Текст книги "Taedium phaenomeni (СИ)"
Автор книги: Канда Белый Лотос
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)
Taedium phaenomeni
https://ficbook.net/readfic/4168479
Автор:
Канда Белый Лотос (https://ficbook.net/authors/531074)
Фэндом:
D.Gray-man
Пейринг или персонажи:
Аллен/Канда
Рейтинг:
R
Жанры:
Слэш (яой), Ангст, Экшн (action), Даркфик, Hurt/comfort, Пропущенная сцена
Предупреждения:
OOC, Нехронологическое повествование
Размер:
Макси, 167 страниц
Кол-во частей:
10
Статус:
закончен
Описание:
Юу, отживший в своей лаборатории неполный год. Отсутствующий как явление Алма, чертовы цветочные будни, отваливающиеся конечности, синхронизация, ненавистная Невинность и вторгающийся в мир без возврата экзорцист-Уолкер, решивший увести замученного Второго с собой. Или, если говорить чуточку честнее, попросту украсть из благих побуждений.
Публикация на других ресурсах:
Только ссылкой.
Примечания автора:
Интерпретация, которую всегда хотелось увидеть заместо канона.
**Taedium phaenomeni** – «Тоска явлений».
Содержание
Содержание
Глава 1. Тот, кого нет
Глава 2. Ледяной сон
Глава 3. Lumos Solem
Глава 4. Dance d'Amour
Глава 5. Укрощение разума
Глава 6. Волшебная лампа Аладдина
Глава 7. Радий всего святого
Глава 8. Perfect
Глава 9. All the pretty little horses
Глава 10. A whole new world
Глава 1. Тот, кого нет
Он пришёл за тобой, и теперь не ной,
и не спрашивай – кто, мол, откуда здесь.
Он пришёл не с миром и не с войной,
не любить тебя нежно такой, как есть,
не кататься к морю, не вить гнездо -
в глубине тебя отыскать тайник.
Он пришёл за тобой – так иди, не стой,
это твой отчаянный проводник.
(с) Каитана
– Выносливость среднестатического человека приблизительно равна выносливости среднестатического голубя: если сравнить пропорции организмов, получается, что и человек, и птица погибают от одинакового количества нагрузки. Что, впрочем, и требовалось доказать.
– Заткнись ты, Сирлинс! Думаешь, кто-нибудь здесь захочет выслушивать твои чертовы гениальные умозаключения, когда на тебе нет ни царапинки?!
Аллен Уолкер, молодой экзорцист, на первый взгляд бесцельно шатающийся по технологическому этажу и так же бесцельно косящийся боковым зрением то на капсулы с жидким азотом, то на измерители андерграундовых волн, то на застекленные в пробирке сердца куриных эмбрионов или зародышей мышей, выуженных из материнской матки и подвергшихся глубинной заморозке, приподнял голову, с настороженным удивлением прислушался к донесшимся голосам.
– Я и сказал, что все вы здесь – никчемные голуби, раз не можете даже сладить с...
– Закрой ты свой рот! Просто закрой его, старый псих.
– Это ты закрой свой рот: не забывай, кто кому здесь начальник. С каким бы снисхождением я к тебе ни относился, ты все равно остаешься моим подчиненным, мальчишка.
– Сейчас ты ведешь себя не как начальник, а как проклятый актуариус! Старый глухой Книгочей. Не притворяйся идиотом, будь так добр! Сам ведь прекрасно знаешь, о каком мальчишке идет речь.
– О самом обыкновенном, я пола...
– Не прикидывайся! Не надо прикидываться: то-то ты сам избегаешь лишний раз сталкиваться с ним, с этим «самым обыкновенным» мальчишкой.
