Текст книги "Игра с химерами (СИ)"

Автор книги: KaliWoo

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

«Красивые!» – Голем вертит ушами и вполне эффективно распознаёт рыбьи тела, но у неё не остаётся слов, когда я делаю реплике глаза. Кажется, теперь не отлипнет целый день.

– Пойдём, – я мягко дотрагиваюсь до загривка Эля, уже исчерпавшего своё любопытство, только тронув носом слой стекла, – Покажу тебе причал.

Мы с котом смотрим на трудящихся ажурников, волны и блестящую дорожку солнца на морском горизонте. Я поглаживаю лобастую голову, но мои мысли далеко. Эль отлавливает мой взгляд. Он знает. Как всегда знает.

– Не выдавай меня, ладно? – я целую широкую переносицу цвета каштанового мёда. Он поворачивает одно ухо в сторону, где сидит существо, о котором мы не скажем. Не сегодня. Не сейчас. «Секрет» – говорят мне его глаза цвета погребального скифского золота, глаза, в которые можно смотреть целую вечность и так и не устать. Так что пока я просто сдаюсь на милость янтаря его очей, зарыв пальцы в такой тёплый и такой знакомый мех…

Комментарий к Конфигурация семьдесят четвёртая

Рассказ:

https://ficbook.net/readfic/11866974

========== Из “Бестиария”. Значительница (фрегат крабчатопятнистый) ==========

Длина: 50 см

Вес: 3-4 кг

Размах крыльев: 1,3 м

Один из шедевров анамнетической природы, всю прелесть которого не умаляет даже истинно королевское высокомерие особей данного вида. Значительницы не слишком любят летать, предпочитая замирать на ветке с торжественным видом. У птицы нет естественных врагов: радужная окраска горлового мешка сигнализирует о том, что животное ядовито. Остальное тело чёрное или тёмно-каштановое, брюшко белое. Примечательно, что у вида отсутствуют самцы. Самки несут яйца, из которых вскоре вылупляются точные копии родительниц. Предполагается, что раньше вид располагал невзрачными самцами, но последние не вынесли конкуренции по части шика.

Благодаря красивой окраске и чрезмерной усидчивости значительницы славятся как хорошие питомцы. Несмотря на заносчивый вид, птицы очень привязчивы и не слетают с плеча хозяина ни при каких обстоятельствах.

========== Конфигурация семьдесят пятая ==========

– Прежде, чем ты уйдёшь, я должен знать.

В Шпиль заглядывает рассвет, крадущийся вместе с локальным солнцем. Снаружи в Пустошах царит ночь, та самая ясная ночь, в которую видно звёзды.

Он находит меня посреди помещения. Я уже решила, что не буду ничего с собой брать, но отчего-то мешкаю, глядя на всё то, что оставляю.

– Давай на улице, – шёпотом прошу я, – Сейчас мне нужно попрощаться с Голем.

Моя реплика спит посреди горы пледов, обняв за шею так внезапно зашедшего в гости Эля. Я знала, что он всегда был намного более чувствителен, и вот ещё раз нашла этому подтверждение.

Эль обращает на меня свои умные медово-жёлтые глаза. Его бока словно живой атласистый мрамор, и я не могу удержаться. Подхожу погладить. Он знает, что мы не должны разбудить Голем, поэтому даже не мурлычет.

– Береги её, – прошу я одними губами, а потом, обойдя кота, останавливаюсь над Голем. Творю глиф – и обрезаю свою связь с телом. Ловлю нить и привязываю к сестре.

Я пускаюсь в неизвестность и не могу позволить, чтобы носитель мучился от кошмаров. Ибо путь в Кадат тернист и неявен.

Голем судорожно вздрагивает во сне, но снова расслабляется, стоит мне коснуться её лба. Не вижу смысла стоять здесь дольше. От этого не легче. Лучше уйти.

– Я слушаю тебя, – говорю я Твари Углов, когда мы, наконец, выходим и закрываем за собой дверь. Напоследок я курю, ведь не знаю, получится ли сделать это ещё раз.

Он молчит.

– Если ты хочешь – можешь оставаться здесь сколько влезет. Я уверена, Голем в любом случае тебя накормит.

– Я бы хотел поговорить не об этом… Я всё ещё… А, забудь, – он садится, обвивая лапы хвостом и смотрит в пол.

