Текст книги "Игра с химерами (СИ)"

Автор книги: KaliWoo

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

На пути к грифоновым стойлам меня внезапно хватают сильные ручищи.

– А. Вероятно, ты и есть Брин, – ничуть не пугаюсь я, глядя на мощную девушку перед собой.

– Кали, простите, я слышала ваш с Мидалом разговор, я… Извините его! Я благодарю Вас за то, что побеседовали с ним.

– Можно на «ты». И не за что, я просто оказалась в нужном месте в нужное время, – повожу плечами я. Брин настоящая деревенская громила, по виду способная завалить лошадь или построить военное укрепление из столетних дубов. У неё и правда восхитительный цвет глаз, а по носу рассыпаны яркие веснушки.

– Но я прошу ответить и мне. Что если он… подойдёт и вспомнит… – она ужасно мило краснеет, и изнутри я просто умираю от умиления.

– А чего бы тебе хотелось? Обнять его, получить ещё один поцелуй, доверить своё тело? Дерзай, ты сама себе хозяйка.

– Да! Тысячу раз «да»! – она переходит на монолог-скороговорку, – Но он такой придурок, совершенно восхитительный, хронический придурок!

– Ох как всё непросто, – я успокоительно хлопаю её по плечу, – Кто-то ведь должен любить хронических придурков, верно?

Она смеётся, заходится от смеха, и, успокоившись, снова останавливает меня:

– Постой! Я хочу подарить тебе кое-что в знак признательности. Это не фонтан что такое, но я фибернетик… – Брин расстёгивает сумочку на поясе и достаёт оттуда легчайший полупрозрачный шарфик, – Он моделирует объятья. Если владельцу грустно или одиноко, шарф создаёт иллюзию обнимающего человека. Осталось выбрать цвет.

– Хочу, чтобы он был как твои глаза. На память, – не раздумывая, отвечаю я.

– О… Что ж, можно и так, – она пробегается по изделию пальцами, и тот из белого становится льдисто-голубым, – Отныне от твой.

Я повязываю подарок на шею. Ткань лёгкая, гладкая, как шкурка тюленя, и очень, очень приятная на ощупь.

– Огромное спасибо. Удачи тебе, Брин. Надеюсь, у вас всё получится.

Она обнимает меня на прощание, и тут я кое-что замечаю:

– Похоже, у тебя не осталось времени на репетицию.

Она оглядывается и замирает, и, пока Мидал осторожно приближается к ней, я тихонько сваливаю.

Орешку вдоволь накормили, и она везёт меня вниз с явственным чувством неизъяснимого грифоньего превосходства. Я думаю о новой истории и её героях, вероятно, даже слегка шипперю их, шипперю прямо там, в саду, в сетчатой тени раскидистых деревьев – и шарф обнимает меня, расслабляя напряжённый от полёта живот. Я втягиваю носом воздух. Удивляюсь.

– Эй, ты чувствуешь это? – я легонько шевелю ухо грифона кончиком пальца, но моё транспортное средство не отвечает.

Однако я явственно ощущаю. Даже здесь, на такой изрядной высоте пахнет такой долгожданной весной.

Воскрешающей весной.

========== Конфигурация шестьдесят седьмая ==========

Сегодня мне просто влом что-либо делать.

Я просто выворачиваю себя до оволчения, и, повертевшись на месте, плюхаюсь под деревом животом вверх.

Вы только посмотрите. Разрастается, как раковая опухоль без кислорода, с тем же отчаянным желанием существовать. Ствол уже едва можно обхватить руками.

Я лежу, расслабив задние лапы и сложив передние на груди, и лишь изредка подёргиваю хвостом в такт своим мыслям, вязким и тягучим, словно фруктовая тянучка.

Моё небо розоватое, как перед рассветом, а по краям, у самого горизонта, едва заметно мерцают, словно крупинки сахарной пудры, мои личные звёзды.

Я смотрю, как диковинно закручивается ветка прямо над моей головой. Там будет цветок, белый и восковидный, как у магнолии. Мы с Голем были правы. Это – магнолия, хоть и несколько авторская.

– А, вот ты где.

– Изволь не тыкаться в мою морду, – полулениво произношу я, когда демонические чёрные очи нависают над моей переносицей, – Если ты за рассказом, то я не в настроении. Умахалась, знаешь ли.