Аллен, недоуменно нахмурив брови, чутко вслушиваясь в приближающуюся звукопись отраженных голосов да гулких шагов, попятился. Бегло оглянувшись, приметил неподалеку обитый железными пластами удобный рукав с черными головками штамповок и длинным веретеном поперечных срезов конденсирующих люков, и, сам не зная, почему просто не останется стоять на своем месте, дождавшись подмоги да узнав, наконец, выходной путь из сплошного пугающего лабиринта, в котором давно и безнадежно застрял, бесшумной крысой отпрянул под укромную тень. Прошел с несколько шагов, стараясь не издавать лишних помех, нырнул за огромный алюминиевый термос пустующего – он, по крайней мере, на это надеялся – дьюара, в ту же секунду уловив выплывшие из-за винтового поворота две длинные неторопливые тени: одну высокую, квадратную в плечах и бородатую, другую – более низкую, щуплую, зато отместкой богатую на жеманную экспрессию.
Если поначалу Уолкер принял Азиатское подразделение за немного причудливое, конечно, но вполне миролюбивое местечко, оставаясь при этом мнении все долгие две недели, в течение которых проходила его реанимация, то теперь, опрометчиво заверив занятый персонал, что и сам прекрасно отыщет выход, выхода не отыскав, заплутав да втихаря спустившись куда-то на низшие из этажей, миролюбивым его больше не воспринимал: железный воздух окутывал низкотемпературный климат, в машинных чанах булькало сжижением газов под экстремальной отметкой поднятого давления, пахло цианистым калием, накаленной окисью, кровью.
Иногда несло так, что Аллена настойчиво дергало за скрючившееся плечо: кто-то справил половую нужду прямо в этих коридорах, справил не один и не два раза, быстро подтер следы и притаился за одной из дверей, злобно хихикая в забранный в резиновый полиэфир врачебной перчатки кулак.
Вместо того чтобы следовать за глазами, извечно устремляющимися туда, где светлее, нужно было спросить этих людей и убираться из гиблого кампуса смертников по-хорошему, а он стоял, таился, вжимал живот, задерживал дыхание и жадно цеплялся за процеженные слова, будто они хоть каким-нибудь косвенным образом могли его коснуться.
– Ты снова не прав: я точно так же сталкиваюсь с ним. Каждый день, в девять по-утреннему, в четыре по-полуденному и в девять по-вечернему. Провожу с ним ровно по два часа в сутки, наставляю молодняк, после – достаточно спокойно, без лишних происшествий возвращаю в его же комнату. Этот мальчишка вовсе не...
– Дьявол! Не заливайся, тебе самому это прекрасно известно! – не унималась тень низкорослая, прыгучая, чересчур подвижная, будто причудливая обезьянка-гиббон с зеленого острова; еще через три шага оба они – и плечистый высокий старик, и прыщавый юнец с золочеными волосами, собранными в низкий хвост – появились в коридорном пролете, будто нарочно замедлили шаг. Покосились в сторону облюбованного Алленом тоннельчика с укромным закутком, перепугав почти до смерти необдуманной прежде мыслью, что ведь кто угодно может прямо сейчас захотеть сюда свернуть, но, замкнувшись в простом чутье или любопытстве, отправились дальше, отскакивая от сопряженных герметических стен эхом скачущих шагов. – Тебе приходится работать с ним уже только тогда, когда он умирает да воскресает, что само по себе ненормально. Ненормально, Сирлинс. Это, надеюсь, ты понимаешь? Когда он задыхается выплюнутой кровью и оторванными конечностями – разумеется, ему не до того, чтобы набрасываться на своего контролера, да и то ты постоянно прикрываешься за чужими спинами, поэтому уверен, будто тебе ничего не грозит, но в любое другое время...
Аллен, проталкивающийся хватающими кислород поступательными легочными фрикциями сквозь пелену внезапно навалившегося сверху тошнотворного липкого полустраха, непонимающе прокрутил в голове все услышанные только что слова, не в силах уже решить наверняка, что ему стоит делать дальше: украдкой следовать за подвернувшимися под руку людьми, надеясь разобраться в творящейся на нижних этажах чертовщине, продолжать искать выход своими усилиями или попытаться забраться еще немножко глубже, чтобы узнать, кто таков этот странный несчастный мальчишка, о котором двое белохалатников говорят.
