Текст книги "Игра с химерами (СИ)"

Автор книги: KaliWoo

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

========== Конфигурация двадцать шестая ==========

Сказать, что я не ожидала того, что произошло на следующую ночь – значит, ничего не сказать. Однако с тех самых пор я твёрдо решила устраивать внезапные попойки только рядом с домом.

Итак, я просыпаюсь неизвестно где. Сюрприз!

Пасторальные зелёные холмы и смешанный лес. Оглядываюсь. Созвездия мне не знакомы. Это не моё святилище. Кажется, на горизонте виднеется Железный лес… Я что же, дотопала сюда пешком после вчерашнего?..

Выходит, что так, ибо не похоже, чтобы я пользовалась меркабой для перехода. Ноги ноют… но от чего? Я была в кабаке Волчьей Шкуры, потом поболтала по душам с собадью, потом…

Провал. Но я чувствую какую-то тревогу.

Будь проклят создатель мут-дью! Даже если я когда-нибудь и создам его статую – я тут же разобью её на мелкие кусочки, ибо этот провал в памяти точно произошёл по вине пойла.

Так, сосредоточиться. Вчерашняя ночь. Я на грани пробуждения, и…

И что?

Нет, я слишком много думаю – можно было просто открыть портал и в самом деле смахаться отсюда. Но нет же…

Мои раздумья прерывает свист пращи и попадание камня точнёхонько промеж лопаток. Боль настолько резкая, что у меня темнеет в глазах.

– Вот она!

Я быстро оглядываюсь, не давая себе упасть на колени. Увиденное может порадовать кого угодно, но только не меня.

Если ты имеешь своё мнение – готовься остаться с ним в полном одиночестве.

Если ты не только имеешь, но ещё и открыто демонстрируешь свою жизненную позицию – готовься, что найдутся несогласные и однажды предпримут попытку переубедить тебя силой.

Вот. Именно такой момент.

Религионеры.

– Оставьте меня в покое, я не желаю зла.

– Нечистая сила многолика в своих воплощениях! Покайся, грешница!

– Опять? – скорее удивляюсь, нежели испытываю возмущение я. Вечно одно и то же, – Необязательно было в меня кидаться. Давайте просто разойдёмся, пока все целы и невредимы.

– Складно говоришь, ведьма, да только нет тебе прощения! – старший из братии (всего их четверо, одна – женщина) потрясает кулаком в воздухе.

Не могу поверить, что спрашиваю, но…

– А что я сделала?

– Ты меняешь облики, превращаешься в разных тварей, но самое страшное… – существо моего пола выдерживает достойную аплодисментов драматическую паузу, – Твоё тело! Где твоя честь и скромность, где твоя покорность?! Опомнись, не то будет поздно!

– Моё мировоззрение таково, что люди тоже являются животными, – спокойно поясняю я, надеясь, что от возмущения они перестанут столь угрожающе надвигаться в мою сторону.

– Да как ты смеешь?!

– А исходя из этого, моё тело не более отвратительно, чем тело кошки или собаки. Мир сновидений – общее достояние и никому не принадлежит. А значит, здесь нет и свода законов наряду с запретами. Мне не нужна ни ваша, ни чья-нибудь другая религия. В моей системе мира нет места богу или богам. Я не пытаюсь переубедить вас – вы вправе жить в том мире, в котором вам удобно. И поэтому прошу отнестись уважительно и ко мне.

– Не будет тебе уважения, бесово отродье, пока не покаешься и не станешь вести себя сообразно порядочной женщине! Ты признаёшь свою вину?

– Моей вины нет, – пожимаю плечами я. Мышцы на ногах судорожно напрягаются. Видимо, конфликт переходит в разряд неизбежных.

– Значит, ты отказываешься признаться? У тебя всё ещё есть шанс покаяться.

– У вас всё ещё есть шанс убраться, – я прикидываю, владеет ли кто-то из них техникой наложения глифов.

Поздно.

Пора наутёк.

И…

Ну да, подкрались сзади. Классика. Я превращаюсь в мангуста, чтобы нырнуть им под ноги, а потом мчу изо всех сил, обратившись волком. Сзади творят глиф – и в следующую секунду мои лапы повисают в пустоте.