– Лечь можно? – внезапно спрашивает он.

– А. Милости просим.

Он копирует мою позу, тоже поворачиваясь сводом рёбер к небу. Кто бы мог подумать, что с его худобой незрелого стручка фасоли он в принципе может лежать на спине. Мир полон открытий.

Но факт остаётся фактом: Тварь Углов разместилась со всеми удобствами.

– Пока я шёл сюда, я уже какой раз заметил пенёк, – говорит он после нескольких секунд блаженного молчания, в котором я бы охотно осталась. Но от его фразы у меня непроизвольно морщится нос, и тут уже не отвертеться.

– Когда у меня есть желание, я точу об него когти.

– Это что-то важное?

– Было. Когда-то. Как по мне, это в категории «давно», – для разнообразия я приказываю паре звёзд изменить цвет на бутылочно-зелёный.

– Это тоже была любовь. И страдания.

Я закрываю глаза. В меня вцепляется череда смутных воспоминаний, словно и не моих, а чьих-то ещё. Будто я листаю чужой фотоальбом, разбирая пожелания на полях, написанные неразборчивым, блёклым от прошедшего времени почерком.

– Это был момент моего рождения, – собственный голос звучит глухо, словно доносится из-под земли. Голос археолога, залезшего в раскоп в надежде отыскать мастодонта посреди доисторической окаменелой грязи.

– А Голем?

– Голем появилась позже. Хотя… Она в какой-то мере старше… Нет, после.

– Ничего не понятно. Кажется, я запутался.

Его требование на грани просьбы переводится как демоническая вежливость, так что я не вижу смысла и дальше отмалчиваться.

– Спрашивай.

– Какое твоё первое воспоминание? – удивительно, но мне ни разу не приходилось слышать у него такой интонации.

На дереве с хлопком распускается цветок. Я чувствую, как язык с неохотой начинает ворочаться в клети зубов:

– Боль.

Причиной моего появления на свет была боль.

***

Если подумать, я – одна из немногих счастливчиков, которые помнят момент своего рождения.

Но я дитя насилия, поэтому моя память переходит в категорию удовольствий крайне сомнительных.

Моей милой, тихой, доверчивой матери – той субстанции, из которой я появилась на свет – жизнь внезапно нанесла три метких удара в морду, для вкуса ещё и поменяв один раз измочаливающие саму сущность колени.

Я уже начала ворочаться в ней, когда…

– Помогите мне!

Держись, ты отлично держишься!

– Пожалуйста, я устала!

Такова жизнь.

– Я люблю тебя…

И что?

– Лучше бы я умерла, чем так жить!

Скажи спасибо, что вообще появилась на свет.

И однажды просто… Я появилась.

Родилась из кровавого пузыря, покрытая едкой слизью, словно какое-то уродство.

Объяснять, что да как, мне никто не собирался.

И вот бестолковое тело встало среди клочковатого тумана и неявно просвечивающих сквозь него руин.

Сознание моего носителя претерпело коллапс, потеряв веру, надежду, любовь и доверие.

Меня выблевали. Исторгли наружу как удушенного, перепачканного грязью кролика, кашляющего от дыма и вынужденного сразу же пуститься вскачь от невидимой опасности.

Я была брошена жить любой ценой.

Ибо смерть тут уже побывала.

Увы, с моей замедленной реакцией и некоторым удивлением в тот момент я недвижимо стояла посреди ошмётков своей утробы и своей родительницы. Чувствовала ли я что-то? Грусть? Благодарность? Нисходил ли на меня экстаз просветления?

– Дерьмо, – помнится, пробормотала я, и, сев на колени, ногтями принялась рыть яму для того, чтобы хоть куда-нибудь спрятать раскиданный по округе суповой набор.

Потом, умываясь, словно кошка, я смыла с себя следы рождения. У меня оказалось изящное тело. Такое крепкое и чувствительное одновременно.

Неужели я, та, другая я, стеснялась этого чуда? Да будь я трижды проклята, если ещё хоть раз позволю спрятать всё это в нелепые тряпки – решила я тогда.

А утром я встала у руля. Впереди было много дел.

– Представляешь, у него есть девушка!