– Ничего страшного не случится, если он перегрызет глотку паре-тройке сопляков, – в конце концов отозвался тот, кого молодая безымянная тень-обезьянка окрестила Сирлинсом. – Прекращай уже переживать по таким пустякам. Заработаешь мигрень. Или бессонницу.
– Да как у тебя только язык поворачивается…
– Мир продолжает жить без оглядки на чьи-то смерти, глупец. Ты уже достаточно взрослый, чтобы знать это правило наверняка. И потом, именно для этих целей мальчишка и создавался – стать машиной для убийства. Идеальным солдатом, разящим оружием, шахматной пешкой в нашей борьбе с Графом и его армией. Разве я не говорил тебе этого прежде?
– Говорил, но… Не для этого его создавали, не пытайся пудрить мне мозги, старый плут! Быть спасителем, апостолом, знамением ангела, вестником Господа в новом Крестовом походе! Вот кем судьба ему стать! Тем, кто приносит людям надежду, когда огонь погас, и выживает, сколько бы раз его ни убивали! Он должен был стать великодушным, самоотверженным, беспристрастным, справедливым и хладнокровным к жизненным передрягам, твердо знать для чего появился на свет и где его ждут, но никак не нести людям же смерть!
– Вот как? Людям, говоришь? А как же Акумы? Они ведь в прошлом тоже были людьми. Они даже сейчас остаются людьми, поглощая свежий человеческий материал. Их он тоже не должен убивать? Или их смерть попросту не засчитывается, потому что ты жаждешь смотреть на наши деяния через призму юношеского прыщавого восприятия? Что, скажи, пожалуйста, в таком случае ты здесь забыл? Война – это не игры для благородных рыцарей, идиот. Никто здесь не собирается щадить Тысячелетнего врага, точно так же как и враг не собирается щадить никого из нас. Люди, Акумы… Ты мыслишь не в том направлении, мальчик.
– Но… но это ведь Акумы! Мы все здесь трудимся для того, чтобы бороться с ними, уничтожать, освобождать запечатанные души, делать мир чище, светлее, я знаю это! Чтобы добрые люди могли спать спокойнее и не бояться оказаться сожранными! Тебе вовсе не нужно объяснять мне подобной чепухи, старый ты дурак! Мальчишка должен был стать не только идеальным оружием, но и...
– Но и? О-оо… Ты знаешь что-то, чего не знаю я, так? Ну, просвети-ка меня?
– Я… я не знаю...
– Что же ты? Не прикидывайся. Только что ты знал даже больше, чем тебе полагается. Давай, скажи! Видишь? Я со всем вниманием тебя слушаю. Так кем наш маленький дьяволенок должен был, по-твоему, стать?
– Чело...
– Что-что? Говори громче, чтобы мои старые уши слышали тебя.
– Человеком... Он должен был стать человеком.
Послышался смех – раскатистый, отскакивающий от герметики и вместе с тем ею же и залпом впитывающийся; Аллен, кусая губы и смерзаясь желудком, на чуть подкосившихся ногах перебежал к другой стене узкого рукава, попробовал напрячь слух, но старания его оказались тщетны: когда Сирлинс отсмеялся, подавился хриплым сухим кашлем, люди-тени отошли уже достаточно далеко, голоса их смежались с шумом вертящихся поблизости тяжелых лопастей, гулом пропущенного по проводам тока, и все, что Уолкеру удалось напоследок разобрать, это опустошенное, неприступное, бесцветное в своей твердости:
– Он не человек, дурак. И никогда им не станет. Более того, позволь объяснить тебе сразу: никто здесь и не собирался отождествлять его с человеком. Он – Второй, искусственный апостол, наша машина. Забудь эту блажь – я не хочу, чтобы он даже ненароком услышал нечто подобное от очередного недоумного сопляка. Он – оружие, наш подопытный образец, уникальное творение. Гомункул, если угодно, но никак не человек. Поэтому впредь держи свой рот закрытым и не позволяй ему сомневаться: во избежание будущей катастрофы лучше бы ему знать свое место заранее…
Аллен хорошо знал, что спускаться ниже ему категорически воспрещено: если поймают – обеспечены серьезные проблемы с верховым начальством, у которого на его счет и так далеко не самые радужные подозрения, а если даже не поймают – проблемы все равно не замедлят появиться, потому что он здесь просто с концами заблудится и помрет где-нибудь от тривиального голода или жажды; тем не менее, вопреки всем трезвым доводам, порывам и сугубо человеческому разделению позиций, ноги Уолкера продолжали уносить его все глубже, ниже и дальше, встревоженное сердце колотилось все громче, а в ушах продолжал вертеться подслушанный волей случая запретный диалог.
