Текст книги "Знамя его надо мною. Часть 1 (СИ)"

Автор книги: Jim and Rich

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

Вскоре еда была забыта, они пили вино из одного бокала, поили друг друга из уст в уста, и целовались, целовались, целовались, не в силах насытиться обретенной близостью…

Соломон еще в Ницце узнал, что Эрнест – бог французских поцелуев, а сейчас, убеждаясь в этом снова и снова, готов был приносить жертвы на его алтарь, лишь бы бесконечно ощущать скольжение узкого горячего языка по собственному языку, нёбу и деснам, впивать капельки слюны вместе с дыханием, как эликсир бессмертия и вечной молодости.

Наконец, они перешли в спальню, где, не разрывая объятий, обрушились на мягкую пружинящую кровать, на простыни, пахнущие яблоком и свежей прохладой, и все началось снова – общее дыхание, общее сердцебиение, страстная эрекция, жадные нетерпеливые касания…

Зубы Эрнеста оставляют метки на плечах, дразняще покусывают грудь Соломона в самых чувствительных точках… и он снова не выдерживает, откидывается на спину, пошире разводит ноги, и Эрнест соскальзывает вниз, к его члену, который манит своей твердой готовностью к любовному марафону, и мягкий язык кружит вокруг потемневшей головки, заставляя Кадоша дрожать, выть, комкать в руках простыню, хрипло ругаться на двух языках…, а когда любовник вдруг выпускает изо рта ствол и зарывается носом в темные волосы на лобке, жадно вдыхая и целуя, принимается лизать ствол по всей длине, контролю приходит конец.

Соломон сгребает Эрнеста в объятия с невероятной силищей, которую трудно предположить в его поджаром теле, опрокидывает, переворачивает лицом вниз и наваливается сверху, входит резко, двумя сильными движениями, выстанывая:

– Люблю тебя! .Люблю, чертовски, чертовски люблю… – и что-то еще, безумное, непонятное, проясняющее только одно: это – по-настоящему.

Оргазм накрывает их одновременно, как внезапный шквал – незадачливых пловцов, топит в наслаждении, лишая сознания и воли, они простираются на влажных простынях – горячие, взмокшие, тяжело дышащие и абсолютно счастливые – сплетаются руками и ногами и моментально засыпают.

…Когда Эрнест и Соломон снова открыли глаза, в комнате и за окном было темно, время вплотную подобралось к десяти вечера; но Париж тем и славен, тем и заслужил славу лучшего из городов мира, что никогда не спит, и всегда готов принять в объятия, завлечь в маскарадный вихрь двоих влюбленных, которым хорошо все, что они могут переживать и делать вместе.

Для выхода в город они не стали долго переодеваться, Соломон только надел черную рубашку вместо утренней синей, полностью лишившейся пуговиц, а Эрнест заменил футболку на тонкий пуловер песочного цвета.

– Куда ты хочешь пойти на ужин? – спросил он Кадоша, когда они оказались на улице и сразу же попали в толпу гуляющих: хорошая погода и завтрашний выходной выманили на улицу не только туристов и студентов, но, похоже, почти всех обитателей Латинского квартала.

Соломон чуть было не сказал – «мне все равно», но вовремя почуял, что такое равнодушие к обстоятельствам совместной трапезы заденет чувствительное сердце художника, и ответил искренне:

– Не уверен, что смогу сейчас хорошо выбрать, поскольку любую горячую еду готов сожрать вместе с тарелкой.

– Мясную еду? – уточнил Эрнест, посмеиваясь при воспоминании о «жареном барашке».

– Разумеется, мясную! Все, что не мясо, я назвал бы закуской или десертом, но никак не едой.

– Уже легче выбрать. А то я по наивности думал, что и спагетти сойдут…

– Сойдут, если будут с МЯСОМ! – Соломон сделал страшное лицо и, ухватив Эрнеста за бок, шутливо, но чувствительно ущипнул, впрочем, любовника это «коварное нападение» окончательно рассмешило и привело в превосходное расположение духа:

– Тогда нам прямая дорога в «Табачок Сорбонны». Там отличные антрекоты и раклеты… и омлеты тоже есть. Это здесь, в двух шагах, на площади.