– Нет уж, изволь растелиться, раз начал, – прошу я, выдыхая носом дым.

– Я столько пробыл здесь, столько повидал, твою радость, твою боль, твой смех и твои терзания… Но я до сих пор так и не узнал, что для тебя творчество.

– О, – признаться, я больше готовилась к сопливым прощаниям, нежели к философии, – Ну что ж… Для меня творчество это яд. Проклятое искусство, в основном. Пачка успокоительного, чтобы забыться. Горящий сахар в лаудануме, позволяющий покинуть серую реальность и гоняться за драконами. Талант крайне редко приносит радость, обычно он гложет, делает не таким, как все. Он всего лишь следствие извращённого инстинкта, в уродливых своих корчах принимающего вид вещей, подчас считающихся прекрасными. Я вижу этот мир по-иному, и, как следствие, живу в нём немного по-иному. Всё, что ты видишь здесь: этот Шпиль, эти окрестности, даже то дерево – родилось из одиночества и горя. Боль – мои чернила, замершая в бесчувственной летаргии плоть – моя бумага. Такие дела, – я делаю затяжку, – Я не отмечена небесами и не облагодетельствована кем-то свыше. Я просто мутант, нашедший свой способ существования, несмотря на внутреннее увечье.

– М… А как же он?

Я непроизвольно вздрагиваю.

– Ты думаешь о нём? Всё же он, хоть и невольно, но причастен к твоему пику творчества.

Когда мне больно, я начинаю шутить. Да и негоже прощаться на негативе, ведь жизнь коротка.

– Представь себе женщину, которая очень, очень любила, но был брошена. Чуть позже она узнаёт, что беременна. Ей бы сделать аборт, но уже поздно, к тому же остались какие-то чувства, к тому же ребёнок всё же наполовину её. И вот она рожает. Новое существо отныне на ней и только на ней. Оно требует максимума внимания и заботы – без вариантов. И вот наша героиня носится туда-сюда с подгузниками, бутылочками, колясками и молочными смесями, пока однажды, после четырёх бессонных ночей, выгуливая своё достижение в коляске, она не видит своего милого. Да, сейчас она одна, ей тяжело, она злится, но у неё нет сил на скандал. Нет сил даже поменять выражение лица, сделать его грозным, притворно-весёлым или отчаянно-независимым. Она просто выпотрошена, батарейки почти сели. Ей не до него. Она как собадь, ощенившаяся вдали от своей стаи, и с того момента она сама за себя. Разве что позже, когда она чуть выспится и будет готовить себе говяжий бульон, наша героиня шёпотом сможет процедить сквозь зубы абсолютно тусклую характеристику: «Коз-зёл». Отболело. Заживает на время. Нигде не чешется – ни в животе, ни в кулаках. Сейчас не время любить или ненавидеть. Сейчас время жить, чтобы не наступило время выживать… Ну как, я ответила на твой вопрос?

Он молча кивает, и, когда я уже собираюсь уйти, говорит только одно:

– Удачи, Над.

Я поднимаю голову. На козырьке крыши Университета сидит птица цвета небесной лазури.

– Веди, – я трансформирую руки в крылья, превращаясь в существо, более других приспособленное к длительным миграциям – крачку.

Мой проводник срывается с места.

Новое путешествие началось.

========== Конфигурация семьдесят шестая ==========

Я не могу отходить надолго.

Стоит впасть в глубокий сон – и птица теряется в заоблачных далях. Я делаю крюк за крюком, чтобы возвращаться из этого состояния. Чаще. Быстрее. Десятки раз за ночь.

Я не чувствую своего носителя, и понимаю, что ухожу не к нему, а куда-то ещё, на грань энергетического голода. Но так или иначе, я возвращаюсь. И лечу.

Зато теперь я знаю, где заканчивается Сумеречное море. По дороге я видела поражающие воображение города на островах, полные сверкающих построек, сады, усыпанные цветущими деревьями. Они манили меня, манили мои ноющие от изнурительного полёта крылья.

За всё время пересечения Сумеречного моря я ни разу не видела, чтобы ела птица цвета небесной лазури. Самой мне пришлось ловить рыбу, стремительно пикируя за ней с высоты.