Осознать до конца смысла впитанных слов Аллен при всем желании не мог, окружающее его пространство вертелось абсолютно одинаковыми копиями-коридорами: длинный переход, изворачивающийся полудугой настолько плавно, настолько в малейших выверенных миллиметрах, что невооруженным глазом не заметишь, тянулся на сто двадцать отсчитанных широких шагов, откровенно пугал чередой однообразных запертых дверей и разлитыми на полах то бурыми, то алыми, то желтыми, то черными лужами – освещение здесь было слабым, дающим сбои, и разобрать, что это была за жидкость, у Аллена не получалось тоже.
Чуть погодя коридор приводил к такой же полукруглой площадке в средоточии открытого пространства, в центре которой неизменно оказывался один и тот же цилиндрический провал в пугающую до мурашек темноту, со днища которого дышало могильным склепным прокажением. Аллен обходил яму, стараясь не глядеть вправо и вниз, добредал до неизменно попадающейся лестницы, преодолевал еще сто двадцать ступенек вниз, сворачивал в первый попавшийся рукав – и так до бесконечности, по кругу, перевернутой в песочных часах восьмеркой, все ниже и ниже, холоднее и холоднее, темнее и темнее, будто погружаясь в самые недра земли.
Пару раз на пути встречались белые молчаливые люди, с безразличной скукой на забранных резиной лицах перевозящие на колесных носилках людей других: судя по всему мертвых, с обожженными до рвотного рефлекса багряно-красными руками и ногами; Аллен едва успевал нырнуть за ближайший бак или выступ, вжаться в стену и стараться не дышать опаленным зловонием вовсе не кремировавшего огня, а самого обыкновенного водородного газа, унесшего жизнь не то отравившихся, не то отравленных бедолаг.
В стенах этих было до тошноты плохо, душно, страшно. Порой Уолкеру хотелось разорвать себе пальцами челюсти и выплюнуть наружу кишечник, чтобы он больше не мучил его. Порой, наоборот, отчетливо начинало мерещиться, будто здесь на каждом шагу вмурована в стены дьявольская аппаратура, способная считывать его страх, перерабатывать тот в персональный яд, вспрыскивать в кислород и заставлять рассудок все безнадежнее погружаться в тенета сумасшествия.
Пятью спиралями ступеней ниже и пятью коридорами вдоль Аллен прекратил верить, будто движется туда, куда ему двигаться нужно: во-первых, ему вообще этого всего не нужно, во-вторых, никакие мальчишки не смогут просуществовать в подобных условиях, да и никто, наверное, не станет их здесь держать.
Уверившись в этом, он уже почти развернулся, почти поплелся обратно, когда вдруг заслышал тихий-тихий, проходящий параллельным обособленным коридором, шумливый гул.
Остановился, непонимающе приподнял брови, прижался ухом к железному стенному шлифу, пытаясь разобрать хотя бы несколько слов, в результате чего узнал, что людей, поравнявшихся с ним за той стороной стены, было несколько – около пяти или шести, если только среди них не затесалось заядлых молчунов, и кричали они в основном про того же чертового дьявола, по вине которого Аллен во все это и влез.
Осознание того, что он все-таки на верном – пусть и неизвестном – пути, что не бродит бесцельным потенциальным мертвенником, подбодрило, подтолкнуло в спину, ускорило метаболические процессы, и Аллен, дождавшись возвращения прежней сковывающей тишины, настороженно побрел дальше.
Прибрел к новому изгибу открытой продырявленной площадки, прошел с несколько десятков шагов, заприметил впереди лестницу, а слева от себя – коридорного близнеца, который, кажется, и вел как раз туда, куда ему нужно.