– А пиво там наливают?

– Сколько захочешь. О боже, кто бы мог подумать, что у моего царя царей такие неизысканные вкусы! Прости, прости, я хотел сказать: непритязательные, – тут же поправился Эрнест, не желая невзначай обидеть любимого своей иронией.

Кадош и не думал обижаться, он только смотрел на художника обожающим взглядом, и в глубине его золотисто-коньячных глаз плясали черти:

– Зато, ахав шэли, я очень даже изыскан и притязателен в другом… – и, наклонившись к Эрнесту, тихо сказал несколько слов, заставивших художника вспыхнуть – и ответить Соломону не менее жарким взглядом…

Ключ будто нехотя повернулся в замке, и дверь также нехотя приоткрылась, пропуская Ирму в квартиру Эрнеста – квартиру, которую они сняли вместе, три года назад, чтобы иметь постоянное пристанище на время регулярных визитов в Париж.

Это казалось хорошей идеей, но позапрошлой весной, в начале марта, художник заявил, что отныне он будет выплачивать аренду один и оставит квартиру только за собой. Сделать это было тем проще, что он лично знал арендодателя, и договор был составлен на его имя, да еще на французском языке, а миссис Шеннон, подданная Великобритании, в документе даже не упоминалась.

Неприятно удивленная Ирма попыталась спорить, но Верней был непреклонен. Не сработала ни лесть, ни эмоциональный шантаж, ни прямое жесткое требование объяснить, с какой стати он так поступил, не посоветовавшись с ней. Эрнест хранил упорное молчание и больше не заговаривал с ней о совместных поездках во Францию, сам же навещал родину по меньшей мере шесть раз за год, а той злополучной весной – чаще, гораздо чаще.

О, как он был отчужден и холоден, как Ирма на него злилась, как ревновала!.., но ключ от квартиры на рю Эколь забирать не стал, ни слова о нем не сказал, точно забыл. Ирма сочла это проявлением своеобразной галантности: сколько бы виконт де Сен-Бриз не строил из себя анархиста и демократа, он все равно по своей сути оставался рафинированным аристократическим отпрыском…

Быть может, Эрнест ожидал от Ирмы ответной деликатности, уважения к личному пространству, но он ошибся.

Миссис Шеннон наняла детектива. Она не признавала права на тайны за мужчиной, с которым ела, спала, занималась сексом, ссорилась, работала и платила за работу – и которым была безнадежно одержима, почти так же, как художник был одержим своим искусством.

Месье Лоран, бывший полицейский, а ныне детектив, держащий крохотное агентство на задворках Монмартра, оказался настоящим экспертом, и сработал на славу. Не прошло и трех недель, как Ирма получила полный отчет обо всех передвижениях Эрнеста по Парижу, о его визитах и гостях, принимаемых на рю Эколь, и других занимательных подробностях французской жизни виконта.

То, что она узнала, поразило ее до глубины души…

Тогда, в марте 84-го, Элен Верней (2), увязавшая в бесконечных карточных долгах, как в зыбучем песке, и плотно сидевшая на героине, разыскала в Париже своего старшего сына – единственного, рожденного в законном браке, который до сих пор не потерял интереса к ее судьбе и не перестал любить, как настоящую мать. Разыскала, перешагнула порог его квартиры и, с позволения Эрнеста, осталась в ней навсегда. Точнее, до того душного осеннего дня, когда она, впервые встав с постели после долгой болезни, сбежала от сиделки и купила наркотики у первого же пушера (3) на бульваре Клиши…, а вечером, после передозировки, впала в героиновую кому. 18 ноября утром Элен Верней ненадолго пришла в себя в палате Отель-Дьё (4), но словно лишь для того, чтобы потребовать священника, принять причастие, и скончаться в полном сознании на руках у рыдающего сына.

Эрнест ни словом не обмолвился Ирме о своем горе, а она не могла показать, что знает, почему он ходит бледный как тень, почему срывается из-за пустяков… Визиты художника во Францию опять стали редкими – это было хорошо, он почти перестал пить и не прикасался к наркотикам – это тоже было хорошо, но заодно перестал и рисовать, рисовать для души, по вдохновению, занимался только копированием, неинтересными частными заказами – «открытками, сервизами и щеночками», дизайнерскими проектами Ирмы и оформлением домов… и вот это было уже очень, очень плохо.