Кошка!

Тело слушается сигнала как раз вовремя, и я аккуратно приземляюсь на дно выпрошенного у пространства карьера, а мои преследователи тяжело плюхаются следом.

– Не уйдёшь!

Воздух вибрирует. Купол! Они создают купол! Чёрт!!

Я снова принимаю волчью форму и вцепляюсь зубами в энергетическую преграду, но над ней работают сразу два адепта, и она мне не поддаётся. Оборачиваюсь к ним и клянусь запомнить каждого. Вся взъерошилась, хвост словно вымпел, и какое-то время они боятся подходить, глядя на жемчужный ряд моих зубов, поблёскивающих в сумраке.

– Чего встали? Хватайте её!

То, что они смогут меня побороть – вот эти молодцы с бицепсами, как моя голова – даже не вызывает сомнений. Однако купол ещё не сомкнулся на вершине, а эти ребята любят церемониал…

Да, вот и он, долгожданный церемониал. Они суют мне в морду полуистлевшую книгу. Я сейчас что, обязана корчиться от боли? Нет, они серьёзно?!

И, в тот самый момент, когда к моему загривку тянется тяжёлая ручища…

ВЫПЬ!

Облик так быстро схлопывается в новую форму, что добытчик не успевает отреагировать и получает от меня клевок прямо в лоб. Я взлетаю, но…

У выпей есть один недостаток. Длинные ноги.

Меня швыряют наотмашь, и по волне тупой боли, охватившей солнечное сплетение, я понимаю, что их терпение кончилось. Я успеваю снова превратиться в волка, но они набрасываются на меня с такой яростью, что, будь мне нужен здесь кислород, в лёгких бы уже воцарился идеальный вакуум. Я прикусила язык, от боли слезятся глаза, но я нахожу в себе силы скалиться. Пытаюсь встать, стряхнуть, но меня держат крепко. Поэтому я расслабляюсь – ни к чему так надрываться.

Пока.

Кажется, их несколько озадачило моё внезапное успокоение.

– Грешница, – говорит главный из них, садясь передо мной на корточки. Если бы я могла, я бы с радостью откусила его самодовольные яйца.

– М? – подталкиваю к продолжению я, раздувая ноздри с видом упыхавшегося на корриде быка.

– Прими свой достойный человеческий облик, хорошенько подумай и ступи на путь истинный. Я уверен, ты найдёшь нужные слова.

Их способность надеяться до последнего изумляет меня. Но он не сказал, нужные для кого или чего именно – и я вцепляюсь в эту непреднамеренную лакуну.

– Хм… – я немного хмурюсь, недовольная тем, что ко мне прикасаются, и поднимаю на него глаза. Успокоиться. Чуть улыбнуться.

И сказать…

– «Если бы кто-то посмел сказать всё, что он думает об этом мире, для него не осталось бы здесь места. Когда в мир является человек, мир наваливается на него и ломает ему хребет. Он не может жить среди этих всё ещё стоящих, но подгнивших колонн, среди этих разлагающихся людей. Наш мир – это ложь на фундаменте из огромного зыбучего страха. Если и рождается раз в столетие человек с жадным, ненасытным взором, человек, готовый перевернуть мир, чтобы создать новую расу людей, то любовь, которую он несёт в мир, превращают в желчь, а его самого – в бич человечества»…

Они пока думают, что я пою по их души. Что ж.

– «… Если является на свет книга, подобная взрыву, книга, способная жечь и ранить вам душу, знайте, что она написана человеком с ещё не переломанным хребтом, человеком, у которого есть только один способ защиты от этого мира – слово; и это слово всегда сильнее, чем все орудия пыток, изобретённые трусами для того, чтобы подавить чудо человеческой личности».

Они поняли. Сжимают сильнее, но я успею:

– «Если бы нашёлся кто-нибудь, способный передать всё, что у него на сердце, высказать всё, что он пережил, выложить всю правду, мир бы разлетелся на куски, рассыпался бы в прах – и…»

Сильно прижали. Я хриплю:

– «И ни Бог, ни случай…»

– Замолчи!

– «Ни воля не смогли бы собрать все эти…»

– Богохульство!

– «Кусочки, атомы, кванты, из которых он состоит».