Как только мы пересекли внутренний океан, скорость нашего перемещения снизилась. Я стала волком и трушу за своим проводником вот уже какой день.

Я не чувствую пальцев, несмотря на то, что они стёрты и кровоточат. Отсутствие отдыха отражается на мне довольно странным образом: моё тело пахнет сваркой и дождевыми червями, раздавленными в летний ливень. Когда я поднимаю голову наверх, в шее хрустит. Я понятия не имею, где мы находимся, но не сомневаюсь, что в некоторые места мы попадаем даже без порталов.

Ночь за ночью я иду в неизвестность. Неизвестность оказывается на редкость необъятной. В некоторых местах я не вижу даже горизонта. В других нет зверей, будто всё кругом вычищено радиацией. От прочих, кажется, замирает и начинает вибрировать всё моё существо, будто я стала камертоном и теперь пою непонятно для кого.

Под моими лапами песок, потрескавшийся от жажды суглинок, мелкая гранитная крошка, липкая жижа, которой не подобрать названия. В основном все пейзажи близки к природным, я нигде не видела хоть какого-то строения. Кажется, мы идём вглубь веков, когда человечество ещё было молодо и только-только готовилось вонзить молочные зубки во всё то, что знало и ценило.

Привалы редкие и быстрые, и только тогда, когда царит почти кромешная тьма. Птица улетает и становится далёкой точкой в гнезде из туч, а я падаю, тяжело дыша. Сплю там же, где и рухнула, очень недолго.

Чаще я просыпаюсь не из-за ментального сигнала моего провожатого, а из-за тоски по дому. Несмотря на то, что я ушла просто на неописуемое расстояние, я продолжаю чувствовать связь со Шпилем, Голем, Тварью Углов и даже с пресловутым деревом. Я живу благодаря ним и во имя них. Но я больна, больна своим поиском, и каждый раз, когда мои уши вострятся в сторону покинутого дома, такого родного и тёплого, я говорю себе идти вперёд и закончить начатое. Иначе я перестану быть собой – яростной мононоке, воплощённой жизненной силой.

Иногда, когда мы замедляем ход, я нашёптываю координаты меркабе. Некоторые она записывает, на некоторых же начинает трещать, будто внутри у неё что-то сломалось. Мы словно идём на изломах галактики, куда не заглядывают даже отверженные и проклятые.

Однажды становится нечего есть, и я превращаюсь в орикса, чтобы откапывать коренья и быть способной переварить их. К моему неудовольствию, они очень горькие.

Я думаю обо всех тех жрецах, поманенных Кадатом, и о том, сколько из них добрались живыми. Натолкнувшись на кладбище костей в одном из ущелий, я перестаю задавать себе этот вопрос. Белое, хрустящее от суши безмолвие манит меня полукружьями рёбер и широко, словно в удивлении распахнутыми глазницами черепов. По хребту ползёт тяжесть. Это испытание. В вирте никогда не отыщешь костей: то, что не доели звери, вбирает в себя само пространство.

Так что выбор невелик. Я знаю, что если сяду – больше встать мне не придётся.

Так что я плюхаюсь намного дальше этого места, кутая бока в траву и принимая человеческий облик. Но, кажется, я так привыкла идти, что совсем не могу заснуть.

Неподалёку что-то журчит. Кажется, речка, один из притоков Сумеречного моря.

Точно, речка. Если я не ошибаюсь, это Лета. Пить нельзя, но посмотреться можно. Давно себя не видела. Я гляжу в прозрачную воду – и не узнаю того, кто отражается по ту сторону. На лице словно остались одни горящие лихорадочным огнём глаза, памятное полукружье размылось. И вдруг именно в его смутной чернильной полосе я вижу. Совсем ещё ребёнка. Пепельную блондиночку с серыми глазами. Она играет со своим другом и котёнком, у которого пламенеет хребет.

«Кто последний – тот тухлое яйцо!»

«Так нечестно, Дирк!»

Они борются друг с другом – и пока силы равны.

«Я тебе ещё покажу! Сдавайся, Хо!»

Девочка смеётся. Ей всё больше и больше нравится это имя. И нравится новый друг, который относится к ней как к равной.

– Как давно… – шепчу я почти беззвучно, – Как же это было давно…

Девочка растёт. В её чёлке появляется фиолетовая прядка. Дирк и его бицуха достигли габаритов среднестатистического гималайского медведя.

