный столб, а оттого, кажется, еще сильнее вгрызшись в несчастную ротовую плоть острыми передними зубенками.
Еще немножко покатал в пальцах тишину, а после, украдкой покосившись на дожидающегося чего угодно Уолкера, выхватил застигнутыми врасплох пороком любопытства глазами все это время не оставляющие его в покое когти, неуверенно выбормотав с напускным, трескающимся по швам, фарсическим безразличием:
– Что у тебя такое с левой рукой, придурочный Уолкер?
Аллен удивленно приподнял брови, ощущая, как в грудь заползает весенняя, приятная, согревающая летная лестность – всего один раз ведь услышал, вскользь услышал, а запомнил его, оброненное чужими губами имя. Приподнял нужную руку, задумчиво поглядел на нее и, не чувствуя со стороны мальчонки-Юу никакого отвращения или привычного страха, уселся на корточки, медленно выпростав впереди себя прокаженную Невинностью конечность.
Хитро подмигнув, пригласил:
– Ты сам можешь проверить, если тебе интересно.
Кажется, Юу было не просто интересно, а под самое горло, пусть природная гордость да такое же природное звериное недоверие и пытались тянуть за волосы да держать подле себя, никуда его не отпуская.
Мальчонка покусался, погрызся голосистым сомнением, поругался – не то на самого себя, не то на совращающего его седого, но, в итоге сдавшись, все-таки поплелся навстречу, пугливо останавливаясь в непосредственной близости от поблескивающих в тусклом морозном свету наконечников грозных когтей.
Аллен отчетливо видел, что потрогать ему хотелось до безумия: мысль об этом, обретя ореол наваждения, высветилась в посветлевших глазах, растянулась на смягчившихся губах, задрожала на кончиках пальцев, и он, не сдержав легкого беззлобного смешка, все-таки не подначил, прошептал с ласковой улыбкой на донышках высеренных отогретых глаз:
– Не бойся. Я же вижу, что тебе хочется их потрогать. Кого-кого, а тебя я точно не обижу, поэтому трогай смело, мал... Юу.
Мальчонка заместо ожидаемых криков только тихо и неразборчиво забормотал себе под нос. Покрылся очаровательным румянцем припухлых щек, шмыгнул носом, поспорил со своей упертостью, но, так и не отыскав сил и слов для должного сопротивления, и впрямь протянул руку, чутко притрагиваясь подушечками пальцев к длинным, опасным, острым хищным стержням, с отразившимся на дне зрачков восхищенным удовольствием сменяя те ладонью.
Провел до самого основания, задел черную ладонь. Сам того не зная, пропустил по уродливой грубой коже тепловой импульс, вынудивший Уолкера чуть приподнять ресницы, немножечко иным взглядом посмотреть на вроде бы ребенка перед собой, а вроде бы уже слишком многое повидавшее и понявшее существо: не хватало знаний, не хватало опыта или нажитого быта, но отними их у любого иного человека – и он тоже станет обескураживающе беззащитен перед ликом навалившейся каменной стопой беспощадной реальности.
– Эй...
Голос почему-то прозвучал чересчур неожиданно, и Аллен, тряхнув поплывшей куда-то не туда головой, с легким смятением встретился глазами в глаза, чувствуя, как в ушах, не спрашивая его на то дозволения, громыхнуло взбудораженное сердце.
Нежная маленькая ладошка, одаряющая по-своему незнакомой, а оттого еще более неожидаемой лаской застыла на среднем из когтей, неуверенно сглаживая с режущей стали налетевший голубоватый морозец.
– М-мм...?
– Они есть у тебя, эти когти, потому что ты экзорцист? – насупленно спросил мальчонка, глядя так серьезно, как еще ни разу до этого не глядел. – Хэнк… тот паршивый урод с очками, который пытался тебя выпроводить, сказал, что ты экзорцист. Это правда?
Аллен, помешкав, кивнул. Поймал на мочках ушей очень странное, необъяснимое даже для него самого, желание протянуть руку правую и накрыть ладонью мальчишеские пальцы, не то сгорая от прихоти их немножко согреть, не то надеясь согреться самому. Правда, делать этого было категорически нельзя – без вопросов спугнет, прогонит, потеряет только-только протянувшуюся между ними волосяную нитку, испортит все, что еще мог в своей жизни испортить.
– Правда, Юу. Я экзорцист. И это – моя Невинность. Она не всегда выглядела так и даже сейчас не всегда выглядит именно так, но...
Мальчишка, оборвав на полуфразе, резко отпрянул, отнял руку, оставив за собой укусившую пустоту, вернувшийся холод, сожаление и едва придавленный в зачатке раздавленный стон. Цыкнув, с обидой отвернулся, растерянно уставился себе под ноги. Отпрянул на пару шагов, вместо новых возмущений и попыток убежать только усаживаясь прямиком на тощий зад, подтягивая к груди колени, утыкаясь в те подбородком и тихо говоря:
– Я ненавижу ее, эту чертову Невинность...
