Текст книги "Игра с химерами (СИ)"

Автор книги: KaliWoo

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

– Что ж. Пойдём, я выделю тебе комнату.

И стартовал мой беспросветный кошмар. Я жалко волочилась за Фердинандом и осыпала его то доводами, то мольбами, то проклятьями. Руйн шёл чуть поодаль; по его лицу нельзя было догадаться, о чём думал этот низкорослый демон.

Время шло; я начинала утро с момента, когда Фердинанд выходил из своей комнаты, и заканчивала свой марафон, когда перед моим носом захлопывалась дверь покоев. Я начинала кричать и плакать – и в голос мне выла пленённая принцесса раттов.

– Упрямая, – бывало, бросал кто-то из них, глядя, как я пытаюсь сбить проклятый замок. К раттам я пойти не могла – не знала языка. К тому же, они слышали стенания Мунлайт не хуже моего, но не пытались её освободить.

– Почему они ничего не делают?! – однажды рявкнула я на Руйна, пока он занимался живописью в саду. Он вырисовывал изящные лепестки собачьей розы. Экстравагантно для демона, и было не похоже, что он доволен моим появлением.

– Ратты не знают, что ей грозит.

– Но она же говорит!

– В их языке нет подходящего понятия.

– Как это?

– Она не понимает, что за род опасности, – Руйн методично смешивал два цвета, – Возможно, догадывается. Но это абсурд. В мире раттов нет спаривания особей разного вида. И нет такого понятия как изнасилование. У них очень конкретный язык, так что… Они отвечают, но примерно «Мы не понимаем, скажи, в чём дело»… А тебе обязательно приходить, пока я рисую?

– А тебе обязательно приходить, когда я ем? – почти таким же тоном осведомился у меня Фердинанд, когда я ворвалась в столовую.

– Мунлайт даже не понимает, что происходит! Неужели нельзя хотя бы объяснить ей, чего Вы хотите?

– Невозможно, – пожал плечами он, макая в соус шницель, – Что делает человек, когда встречается с противоречием?

– Переспрашивает?

– Нет. Смеётся. Что-то похожее происходит и в голове ратта. Работает ограничитель. Он забывает.

– Пусть так. Но неужели такой видный мужчина точно хочет в жёны…

– Не начинай. Я терплю тебя как испытание моего решения, но – луна свидетель – мне надоело.

– Фердинанд, Фердинанд, прошу…

– Вон. Руйн, выведи её.

После выдворения из трапезной я хотела уйти. И не могла. Совсем не могла. Во мне ворочалась причина – и я принималась смеяться над абсурдом. Я смеялась, не в состоянии откинуть его, как какой-нибудь ратт, прекрасный в своей первобытной дикости.

Полнолуние было близко, и настал день, когда я сорвала от истерики горло.

Не помню, как меня занесло в опочивальню Фердинанда – но я была там. Одна. Смотрела на луну, зная, что мне не остановить её рост, и причитала, хлюпая носом и потираясь лбом о подоконник, будто передо мной был старый преданный пёс.

Дверь медленно открылась. Я вскочила из последних сил:

– Не-надо-этогоделать, не-надо-этогоделать, ненадоэтогоделать, ненадоэто…

– Вот упрямая.

– Не надо! Не надо! Не трогайте её, отпустите, не надо, прошу, не надо, не на…

– Как же ты хороша сегодня.

Я тут же замолкла, широко раскрыв глаза.

– Ха. Думала, я не знаю? Я не слепой. Прямо видел, как тебя корчит от отвращения, но ты полна любви по самые уши, – он сел на кровать, чуть склонив голову, – Иди ко мне.

Ноги сами меня понесли, лучше зная, что мне нужно. Я полюбила этого монстра в человечьем обличье, и та ночь словно стала воплощением слепой ярости. Мы стискивали друг друга так, словно возненавидели воздух, обдирали кожу до крови, будто хотели докопаться до настоящих нас, ещё не виданных миром. Между наших тел горело неукротимое пламя, а страсть превращала стон в животный рык.

Когда мы закончили, казалось, что во мне что-то сломалось и больше я не встану.