Миссии всё сложнее, враги – сильнее. Молодая девушка учится сражаться. Тело поёт песнь расцвета – и изливается в творчество. Старые проекты, символы простоты и невинности. Они никогда не будут уничтожены окончательно – ибо покоятся в памяти Голем.

В глазах появляется небольшой стальной оттенок, по лбу прокладывает путь сосредоточенная морщинка. Совсем немного осталось для того, чтобы сберечь хребет от жизни, которая так любит его ломать. Девушка учится не опускать голову и задавать вопросы – даже неудобные и провоцирующие. На неё орут до хрипоты и призывают одуматься, но она, словно квезаль, стремится прочь из любой клетки – на волю, на волю!

Но именно поэтому квезали и вымирают. Им не удаётся смириться с несправедливостью, будь то хоть клетка, хоть корм, хоть хозяева. Квезаль летает, где хочет, ест, что выбирает, а хозяев над ним нет. Но раз в год он сходит с ума, отправляясь на поиски брачного партнёра.

Девушку бьют. В неё вгрызается смерть, но она не так страшна как то, что после неё остаётся. Черты лица изменяются, заостряются, взгляд становится волчьим, и…

В воду попадает капля извне, и картинка исчезает. Я снова вижу только своё отражение. Я что, плакала? Но я же не могу… Или то действует Лета?

Сколько я уже здесь? Где птица? Наверное, она звала меня…

Я вызываю ментальный всплеск – но ответа нет. Я бегу на место ночлега. Мне казалось, моя провожатая сидела на дереве.

На дереве! Она никогда прежде не отдыхала на деревьях. Но… видимо, теперь всё в норме. Мне нужно поспать.

Во время глубокого сна я вижу бесконечный молочно-белый тоннель, который петляет и иногда милостиво разнообразится лесенками. Я иду по нему, наверное, втайне надеясь отыскать выход, и мне кажется, что пространство вокруг меня дышит. Будто эти скруглённые своды сделаны из кожи. Моей кожи.

Во мне дремлет бесконечность. Больше нет тайн, нет чудовищ за поворотом, нет мест, в которые нельзя.

Девушка стала женщиной, вцепившись в этот мир бескомпромиссными волчьими зубами и добившись жизни для своего квезаля.

Когда я просыпаюсь, я вижу свет. Шагах в тридцати от меня мерно горит программируемый портал, сверкая облачками древних глифов. А чуть поодаль от него то, о чём я не могла и помыслить.

Беспомощно барахтающийся комок прекрасных лазурных перьев…

========== Конфигурация семьдесят седьмая ==========

Сегодня умирает птица цвета небесной лазури.

Она очень хочет взлететь, но поздно. Этому не бывать. Смысл её существования исчерпан.

Такое прекрасное создание – не более чем игрушка богов. Марионетка. Дергунчик.

Но меня охватывает странная печаль, когда я вижу её бессильное сопротивление гравитации.

Вблизи она похожа на вяхиря, но из её горла не рвётся ни единого звука. Она, словно компас, указывает мне направление и замирает, чтобы тихо раствориться в небытии.

Повелители Кадата хотят меня видеть – и я ни секунды не сомневаюсь в этом. Но, пожалуй, чести быть там достойна не только я…

Голем дрожит и даже отшатывается, когда я предлагаю ей слияние. Правда, она устроила мне тёплую встречу, когда я внезапно появилась из портала, даже вылетела навстречу, преодолев притяжение столь любимого нами Шпиля, однако, поняв, зачем я пришла, запуталась в буре мыслей. Я и сейчас слышу мерное шипение на её ментальном канале.

– Да ладно, не всё так плохо, ты же вроде никогда не возражала, – усмехаюсь я, но выходит неискренне. Она знает, что это может быть прощанием. Навсегда.

– Я просто подумала, что было бы классно явиться туда в образе совы-сипухи, – говорю я, поглаживая голову каменного льва, разлёгшегося перед входом в Университет, – У меня остались воспоминания… Эти её крылья сложны для перевоплощения. Для нежного пуха и бесшумного полёта нужна твоя невинность. Сама я превращаюсь в эту птицу крайне бестолково… Ох, ну наконец-то.