Вместе с моей цитатой в их постные мины взглянул несравненный бунтарь Генри Миллер. И я растягиваю губы в улыбке. Я смеюсь вместе с ним. Над ними.

Этого мне не простят. Но это была моя минута торжества.

И я шлифанула их Миллером, да так, чтобы помнили. Готова поспорить, они жгут его книги по выходным.

– Что решим, братья?

– Много болтает.

– Узду для болтливых женщин на неё!

– Точно!

– Мы не убьём тебя, – сообщают мне.

– Какое счастье.

– Но ты заблудилась, дитя, – его снисходительный тон отзывается уколом где-то в районе печени, – Пойми, это для твоего же блага.

– Женщине полагается больше молчать и больше слушать.

– А это тогда точно женщина? – интересуюсь я у своей коллеги по полу, скашивая на неё глаза. Если они думают, что я буду молить о пощаде – пусть забудут об этом.

Увидев аппарат пыток, я снова начинаю судорожно дёргаться и кусаю чужие пальцы, пока мне разжимают рот. В язык и губы вцепляется нечто с крючьями, щелчок внутреннего замка – и я в ловушке. Точней, вся моя голова.

Странно, но не одна я желаю прервать миг их триумфа.

Из дыры наверху появляется любопытствующая морда Мигрирующего. По треску понятно, что его сородичи уже делают на куполе собственные окна.

Наверное, все мы сейчас напоминаем голодным тварям эдакую капсулу с мясом.

По счастливому стечению обстоятельств, пробравшись внутрь, Мигрирующий сбивает с ног держащую меня ватагу, и, пока настало замешательство, я запрыгиваю на хребет твари и что есть силы пинаю её ногами.

Мигрирующий встаёт на дыбы, словно необъезженный конь, я отталкиваюсь от его шеи – и вцепляюсь в разорванное полотно купола. Оно угрожающе прогибается, словно лист желатина, но держит. Внизу религионерам, кажется, не до меня – они с визгом отбиваются от шестикрылого хищника, растеряв абсолютно все крохи своего былого величия.

По дрожанию моей зоны эвакуации я понимаю, что адепты творят защитные глифы для товарищей. Купол теперь может распластаться в любую минуту.

Я быстро карабкаюсь наверх и неловко скатываюсь на землю, из-за тяжести намордника зарываясь носом в песок. Попытка отплеваться вызывает жгучую боль, так что я только фыркаю, прочищая нос. До Железного леса рукой подать, его чаща будет ко мне милостива.

Только забредя достаточно далеко, я решаюсь приняться за намордник. Снизу, под подбородком, мокро. Что это? Маслянистое.

Не могу поверить, что это кровь. Такого просто не может быть.

Я сажусь на прохладный берег речки и методично обшариваю основной обруч. Там, где должен быть паз для ключа, меня ждёт пустота и слабое электрическое напряжение. Глиф.

Краем глаза я замечаю, что Мигрирующие поднялись в воздух, и две молодые особи перекидывают друг другу фигурку, похожую на потрёпанную тряпичную куклу. Не буду отрицать – я испытываю от этого зрелища мрачное удовлетворение.

Может быть, перед концом он просил своего бога сделать себя чем-то иным, нежели просто куль мяса. Ничего. Желудки Мигрирующих споют ему славную погребальную песнь.

Ладно, гори оно синим пламенем, но…

Откуда эта кровь?

Как далеко на самом деле они зашли? Где копнули? Дело ведь вовсе не в уздечке.

Изнутри обруч покрыт письменами. Их идеями. Я наклоняюсь, окуная в воду подбородок. Раны продолжает жечь. Это душевные раны, которые наше с Голем тело вскрывало и зализывало годами. И теперь в них снова попала шрапнель возрастом в несколько тысячелетий.

Женщина хуже мужчины, гласит эта шрапнель. Раз в месяц ты – грязное животное, не имеющее права касаться священных предметов. Ты не имеешь права контролировать то, что находит пристанище в твоей утробе и должна рожать каждого ублюдка, даже если в итоге твои паховые нервы истреплются в метёлку, а грудь превратится в два нелепых мешка для мусора. Когда говорит твой самец – ты не должна перечить. Ты не имеешь права уйти, даже если твоя любовь умерла. Тебе не нужно лезть в высшие сферы. Не нужно быть умной. Лучше живи жизнью клопа, который при малейшем изменении окружающей среды прячется под обои и боится шелохнуться.