– Я люблю тебя… – хрипло шептала я воспалёнными связками, лёжа на его груди, – Люблю, люблю, люблю…

Мои всхлипы превращались в смех, смех во всхлипы, и было почти полнолуние, и в окно долетал запах мускуса, и я знала, что если закрою глаза – он уйдёт, он покинет меня, он бросит меня, бросит, бросит, бросит. А с ним было так тепло, так уютно, я мечтала привязать его к себе, но я так хотела спать…

Когда сквозь сон я услышала скрип открываемой клетки и то, что последовало за ним, меня скорчило от ревности и почти физической боли, от презрения, и я почти что совсем отчаялась встать, замерев в стазисе бестолкового эмбриона, если бы в этот момент ратты не принялись штурмовать замок.

Я не хотела идти вниз, но всё равно пошла.

Сквозь ворота уже хлынула река мускулистых тел, и я застала развязку драмы.

Полуголый Фердинанд, одетый и как всегда нейтральный Руйн, недоумевающая и дрожащая, наконец-то свободная Мунлайт и за ней – её щетинистое племя с длинными хвостами.

Она вставала на задние лапы и падала на четвереньки, судорожно дыша и грядя на своего насильника. С ней произошло нечто абсурдное – и она не могла понять. Забывала – и вспоминала вновь. Её зрачки сужались и расширялись, из открытой пасти тянулась нить слюны.

– Дорогая… – окликнул её Фердинанд, и тут она захлопнула рот. Выпрямилась. И подала сигнал, понятный практически на любом языке:

«Убить»

– Как? Да ты что, ты что, милая…

«УБИТЬ!!» – она ощерилась сквозь катящиеся слёзы, – «Убить! Убить его! Убить!!»

Ратты рванули вперёд, но преступник спрятался за спину слуги.

«Его не трогать»

– К чёрту всё! Охраняй меня, вытащи меня отсюда, Руйн!

Демон оглянулся на меня, и, не моргая, оценил с ног до головы: растрёпанную, с наспех застёгнутой одеждой. И вдруг улыбнулся. И сделал шаг в сторону:

– Он весь ваш.

Ратты бросились на своего первого человеческого короля, растерзав так быстро, что от него не осталось и мокрого места. Меня и Руйна они не тронули.

– Теперь настал мой черёд. Было забавно, – сказал демон мне напоследок.

– Ты предал своего хозяина. И тебя накажут.

– Ну да, ну да… – он небрежно передёрнул плечами, – Ох и достал он меня за эти годы! А ты не плачь.

– Что же мне делать?

– Прямо и не знаешь? – Руйн терял человеческий облик и превращался в столп подземного пламени, – Ты ведь упрямая. Любой может плакать. А ты смейся. Смейся, упрямая, смейся! Было весело. А теперь прощай.

***

Когда Силейша успокаивается и вытирает слёзы, я создаю для неё глясару.

– Спасибо, – женщина неловко затягивается.

– Мне жаль, что он погиб, – говорю я.

– Жаль? Но ведь Фердинанд получил по заслугам.

– Но ведь ты его люби… – и тут я вижу ситуацию в абсолютно другом свете.

Силейша начинает смеяться, да так, что из глаз снова выступают слёзы.

– О, мне так неловко! – я начинаю хохотать следом за ней.

– Да, я полюбила монстра. Но того, кто изначально был монстром и, несмотря на это, в последний момент смог поступить по-человечески. Мне понравилась прямолинейность Руйна и его нежелание лгать. Фердинанд пел о прекрасном будущем для раттов – а сам хотел безграничной власти. Он появился на свет человеком – и в итоге растерял всё самое лучшее, скормив это своему непомерно раздутому эго… На этом у меня всё.

– А Руйн…

– Больше мы не виделись. Думаю, он теперь в своём мире, плещется огнём в первозданном хаосе. Я благодарна ему за ту ночь. Время, проведённое с ним, убило мои страхи. Чтобы нащупать в себе человека, иногда нужна частица демона. Только зная плохое, мы понимаем, что такое «хорошее».

Мы докуриваем и прощаемся, словно старые знакомые.

– Выглядишь как носитель отличной истории, – встречает меня Тварь Углов.

– А это что? – спрашиваю я, указывая на ногу кетцаля.

– И тебе привет, – недовольно морщится он, – Голем сдружилась со здешней королевой.

– С королевой? – удивлённо переспрашиваю я и тут же решаю посмотреть.