Мы обнимаем друг друга с жаром и нежностью – так сходятся две ладони. Наше тело трясёт от эмоций, и мы перевоплощаемся. Для выхода в свет – лучший образ!

В месте приземления земля скрыта густым, словно суп, туманом. Впереди едва-едва виднеется козья тропка.

– Нет. Оставайся здесь, – я мягко отделяю Голем от себя. Она всхлипывает, но быстро берёт себя в руки.

– Ты должна пообещать мне, – говорю я, касаясь её плеч, – Что ты позаботишься о нашем теле, если что случится. Я не пугаю. Я просто беру с тебя обещание. Ну, обещаешь?

Она кивает, и я целую её светлый лоб. Моя школа. Знаю, что она до последнего будет ждать меня здесь – но не прогоняю. Когда тебя ждут, жизнь кажется уютнее. Напоследок я делаю на её лицевом диске прорези для глаз, хотя мне и нелегко смотреть на плещущуюся в них печаль.

Нет времени медлить, и я исчезаю в тумане, который, словно родовые пути, мягко и влажно толкает меня вперёд и вперёд.

Я чуть не впечатываюсь лбом в огромный монолит кубообразной формы и сбавляю темп. Осторожнее.

Пейзаж вокруг хилый, какие-то а-ля арктические берёзки и массивные чёрные камни, будто неведомый гигант разбросал здесь свой детский конструктор. Зато ветер многолик, и, кажется, дует отовсюду, то напевая «гу-гу-ху», то срываясь на стаческое «кха-а-а-а».

– Добро пожаловать к Ступеням.

Я сразу останавливаюсь. Голос женский, и я не сказала бы, что враждебный.

Вот она. Метра четыре ростом – посвящена в ранг жрицы. Укутана в просторные одежды, однако грудь не прикрыта. Волосы развеваются как грива дикого коня, а глаза…

Клянусь – я узнала её! Никто из живущих ныне и понятия не имеет, как она выглядела, но я её узнала!

– О, великая Сафо с острова Лесбос! – я запечатлеваю восторженный поклон, – О, та, что горела и не выгорела, о, не стыдящаяся своей двойственной природы, рождённая в день твоего почитания наконец приветствует тебя!

– Одиннадцать, верно? – искорки в её глазах перекатываются необработанным янтарём, – Ты добилась своего. Ты на подступах к Кадату.

Видимо, надлежит что-то сказать…

– Круто!

Сафо снова улыбается:

– Здесь смертельно опасно, а боги капризны.

– Я посмотрю только одним глазком, – немедленно начинаю торговаться я, одновременно стараясь заглянуть через её бедро.

– Ты из дримеров.

– Да.

– У тебя должно быть Стремление.

– Было. Мертво.

– Мертво? – в её голосе сквозит некоторое удивление.

– Ну… Стремление было у нашей с Голем матери, но здесь ключевое слово именно «было», – поясняю я.

– Выходит, тебя ничто не держит?

– Точно!

– А твоя сестра?

– Она справится.

– Хм…

– Что?

Сафо протягивает руку и берёт меня за подбородок:

– Огонёк.

– Какой ещё огонёк? – не понимаю я.

– Очень похожий на Стремление.

– Чушь. Этого не может быть, – я качаю головой, будто отряхиваясь от её слов.

Поэтесса на мгновение замирает, словно прислушивается к ветру:

– Боги говорят, что ты можешь войти.

– Отлично!

– Но ты должна загасить…

– Да-да.

– После этого ты получишь имя демона и…

– Хорошо! Я готова! – она что, не видит, что её собеседница готова выпрыгнуть из кожи?

– Человек, которого ты любишь.

Кажется, будто меня ударили под дых.

– Ч… что?

– У тебя появилось Стремление.

– Нет, не может… Неправда!

– Ты отрицаешь это, не употребляя слова «мой» или «моё», но, как говорится, роза всё равно пахнет розой, – Сафо поводит своими роскошными плечами, а я чувствую себя словно прыщавый подросток, внезапно оказавшийся под розовыми лампами во всём своём великолепии.

– И? – наконец, подталкиваю её к объяснениям я.

– С багажом нельзя.

Крайне доходчиво.

– Хорошо, – я делаю глубокий вдох, – Тогда я отказываюсь.

– М?

– Ну это Стремление всё равно, как ни крути, не моё, так что… – я с наигранным безразличием раскидываю руки, – Готова выложить на ленту – и я пошла.