О, в самом деле? Удачи ей с этим бесхребетным чмом.

– За что нам это?

Кого ты спрашиваешь?

– Как будем стричься?

Отрежьте все эти занавески, я хочу видеть мир во всей его красоте и уродстве. И знаете что? Пусть всё, что останется, будет окрашено в чёрный.

Я разрисовывала свои знамёна, выводила на них новые лозунги.

Время принять себя.

Время перестать прятаться.

Время не любить никого кроме себя.

Время себя.

Ничто не встанет между мной и мной.

Просчёт стал заметен через пару дней, к моему полному недоразумению.

–Ты изменилась.

– Ты что же, ничего не чувствуешь?

– Почему ты молчишь?

– Теперь от тебя и слезинки не дождёшься…

Я не понимала. Не понимала! Я ела, спала, занималась обычными делами, шутила и улыбалась – и это не то? Да как же…

Я сделала этого носителя сильным! Таким, каким надо, чтобы жить! Лучше, чем было, во сто крат лучше!

И…

Люди! Им не хватало страдания. Будто мало его было – они хотели ещё и ещё. Их вечная ненасытность готова была вот-вот вытеснить меня из зоны комфорта – и я решилась.

Я раскопала крохотный могильный холмик, выживший на окраине моего разрушенного святилища как какое-то дикое увечье. Хоть бы не было слишком поздно, шептало что-то во мне.

Мне была нужна отпавшая от меня часть. Живая. Чтобы бросить её в ненасытную пасть общества. И носителю она была нужна: нас начало тошнить от съедаемой пищи. Сопли и слюни в нашей бабьей природе, но я совершенно не знала, где у меня включается эта функция.

Бурое месиво шло комками, и я бросила все силы на то, чтобы его размешать. Даже носитель покрылся мурашками. Я изгоняла смерть. По капле. Заклинала принять форму и едва не потеряла сознание от усталости, когда оно наконец шевельнулось.

Плоть. Земля и глина. Ни пола, ни лица.

Голем.

Ух ты. Она получила имя раньше меня.

Живая. Отпрыгнула от меня с ловкостью лани и испуганно пригнулась к земле, стоя на четвереньках.

Мой шаг к ней магическим образом равнялся её шагу от меня.

– Я не причиню вреда.

Молчание. Неявный ментальный шум. У неё даже рта не было. Безликий ребёнок. Безнадёжна и одновременно полна возможностей, словно хрупкое семечко одуванчика. Зато кудрявая. Как проклятое воспоминание о том, кого любил наш носитель.

– Я ухожу, – предупредила я, и спустя какое-то время заметила, что она трусит следом.

Вечером как по заказу разыгралась буря.

Носитель искал выход из своего отчаяния, и, не найдя его, принялся молотить кулаками по чему ни попадя.

Сигналы тревоги расцветили моё лицо. Я не могла управиться. Никак! Не с этим! Она не слушалась. Ей было больно изнутри – и она решила калечить себя снаружи, а я не умела плакать, не…

Тонкая рука мягко отвела меня от пульта управления, а потом Голем уютно свернулась в рубке.

Да уж, подумалось мне, пока я собиралась выпихнуть её оттуда, но вдруг носитель послушно опустился на колени. Посмотрел на дрожащие руки. На костяшки пальцев, наливающиеся ссадинами и синяками, и вдруг… начал плакать.

Во мне вылупилось то самое чувство, когда голова тяжелеет, но ком в груди стремительно расходится.

Я долго и витиевато материлась, и вдруг поняла, что к моей ладони что-то прикасается.

В воздухе около меня повисла глясара. Кусочек угольного льда, чтобы её зажечь. И листок бумаги.

А.

Что-то смутное шевельнулось в памяти. Стилизованный фаэтон – печать дримеров.

Наша с Голем мать была одной из них.

Нас хотело видеть начальство.

Глясара оказалась слишком хороша на вкус, и, поскольку разрешилась проблема с носителем, мне даже не хотелось грубить.

Наступило время знакомиться.

Поэтому я хлопнула ладонью по бедру, подозвав мой безликий компонент, и, встав в совершенно бессмысленную позу с налётом героизма и величия, предъявила пространству вокруг меня знак хранителей снов.