На коленях Голем покоится мощная голова уже старой самки, серебристой, словно рыбья чешуя.

– Прости, но нам пора, – окликаю реплику я.

«Дай я её ещё поглажу!» – хнычет Голем, – «Она хорошая-хорошая, но ей сделали больно, и с тех пор у неё не рождаются детки».

Не знаю, чему я поражаюсь больше: длине её монолога или его содержанию. Самка ратта мирно дремлет, обнимая мою компоненту лапами.

«У неё было две сестры, такие же красивые и серебристые, но после её боли они потемнели. И теперь она одна королева, а вон её король» – Голем кивает на матёрого самца, оскорбившего меня на подходах к замку.

Моя картинка почти сложилась.

– А как её зовут?

«Говорит, что Мунлайт. Странное имя, да?».

Кажется, пора отсюда уходить. Я должна остаться наедине со своими мыслями. И с молчанием, жестоким и равнодушным, как полная луна.

«Храни камни твоё имя», – вдруг говорит Голем, уже вскарабкавшись на лоб кетцаля.

– А?

– Это такое «до свидания». Или, скорей, «прощай» у раттов, – поясняет мне Тварь Углов.

Я оборачиваюсь, и, увидев останки крепостной стены, выдавливаю из себя улыбку.

Раз упрямая – смейся, когда остальные плачут. Я усвою этот урок.

– Храни камни твоё имя, – киваю я, – Храни камни твоё имя…

========== Конфигурация пятьдесят девятая ==========

Настал час битья моей груши.

– Ого, – не может удержаться от выдоха удивления Тварь Углов, – Я думал, куда ты подевалась, а ты здесь…

Со времён нашей победы над религионерами я постоянно мониторила на лбу кетцаля и уже стала воспринимать его как открытую веранду, но сегодня я просто никак не могла обойтись без своего снаряда.

– В чём дело?

– Не спрашивай! – я с яростью обрушиваю новые удары на свою «жертву».

– Твой что учудил?

– Не «мой» он, свой собственный. И – нет, не он… Н-на! Чёртово шибанутое, помешанное на серости общество!

– А-а-а…

– У тебя бывало чувство, что тебя окружают идиоты?

– Конкретно здесь – ни разу. Кроме случаев, когда ты напилась, или подцепила сорроу, или…

– Да поняла я!.. Извини, если ору, просто…Агкх! Не могу поверить, что у меня приступ злобы. Довольно редкое явление, чтобы я так долго не могла успокоиться.

– Тогда назови его. Дают же имена ураганам, верно? – он старательно изображает подобие улыбки на своей морде.

– Кларенс, – тут же придумываю я.

– А что, неплохо.

– А знаешь что?! Достало это вечное подкладывание под социум! – я бью грушу напоследок и выхожу из Шпиля, за считанные секунды преодолев лестницу, – Я не понимаю, зачем изобретать тысячи способов самовыражения, если зачастую их просто нельзя использовать! А почему?! Только из-за того, что кому-то кажется, что это… ха-ха, странно! «В наше время такого не было, это неприлично, возмутительно, бла-бла-бла». Бред! Куча лисьего дерьма, вот что я об этом думаю! – провозглашаю я со лба своего транспортного средства. Пустоши вроде слушают, – Древняя серая пыль, возомнившая, что непременно будет жить вечно, воспитывающая пачки пассивно агрессивных бесхребетников, будто завод какой-то!

– Успокойся… – странно съёживается мой гость.

– Не успокоюсь!

– Ты можешь…

– Что?! – рявкаю я, и тут под моими ногами пробегает дрожь. Кетцаль внезапно принимается идти быстрее, его редкая шерсть встаёт дыбом, и я вижу сеть глифов, стремительно покрывающих старое морщинистое тело. Они разрастаются, окрашиваясь в алый, и отлетают на некоторое расстояние, рея в воздухе как боевые знамёна.

– Это, – потерянно выдыхает Тварь Углов, даже не пытаясь скрыть свой ужас.

А после кетцаль пускается в галоп.

Понимание этого исключительного события приходит ко мне уже по пути на землю. Я останавливаю своё падение, превращаясь в беркута, и хватаю слетевшего следом гостя. Город держится, но Шпиль угрожающе покачивается. Я вижу, что наружу вылетела Голем, но её успешно впечатало обратно в купол.