– У богов другие планы, – Сафо разглаживает складку на платье, – Ух ты. А ведь он как раз сейчас спит.

Сначала я не понимаю, в чём тут заключается повод для радости, но тут на мои колени безо всякого объявления войны обрушивается ощущение неизбежного подвоха.

– Чего?! – почти сиплю я, едва опомнившись.

Поэтесса протягивает вперёд небрежно сжатый кулак. На её лице застыло мечтательное выражение:

– Хочешь идти в Кадат – так не пугайся ничего. Сейчас Стремление очутится там, где не бывало. Можешь с ним попрощаться.

– Я не хочу!

– Никто не спрашивает. И… – она вдруг подмигивает, – Разве ты не хочешь увидеть его в последний раз?

Чёрт, она знает, чем меня пронять. Увидеть его здесь, да ещё если это – теоретически – мой последний шанс… Согласна!!

Когда под изящной ладонью Сафо начинает клубиться энергия, мне кажется, мир останавливается в своём вращении, и всё моё существо скручивает от радости и одновременно от боли, когда…

Когда я вижу его. Вижу, как он медленно открывает глаза, приходит в себя. Никаких фанфар, только формирование золотого тела, судя по всему, первого в его жизни. Осознав, что происходит, он пугается, недоумевает и совсем теряется, когда различает рядом меня.

– Ай-ай, тихо, – поэтесса опускает пальцы на его темечко, – Ты подумай, какой стеснительный. Очень мил. Как я полагаю, он тебя узнал.

Как полагаю, он в шоке. Он хочет что-то сказать, но вынужден прикрыть глаза. Моего тела слишком много. И оно оказалось перед ним внезапно.

Учитывая то, что это тело он не хочет, я делаю неутешительный вывод, что сейчас кого-то из нас двоих корчит от отвращения.

– Эй… – несмело окликаю я, – Не бойся. Взгляни на меня. Это всего лишь я. Настоящая. Без тряпок и притворства.

– Это сон… – бормочет загнанная в ловушку энергия, выстраивая последний доступный рациональный барьер. Согласно его воспитанию, такой меня попросту не может существовать, как, например, крылатого зайца.

– Тут такое дело, – вмешивается в нравственные муки Сафо, – У нас посвящение в демоны на носу. Так что изволь продержаться ещё немного, пока она с тобой попрощается. Как мне видится, ты едва ли будешь против, у вас ведь без взаимности. А теперь стой и позволь ей всё доделать… Вот, умница.

Я смотрю на его профиль, и, как мне кажется, каждая секунда тягостного молчания похожа на громадный засахаренный кокос – столь же нелепая и неимоверно тяжёлая вещь.

– Посмотри на меня, – почти что умоляю я, – Тебе можно… Ты же знаешь, что можно.

– Зачем?.. – еле слышно произносит он, и от горечи и осуждения в его словах у меня внутри всё обрывается, будто от удара мачете. Пора взять себя в руки. Мне не впервой слышать это его «зачем».

– Затем, что я так хочу. Затем, что мой мир велик и обширен, и я хочу его весь, если это возможно. Затем, что я хочу быть свободна хоть где-нибудь… Чёрт, каждый человек имеет право на место, где он никому не принадлежит! И тут я леплю себя сама, – я подхожу ближе и дотрагиваюсь до его щеки, – И вот наконец здесь появился ты. Я…

– Не надо. Не говори, не усложняй, всё итак…

– Я не буду, – соглашаюсь я, потому что есть вещи, которые можно сказать и без слов.

Так что я просто подаюсь вперёд и целую его в губы. Кажется, я мечтала об этом вечность. Я просто хочу его попробовать, хочу подарить свою нежность, хочу, чтобы эти зубы хоть немного разжались и впустили меня, хочу прижаться к его широкой груди и утонуть в нём, раствориться без остатка, соединив наши кровотоки, силу, знания и опыт, перелив всё, что есть во мне, в это бесконечно прекрасное крепкое тело, просто хочу!!

Я закрываю глаза – наши языки соприкасаются – и нас обжигает голубоватая вспышка. Две полные противоположности создали бреши в своих мировоззрениях. Неожиданно, но, оказывается, поцелуй в вирте способствует обмену информацией.