Невыраженная скорбь по матери перешла в апатию, апатия – в творческий кризис. Он стал отказывать клиентам. Ирма теряла деньги, но не могла ничего предпринять, у нее не было повода предложить помощь… да если бы и был, Эрнест не принял бы помощи. От нее – точно не принял бы.

За всеми этими неприятностями Ирма совсем позабыла о квартире на рю Эколь, ключ от которой хранила в потайном отделении любимого кошелька, и не было повода вспоминать до нынешней сумасшедшей весны, когда Верней внезапно рванул на Лазурный берег, на похороны какого-то старикашки-врача… надышался морем и мимозой и, подобно Спящей красавице, проснулся от мертвого сна после поцелуя некого принца.

Именно к этому принцу он и уехал, разом и без малейшего сожаления бросив все, что удерживало его в Англии, именно с ним, если верить телефонному отчету месье Лорана, снова привлеченного к делу, и намеревался провести время в Париже, в самом сердце Латинского квартала. Вот тогда Ирма решила использовать ключ; и даже если бы за дверью ее встретил сам Синяя борода, она знала, как с ним управиться.

В квартире было темно и пусто – консьерж внизу проболтался, что «месье с другом ушли полчаса назад» – так что Ирме не стоило волноваться насчет внезапности своего появления. Ей хотелось, до возвращения Эрнеста с загадочным любовником, осмотреть «место преступления» и определить масштабы катастрофы.

Она повесила на вешалку тренч вместе с легким шарфом, сбросила туфли с ноющих ног, включила свет в прихожей… и наткнулась взглядом на синюю дорожную сумку, небрежно задвинутую в угол. Сверху на сумке валялась мужская рубашка. Ирма потянула носом, как ищейка: запах сигарет, крепких, без всякого там ментола, запах одеколона – дорогой, стильный, с нотами дуба, сандала и табака… возбуждающий, надо признать… и сквозь всю эту маскировку пробивался иной аромат: пряного мускуса, желания, секса. Казалось, он пропитал здесь все.

Она пошла по комнатам, осматриваясь, принюхиваясь, ненавидя себя за это шпионство, но еще больше ненавидя проклятого мальчишку, который довел ее до такой авантюры своей ложью, своей холодностью, своей порочной страстью … к кому-то другому.

На кухне в раковине стояли два пустых бокала, измазанные пунцовой кровью бордо, и тарелка с крошками сыра. На столе было рассыпано бисквитное печенье, целое и надломанное, как будто эти двое не просто перекусывали после секса, а играли с едой… как дети… счастливые и беззаботные дети. И снова запах секса… везде!

«Они что, и на кухне имели друг друга? Извращенцы…» – но между ногами вдруг стало тепло и влажно, а потом – так горячо, что Ирма едва не вскрикнула. Она подняла юбку – все равно, ведь никто не мог ее увидеть – просунула руку в колготки, и дальше, в шелковые трусики, погладила себя вдоль потекшей щели…

«Прекрати! Ты с ума сошла!» – прикрикнул строгий внутренний голос, она послушно прекратила, одернула одежду и отправилась в спальню.

Здесь было темно, как в бутылке с чернилами – из-за очень плотных, наглухо задернутых штор, не пропускавших снаружи ни лучика света. Ирма наощупь зажгла ночник на туалетном столике и оказалась перед сбитой, скомканной кроватью… Одеяло отброшено к дальней стене, подушки разбросаны как попало, смятые простыни, кажется, до сих пор влажные, и хранят очертания двух мужских тел. Что они здесь делали, сколько часов подряд любовник Эрнеста насаживал его на себя – или насаживался сам – или… черт знает, в каких позах они сношались, но это явно произошло не один раз.

Ирма села на кровать, подтянула к себе подушку, обняла обеими руками, прижалась щекой. Подушка пахла Эрнестом, его кожей, его волосами, о, как же она любила этот нежный и возбуждающий аромат, аромат холодных пармских фиалок, можжевеловой смолы и густого черного кофе, с легкой примесью островатого мускуса.