Я сама с трудом забираюсь обратно на его лоб. Мою голову пронзает всепожирающей болью. Он берёт мою силу! Самое худшее во мне – энергию мононоке!

На куполе появляются чёрные червеобразные капли. Это уродливые следы силы, вытекающие из его вспененной пасти. Глифы меняются и теперь напоминают цифру «11».

– Останови его! Эй, ты слышишь меня? Эй, Над?

Мне кажется, что позвоночник превратился в жидкое олово, а глаза смогли видеть и за пределами своих орбит.

Я никогда прежде не испытывала такого возбуждения. Даже в тот раз, когда превращалась в Мигрирующего, чтобы исцелить свои раны. Такого могущества не может дать ни один мужчина, даже если он бог в постели и если он уже завоевал для тебя мир – тьфу, это сущая ерунда, А это…

– Куда им, всем им, жалким тараканам! О, как жаль, что мы не растоптали ту жалкую армию! – я не понимаю, говорю я или мыслю, я словно поделена на части и одновременно цельноскроена.

– Над, остановись, кетцаль это оружие…

– Я заметила! Как же хорошо, как же восхитительно! – мои губы режут клыки, но какая разница? – А давай развернёмся и уничтожим их, всех их, до единого? Их же много, как блох, как саранчи, их не убавится, человечество штампует всё новых и новых круглые сутки! Ты же демон, соглашайся! Давай развернём эту махину!!

– Но как же твой город?! Как же всё, что ты ценишь и любишь? Как же твоя позиция по отношению ко множеству чужих мнений?!

Если бы я была в адеквате – я бы поразилась его ответу.

– Не трогаешь их – и они достают тебя и за себя, и за тебя впридачу! Наше племя обожает учить и навязывать свой идиотизм, ежедневно, ежечасно, пока ты не начнёшь говорить «да», прогнувшись под чужой маразм! Я успею искоренить это, часть этого, пока сама не стану серой, пока… сама…не…стану…

Возле меня появляется панель, вроде голограммы, и её пламенеющие кнопки манят меня. Это очень лёгкое управление, это…

– Мы мчим на озеро!

– Начхать!

– Там животные!

Кажется, всё происходит в долю секунды. Из меня вот-вот вырвется что-то у самых рёбер, но…

– СТОЙ!!!

Кетцаль тут же тормозит. Я едва не перелетаю через его голову.

Внизу стадо гигантских сиватериев, чуть взметнувшись, успокаивается и снова принимается мирно пощипывать травку. Один даже заинтересованно обнюхивает ногу кетцаля, внезапно оказавшуюся сантиметров в десяти от его носа.

– Ф-фух… – облегчённо сопит Тварь Углов, – Ну, утихомирилась?.. Дай я зажгу, Нет, отдай… Отдай, ты ещё нескоро попадёшь углём в глясару!.. Вот, держи. Кури.

– С…спасибо, – я ерошу и снова укладываю волосы, а потом опять их ерошу, будто бы они в чём-то провинились.

– Не знаешь, что произошло? Кетцаль это оружие. Его использовали во времена, когда человечество начало заявлять права на здешние территории. И, вероятно, этого зверя использовали тоже.

– Я знаю… Рино меня предупреждал, что пользоваться заклинанием нужно крайне осторожно… Но я не знала, что я… Что пробудятся мои силы мононоке.

– Если ты полностью потеряешь контроль над своей злобой – то умрёшь как личность. Ты будешь не более чем обезумевшим от ярости животным, потерявшим всякие ограничители.

– Я не виновата. Это спасибо миру. Спасибо миру за то, что превратил меня в зубастую гниду, – я приобнимаю подбежавшую Голем и беру вторую глясару.

– Ты и правда бываешь на редкость зубастой. Но в тебе немало и хорошего. Я сомневаюсь, что мир в состоянии тебя сломать. Не теперь. Ты отработала систему сопротивления, но бывают моменты, когда нужно просто выплеснуться… Кстати об этом. Должен выйти неплохой, энергетически насыщенный рассказ. Что-то же должно восстановить мою утраченную демоническую гордость, компенсировать то, что я понабрался от тебя милосердия!