Его золотисто-белый образ отшатывается и скрючивается. Он хватается за грудь, в которой теперь есть часть меня – чёрный клубок, в котором сосредоточена моя разумная тьма. Мой подарок и моё проклятье.

«Бога нет. Мы никому не нужны. Смерть – это конец, нет рая или ада. Мы приходим в этот мир ни с чем – и такими же пустыми и неприютными нам предстоит уйти. Жизнь не имеет значения, в ней нет смысла. Вселенной всё равно, кто ты и чего ты хочешь»

Кажется, ему больно, но он распрямляется и указывает на меня. Я окрашиваюсь в нефтяно-чёрный, мои черты размываются, а волосы топорщатся, но…

Я чувствую. И словно вижу со стороны. Его ответ:

«Пусть так. Но ты не одинока»

Как это мило. Я подхожу к нему ближе, улыбаюсь. Кладу руку ему на плечо:

– Нет, малыш, ты не прав. Я всегда одинока и всегда воюю сама для себя. Против себя или во имя себя – это не столь важно. Спасибо, что поддержал, и за поцелуй спасибо, а теперь мне пора, – я оборачиваюсь к Сафо, в руках у которой появился фрукт познания – для меня. И тут что-то взрывается от одного слова, которого я точно не жду.

– Надежда!

Я не ожидала, что он будет кричать, поэтому вздрагиваю от волны, слегка ударившей мне в спину.

– Что ты сказал? – я оборачиваюсь так стремительно, что начинает ныть шея.

– Надежда! Даже если всё плохо, даже если всё не так, даже если люди умирают – остаётся надежда!

Я слышу коротенький разряд, будто где-то у сердца чиркнуло статическим электричеством.

– Давно я не видала земных мужчин, – задумчиво произносит Сафо, почёсывая ногтем изящную шею, – Он ведь даже не раскошелится на «не надо, не делай этого». За что ты его полюбила, если не секрет? Мне любопытно… Стоять, куда собрался! Послушаешь и пойдёшь!.. Другое дело, а то никакого уважения к старшим.

Я хочу попросить для него свободы, но одновременно хочу, чтобы он тоже знал, что за механизмы ворочаются в моём мозгу, так что я просто набираю в грудь воздуха и принимаюсь отвечать, с жаром и отчаянием ведьмы Средневековья, которой дали высказаться перед всепожирающим костром инквизиции.

– О, великая Сафо, мать сотен прекрасных стихов о любви! Тебе ли не знать, что нельзя любить за что-то? Если же ты спрашиваешь, что я ценю, что нахожу в нём – так пожалуйста, я готова держать ответ перед тобой и капризными богами Кадата!

Я ценю его именно за то, что он такой и никакой другой. Мне не нужен рыцарь и защитник, который закроет меня собой, словно маленькую девочку. Мне не нужен романтик – он источник моего вдохновения, а не наоборот. Мне не нужно быть обласканной и обеспеченной, мне не нужен покой сытого и одомашненного зверя, ибо мой дом это хаос, эгоистичный и расчётливый. Мне не нужно его окольцовывать – ибо я не имею права кем-либо владеть и не желаю, чтобы владели мной. Но рядом с ним… – я задумываюсь, встречаясь с ним взглядом, и выпаливаю:

– Когда я рядом с ним, я готова свернуть горы, колонизировать Венеру – да что угодно! Когда я с ним, мне просто не предоставляется возможности почувствовать себя девушкой – и от этого я становлюсь сильнее! Мне нравится то, во что я превращаюсь рядом с ним, это и правда я, настоящая! И путь ему не нужен ни мой ум, ни моё тело, до тех пор, пока жива моя любовь, пусть же он будет моей Беатриче, что дарит мне вдохновение, моей Лючией, заставляющей стремиться к высоким идеалам, моей Батшебой, чья красота украшает мои мысли в жаркие летние ночи! Я согласна не получать ничего, ведь я имею самое прекрасное из всего, что может пожелать смертная женщина: факт того, что я знаю его, и о какое счастье, что он есть на Земле, тот, кого я никогда не назову «моим» и от этого ещё более желанный и восхитительный!.. А теперь я готова идти дальше.

– Великолепно, – такое чувство, будто Сафо точно знала, когда я закончу, – Думаю, тебе стоит посвятить ему оду, раз, по твоим словам, он этого заслуживает. Что скажешь, отпустить его?