Нырнул в раскрывшуюся трясину под смутным буро-серым свечением, бьющим в глаза так резко и так навязчиво, будто лампы на старом инфракрасном приемнике. Он старался идти неторопливо, старался переставлять ноги медленно, замирать на миг перед каждым новым движением, но циркуляция чертового кровеносного воздуха вонзалась сквозь кожу раскаленной алармой, расшатывала сосудистую побежку, слетала с губ болезненной паровой одышкой, и чем дальше Аллен забредал – тем стремительнее переставлял ноги, почти бежал, почти летел, подсознательно стремясь очутиться от выпивающего душу места как можно дальше.
Вскоре в конце коридора забрезжил тусклый изнасилованный свет; Уолкер, выбежав на очередное открытое пространство, перемахнул через стальной архитрав низеньких колонн, миновал ряд крионических сосудов-гробов – таких длинных, что смогли бы взять у него с макушки яблоко, окажись они живыми. Черные машины, отступившие в скромную углистую тень, гудели ненавистью, смертью, больничными секретами; льющийся с прожекторного потолка белый свет резал слизистую слезящихся глаз, требующих, чтобы их немедленно закрыли, пока они не полопались и не протекли из глазниц вон.
На следующем повороте, сворачивающем в новое безымянное никуда, Аллен, уже больше ничего вокруг не замечая, задыхаясь посаженными легкими, проделал еще с несколько десятков бегущих шагов, а потом вдруг, напоровшись в совершенно пустом коридоре на неожиданно возникший под ногами предмет, пришибив тот коленями, столкнув, отбросив, ушибившись и лишь чудом удержав собственное равновесие, быстро отпрянул назад, с непониманием и ужасом распахивая серые пепел-глаза, чтобы...
Чтобы в изумлении уставиться на отшвырнутого его же инерцией мелкого тощего мальчишку в черной гривке растрепавшихся волос, с пронзительными синими глазищами на белом лице и змеями извивающихся вдоль рук и ног грязных бинтов, опоясавших почти каждый клочок часто-часто дышащего тельца.
В первую связку сшитых секунд Аллену, непонимающе вытаращившему глаза, почудилось, будто мальчонка вот-вот потеряет сознание, задохнувшись от схватившего за сердце апоплексического шока: слишком уж мертвенно-бледными стали его щеки, обескровились губы, а ногти, торчащие из-под стянутых бинтами пальцев, перекликаясь с мутной подсветкой коридоров, показались почти оранжевыми, почти как оспа, как плоть после встречи с чертовым паяльником.
– Боже... Что ты только в таком месте... Извини меня, малыш, я должен был лучше смотреть, куда иду, – кое-как переборов первое удивление, не вовремя вспомнив про собранные по этажам слухи о некоем дьяволовом мальчишке, с мягкой взволнованной улыбкой выговорил Аллен. Отдышавшись, шагнул навстречу, присел на корточки, попытался было протянуть руку, бодро и ласково позвав: – Давай-ка я помогу тебе подняться. На тебе и без того места живого нет...
Где-то тут, кажется, первую связку секунд переклинило, прорвало: колесики, шестерни, отполированные до блеска зубчатки, крохотные белые пилюльки, фарфоровые иголки, пинцеты, часовые щипчики, мотки медной проволоки со звоном и дребезгом рухнули в пропасть их незадавшихся с самого начала отношений, саданули по ушам, ввели Аллена в глубокую заморозку искреннего недоумения, и мальчишка, ощерив зубастый ротик, вспенившись почерневшими глазищами, отпрянул от него взбешенной маленькой чумой.
Будто военнопленный, впервые повстречавший главнокомандующего вражеского штаба, звереныш отполз на плоской тощей заднице, ловко перебирая спичечными ножонками. Резко покосился себе за спину, потом – снова на Аллена, после чего прищурил сузившиеся глаза, порывом взвился на ноги и, ухватившись для пущей надежности за обжигающую снегом стену, неоправданно злобно рявкнул:
– Ты чего тут делаешь?! Сам ты «малыш», сучоныш! Идиот чертов! Чудик! Смотри, куда прешь! Почему я вообще не видел здесь твоей мерзкой морды прежде?!