– А я-то терялась в догадках, когда же ты попросишь оплату за свой сеанс психотерапии, – я наконец-то встаю.

– Я попрошу двойной счёт. Один с твоей болью, второй с традиционным осмеянием человеческой глупости. По рукам?

– Да, – киваю я. Это достойное наказание за то, что я при помощи кетцаля едва не растоптала невинных животных.

– Но прежде чем ты приступишь, подумай, не нужно ли тебе сделать что-то ещё… Эй, вот так сразу, без интриги?

Я иду к уху кетцаля. Он уже движется вперёд, как обычно, словно бы ничего и не произошло.

– Прости меня, – говорю я, прижимаясь к изящной округлой ушной раковине. Конечно, он не ответит мне, и, может, вовсе не поймёт, но что услышал – это точно.

– Я заберу это обратно, – моя рука ложится между морщин, – То, что ты выпил, из-за чего сменил знамёна.

– Оставь, ему не повредит ни сила мононоке, ни какая-либо ещё, – предлагает Тварь Углов.

– Это моя тьма. Мне её и нести, – легче закрыть глаза, пока обратно по мышцам и сухожилиям пробирается тошнотворно тёплое пламя, ждущее своего часа чудовище, радостное от возможности жить в чужом теле.

Что ж. Дело сделано, и, хоть меня слегка мутит от всего произошедшего, пора отбывать наказание.

Комментарий к Конфигурация пятьдесят девятая

Рассказы:

https://ficbook.net/readfic/11866461

https://ficbook.net/readfic/11866488

========== Конфигурация шестидесятая ==========

Гряда холмов окутана в гиацинт и антрацит. Я смотрю на них уже третью ночь, но, видимо, они не планируют кончаться.

Поначалу они мне даже нравились, такие сглаженные и крупные, как устроившиеся на ночёвку коровы. А теперь мы, чертыхаясь, обходим это стадо по лихо изогнутой траектории. Представляю, каково индийцам с их почитанием этого спокойного животного, предпочитающего принимать солнечные ванны посреди проезжей части.

– Ты устала, – зачем-то напоминает мне Тварь Углов, – Тебе бы поспать.

– Нет, пока мы не обойдём эти треклятые холмы, – на последнем издыхании упрямлюсь я.

– Как знаешь. Я в Шпиль.

– Вали, вали, – машу рукой я, с силой зажмуривая глаза. Перед ними плывёт, будто из-под век стекает молочные кисель. Совсем уморилась. Кластерные головные боли превратились в монотонный, но неизбежный отбойный молоток. Ещё немного – и научусь получать от этого долбежа мазохистское удовольствие.

Я усмехаюсь, представляя, как меня, словно наркомана от дозы, оттаскивают от крайне удивлённого кетцаля. Вот это было бы зрелище. Должно быть, ещё более захватывающее, чем мой монолог под мут-дью в Волчьей Шкуре.

Ага. Нашла, что вспомнить.

Я мысленно пропускаю думы через шрёдер, но они неведомым образом выживают. Хуже тараканов.

Если я буду стоять в таком состоянии, не ровен час грохнуться вниз. Так что я топаю с переносицы на лоб и сажусь в позу лотоса.

Бесстыжие холмы никак не кончаются. Уж и не знаю, за что я на них взъелась. Не важно. Просто хочу, чтобы они закончились.

Здешнее пространство дикое и точно мне не подчинится. Я не могу сделать даже прохода. В принципе, кетцаль может вскарабкаться по ним, но тогда сохранить целостность города не помогут никакие усилители. Так что отбой, топаем по равнине.

Я ложусь, глядя на них, и, как мне кажется, прикрываю глаза всего на секундочку…

Чтобы оказаться запертой в теле крохотного животного наподобие землеройки. Царит ночь, я карабкаюсь по странному сегментарному стволу. Кто-то ломится через папоротники. Я замираю, вжавшись в ветку. Это определённо стадия глубокого сна, но очень, очень яркая. Как и горящие голодным огнём глаза раптора, показавшегося в свете масличного месяца.

Срез мелового периода исчезает так же быстро, как и появляется следующий. Это тело принадлежит изящной обезьяне с удлинённой мордой. Она ищет фрукты, насекомых, ящериц и съедобные листья – сгодится всё. Я чувствую биение сердца в её животе, и биение жизни в этой жизни. Я чувствую тёплый ток крови, крови тысяч и тысяч поколений. То моя родословная, то история человечества.