Молчи. Подчиняйся. Тупей.

Хватит!!

Я ломаю ногти о свой намордник, который в итоге становится скользким от крови. Я так возмущена и расстроена, что не могу ни в кого превратиться. Да как они смели, какое они имели право распоряжаться моим телом?!

Кто даёт право тысячам таких, как они, делать каждую женщину каким-то ресурсом, достоянием, подобным безмозглой элитной свиноматке, которую даже не спросят, кого она предпочитает в партнёры? Подобным собаке, которая должна забыть, что она умеет лаять и кусаться и встречать каждый пинок хозяина восторженным и благодарным визгом…

Пластина ранит мой язык при малейшем движении, и после тщетной попытки откусить её от основания уздечки я разражаюсь негодующим яростным мычанием. Иной бы заплакал, но моя единственная реакция на несправедливость мира это злость, бескрайняя, как густые лавовые реки. Я принимаюсь в исступлении возить этим шлемом по земле и камням, пока не начинаю чувствовать во рту привкуса глины и опавших листьев. И тут совсем рядом со мной кто-то протяжно пыхает носом.

Этого мне ещё не хватало. Я быстро вскакиваю, чтобы очутиться лицом к лицу с собадью. Той самой, встреченной у кабака.

«А. Это ты», – одними глазами говорю ей я, садясь обратно, точней, неловко оседая на землю. Я так устала, что не до конца осознаю всего спектра возможных действий, которые могут быть осуществлены в отношении меня со стороны этой четвероногой особы.

Но её выбор меня изрядно удивляет.

Собадь опускает голову и своими костистыми челюстями бережно обхватывает уздечку. Изо рта животного несёт чем-то кисловатым, но мне ли жаловаться? Сейчас она может сдвинуться на пару миллиметров – и благополучно, без особых усилий откусить мне что голову. Но…

Дзвяньк!

Крепления не выдерживают, и я теперь могу освободиться. Правда, из-за спешки вылетают скрытые в передней части крючья, и после снятия я могу представить себе, как чувствовал себя Локи после того, как враг заштопал ему губы.

– Спасибо, – благодарю я, отплёвываясь от солёной слюны, – Ты классная.

Её небрежная силища, впалые бока и растянутые соски сейчас вместе воплощают для меня истинный облик могучей, почти бессмертной женщины, которая может преодолеть любые трудности, успевая жить, любить и дарить жизнь другим.

С позволения владелицы я осторожно глажу костяную переносицу. Тут она отступает, востря уши. Видимо, мать зовут спрятанные в чаще щенки. Оглядывается на лес, потом на меня.

– Ничего, подруга, я понимаю, выпьем по кофе в другой раз, – шучу я. Собадь виляет хвостом на прощание, и разворачивается с поразительными для животного такого размера ловкостью и изяществом. А во мне растёт и ширится буря…

========== Из «Энциклопедии абсолютного и относительного сновидения». Религионеры ==========

Сообщество крайне агрессивных и радикальных религиозных фанатиков, более всего схожее с крестоносцами времён покорения Америки. Интересно, что группа состоит из представителей разных конфессий и при этом сохраняет внутренний мир. Согласно их мировоззрению, они успеют повраждовать друг с другом после того, как смогут окончательно подмять под себя любые негативные элементы, способные предложить альтернативу их основным верованиям. В случае вылазки, завершившейся поимкой жертвы, ею занимается та конфессия, которая представляет большинство в конкретном отряде. Из-за отработанной веками добровольно-принудительной техники вербовки новых адептов сообщество постоянно расширяется.

Религионеры сохраняют нейтралитет по отношению к дримерам, так как последние следят за порядком, в том числе и в их агитационных зонах. Большинство имажинёров в их понимании практически сумасшедшие, а значит, особо не опасны, но группа живо реагирует на любое ярко выраженное нарушение «норм», принятых только ими и внезапно всплывающих на поверхность в самый неожиданный момент. Тем самым они нарушают общепризнанные, хоть и негласные правила демократии мира сновидений, однако религионеров практически никогда не судят, поскольку это чревато последствиями ещё более масштабного нарушения всех мыслимых и немыслимых перемирий.