Аллен остолбенело сморгнул, проглотив вместе с пересушенной слюной и все более-менее адекватные слова: если бы мелкий поганец выглядел чуточку постарше, он бы, конечно, ответил ему в том же духе, да и любому другому в другой ситуации ответил бы тоже, наплевав, сколько ему там лет, только...
Только конкретно с этим детенышем отчего-то ничего не получилось – не поднималась ни рука, ни язык.
– Потому что... я здесь впервые, полагаю...? – неуверенно отозвался он, все еще сохраняя на губах след покусанной шаткой улыбки: пусть и нервной, пусть и беглой, пусть и больше потерянной, чем хоть сколько-то радостной. Приподнял руку, подергал себя за крестообразную золотую серьгу в левом ухе, черт знает где подхватив дурную приевшуюся привычку таким вот сомнительным способом успокаивать разрушающиеся нейроны. – Я вот тоже не видел тебя прежде, но это вовсе не значит, что из-за этого я должен налетать на тебя с оскорблениями, правда? Хотя налетел я, конечно, иначе, так что, признаю, заслужил.
Мальчишка, кнопочкой внутреннего напряжения переключающий цвет глаз между бездной и рассветом, не то удивленно, не то недоуменно приоткрыл замешкавшийся рот. Покосился полнящимся подозрением прищуром, перетоптался с ноги на ногу и, не то гордо, не то брезгливо, не то смятенно отвернув лицо, только цыкнул кончиком языка, хмуро да раздраженно буркнув:
– Ну и? Чего ты здесь делаешь? За мной приперся, что ли? Мне никто не говорил, что кто-то из вас... сменится...
Теперь он выглядел неуверенным, растерянным даже, и Аллен, по жизни своей не особенно – честно же не особенно – любящий лгать, но волей обстоятельств постоянно вынужденный этим заниматься, неопределенно повел головой, рисуя ответом ни да, ни нет.
Самым страшным во всем этом было то, что мальчишка, неприступный черный шип, смотрел на него как будто бы с затаенной надеждой, чего-то несмело дожидался, вместе с тем ненавидя весь свой маленький замкнутый мирок за то, что он заставляет его так трусливо верить в написанные для пустоголовых дураков сказки. Драл зубами губы и, кажется, готов был вот-вот разреветься, хоть Аллен, сам когда-то бывший зубастым маленьким зверенышем, и слишком хорошо знал: такие как они не ревут, даже если им очень-очень больно.
– Ну... допустим...
– Чего «допустим»?! Можешь ты нормально говорить, идиотище?! Я тебя не понимаю! Ты это специально?!
– Допустим... пришел я… за тобой, – на пробу брякнул Аллен, совсем и ни разу не обижающийся на грубый язычок, черт знает где понабравшийся бродячих вульгарных словечек...
И тут же узнал, что просчитался, ответ дал в корне не верный.
Дьявол!
Мальчишка, переварив услышанное лживое признание, ощетинился на загривке мелкими колкими волосками, покрылся бледной шлифованной злобностью. Чертыхнулся, тут же сплюнул к ногам опешившего Уолкера метким сгустком слюны. Грязно утер маленьким кулаком рот, после чего, напрягшись готовой рвануть пружинкой, запахнув заведенным мотором при перенагрузке, поспешным армейским шагом пробился мимо хлопающего глазами Аллена, озлобленно и ощутимо вмазал тому острым локтем в бедро и уже на ходу, не поворачивая головы, с пеной у рта рыкнул:
– Никого более тупого они прислать не могли, да? Считают, будто я настолько дерьмо, что со мной даже такой вот идиот теперь справится? Ну? Что ты там застрял, проклятый седой придурок? Тащи сюда свою задницу, веди меня, куда нужно! Или ты думаешь, будто я сам пойду?!
– Но... я...