Следующее тело пробует удержаться на задних лапах. Оно хочет подняться повыше, взглянуть на то, что кроется за пышной саванной травой. Тысячи лет прочь – и мечта исполняется. Я обнажена, несколько голодна и упоительно волосата. Я только что нашла остатки пиршества саблезубых тигров. Настало время пробовать мясо.

А вот я и сама добываю вожделенное красное золото, выгрызая его из колыбели мышц и сухожилий крупными сильными зубами. На другом этапе на мне появляются так любимые людьми и по сей день закрывающие тело тряпки. Жаль. Видимо, я так и не узнаю, зачем они их всё же напялили. Зато пригождается – планета холодает.

Следующий скачок швыряет меня в снег. Я одна, в лесу, и, судя по всему, заблудилась. За мной идут, и я чувствую это спиной, чувствую глубоко зарытой в гены сенсорной дугой, наследием рыб. Это ужасает и восхищает одновременно.

Мне придётся обернуться. Иначе я умру в незнании того, что же меня убило.

Это волчица. Очень большая, с лобастой головой. В её пасти висит щенок, из бока которого торчит стрела. Её дитя убило моё племя. Она знает и отомстит. Непременно. Она должна. Это не займёт много времени: я ребёнок и у меня нет оружия. Она бережно кладёт холодеющее тельце на снег. Зарывает передними лапами, не спуская глаз с человечьего детёныша, замершего от животного ужаса. Потом подходит и берёт девочку в зубы, удерживая за капюшон сшитой из оленьих шкур куртки. И несёт прочь из мира, оцепеневшего от холода. Прочь от смерти. Прочь от людей.

Когда девочку находят, совсем одну, она помнит, как стоять на задних лапах и лопотать на нелепом человечьем языке. Но что-то изменилось. Повзрослев, она вырезает из кости кулон в виде волка. И больше не сгибается перед обстоятельствами. Сражается за свою правду до последнего. Отвоёвывает право выбирать, кого любить. Не верит в предрассудки и предсказания по перьям и камешкам. А ещё она охотится. Терпеливо и осторожно, выслеживая добычу днями. Когда ломается копьё, когда теряется в глубоком снегу нож – она бросается вперёд и выгрызает то, что хочет, выцарапывает ногтями, а её карие глаза загораются жёлтой предрассветной луной.

У неё рождаются дети, и, кажется, что эта ветвь носит безумие, впитанное с волчьим молоком.

Ужасные волки вымирают; их вытесняют люди и шакалы с койотами. Потомки девочки, потерявшейся однажды в лесу, вымирают тоже. Их не получается посадить на цепь, ведь они либо перегрызают ошейник, либо разрывают при попытке горло. Они встают, как бы ни била их жизнь, и пока одомашненные льстят и жмутся к дому, снова и снова выворачивают всё своё существо в небо, к далёким равнодушным звёздам.

Мечтатели и сумасшедшие. Волчье молоко, расплёсканное по человечьим столетиям.

Сколько раз они находили путь сюда, в вирт? Сколько из них становилось четыре лапы с криком «Вот и я! Это точно я!». Сколько из них бежало по Пустошам с развевающимся от восторга языком? Кажется, я вижу их. Огромную стаю, разных мастей, грациозных и коренастых, пушистых и короткошёрстных, волков и волчиц разных поколений, идущих ко мне, возле меня и сквозь меня. Я храню их песни в своей крови, в каждой клеточке тела. Они шагают по ткани неба, переливчатой и ворсистой, словно потёртый бархат, прыгают и играют, обращаются в людей – и вот они уже танцуют, полностью обнажённые, благословенное и проклятое племя, ныне почти уничтоженное и раздавленное за своё нежелание льстить и лицемерить. За умение говорить правду, ныне бесполезное, как весенняя грязь вперемешку с прелыми прошлогодними листьями. Их время заканчивается, их стало слишком мало, и я – одна из крошек, время которой тоже тикает. Надеюсь, однажды я умру в доброй памяти, чтобы вспомнить их напоследок.