========== Конфигурация двадцать седьмая ==========

Поначалу мне кажется, что он шутит.

– Чего-чего ты от меня хочешь?

– Хочу узнать, как бы ты рассказала о своих правилах совместной жизни тому, кого любила, – Тварь Углов так и сверкает своей фирменной улыбкой, похожей на персональную коллекцию лучших колов Влада Цепеша.

Я смотрю на своего гостя подчёркнуто внимательно, но, кажется, он не замечает моего возмущения. Прямо как ни глянь – ни следа мозгов!

Я демонстративно выжимаю губку, которой вытираю висок. Всё моё лицо словно побывало в терновом кусте. Кое-где кровоточит, кое-где опухло, и я готова растерзать всех, кто к этому причастен. От части уздечки, бывшей во рту, до сих пор больно глотать.

– Не думай, что я сошёл с ума. Я мыслю здраво.

– Моей радости нет предела, – бурчу я, – Ну и?

– Месть ведь блюдо холодное. Нужен план. К тому же, скорее всего, они снова до тебя рано или поздно доберутся. Ты должна подумать над тем, что делать. Подумать спокойно. Понимаешь, о чём я?

– Понимаю, – кивок головы говорит о неохотном соглашении.

– Поэтому остынь. Закури глясару и подари мне, очаровательному и очень голодному, новый юмористический рассказ.

А он точно демон? Что-то он подсел на лёгкие жанры…

– Ну, ежели так просят… – я леплю на щёку пластырь, укрывая особо глубокую ссадину, и иду за любимой ручкой и пачкой бумаги.

Комментарий к Конфигурация двадцать седьмая

Рассказ:

https://ficbook.net/readfic/11353195

========== Из «Энциклопедии абсоолютного и относительного сновидения». Глифы ==========

Глифы можно назвать первой известной попыткой изобретения универсального общеанамнетического языка, отголоски которого встречаются и используются и по сей день.

В вирте не существует разницы в языке, ведь любое обращение есть, по сути, трансформированная мысль, а процессы мыслеобразования протекают схожим образом у всех живых тварей. Правда, животные могут намеренно блокировать свои мысли от разумных существ вроде людей, предпочитая связываться друг с другом при помощи собственных каналов. Однако с развитием системы возникла необходимость в создании письменных носителей информации, в частности, книг. До изобретения очков-дешифраторов, позволяющих без труда уловить мысль, излагаемую автором в труде, хоть бы и написанном на его родном языке и чужом для читателя, была предпринята попытка создать так называемый «ангельский язык»; этим занялась группа мистиков и лингвистом, среди которых были специалисты по иероглифам. В итоге был создан грандиозно сложный алфавит, в котором для каждого имени собственного благодаря тасовке составных частей «букв» создавался свой персональный глиф. На глифах было удобно записывать многостраничные заклинания, и вскоре многие демоны создали свою тёмную магию, основанную на нанесении противнику печати с приказом, например, «блокировать», «стой», «заперто». После такого успеха появились даже персональные гербы с собственным, записанном в виде глифа, именем; мода сохранилась и по сей день.

Считается, что в древних библиотеках всё ещё хранятся результаты экспериментов со звучанием и написанием, что в купе с рычащими и чуть певучими демоническими заклинаниями позволяет вызвать существ невиданной мощи, от чьей поступи способен содрогнуться весь мир сновидений.

========== Конфигурация двадцать восьмая ==========

– А может, ты просто объешься перед сном шоколада? – в голосе Твари Углов слышится какая-то щенячья тоска, когда он топает со мной на границу города.

– У меня творческий кризис, – я не сбавляю шага и полна решимости как ледокол в Арктике, увидевший на горизонте открытое море, – И у меня есть возможность сходить туда, где редко кто бывал. В Инкубатор я не сунусь. И вообще, тебе какое до меня дело?

После стычки с религионерами и того абсолютно мимишного рассказа я никак не могу избавиться от мысли, что моя жизнь понемногу превращается в абсурд, и всё, что я могу – это сидеть в первом ряду и лениво листать программку сего действия. Чего он там ноет?..