– Отпусти. Я всё сказала, дай ему спокойно спать.

– Любопытно, сможет ли после такого… Как думаешь, если я превращу его в зверя, как быстро он убежит? – внезапно спрашивает Сафо.

– Не знаю, – с кристальной честностью отвечаю я. К своему глубочайшему (или не очень) презрению мне интересно.

– Дай-ка подумать… Ап! – она щёлкает пальцами у его макушки, и на землю тут же неловко опускается… кабарга.

– А теперь – кыш отсюда!

В каждом человеке заложена система эвакуации, так что особо он не противится, когда ноги соглашаются вывести его в более привычную среду обитания. Прыжков через восемь он оглядывается, но нас уже разделяет туман, превращающий в ничто даже силуэты.

– Что ж, вы попрощались, – напоминает Сафо, – И теперь твоя мечта исполнится. Съешь фрукт, что у меня в руке, и запей водой из подземного источника.

– Имя.

– Что?

– Новое имя, – я вздёргиваю бровь, – Демоническое. Не терпится добавить к списку ещё одно.

– Да, разумеется… После посвящения… И после того, как ты погасишь это.

Я согласно выворачиваю голову, чтобы узнать, что она имеет в виду. Неужели я что-то не погасила? Так и есть. Крошечное зёрнышко. Надежда.

Как… странно. И в то же время это единственное светлое пятнышко на моём потемневшем теле.

– Что ж, – я прикрываю маленькую искру ладонью, ощущая её тепло, и поднимаю глаза на Сафо.

– Есть, что сказать перед тем, как перестанешь быть частью рода человеческого? – спрашивает она.

– Да… определённо, – на моём лице росчерком метеорита появляется улыбка, и я выпаливаю, – Бабуин!

– Чт…

Моё тело не подводит и вовремя понимает, что к чему, когда я, словно легендарный Сунь У Кун, укравший персики из Небесного сада, запрыгиваю Сафо на плечо и вытаскиваю фрукт из её рук. Кусаю мякоть. И тут же жадно глотаю, перелезая через голову жрицы и шмякаясь на подходах к Кадату.

– Стой!! Не смей! – кричит поэтесса скорей в изумлении, нежели в ярости, но поздно. Я мчусь на четвереньках вперёд и вперёд, а звёздочка на моей чернильной груди горит и переливается, словно Сириус ясной ночью.

Массивные ступени ведут наверх. Мои задние лапы подкашиваются, слюна становится терпкой. Так и есть. Фрукт был отравлен. Они обманули меня… Не на того напали!

В глазах двоится и троится, между лопаток поселяется предательская дрожь, но я карабкаюсь, волоча отказавшиеся двигаться дальше ноги, которые с глухими ударами бьются о монолиты из чёрного оникса. У меня нет сил удерживать облик – и моё тело снова становится человеческим. Я точно не знаю, чего хочу, но где-то там, за ступенями, наверху, туман редеет и рассеивается.

Моё зрение сужается до тоннеля, а перед глазами плывут радужные пятна, когда я последним рывком взволакиваю себя на уступ… и не падаю. Дышу с хрипами, изо рта течёт пена, но…

Вот он Неведомый Кадат. Просто огромен. Моё остывающее сознание просто не в состоянии обработать эти нечеловеческие формы, все эти спирали, немыслимые углы и системы точек.

А ещё я вижу обитателей города. Они вьются надо мной, похожие на спонтанно меняющие форму цветастые ковры. Капризные боги мира сновидений.

– Выкусите… подонки, – выдавливаю из себя я, чтобы как раз после этого плюхнуться на измазанный слюной пол.

И, уже уткнувшись в кровь, яд и грязь, услышать, как они смеются.

Их смех не похож на человеческий ни по интонации, ни по звучанию, но это место, где всё воспринимается иначе, чище и яснее.

Вирту чужда легенда о Вавилонском столпотворении, ибо мысль есть мысль.

И в их мыслях нет стремления меня убить.

Доза яда не смертельна. Как и та метаморфоза, что происходит со мной. Всё, на что хватило моего укуса – это окрасить мой мех в чёрный цвет. Ну а ещё, как мне кажется, уши стали жёстче, а зубы острее.