– Почему...? – Аллен не удивлялся, Аллен и так все слишком хорошо понимал, спрашивая только ради вопроса, ради возможности продолжить хоть какую-нибудь беседу. Осторожно деактивизировал Клоуна, так же осторожно подполз на корточках поближе, тоже усаживаясь напротив сжавшегося мальчишки, чуть склоняя к плечу поднывающую от усталости голову. – Из-за того, что тебя насильно заставляют с ней синхронизироваться?
Юу, немного помедлив, кивнул.
– Я никакой им не экзорцист. Надеюсь, хоть ты это понимаешь…? – сказал не то с горечью, не то просто с проеденной дымом смиренностью. – Я вообще по-ихнему не рождался и нет у меня никакой предрасположенности. Лучше бы искали тех, кто может по-настоящему, а не вытаскивали бы ее крохи из сдохших тел и не впихивали в меня – из-за этого я ее ненавижу, а раз я ее ненавижу – черта с два она меня когда-нибудь примет. Сраный Сирлинс вот постоянно говорит, что ее де нужно любить, тогда все получится, а с какого черта я им ее стану любить? Больные, что ли? Не хочу я быть никаким экзорцистом. Не хочу никого спасать. Можно подумать, меня самого кто-нибудь захочет спасать... Так почему я должен стараться для них...?
Наверное, когда-то в иное время, еще с жалкий год назад, Аллен ответил бы иначе. Наверное, он просто сам не заметил, как и когда вырос, потерял прежние взгляды, упустил прежнего себя, и теперь, с тоской вглядываясь в ссутуленное тельце, только тихо, успокаивающе вышептал:
– Ты никому ничего не должен, малыш, – чертов запрещенный «малыш» лез сам, не спрашиваясь, а мальчонка на сей раз как будто бы даже и не заметил. – Я ведь сказал, что если бы ты только согласился... Впрочем, ответь-ка мне сейчас на капельку иной вопрос, – тут же сменил русло разговора он, как только заметил пробежавшее сквозь тощее сжавшееся тельце электрическое напряжение.
Юу на этом, кажется, то ли расслабился, то ли, наоборот, разочаровался.
– Ну? Что еще? – горько и недовольно цыкнул.
– Эта родильная, о которой ты упоминал...
Аллен честно понятия не имел, как правильно поставить странный, причудливый, все еще отталкивающийся от сознания извращенный вопрос, но долго ломать голову ему и не понадобилось; Юу, безразлично поведя плечом, с пустотой на лице кивнул, указывая куда-то за спину обомлевшего экзорциста.
– Там твоя родильная. Они все зарождаются там, в этих дырах, куда...
– Я и провалился, – поежившись, договорил Уолкер, с новым нервозным ужасом осознавая, что детское скрюченное тельце ему, выходит, вовсе не примерещилось. К глубочайшему, черти, сожалению. – Надеюсь, я ничего там не испортил? Если из-за меня...
– Да что ты там мог испортить? – надувшись, отрезал возревновавший, кажется, мальчишка, не устающий его раз за разом поражать чередой сменяющейся нелогичной непостижимости. – Я же сказал, что тоже туда проваливался. Тут многие проваливаются, потому что либо гоняются за мной, либо ни черта все равно не видят – понавели здесь своего гребаного газа, вот теперь сами и мучаются, а шастают тут каждый второй день. Им там глубоко похрен: спят себе и спят, да и просыпаются, если ты так хочешь знать, только единицы. Кроме меня тут вообще никого до сих пор нет. А если и просыпаются, то обычно с поломками, и их тут же ликвидируют обратно, как неудавшийся образец. Мусор. Ничего с ними не случится – все равно там одни трупы и плавают. Они все пытаются заставить меня запомнить их имена, а я один черт не вижу зачем – все равно никто никуда не всплывет, не надо рассказывать своего вранья...
– И ты... Ты тоже там родился? В одной из этих ячеек? – непослушными потяжелевшими губами спросил Аллен.
Юу кивнул. С апатией махнул куда-то рукой, наверное, пытаясь показать конкретную дырку. Подумав, зачем-то добавил:
– Здесь паршиво, ты сам видишь, но я часто прихожу сюда. Жалею, что не могу залезть обратно и снова уснуть, чтобы больше никогда не просыпаться. Я пытался, конечно, но все равно ничего не получается – они находят, откачивают, и я снова зачем-то просыпаюсь.
Аллена от этих слов вконец покорежило. Прошлись по сердцу склизкие холодные руки десятков утопленников, прогнул чувствительные барабанные перепонки чудовищный смех витающей поблизости смерти, вспыхнули калейдоскопом глаза тех, кто носил белые халаты и так спокойно, так пространно говорил о томимом на нижних этажах маленьком дьяволе, когда дьяволами здесь оставались все и каждый кроме самого этого несчастного существа.