А пока я бросаюсь к ним, и все вместе мы начинаем плясать, словно выжившие из ума дервиши, выстукивая пятками громовые раскаты и неистово воя пронзающим и бодрящим северным ветром.

Человечество слишком долго вынимало нас, словно занозу из задницы. И – чёрт подери! – это было весело. О нас спотыкались, ломали зубы и охрипляли голоса. Тщетно. Мы танцуем! Смотрите, если хочется, если же нет – проваливайте!

Я хохочу до слёз, до скрипа в челюсти, и со смехом что-то уходит прочь.

Больше я не одинока. Больше нет, ни единой секунды своей жизни. Все они расплёсканы во мне.

И, ещё даже не очнувшись, я понимаю, кому обязана этим видением.

– Спасибо, приятель, – шепчу я в округлое ухо кетцаля, – Выходит, ты ещё древнее, чем я предполагала. Тебя придумали первые примитивные млекопитающие. Кем ты был для них? Врагом или другом, или просто непостижимой тенью? Они росли – и ты увеличивался в размерах, пока не стал тем, чем есть сейчас… Да?

Слепой глаз делает круг по орбите, и моё транспортное средство негромко гудит в ответ.

– Мне пора идти, – я ласково глажу величественные морщины. И тут вижу.

Закончились. Холмов больше не видать.

========== Из «Энциклопедии абсолютного и относительного сновидения». Отпечатки ==========

Таким странным названием неофициально принято наименовать тех людей, которым посчастливилось остаться в вирте, отделившись от своего носителя. Также их называют Заплутавшими, однако название неточно, поскольку многие из них сделали выбор осознанно.

Доподлинно неизвестно, приводит ли длительное отделение ментального тела от носителя к смерти последнего; однако чаще погибает именно ментальное тело. Если ему по какой-либо причине удалось остаться в живых (проведение особого ритуала, сильное желание сохранения со стороны, поддержка демона и пр.), новоприбывшему жителю вирта придётся отказаться от большей части своих сновидческих способностей, приспособиться к анамнетической пище и найти себе подходящее место. Как правило, если удалось не погибнуть после отделения, отныне автономные отпечатки быстро привыкают к новым условиям существования, поскольку значительная часть мира сновидений дублирует вполне привычные земные условия.

Срок продолжительности жизни отпечатков сильно разнится; по невыясненным причинам, некоторые могут прожить среднюю человеческую жизнь, другие замирают в том возрасте, в котором были отделены, и остаются в нём навсегда. Представители смешанных пар часто дублируют ход жизни своего супруга или супруги, что, вероятно, связано с изменениями, происходящими с обменом веществ.

В остальном для нового жителя вирта не остаётся никаких явных препятствий: он может освоить любую приглянувшуюся профессию и даже завести детей, которые, впрочем, не будут иметь к реальности никакого отношения, как и все рождённые таким образом полукровки.

========== Конфигурация шестьдесят первая ==========

– Всё, приехали.

Вот так новости. Зашла домой, называется.

Но так оно и есть. Кетцаль неподвижен. Только изредка город скрипит и шевелится из-за его могучего дыхания.

Выйдя наружу, я понимаю, в чём дело.

Мы подошли к Сумеречному морю – огромному внутреннему океану мира сновидений.

Мне ещё ни разу не приходилось его видеть, но эти водные просторы обитали где-то на границе сознания нашей с Голем матери. Она охотилась здесь, когда была ещё очень молоденьким дримером.

– Что будешь делать? – вопрошает Тварь Углов, принюхиваясь и поднимая переднюю лапу на манер охотничьей собаки.

– Пойдём вдоль берега, пока не найдём хорошее место, – я отдаю команду кетцалю, и он со скрипом повинуется.

– У воды? Ты хочешь жить у воды? У, бр-р!

После такой реакции моё желание обосноваться здесь возрастает вдвое, если не втрое.

Подходящая бухточка находится на удивление быстро. Она похожа на след, прогрызенный гусеницей, которая потом изволила свернуться в новом убежище слегка неровным клубком.

Наконец-то всё это закончится. Путешествовать на кетцале сказочно круто, но от управления этой махиной меня не покидают головные боли, вспыхивающие в висках словно заряды взрывной карамели. Так что теперь мы осторожно паркуемся на новом месте, и огромная зверюга зарывает лапищи в песок цвета белого золота.