Чем дальше, тем больше Аллен погружался в замешательство, понятия не имея, что ему следует делать, как выпутаться из собственного вранья и куда эту сумасшедшую мелюзгу отвести.
– Я, если ты сам не соображаешь, чертов кретин, вообще туда возвращаться не хочу! Кто бы захотел, а?! Тупой ты ублюдок…
– Погоди! Погоди ты, я вовсе не...
– Думаешь, это так приятно, да?! Сам бы попробовал хоть раз сдохнуть! Какого черта никто здесь не понимает, что сдыхать больно и страшно, даже если ты потом воскреснешь снова?! А если не воскреснешь?! Что тогда?! Сколько ваш идиотский Бог будет это терпеть, тупые вы люди?! Однажды ему надоест жать свою кнопку и возвращать меня обратно! И тогда я уже с концами сдохну, понятно тебе?! Черт...
То ли решив, что слишком заговорился, то ли попросту окончательно разбесившись на так и продолжающего торчать в биостазе бесполезного идиота со шрамованной рожей, мальчонка резко смолк, стиснул пальцы в кулачки, перешел с шага почти на рысящий бег, слепо налетая на стены, отталкиваясь костяшками-локтями и уносясь прыткой маленькой крыской вверх по коридору. Заслышав за спиной торопливые догоняющие шаги, решил, наверное, что недалекий заторможенный чужак соизволил, наконец, заняться проклятой работой, а потому скорость заметно сбавил, грубо зашаркал ногами, сгорбился в худом позвонке...
И с брызнувшим через кромку глаз удивлением вскинулся, когда седой, налетев со спины, ухватившись за левое запястье, спокойно обхваченное и сжатое двумя жесткими пальцами, вдруг дернул его, остановил, наклонился с какого-то черта на прежние корточки, уставившись глазами в глаза так серьезно и так белым-бело, что у мальчишки даже не нашлось лишних слов незамедлительно отправить его к черту или еще куда-нибудь по излюбленному общедоступному адресу.
– Ч-чего...? – непослушными губами осторожно выговорил он. Скосился на пойманную руку. Слабо-слабо той пошевелил, но вырывать не стал, оставив, как есть. – Чего тебе все нужно, чудила...? Обычно никто такой ерундой не страдает. Просто берут меня, ведут, оставляют там и все…
– Я... – Аллен все еще хотел произошедшее объяснить, но почему-то по-новой растерялся, почему-то вдруг подумал, что ему показалось, что лицо у мальчонки вовсе не белое, а гладкое, покрытое разбавленной с березовым соком гуашью, как у дорогой китайской куклы. Кожа – будто эмаль телесного цвета, бело-кремовая, нежная, короткий нос с трепетными розовыми ноздрями, обведенный голубоватой тоской опущенный рот. Приглядевшись пристальнее, ближе, Уолкер вдруг ясно осознал, что так нелепо и так по-дурацки ошибся и еще кое в чем: под распахнутыми глазами, заточившими в себя затравленность пережившего слишком многое немощного старика, собрались влажные темные мешочки, веки припухли, еще помнили вкус недавно пролитой соли. – Послушай, я не очень понимаю, что здесь такое происходит, но...
– «Но»? – поторопили его.
– Я вовсе... как бы это поточнее объяснить... не собираюсь тебя никуда вести. По крайней мере, уж точно не туда, куда ты так не хочешь – а я вижу, что ты не хочешь – идти, – торопливо добавил он, страшась вконец запутать и без того перегруженного, кажется, мальчишку.
Тот шевельнул губами, открыл и снова закрыл рот; точеное личико вдруг сбавило резкость, угловатость, одичалые животные черточки, сделавшись полуспокойным, наивным, невинным, будто охваченным искусственной амнезией на заданный промежуток игривого времени.
– Тогда что ты... пытаешься сделать... со мной?