– Такое, что я останусь без дармовой еды. И как бы меня тут не схлопнуло вместе с городом, если тебя сделают детским питанием для детёнышей Мигрирующих… Втопила и не слушает меня, вот же чёрт!

– Не схлопнет, тут всё равно есть Голем, – я подозрительно оглядываюсь. Мне ещё не хватало, чтобы эта дурында держала меня за ногу перед порталом. Что за драматический театр я тут развела?!

Я дотрагиваюсь до шрама. Это будет моим штрих-кодом для попадания в Мир Тысячи Ходов. Это складчатое пространство, в котором отражаются сны всего живого на Земле. Так говорят. Я же хочу выяснить, что да как там на самом деле. И набраться вдохновения, конечно же.

– Вали, – наконец сдаётся Тварь Углов и оббегает меня полукругом, – В конце концов, если ты вернёшься с идеями, мне будет что поесть.

– Ты соображаешь, – хвалю своего гостя я, делая ряд пассов, которыми столетиями нельзя было ничего открыть.

Войти в Инкубатор не составит труда – но выйти из него или дойти до другой стороны практически невозможно. В одном месте у Мигрирующих дети, в другом – кормовая база. Им есть, что защищать, и осуждать их не за что.

Открывается. Подозрительно искрит, но проход есть. Отлично.

Я делаю глубокий вдох – и ныряю в новую реальность.

И…

Ноги погружаются в нечто, похожее на столбики из сыра моцарелла. Это растение пружинит и ненавязчиво светится в синевато-зелёном спектре.

Несмотря на название, пространство кажется маленьким и довольно уютным. Небо бездонное и чёрное, на нём нет ни одной точки. Ни одной звезды или облака.

И тут рядом со мной что-то вспучивается. Я отхожу на всякий случай, чтобы посмотреть на то, как из-под травы показывается сфера, похожая на воздушный шарик. Я что-то слышу.

…отчёты…

Да, так и есть.

– Вы не составили отчёты! Когда будет готово, я Вас спрашиваю?!

Могу поспорить на что угодно, что в самом мире царит полная тишина. Значит, я связалась с сознанием, сотворившим этот сон.

Вот, значит, как. Я в мире снов, сознание носителей которых не способно на походы по вирту. И я только что оказалась в реалиях служащей средней руки, которая видит кошмар со стопкой бесконечных бумаг и подгоняющим к подвигам начальством. Я присматриваюсь – и сквозь оболочку пузыря вижу жалко скрюченный за столом хрупкий силуэт. Плохо. Чем сон нестабильнее, тем легче Мигрирующим пробраться в её подсознание и начать пожирать страх.

Сзади намечается ещё один пузырь, и я понимаю, откуда он берётся – так надуваются стебли той самой странной травы, что встретила меня на входе в этот мир.

– Уфр.

Мне навстречу небрежно ковыляет создание, похожее на муравьеда. Оно задумчиво проводит языком по промежуткам между травинками. Местный, я полагаю. Надо будет потом его зарисовать. Падальщик, ест жухлую траву, освобождая место для свежих ростков. Очень сомневаюсь, что он кажется аппетитным для Мигрирующих Охотников, не то с его медлительностью и неповоротливостью он уже давно был бы съеден. Однако в этом месте он похож на банку шпрот, по непонятной причине оставленную среди шикарного стола, полного чёрной икры, рябчиков и трюфелей. Подфартило парню, что сказать.

Кстати об Охотниках… Нет. Никаких хлопков крыльев или голодных воплей. Судя по всему, подфартило и мне. Я делаю пару шагов – стебли травы не хрустят.

Так что я просто пускаюсь в странствие по этому необычному уголку вирта.

Снов людей больше всего; меньше всего снов крыс и кошек, да некоторых птиц вроде воронов: они ходоки от рождения. Мне случалось видеть их в самых неожиданных местах, небрежно чистящих шерсть или перья, пока вокруг разрывается пространство или идёт охота на колоссальных чудищ. Пожалуй, есть какое-то название для дримеров-животных. Надо как-нибудь выяснить.

Сны людей вызывают у меня печаль.