Боль поднялась опоившей волной, толкнула изнутри, вынудила протянуть руку и сделать это трижды запретное – коснуться кончиками пальцев нежной дрогнувшей щеки, такой холодной и звонкой, будто была сделана из чистого ограненного льда. Мальчишка, непонимающе приподняв брови, уставился на него, застыл, даже дышать прекратил, широко-широко распахивая ресницы, позволяя нырнуть пальцами за бархатное ухо, зарыться в мягкие волосы, приласкать...
А после, вспыхнув багрянцем, быстро отшатнулся, задышав сорванным сбитым всхлипом, поспешно отводя в любую иную сторону потемневшие взмокшие глазищи.
– Послушай, ты, Уолкер...
– Уолкер – это фамилия, малыш, – мягко и вкрадчиво прошептали согретые непонятной им самим истомой губы. – Меня зовут Аллен.
– Да мне плевать! Уолкер, – демонстрируя все вшитое под кожу упрямство, прорычал непримиримый зверенок. – Убирался бы ты отсюда по-хорошему...
– Я не могу, – спокойно, тихо, осторожно отняв руку, качнул головой ничуть не менее упертый Аллен.
– Чего ты там не можешь?
– Оставить тебя здесь одного.
– А я не могу никуда с тобой пойти, – в тон ему рыкнул Юу, сам уже как будто вовсе не радостный своим словам. – Я... я должен торчать здесь, как бы хреново тут ни было. Ясно тебе? Я просто… должен. Мне они ничего не сделают – я все равно не сдохну, так что старания бесполезны. А тебя могут поймать, и в этом уже ни черта хорошего нет. Понял? Поэтому вали, пока еще не поздно.
– Я польщен тем, что ты беспокоишься за меня, малыш, но, увы, выполнить твоей просьбы не могу. Я никуда не уйду без тебя. Это мое последнее слово. Дальнейшие споры бессмысленны. Просто прими это.
– Но я никуда не пойду! Ты что, не слышал?! – в сердцах взвыл доведенный зверек, стремительно догоняя мордахой расцветку окутанных бинтами ножонок.
– Все я прекрасно слышал, Юу. Что ж... это, безусловно, опасно и чревато, но, полагаю, у меня попросту нет иного выхода, кроме как остаться в таком случае здесь самому. С тобой. Хотя бы до тех пор, пока ты не захочешь переменить своего решения. Ты же, надеюсь, побудешь настолько добр и согласишься меня где-нибудь спрятать, правда?
– Ч-чего...? Что за… нахер…?
– Зато тебе больше не придется страдать в одиночестве: у тебя появится верный друг, я всегда тебе помогу и позабочусь в меру моих сил, и...
– Да ты что... Совсем спятил?! Ты совсем больной на голову, спрашиваю?! О чем... о чем ты таком...
– О том, что все уже решено без твоего на то мнения, хороший мой: я остаюсь здесь, – с искрящейся обескураживающей улыбкой подытожил сияющий всем своим нутром, втихую наслаждающийся произведенным фурором, Уолкер. – Я остаюсь с тобой, и мы вместе дожидаемся твоего согласия покинуть это место, чтобы... Остаться под моим присмотром и снаружи, я полагаю? – он сам не знал, почему выпалил это, но, только произнеся сокровенно сумасшедшие слова вслух, понял вдруг, что ведь ни разу не солгал, что судьбу мальчишки успел предопределить и так: никому он его не отдаст, никуда не денет, заберет с собой, вытянет как-нибудь сам.
Бледное личико, поравнявшись по красноте с сигналом на железнодорожном переезде, отпрянуло, исказилось не просто недоумением, а самым настоящим шоком, за которым Уолкер даже успел побояться – не перегнул ли он палку, не схватит ли это невозможное существо какого-нибудь чертового удара?
Мальчишка, мелко подрагивая охватившими его подзарядками, продолжая таращиться небесной голубизной, отшатнулся еще дальше, отполз на тощей плоской заднице, снова остановился, заглотил до хруста косточек ни разу не согревающего, но зато немного остужающего воздуха...
И, к вящему удивлению Аллена, в глубине души уверенного, что уламывать да уговаривать придется несоразмеримо дольше, поспешно отвернувшись, проговорил с самым своим независимым, пусть и все еще сигналящим проезжим поездам видом:
– Ну и класть я тогда хотел, раз ты такой непрошибаемый идиот. Нравится здесь торчать – торчи себе на радость. Мне-то какое дело? Тебе же хуже. Засуну тебя в мою гребаную комнату и будешь там... сидеть.
Сдуваясь обратно, договорив все до последнего слова, он еще разочек покосился на спятившего высеребренного клоуна, не то надеясь, не то опасаясь, что тот все-таки пошутил, тот вот-вот передумает, но, напоровшись на непробиваемо базальтовую улыбку уже все на свете решившего для себя барана, лишь по новой торопливо отвернулся, в прострации уставившись на поверхность объятых полупрозрачным кислородом подрагивающих ладоней: ни черта.
Ни черта этот психопат – вот уж где воистину психопат – не передумает.