Но в этот знакомый, почти родной запах властно вмешался чужой, враждебный, доминирующий. Так могла пахнуть шелковистая шкура крупного хищника, запятнанная кровью жертвы. Оружие после охоты, с нотами мазута и порохового дыма. Хищный цветок. Или эрекция и семя до предела распаленного сильного мужчины, наконец, дорвавшегося до желанного тела любовника. Это злило, пугало и … возбуждало.

Ирма сильнее прижалась к подушке, спрятала в ней лицо, чувствуя, как из-под ресниц ползут слезы, размывая тушь.

«Значит, это правда. Эрнест меня бросает. Эрнест уходит от меня. Я для него – всего лишь богатая старуха, вечно носящаяся с аукционами и выставками, и дело совсем не в дурацком наследстве, не в деньгах, он никогда не умел с ними обращаться и едва ли научится. Он нашел себе не просто сильного молодого мужика для ебли – он нашел особенный хуй, который ему захотелось нарисовать первый раз за два года. Вот и все…»

Несколько минут слабости были позволительны, но постепенно слезы стали сохнуть, и в сердце снова начали тлеть обида и злость, разгораясь, как костер на аутодафе.

«Я не позволю ему меня вышвырнуть. Я не дам ему просто так уйти.»

У порога послышался шорох, негромкие веселые голоса, потом в прихожей щелкнул замок, скрипнула входная дверь. Ирма быстро погасила ночник, подняла голову, всматриваясь в ярко освещенный прямоугольный проем.

«Ну, где же ты, Синяя борода, укравший моего Эрнеста? Я жду тебя. Покажись!»

продолжение парижского эпизода – в следующей главе)

Комментарий к Глава 9. Парижская рапсодия 1 – Как только доберемся, я затрахаю тебя до смерти. Буду ебать всю ночь без перерыва.

– Жду-не дождусь. (нем)

2 Элен Верней – мать Эрнеста, тоже художница, довольно легкомысленная особа. (см. “Где мимозы объясняются в любви”, глава “Мать-кукушка”

3 пушер – уличный продавец наркотиков

4 Отель-Дьё – старейший парижский госпиталь

И, как обычно, визуализации, а также музыкальный ряд для настроения:

1. Соломон у такси:

https://c.radikal.ru/c27/1806/c3/370ea093cced.jpg

2. Соломон в постели с Эрнестом:

https://a.radikal.ru/a27/1806/af/9b7aa237a588.jpg

3. Дом Эрнеста на рю Эколь:

https://a.radikal.ru/a35/1806/63/5a42a11216fc.jpg

4. Соломон после секса:

https://a.radikal.ru/a01/1806/1a/13de9bdec332.jpg

5. Ирма Шеннон:

https://c.radikal.ru/c13/1806/ca/53a979c0e0e6.jpg

6. Элен Верней, мать Эрнеста:

https://a.radikal.ru/a40/1806/8b/8c84aaff4b15.jpg

7. Музыкальное настроение к главе:

https://www.youtube.com/watch?v=gcoSjlzuAwU

https://www.youtube.com/watch?v=CLDUdGrtAvs

https://www.youtube.com/watch?v=nqICiNkgyWo

8. Эрнест в динамике выглядит вот так:))))

https://www.youtube.com/watch?v=Lk1rGk34mss

Как ни крути, но лучший его аватар)

9. Кое-что о матери Эрнеста и его отношении к ней:

https://www.youtube.com/watch?v=__tE8Fk7_LQ

====== Глава 10. “Умалишенных не казнят” ======

«Чем возлюбленный твой лучше других, что ты так заклинаешь нас?»

Песнь Песней

– Месье Верней! – выкликнул консьерж из своей каморки, увидев жильца из квартиры номер пять, входящего в подъезд все с тем же высоким плечистым мужчиной, в чьей компании отправился на прогулку пару часов назад. – Доброй ночи. Прошу вас, минуточку внимания. Мадам интересовалась…

– Знаю, знаю, – беспечно отозвался Эрнест. – Помню. Я обязательно заберу почту мадам Жонсьер и покормлю ее кошку, но только утром. Доброй ночи.