Очень часто это просто отголоски рабочего дня и его проблем. Отчёты, смены, встречи, надрывающийся телефон. Если оболочки их дрём истончатся до предела, любому Мигрирующему даже не придётся прилагать особых усилий, чтобы проникнуть внутрь.

И вот, когда мне уже кажется, что ничего интересного здесь нет, я нахожу чудо.

Сфера переливается, будто светлячки под матовым стеклом. Там нет слов. Это чувства. Эмоции. Страх, робость, эйфория и…

Любовь. Это первая любовь подростка. Я знаю, что это всего лишь недооформленный сексуальный импульс, но эта наивность и отсутствие опыта, эта едва осознаваемая радость, эта сладкая щемящая боль наполняют меня восхищением.

Мне это незнакомо. Моё тело не влюблялось так рано. Жаль, что этого не случилось. Возможно, такая любовь стала бы приятным воспоминанием, а не зудящим шрамом глубоко внутри… Ну так тут не попишешь – каждому своё.

От снов молодой матери меня накрывает удушающей волной. Страх, счастье, сила. И залитый опиатами мозг. Боюсь представить, через что она прошла. Её сфера исчезает очень быстро, видимо, проснулось чадо. Ей предстоит пережить ещё огромную вереницу прерванных дрём. А я просто пойду дальше.

Животные. Собакам снятся запахи, летучим мышам – эхо-копии их брачных партнёров. Птицы и звери не подавляют своих желаний, и в их снах вьются мечты о еде и спаривании. Я вижу сон кобелька таксы, в котором отчётливо мелькают длиннющие тонкие ноги. Борзая. М-да…

Ходя погодите, если она выроет яму и распластается…

От решения столь интересной задачки меня отрывает хруст.

Не может быть. Я стояла на месте и не шевелилась. Это не я.

Звук повторяется. В следующем ряду от меня по одному из снов неторопливо карабкается крупная гусеница, чёрно-коричневая, с ярким ирокезом красных волосков на хребте. Это скребут её коготки.

– Куда же ты, сломаешь, – я осторожно беру её на руки, и по могучему выдоху у моего левого уха понимаю очевидную вещь.

Если время охотничье, а хищников нет – значит, это время чего-то гораздо более опасного.

Поворачиваюсь.

И крупного!!

И я держу его ребёнка.

Ибо передо мной поистине колоссальный мотылёк, который стоит вертикально, опираясь на задние лапы.

В дневник, если выживу: оно гермафродит, как ни странно, млекопитающее, а его крылья скроены из клочьев чистого пространства.

Открывается пасть. Комплектов зубов больше одного. Это ротовой аппарат пиявки, скрещенный с бензопилой и мясорубкой.

Ну какие молодцы Мигрирующие, что террорят мир сновидений, сбегая от такой образины!

От металлического скрипа это зубастого измельчителя внутри у меня всё съёживается. Гусеница же пригрелась, и, судя по всему, решила кошечкой лежать у меня на ручках до тех пор, пока их не разорвут на лоскуты вместе с остальным телом.

– Я не желаю зла, – как можно чётче говорю я, пытаясь сделать шаг назад. Нет. С собадями срабатывает – но не с этим существом. Чёрт!

У меня остался только один безумный план.

Я хватаю детёныша за яркий шиворот.

– Твоё, а?!

Эта дрожь и почти неуёмное желание кинуться, этот угрожающий импульс, родившийся раньше любого человеческого языка. Звук вертящихся челюстей.

Рукой, заведённой за спину, я делаю краткие пассы, буквально вымаливая у пространства портал. Гусеница начинает недовольно извиваться, и я перехватываю её половчее. Сейчас.

– Так забирай!

Громадный мотылёк приседает от неожиданности, когда я бросаю его чадо прямо ему в лапы, и, пока он не успел опомниться, ныряю в как раз вовремя открывшийся проход между измерениями.

Переливчатокрылый ужас остаётся в своём мире.

А я…

– Ух! – Тварь Углов подскакивает от неожиданности, когда я приземляюсь на траву неподалёку от его лежбища, – Ну и как оно?

– Мотылёк, – бормочу я, приподнимаясь и как-то неловко плюхаясь рядом.

– Какой ещё мотылёк? И что это за гадость у тебя на руках?