После того вечера открывшийся портал удивил меня не более чем банка консервированных ананасов на полке супермаркета.

Так что я просто пошла – и Голем тоже.

========== Из «Энциклопедии абсолютного и относительного сновидения». Имя ==========

В вирте собственное имя носителя превращается в достояние его дримера. Наряду с идеей Стремления, имя ценится, причиной чего является правило «вещь названная есть вещь прирученная». Произношение полного имени кого бы то ни было вызывает кратковременный паралич, что может с успехом использоваться недругом для проведения успешной атаки, поэтому настоящее, данное биологическому телу имя обычно держится в секрете, а в ход идут его производные и всевозможные псевдонимы.

По достижении определённых успехов (или возраста) к любому имени может быть добавлена приписка, в отличие от фамилии уникальная, содержащая информацию о некоем качестве, умении, или совершении выходящего из ряда вон поступка, в том числе и подвига. Также может отражать принадлежность к группе; меняется редко, разве что становится длиннее, если требуется что-то прибавить. Произносится владельцем только в случае принесения клятвы; знающие полное имя друзья и знакомые также не употребляют его без веской причины.

========== Конфигурация шестьдесят восьмая ==========

Итак, начальство хотело меня видеть.

Точнее – нас.

Я опустила глаза на осторожно трусящую рядом Голем. Она что, из принципа не ходит на двух ногах? А, пусть делает как хочет, подумалось мне, всё же мне она не диктует, как себя вести.

Минутку…

– Что это у тебя? – спросила я. Мы находились посреди межпространственного туннеля и нас ждали – ну да переживут, вопрос казался мне важным.

Она отшатнулась назад, когда я присела рядом, и приняла позу суслика, выслеживающего опасность на родном пригорке. А она точно плоть плоти моей?

Костяшки её пальцев рук посинели и кое-где кровоточили.

– Больно? Дай посмотреть.

Она неловко протянула мне свою тонкую, словно птичью, лапку.

– Больно? – озадаченно переспросила я и впервые услышала её звенящий ответ:

«Нет!»

– Так ты говоришь?.. Хм, ладно. Где тебя так угораз…

И тут до меня дошло. Наш носитель покалечил себя подобным образом. И вот результат. Голем копирует повреждения. Вот это открытие. На мне же, сколько себя помнила, не бывало ни царапинки, как бы там не упражнялся наш мешок с костями.

– О как… Занятно, – я встала и продолжила путь. Ещё пару раз переводила глаза на свой пик творчества, но, судя по всему, Голем и правда не было больно.

Забирает физическую боль, а это значит, и моральную тоже?

Поздно размышлять. Мы были на месте.

Полигон. Впереди – развалины амфитеатра. Зал заседания Старейшин. Нам оказали честь присутствовать, хоть меня и скрутило от смутного предчувствия, что не всё пройдёт так гладно, как хотелось бы.

У входа на сочной травке нежились ездовые животные. Белые виртовые львы, похожие на увесистые плюшевые игрушки, и волки-крестовники Молчаливых – ранга мастеров, хранящих самые заветные и нередко опасные знания людской части мира сновидений.

Звери были холёные и очень спокойные, поэтому не было ничего удивительного, что они не обратили особого внимания даже на парочку аберраций вроде нас. Мы прошли в амфитеатр безо всяких проблем.

Зато там мы произвели впечатление, и, хоть публики было и немного, вздох ужаса окупил все старания трудного пути. Про трудный путь я шучу, конечно, но вот на их лицах слова «это серьёзно» были написаны едва ли не неоном такой яркости, что Никола Тесла мог бы лишь бессильно кусать костяшки пальцев.

– Всем доброго времени суток, – я обвела глазами ряды белого камня, – И тебе, Юнон.

Кажется, он был удивлён больше всех. Неудивительно, он знал нашу мать, когда она была ещё ребёнком.

– Холли… Холли, что ты… Что ты с собой сделала?

– Холли больше нет, – сказала я, решив, что лучше обойтись без переходов и деликатности, изложив ситуацию прямо и понятно, – Я родилась из её плоти и крови. А из остатков сделала её, – я указала на Голем, которая по-буддийски спокойно наблюдала за невесть откуда взявшейся здесь бабочкой.