– О, месье… это не совсем про… – консьерж снова попытался привлечь его внимание, но не имел успеха, так что ему осталось только беспомощно развести руками и надеяться, что спонтанная встреча месье Вернея и мадам Шеннон не приведет к скандалу или, того хуже, к необходимости вызывать полицию.

Соломон, по своей привычке подмечать детали, задержал на консьерже пристальный взгляд и почему-то подумал, что этого человека стоило бы дослушать – однако Эрнест нетерпеливо потянул его за руку, желая поскорее оказаться наедине, и Кадош, полностью разделявший это желание, послушно последовал за ним вверх по лестнице…

Через две минуты они вошли в квартиру – персональный филиал рая на ближайшие дни – и заперли за собой дверь. Но что-то изменилось в раю, и не в лучшую сторону. Кадош ощутил это сразу, вместе с волной постороннего запаха сладких цветов и сигналом смутной тревоги:

«Почему горит лампа? Перед уходом мы выключали свет…» – а потом увидел на вешалке женский плащ.

– О, я забыл погасить свет в прихожей! Это все потому, что кое-кто заставил меня потерять голову… – прошептал Эрнест, сгрузил на тумбочку принесенные пакеты с едой, наспех купленной в ближайшем арабском магазинчике, и повернулся к любовнику, с намерением немедленно заключить его в объятия.

– Подожди. – Соломон положил руку на плечо любовника, сдерживая страстный порыв, и вгляделся в густой синеватый полумрак, заполнивший комнаты, как будто в нем мог притаиться неведомый враг.

– Что? – ресницы и губы Эрнеста дрогнули по-детски обиженно: он не ожидал такой реакции. Соломон сейчас же привлек его к себе, прижал к груди, чувствуя, что готов защищать от всего мира – пусть даже этот отважный и дерзкий мужчина способен был защищаться сам… – и прошептал:

– Мы не одни.

– Как это? Э, да у тебя паранойя!

– Нет. Поверь мне.

– Да кто бы мог… – начал было Эрнест, и тогда Соломон указал ему на кремовый тренч на вешалке и на женские туфли на подставке для обуви:

– Тот, у кого есть ключ.

Едва он проговорил эту фразу, в глубине квартиры вспыхнул свет, и на пороге между гостиной и спальней возник женский силуэт.

– Браво, месье – простите, не знаю вашего имени – вы хотя бы заметили мое присутствие, – проговорил резкий, чуть хрипловатый голос с начальственной интонацией.

Ирма, весьма довольная эффектом, который произвело ее появление на обоих мужчин – они точно оцепенели, как птицы перед змеей – сделала несколько шагов вперед и оказалась в полосе яркого света, как под софитом.

– Прости, Эрни, но ты сам вынудил меня приехать. Ты не отвечал на звонки, а я, понятно, не могу предоставить тебя самому себе, когда речь идет о контракте на миллион долларов! – это было не извинение, а претензия, высказанная ею с интонацией раздраженной учительницы, поймавшей ученика на хулиганстве.

– В Париже закончились гостиницы? – поинтересовался Верней ледяным тоном.

– Я не собираюсь жить в гостинице! Ты же понимаешь, что я… – она продолжила наступление, хотя видела, каким оскорбительно-отстраненным сделалось лицо художника, едва он обнаружил ее присутствие в апартаментах.

Он покачал головой, показывая, что не настроен слушать ее объяснения, взял в обе руки пакеты с продуктами и пошел на кухню. Соломон молча последовал за ним. Взгляд женщины воткнулся ему между лопаток, как нож, но лезвие чужой злобы притупилось о кольчугу невозмутимости.