– Я... я как будто бы и сам до конца этого не знаю... – Аллен нервно и тихонько хохотнул. Взъерошил себе волосы на макушке, ненароком заглянул вниз, впервые заметив, что на бинтах-марлях, сковавших худенькие мальчишеские ноги, розовым марганцем просвечивают растекающиеся прямо сейчас, в этот чертов момент, влажные пятна, медленными тряпичными каплями стекающие к лодыжкам и парусиновым черным туфлям на плоской балетной подошве. Внутри Уолкера похолодело, треснуло крохотными микрочипчиками, загудело сбойнувшей системой. – Откуда это у тебя...?
Мальчишка как будто бы не понял, как будто бы нахмурил брови и прицокнул пересохшим языком, с удивлением поглядел вниз.
Тут же побелел, тут же попытался отшатнуться, когда понял, что дурная седая морда собирается делать, но не успел; Аллен, протянув руку, крепко ухватился за икру, тоже без всяких проблем стиснув ее в ладони, потер подушечками пальцев, словил на кожу просачивающуюся через марлю густую кровь.
– Эй... Эй, ты...! Отпусти меня! Отпусти меня, понял...?! Какого черта ты удумал вытворять, маньяк двинутый?! Отпусти! От...
– Замолкни! С какого черта я должен отпускать?! У тебя же все ноги в крови, идиот, а ты разгуливаешь здесь и делаешь вид, будто все в полном порядке! Будто все так и должно быть!
Мальчишеская рука, только-только намеревающаяся ухватиться за клок высеребренных волос и хорошенько тот ощипать, так и застыла в вакууме, удивленно распахнув дрогнувшие пальцы-гребешки.
Глаза, поймав чужой фокус и не отразив, а впитав дождливое серебро, замерцали индиговым полонием с радиоактивными урановыми прожилками.
– И... и что, что кровь...? – недоуменно переспросил мальчонка. Он действительно не понимал, он привык, что кровь – самое приевшееся, самое обычное явление, куда обычнее, чем когда она сидит внутри, как у других, а не льется да щиплется снаружи. Он правда к этому привык: зажила рана – значит, самое время ударить по шраму раной новой, повторной, бесконечной в череде. – Это... нормально...
– Да в каком месте это нормально?! – скривив губы, рыкнул чудик со шрамом. – Не вижу ни черта нормального, понял? Из тебя ее такими темпами сейчас вытечет больше, чем в тебе вообще есть! – Руки, обретя слишком большую наглость и слишком большую власть, ухватились стянувшимися железными пальцами за плечи, подмяли мясо и тонкую кость. Оставили, наверное, багряные синяки, и, вконец рехнувшись, притиснули распахнувшего губы ребенка к груди, чтобы снова – глазами в глаза, безбожно проигрывая на первых двадцати секундах навязанных сжигающих гляделок. – Я хочу, чтобы ты рассказал мне, что здесь происходит. Что они делают с тобой. Понял? Рассказал немедленно, честно, а я пока попробую что-нибудь с твоими ранами сделать, только…
– Атанде! Уберите от него свои руки! Проект «Юу» в данный момент уже должен был находиться в экспериментальной комнате! Что, будьте любезны объяснить, здесь происходит?
Они все-таки прятались здесь, эти скотские машинки, эти грязные датчики, эта адова аппаратура, привезенная из такой же адовой кухни: бесшумные тени, бесшумные люди, вовсе не похожие на людей; Уолкер понятия не имел, откуда эти трое взялись, когда успели появиться, прошли ли долгие звучные метры или попросту поднялись из-под разверзшейся под ногами земли, давно сросшись с окраплеными кровью живыми стенами – они просто были здесь, просто стояли над ним, просто хмурили заболевшие сердечным недугом глаза, поднимали кверху наклеенные на стерильные лица врачебные обеззараживающие маски. В голове вертелось дряхлым веретеном, ткущим парчу из рассеянного по полю ветра: «Юу, проект Юу, проект, проект, Юу, тоже не человек, образец»; руки, нервозно подрагивая, стискивались на тонких обхваченных плечах, мальчишеское тельце рядом твердело, кровь продолжала выливаться, капать.
Аллену хватило всего одного беглого взгляда на его лицо, чтобы увидеть черные забитые глаза, чтобы почуять близящийся ход новой выпущенной крови, чтобы понять: о Боже, он дурак.