– Но… как же…

– Всё в порядке. Носитель жив. Мы следим.

– Это неправильно, – взял слово один из Старейшин. Его мантия, похожая на струящееся по плечам жидкое олово, очаровывало взгляд, – Вы должны снова слиться.

Голем тут же уставилась на меня своим пустым лицевым диском. Видимо, возможность такого варианта развития событий пришла ей в голову впервые.

– Нет. Так не выжить, – сразу же взяла на себя функцию губозакаточной машинки я.

– Вы должны!

– Мы никому ничего не должны, – я лишь покачала головой на этот бестолковый призыв.

– Холли Уитни, решением Совета мы приказываем тебе принять исходную форму! – зарычал на нас старец с густейшими бровями, но, увы, только обрызгал свои одежды слюной.

– Что? Вещь названная есть вещь прирученная? – почти игриво переспросила я, пока испуганная его криком Голем тихонечко выглянула уже из-за моей ноги, – Но вы ошиблись. Наша мать придумала это имя. Точней, она придумала – а вы исковеркали ещё больше положенного. Она хотела зваться Кали. Значит, теперь это и будет моё имя. А мою сестру зовут Голем. Ни я, ни она больше не вернёмся в организацию. Охота закончена. Ранги закончены. Теперь мы сами по себе… Прости, Юнон. В случившемся нет твоей вины.

Бывший наставник нашей матери растерянно переводил взгляд то на меня, то на мою реплику. Он выглядел – да и сейчас выглядит – как подросток лет тринадцати, в одежде монашка, с зеркальной лысиной, над которой так любят хихикать его подопечные. Я знала, что он хороший. Тёплое чувство привязанности и благодарности вот уже который год жило где-то у нашей грудной клетки.

Но он смотрел на меня… слишком внимательно. Не разглядывал меня, а прямо глаза в глаза. Однако выплюнутый сигнал тревоги принадлежал вовсе не ему.

– Мононоке! Выстроить защиту!!

Против меня мгновенно ощетинился целый музей легендарного оружия. Молчаливые прицелились шарами плазмы и душестрелами, сотканными из их собственной энергии. Мы с Голем менее чем за секунду оказались в окружении недоброжелателей, готовых в любой момент отрезать от нас части, более всего необходимые для жизни.

Мононоке? Бред! Нужно это уладить. Я не поднимала рук и старалась сохранять спокойствие.

Значит, они полагали, что я мононоке.

«Разгневанный дух» – вот как это переводится. Я слышала об этом…

Между дримером и его Стремлением существует очень нежная, можно сказать, даже интимная связь в высшем смысле этого слова. Стремления с возрастом, однако, могут меняться, ведь детская любовь гибкая и безбрежная, словно океан. Позднее, когда Стремление по какой-либо причине исчезает, дример может испытывать фрустрацию и боль. Особо чувствительные утверждают, что в такие моменты от них просто ускользает смысл жизни. Но некоторые вместо скорби и залечивания ран стремятся углубить свою боль. Испытывают ненависть и злость от потери. Превращаются в мононоке, существ столь же сильных, сколь и непредсказуемых в своей фонтанирующей ярости.

– Я не хочу сражаться. Позвольте мне уйти, – попросила я, почувствовав какое-то мутное шевеление в груди, абсолютно мне не понравившееся.

– Вам нужно вернуться в исходную форму.

Я перевела глаза на Юнона в поисках поддержки.

– Пожалуйста, – почти что моляще произнёс он.

– Нет.

Сгустившийся над амфитеатром воздух дал мне понять, что мне не собирались прощать неповиновение.

Один из них стремглав совершил пару магических пассов – и одним движением перерезал мою связь с носителем.

Это была не игра. Не тренировка. Не в их силах было меня заставить – но в их власти было меня убить.

Если я, будучи оторванной, не отыщу дорогу назад, мы с Голем перестанем существовать, и наши образы растерзает вирт. Что приключится с носителем, оставленным в настолько сложный период жизни, мне и подумать было страшно. Не сейчас, не в такой депрессии!

Что ж. Раз уж я мононоке, ни к чему их разочаровывать.

– Не надо было этого делать, – почти снисходительно пробормотала я, с неизбежностью молнии настигнув горе-акушера и вцепившись видоизменившимися волчьими зубами в его руку. Поскольку связи с носителем теперь не было, я моментально начала поглощать энергию из него.