У Ирмы пересохло в горле, когда она, увязавшись за ними, рассмотрела поближе человека, которого мысленно окрестила Синей Бородой. Бороды у него не было – ни синей, ни какой-то другой – зато имелась отличная подтянутая фигура, без грамма лишнего жира, атлетическая, но без модных раздутых мышц «под Шварцнеггера», стильная стрижка, смелая для его возраста, но подобранная и выполненная со вкусом, высокий умный лоб и очень интересное лицо, с острыми скулами, округлым волевым подбородком, крупным, резко очерченным ртом, красивым прямым носом и глубокими темными глазами… Эти дьявольские глаза, казалось, смотрели прямо в душу, легко вызнавали все ее тайны и забирали без остатка и права на помилование.

«Да, неудивительно, что Эрни потерял голову… его любимый мужской типаж, ни прибавить – ни убавить. Этакая помесь пирата с профессором математики. Опасный тип… Но где же они подцепили друг друга, ведь не на площади Пигаль!.. И как… как не вовремя!»

Ее никто не приглашал остаться, куда там – даже стула не предложили, занялись себе спокойно разбором пакетов, влюбленные голубки… – но и за дверь тоже не выгоняли (хотя Ирма по-прежнему опасалась такого развития событий, и на всякий случай покрепче уцепилась за дверной косяк). Художник молчал, его приятель тоже молчал, на женщину просто не обращали внимания, словно ее здесь и не было. Это стало сперва тягостным, потом – невыносимым.

Ирма решила предпринять еще одну атаку на совесть компаньона:

– Послушай, так нельзя. Это просто невежливо! Я целый день провела в дороге, устала, приехала сюда, в нашу квартиру – а ты мне морды строишь, как школьник, говоришь про какую-то гостиницу… Да, я не предупредила, что приеду, но ты не отвечал на звонки, так что сам виноват! И я не знала, что у тебя гости.

При этих словах она посмотрела на Соломона – понял ли он намек? – и с удивлением встретила прямой взгляд, и с еще большим удивлением услышала приятный низкий голос:

– Я не гость, мадам.

Настал черед Ирмы оцепенеть. Не сомневаясь в правах на Эрни, и застав врасплох его и нового любовника, она ожидала хоть малейшего смущения, испуга, оправданий в стиле «вы все не так поняли» – но неслыханная наглость содомита и бесстыдное заявление им своих прав, превратили ее на несколько долгих минут в соляной столб.

Гнев бился в груди Эрнеста стаей разъяренных летучих мышей, на губах вскипали самые злые и беспощадные слова, которыми он не преминул бы отхлестать Ирму, но, к счастью для дамы, его сдерживало присутствие Соломона. Художнику эстетически претило делать любимого свидетелем, а тем более участником безобразной «семейной» сцены.

Пока он искал приемлемое решение, делая вид, что полностью поглощен размещением мороженого и упаковок питьевого льда в морозильной камере, Кадош взял командование на себя: пододвинул Ирме стул и пригласил садиться:

– Прошу вас. День и вправду был утомительным.

Она, как загипнотизированная, опустилась на краешек, забыв возмутиться – с какой стати этот тип распоряжается, неужели и вправду вообразил, что он здесь у себя дома? – и неожиданно произнесла голосом маленькой девочки:

– А можно мне хотя бы чашечку кофе и вон ту чудесную бриошь с кусочком масла?.. Я с утра ничего не ела.

Эрнест закрыл дверцу холодильника и медленно выдохнул… он прекрасно знал этот прием с жалобным голосом и оленьими глазами, Ирма всегда его использовала для просьб в неоднозначных ситуациях, или если собеседник был на нее сильно зол. Железная леди ненадолго исчезла. С помощью непостижимой магии миссис Шеннон сделалась вдруг хрупкой и трогательной, и отказать ей такой – все равно что пнуть голодного котенка, всего лишь просящего молочка около пустой миски…

В такие мгновения она до слез, до боли в сердце напоминала Эрнесту покойную мать, и он чувствовал, что бессилен перед этой ассоциацией.

Рука Соломона мягко легла ему между лопаток, словно поймала подавленный тяжелый вздох, и эта молчаливая поддержка сразу же успокоила и подсказала правильные слова:

– Конечно. Ешь и пей. Кухня и остальные комнаты в твоем распоряжении. Но уже очень поздно, мы идем спать – чего я и тебе желаю. Утром скажешь, в какой отель тебя отвезти.