Я туго соображаю, что он говорит, но, поняв, принимаюсь рассматривать пальцы. На них какой-то млечный искрящийся сок.

– Видимо, это то, чем была испачкана гусеница, – я принюхиваюсь. Пахнет приятно.

– Да ты что?! Значит, совпадает! О, дай мне попробовать! – Тварь Углов бросается к ближайшей ладони, но я останавливаю его:

– Нет уж. Не раньше, чем ты объяснишь.

– Проклятье!.. Ладно. Это легенды, но… Эти твари, которых ты назвала мотыльками, высасывают сны. Как вампиры.

– А… – мне становится понятно присутствие муравьеда в этих пузырчатых галереях. Выходит, они с мотыльками элементы одной пищевой цепи. От челюстей такой огромной зверюги пустые сны лопаются, а муравьед поедает остатки, – Нет, стоять! Что у меня на пальцах? – я ловким щелчком в очередной раз отпихиваю от запястья хитрую морду.

– Вот дура из дур! – он возмущённо притоптывает передними лапами, словно взбунтовавшийся пони, – Если волчица кормит волчат, её молоко – это плоть и кровь. Если ослица кормит ослёнка – это кора и трава. А здесь…

– Сны, – я удивлённо растираю в пальцах мерцающую капельку и поворачиваюсь к своему собеседнику, – Как насчёт попробовать вместе?

– Да делай что хочешь, только и мне!

Я с опаской облизываю палец… и ничего не происходит. А потом в моём горле словно поднимается штормовой ветер. В мозг вгрызается холод. Тепло. Дрожь. За орбитами моих глаз пересыпают зерно. Рядом облизавшая всю мою руку Тварь Углов конвульсивно катается по земле, совершая ломаные движения, словно вышедший из стоя паяц.

Бумага. Чёрным по белому. Печати. Перфоратор. Занюханный розовый халат. Полуфабрикат в микроволновке. Начальник и секретарша.

Невысказанное: гнев, похоть, страдание. Дождливый день. Серые города. Беспощадный будильник. Цвета! Синий и фиолетовый. И их снова нет. Зябко, зябко, снова тепло, озноб…

Я прихожу в себя, лёжа на боку и истошно трясясь, словно эпилептик.

– Ох же ты… – только и могу произнести я, приподнимаясь на локте. Кажется, на моей коже вздыбилось всё до последнего волоска.

– Эй, – тихо окликаю я Тварь Углов, – Ты в порядке?

Нет ответа.

– Изволь не умирать до тех пор, пока сам не выкопаешь себе яму. Я тебя хоронить не буду, – предупреждаю я, чётко различая, как он дышит. Кажется, жадность сыграла с ним злую шутку. Он тихонько ругается, вставая на дрожащие лапы.

Я внимательно осматриваю правую руку, не доставшуюся Твари Углов, и, найдя ещё капли, собираю их и запаиваю в изящный сосуд.

– Ещё! Есть ещё… – его шатает, из пасти течёт слюна, а глаза больше обычного и блестят отполированным гематитом.

– Я это спрячу. Сильная штука.

– Нет! Отдай мне!!

Ампулка исчезает в миллиметре от его мчащегося напролом носа, и он неуклюже тормозит, покачиваясь при повороте:

– Чёртова сволочь…

– Алкаш, – парирую я, – Успокойся.

– Я найду это!

– Ты не знаешь места, в которое я его отправила. Остынь. У меня есть кое-что получше.

– Да ну? – он подозрительно прищуривается.

– Да. Гляди, – я скатываю у груди пушистый шарик, – Ко мне вернулось вдохновение. Хорошенький, а?

– Я пока его не прочёл, – капризно шевелит хвостом мой гость, – Он должен быть не хуже мотылиного молока, так и знай.

– Я буду творить достаточно долго, чтобы этот проклятый вкус выветрился и из твоей пасти, и из твоей памяти.

– Совсем чокнулась? Не смей!.. Эй ты, двуногое недоразумение! Ты там что, смеёшься?! Не вздумай работать долго!

– Так уж и быть, – нарочито лениво повожу плечом я, – Только не плачь.

– Не дождёшься!

Обожаю его бесить! Но обещание есть обещание. Так что…