«Стоять, не то я его покалечу!» – сразу же дала понять я, сжав добычу до хруста, стоило им попытаться приблизиться.

«Я хочу домой! Очень страшно, хочу домой!» – повисла в эфире ментальная просьба Голем, – «Дайте нам уйти!»

– Мастер Осакарей…

– Опустите оружие! – мой рукастый захрипел от боли, но я знала, что он не отпустит нас просто так. Обязательно совершит финт… Но и я не обещала освободить его руку без финта!

По моим напрягшимся мышцам спины и шеи он не сразу понял, что происходит, и в следующую же секунду я перебросила его через себя, предоставляя членам Совета честь принять подачу. И выскользнула из окружения.

Поначалу мне показалось, что я волнуюсь за Голем, но мне именно показалось, ибо она прошла прямо сквозь преследователей, словно нейтрино через земной шар. Видимо, она всё же плоть плоти моей и что-то умеет, решила я тогда.

– Поймать! Уничтожить!! – сотрясалась в мой адрес окровавленная, но настроенная крайне решительно рука.

Я предприняла попытку превратиться в животное – и заметила на груди блокирующий глиф. Класс. Успели, значит. Рядом на задние конечности вскочила Голем и изменила своё тело на мужское, притом повышенной мускулистости.

– Так держать, детка, – я ощерилась и снабдила когти режущей кромкой.

Выглядели мы настолько нелепо и настолько неподготовленно к обороне, что доблестные строи наших уничтожителей смяли атаку, подозревая подвох.

Как ни странно, к моему вящему изумлению, подвох действительно обнаружился.

– Отпустите их, – с трибун позади меня спрыгнула фигура в тяжеленных ботинках с толстой платформой, – Вы окружены, ни с места!

К нам с Голем подбежал довольно матёрый, хоть и молодой тигропламень. Над его хребтом вился жаркий дымок, готовый превратиться в огонь в любую секунду.

– Вы не посмеете… Да кто ты такой?! Юнон, твои дримеры окружили нас! Они должны быть лишены своих значков и рангов!

Позади Совета я чётко различила не менее сотни юношей и девушек, стоящих на изготовке.

– Что, хотела повеселиться без меня?

– Верста ты бесстыжая, – с облегчением узнала я парня с синей прядью у виска.

– Они защищают товарища, – в то же время ответил на гневную реплику Юнон.

– Не им решать, кого мы казним, а кого нет!

– Мы – часть системы, – мой старый друг вышел вперёд, – И пока мы вежливо просим. Наша коллега приняла решение жить в таком виде. Она имеет право уйти. Если вы не позволите, мы, самые опытные дримеры вирта, сложим свои полномочия, и тогда не мы, а вы будете поднимать свои августейшие задницы и шнырять по человечьим кошмарам вместо нас.

Я улыбнулась. Иногда Дирк становился просто императором цветистой мысли.

Из стана в мантиях исходил только бессильный скрежет зубов. Потеря такого количества воинов не сулила бы ничего хорошего. Рук итак не хватало, многие работали на пределе сил и возможностей.

– Так вы согласны? – Дирк погладил своего подбежавшего питомца. Тигропламень утробно заворчал, оглядывая амфитеатр.

– Мы согласны.

– Зашибись. Проглот, фу. Хороший мальчик. Ребят, они сказали «да», валим по казармам!.. Как теперь твоё имя? – он обернулся ко мне.

– Кали, – я втянула когти и пригладила волосы, чтобы успокоиться. Голем последовала моему примеру и пошла обнюхиваться с Проглотом.

– Забавно, – Дирк усмехнулся, когда мы вышли из амфитеатра, – А тебе идёт… И новый облик ничего. Теперь принципиально никакой одежды?

– Никому не принадлежу, – пояснила я, стирая с ключицы блокирующий превращения глиф, – Спасибо что помог… Хотя я и не просила.

Он широко улыбнулся нашей старой шутке:

– Не удержался от любопытства глянуть, что ты учудила на этот раз.