Ирма не могла поверить, что это действительно происходит с нею; она словно очутилась внутри наихудшей фантасмагории из пьяного сна, но все вокруг – цвета, звуки и запахи – было острым, отчетливым, пугающе-реальным.

Она полуголая лежала на диване в гостиной, перед телевизором, держа в руках ведерко с мороженым «хааген-дагс»(1), ела ложку за ложкой, с жадностью глотая смесь жирных сливок, ванили и пчелиного меда, прерываясь только для того, чтобы подтянуть поближе бутылку Лоран-Перье и отпить из горлышка…

Телевизор был настроен на кабельный канал, где нон-стопом крутили порнофильмы – Ирме досталась незамысловатая в сюжетном смысле картина о парочке молодоженов, которые довольно своеобразно проводили медовый месяц в загородном отеле, но все необходимые атрибуты жанра были на месте: стоящие члены, раскрытые вагины, пышные задницы, торчащие соски, висящие тестикулы, чмокающие звуки минета и предоргазменные мужские стоны…

Важнее всего ей было убедить себя, что эти стоны доносятся с экрана, а не из-за стены. Не из соседней спальни, где уже добрый час отчетливо и ритмично поскрипывала кровать. Ирма, сама того не желая, но и не в силах прекратить, смотрела сразу два порнофильма: один на экране, второй– у себя в голове, и тот, что в голове, был гораздо пошлее, развратнее, горячее, потому что в нем неистово отдавались друг другу мужчины.

Эрни, ее Эрни, ее принц с ледяным сердцем, ее Кай, когда-то так ловко похищенный и так глупо сбежавший, играет главную роль в бесстыдной гомосексуальной феерии. Она видит, как он выгибается, сидя верхом на любовнике, как его сотрясает сладкая дрожь удовольствия, когда он с силой насаживается на член, чтобы тот проник еще глубже в жаркую тесноту, как сжимаются бедра в предвкушении финального пароксизма страсти, и – наконец – как брызгает из него густая горячая сперма… Ирма невольно приоткрывает рот и почти чувствует на губах и языке ее солоноватый морской вкус, смешанный со вкусом мороженого.

…Стон. Теперь она слышит его совершенно ясно – стон Эрнеста, и хриплое, сбивчивое дыхание, и снова нетерпеливый, мучительный стон: вот так, именно так он звучит перед тем, как кончить. Но теперь к нему примешивается другой голос, незнакомый, более низкий, и тембр его звучания делает градус возбуждения невыносимым.

Ирма, выронив растаявшее мороженое, которое разливается по ковру карамельной лужицей, яростно тискает грудь, запускает пальцы в промежность, гладит свои bonne bouche(2), трет, утопая в собственном соке, и против воли представляет, что ее имеют оба: Эрни и тот, другой, с сильными руками и широкой грудью, оооо, ну что ж, пусть и он тоже, что поделать, если художнику нужна в постели новая живая игрушка… да, да… Ирма кусает губы, засовывает в себя еще два пальца, а рука, наглаживающая вагину вверху, в самом чувствительном месте, ускоряет движения.

– Соломон! Соломон!!! – это кричит ее мальчик. – Ооооооо, да-да-да-да!!!!!!

Ответное рычание нежного льва – так слышит Ирма – решает дело, и она кончает, кончает так ярко, как никогда в жизни, уткнувшись лицом в диванную подушку и впившись в нее зубами, чтобы заглушить собственный утробный вой распаленной самки.

…Несколько минут она лежала ничком, обессиленная, пытаясь придти в себя, собрать ошметки достоинства, и прислушивалась. Вот снова скрипнула кровать, открылась дверь, две пары босых ног прошлепали в сторону ванной. Включился душ, полилась вода. Ирма с трудом подняла голову, посмотрела на часы: половина третьего ночи, а она еще и глаз не сомкнула, и вряд ли нормально заснет до утра.

«Соломон… – крутилось в мозгу. – Любовника Эрнеста и правда зовут Соломон».

Немного погодя, в голову пришла чуть более здравая мысль:

«Я немедленно должна узнать, кто он. Полное имя, возраст, род занятий, уровень дохода и… что-то такое, что он скрывает. У всех есть тайны, каждый что-то скрывает… и этот… царь Соломон… тоже не без греха».