– Большое тебе спасибо. А теперь спи, – я глажу сероватое веко кетцаля, которое медленно опускается на древние глаза. А потом стираю цепь заклинаний. Старичку пора отдыхать. Очень надеюсь, что мне больше не придётся его тревожить.

Первой наружу вылетает Голем – её внутренний ребёнок уже истомился от скуки. Я тоже чувствую прилив энергии, но, к сожалению, мне нужно потратить её на осмотр города. Так что я превращаюсь в коршуна и устраиваю тщательный осмотр места, в котором живу.

На первый взгляд, всё в порядке. Кое-где потрескался асфальт да перекосило пару зданий – это я переживу. За Шпиль и волноваться нечего, он крепкий. К слову, у переезда наметился значительный плюс – мой домик у моря теперь действительно у моря. Надо же, как сложилось-то. Не помешает построить красивый причал, чтобы вечерами любоваться водной гладью.

Мои размеренно текущие мысли прерывает вкатившаяся Голем.

– Что там у тебя?

«Гнорри!» – раздаётся её восторженный вопль.

Я улыбаюсь. Выходит, у нас будут соседи. Эти диковинные создания живут в вирте с незапамятных времён и славятся причудливыми дворцами, которые строят на склонах подводных гор.

Но вообще бухточка для них мелковата. Скорее всего, просто заплыли узнать, что да как.

Пока я строю причал, то тут, то там из воды высовываются их косматые головы. Потом, поняв, что воевать я с ними не намерена, картель рыбаков дружно отправляется на свою охоту. Судя по всему, наше присутствие их если и не устраивает, то точно не тревожит.

Я в последний раз поглаживаю тёмные доски и иду гулять. Залив тихий, вода недвижима, словно панакота в креманке. «Пусть скорее грянет буря» не прокатит.

– Куда собралась?

Давненько я не закатывала глаза.

– За вдохновением, – отвечаю я Твари Углов. Вздумал в мою няньку играть.

– А еда?

Нет, ошибочка вышла. Не вздумал.

– Я ещё придумываю конец. Изволь потерпеть – и ты получишь то, что хочешь.

– Ага, вот так вот, – он протяжно фыркает, – Не всё так просто.

Спина начинает безудержно чесаться. И без его ехидства тяжело превращаться в буревестника, а теперь я и вовсе зависла на середине процесса с ноющими почками перьев на хребте и лопатках.

– Ну? – я притоптываю на месте от нетерпения.

– Хочу про море, – заявляет он капризным голосом.

– А ты у нас, часом, не был голоден и тебе не всё равно, что съесть? – язвительно интересуюсь я.

– Голем на ужин тоже подойдёт.

– Жалкий манипулятор, – бормочу я, но всё равно хочу выполнить задание, – Я быстро.

И вот я стремительно несусь вглубь Сумеречного моря и мечтаю потягаться со штормом. Это запросто, если намерение крепко – и вот я уже уворачиваюсь от горбатых волн с явно плотоядными намерениями. Идея приходит ко мне, когда я едва не захлёбываюсь от могучего вала – и я стремительно набираю высоту, упрашивая воду успокоиться.

Я с удобством располагаюсь на берегу и ваяю новое дитя из песка и соли, замешанной на кристально-чистых водах, неподвластных ни одному смертному. Так что Тварь Углов лишь понимающе усмехается, прочтя название.

Рассказ получает имя…

Комментарий к Конфигурация шестьдесят первая

Рассказ:

https://ficbook.net/readfic/11409612

========== Конфигурация шестьдесят вторая ==========

Ультхар укутан в поистине южное солнце.

А значит, все до единого из сонма его четвероногих божеств облепили крыши, клумбы, заборы и просто удачные для загара участки.

По приезде я запланировала первую вылазку именно сюда, поскольку теперь мы с этим мегаполисом стали хоть и отдалёнными, но всё же соседями. И вот я здесь. В городе, где почитают кошек.

И кошек здесь тьма-тьмущая.

Молодые дворовые принцы, изящные кокетки с ленточками ошейников, бесята-подростки и степенные матроны – любые масти, породы и усатые мордочки купаются здесь в любви и уважении. И это священное племя совершает намаз в честь своего бога дневного сна – солнца. Здесь хорошо.