– Обычно проблемы исходят от тебя, – почти нежно напоминнила я, – Кстати, насчёт сегодняшнего…

– А. Да ничего они со мной не сделают, – лучший друг небрежно пожал широкими плечами, – Это ты у нас решила стать мононоке… Неужели было настолько больно?

– Я проснулась среди ошмётков себя прошлой… её ошмётков… – я толком не знала, как назвать пережитое, – А потом слепила Голем.

– Да, тоже надо познакомиться, – Дирк обернулся к трусящему на четвереньках изделию, – Симпатичная малышка. Пс, безликая, тебе бы острые лисьи ушки!

Голем заурчала и практически сразу же отрастила здоровенные, как у фенека, локаторы, с того самого момента приросшие к ней намертво. Дирк довольно захохотал, погладив её по голове. Снова обратился ко мне:

– Что будешь делать дальше?

– Наша мать… – я примерилась к тому, как это звучит, – Перед распадом начала что-то возводить. По крайней мере, в зоне нашего общения с телом есть какие-то руины.

– Я не удивлён. Если бы Холли не стала дримером, у неё были бы все шансы занять нишу полноценного имажинёра… – Дирк недоумённо моргнул, снова переводя взгляд на меня, – Она ведь, по сути, не умерла?

– Теперь она – это мы. Навсегда. Иначе не справиться, – я дала горькую пилюлю сразу же, – Нашему телу нужны две личности.

– Я понял. Я уважаю её.. твой… ваш выбор. Но без вас в стане дримеров будет скучно.

– Никто не мешает заходить в гости. Кстати, с меня целое ведро мут-дью для тебя и ребят.

– Это крайне соблазнительное предложение, но пока тебе нужно отыскать связь с носителем. Сейчас ты выпадешь из времени и может показаться, что пройдёт несколько суток. И ты будешь вынуждена охотиться, оставшись без источника энергии. Но у меня есть кое-что для тебя, – он достал из внутреннего кармана наполненный душесосуд, – Это был древесный шакал. Спикировал на меня безо всякой причины, так что, вероятно, он немного бешеный.

– Мне сгодится, – улыбнулась я, – Огромное спасибо!

– Жаль, что в такие дороги провожать запрещено. Но я знаю, что ты справишься. К тому же, ты не одна, – он кивнул в сторону Голем, затеявшую игру в салочки с Проглотом. Лично мне тогла казалось, что этот ювенильный недоделок больше способен навлечь проблемы, но всё равно кивнула в ответ, хоть и с некоторым скепсисом на лице.

– Ещё увидимся, – он протянул руку и пожал мою от всего сердца. Благодаря ему я поняла, что обожаю мужчин, обращающихся со мной на равных. Обожаю Дирка, ведь, несмотря на постоянное соперничество, мы знакомы с раннего детства.

– Если увижу – скажу, что узнала, – напомнила ему я.

– Если узнаю – скажу, что видел, – по ритуалу отозвался он. То были отголоски нашей давней мечты встретиться в реале, но с годами вероятность такого развития событий продолжала таять.Так что эти слова стали не более чем дружеским прощанием.

Напоследок я почесала лобастую голову Проглота. Этот тигропламень был нашей совместной находкой, бывшей когда-то крошечным, умирающим от голода котёнком, мать которого убили старшие дримеры. Я многое помнила… Но неужели всё это были мои воспоминания?

Я не знала, но помахала Дирку на прощание как старому приятелю. Втянула носом воздух и навстрила уши:

– Я слушаю тебя, Юнон.

Он был один и не представлял опасности. Тоже захотел попрощаться.

– Твоё будущее туманно, – сказал он тогда мне, – Однажды злость и ярость могут поглотить тебя без остатка.

– А могут и не поглотить, – резонно заметила я. Подбежавшая Голем прижалась к моей ноге.

– Я… – он нервничал, шерстя ногтями верёвку на поясе.

– Не извиняйся. Ты ни в чём не виноват. Я не сержусь за нападение.

– Вот, – он заметно успокился и протянул мне амулет на вощёной нити, – Ты помнишь, что это?

– Меркаба, – легко отвечаю я, – Моя… нет, её.

– Теперь твоя. Холли вернула мне её перед… своим исчезновением. Пусть все миры, открываемые ею, теперь будут твоими. И, как мононоке, ты вольна менять обличья. Но ты будешь должна постоянно осваивать что-то новое. Учись – и твоё тело никогда не закостенеет.

– Вероятно, это «прощай», – проговорила я, забрав резной подарок из его рук.

– Ты всё ещё можешь восстановить облик.

– Я не вернусь.

Он промолчал, но всё равно в итоге выдохнул:

– Удачи… Кали.

Его уход пах жимолостью и меланхолией, а дорога впереди – свободой. Я направлялась в дикие земли.

Моё тело стало волком, и тело Голем тоже – бледным, словно пещерный аксолотль. Я направила нос на север и перешла на лёгкий бег. Меркаба болталась в пасти, словно падшая звезда.

========== Конфигурация шестьдесят девятая ==========

Кенгуровый кролик был мертвее мёртвого.

И в этом была повинна я.

Я потеряла всякий счёт времени, пока мы с Голем искали путь к нашему носителю. Кажется, душесосуд с эссенцией древесного шакала, подаренный Дирком, закончился целую вечность назад.

А этот длинноногий дурачок выпрыгнул перед самым моим носом – и волчья сущность просто… среагировала.

Хруп!

Я его выплюнула, но было уже поздно. Он подёргался и замер.

Я подняла глаза с тушки на Голем. Она тоже озадаченно глядела на неожиданную добычу (если слово «глядела» вообще когда-либо было применимо к существу с лицевым диском гладким, как обточенный морем голыш).

– Что ж. Раз я накосячила, будет справедливо перелить его жизнь в наши.

Моя реплика нервно переминалась с лапы на лапу, пока я ела. Мясо по вкусу напоминало дыню; впрочем, хорошо, что так, бывает, что дримеров глючит на вкусы гораздо жёстче. Анамнетическое мясо никогда не будет на вкус как земное – разве что до момента, когда попадёшь сюда после смерти. Однако концепция попадания куда-либо после кончины и тогда казалось мне крайне сомнительной, поэтому я просто зарывала морду в мясо и жадно хрустела, чувствуя прилив столь необходимых сил.

Прости, чувак. Я не хотела. Это просто инстинкт. Я хочу жить, как хотел и ты. Думаю, мы друг друга поняли. Жизнь ведь стала невыносимой стервой не вчера, как ни крути…

– На, – я разорвала тушку пополам и отдала Голем сочные ноги, в свою очередь глодая передние лапы и почти неприступную голову. Сестра пару секунд медлила, но потом вытянула вперёд шею, волоски на которой начали шевелиться. В эту шерстяную сеть она и забрала свою долю, впившись в мясо и начав тянуть энергию словно сотней соломинок одновременно.

Я смотрела на неё, завороженно открыв рот. Плоть плоти моей – и такое выделывает…

От удивления сожаление отступило и вскоре просто исчезло. Нам было пора двигаться дальше.

Я не знала территории, по которой иду. Меня звал смутный запах собственной связи с носителем – и больше я не видела ничего.

Нам пришлось убегать всего два раза: один раз прячась от Мигрирующих, второй – чтобы не попасться на глаза религионерам.

Местная фауна не проявляла к нам никакого интереса. Мне, правда, отчего-то казалось, что теперь популяция кенгуровых кроликов станет держаться от нас подальше.

Запах привёл нас на плато, которое я про себя немедленно назвала Ржавым. Оно было изрыто кратерами и исчерчено трещинами, из которых вырывался горячий пар. Эта земля была мертва, как поверхность Меркурия. Идти приходилось быстро и при этом осторожно, ведь почва была раскалена и обжигала подушечки лап. Без защиты нашего носителя мы стали много чувствительнее к окружающей среде. Голем раза три конвульсивно подпрыгнула, словно молодая газель.

– Осторожно, – нехотя предупредила я, и она тут же намертво прилипла ко мне, прижавшись боком так, что я едва не упала. Хотелось сказать «Ещё на шею сесть осталось», но я волновалась, как бы она не восприняла это буквально. Лучше не рисковать…

Посреди этой нагретой сковороды нас ждала связь с носителем. Увидев, где она расположилась, я, помнится, долго и витиевато материлась. Выглядело это забавно, ведь я приняла человеческий облик и в перерывах между проклятьями пританцовывала, чтобы не спалить стопы.