После непристойных ночных событий, повлекших за собой рискованную вылазку в прихожую с целью обыска карманов чужой куртки и дорожной сумки, и телефонного разговора с детективом Лораном (долгий, нервный, но оправдавший себя на сто процентов), миссис Шеннон все-таки сморил сон. Спала она глубоко и проснулась поздно – около десяти, от изумительного запаха свежесмолотого кофе и хлеба, жарящегося на сковороде в золотистой пене свежего масла.

Соломон готовил завтрак. Когда Ирма появилась на кухне, по-домашнему, в халате и тапочках, но по крайней мере умытая и тщательно причесанная, он нимало не смутился, не выразил вообще никаких эмоций, поздоровался спокойно и сухо, как дежурный врач на утреннем обходе.

Она села за стол, поближе к окну, чтобы не мешать месье перемещаться между плитой и шкафами, бросила взгляд на улицу, как будто ее очень интересовала погода, а потом потянулась к пачке сигарет, зажигалке и пепельнице:

– Не возражаете, месье, если покурю и посижу тут с вами, составлю компанию, раз уж наш лентяй безбожно проспал?

– Курите, если вас не смущают крепкие сигареты. Компания мне не нужна, но я не против вашего присутствия.

Ирма хмыкнула, в очередной раз получив по рукам за попытку нарушить личные границы, однако не могла не признать изящество шлепка. Да, Лоран прав: месье Соломон Кадош – крепкий орешек, одним нажатием его не расколешь.

Она закурила, с минуту молча пускала дым, изо всех сил стараясь не закашляться – этот их знаменитый «Галуаз» был редкостным дерьмом, вырви-глаз, по сравнению с ее любимыми ментоловыми «Вог» – и ругая себя за то, что делает это напоказ и натощак.

Соломон не обращал на нее внимания, продолжал заниматься готовкой: переворачивал на сковороде золотисто-коричневые гренки, нарезал овощи для салата, ловко орудуя острым ножом, смешивал и растирал в каменной ступке какие-то загадочные специи…

Ирма следила за ним, не в силах оторвать взгляда от рук Кадоша, больших, сильных, жилистых, оплетенных голубоватыми венами, проступающими под загорелой кожей, как реки на карте Франции, с длинными-предлинными пальцами, тоже сильными, но умелыми и чуткими (она это знала, слышала ночью…). Эти руки с равным успехом могли быть руками врача, моряка, скульптора – и… убийцы.

Она содрогнулась и болезненно сглотнула, представив, как пальцы Кадоша смыкаются на ее шее, нажимают на артерию, перекрывая спасительный ток крови, умело выдавливают жизнь… – и еще раз напомнила себе, что следует быть осторожной и не пытаться взять крепость штурмом.

– Соломон… я могу называть вас по имени? Мы ведь теперь родственники в каком-то смысле.

– Можете, но я бы не стал определять наши отношения как родственные.

Ирма только пожала плечами – дескать, как угодно – и продолжила:

– Откуда вы знаете, что Эрнест обожает сладкие гренки на завтрак? Он сам вам об этом сказал?

– Не все ли равно, откуда я знаю? – темные глаза испытующе посмотрели на нее. – Спросите лучше о том, что вас действительно интересует. Готов спорить, что не гренки.

– Ах, вот как? Хотите без обиняков? Ну, так даже лучше. – Ирма потушила сигарету и взглянула на Кадоша с открытым вызовом:

– Вы знакомы с Эрнестом совсем недавно. Вы, месье, вообще его не знаете. Готовить для little boy любимые блюда -это очень мило и трогательно, но долго вы на подобной ерунде не проездите.

Соломон положил нож, оперся кулаками о столешницу и молча ждал продолжения. Ирма покосилась на острое лезвие, стараясь не представлять, как оно впивается ей в грудь или входит в шею под ухом, перевела дыхание и закончила свою мысль:

– Он выглядит как ангел Мурильо (3), не спорю, его красотой хочется любоваться, как фреской Микеланджело, но у него невозможный характер. Чудовищный, эгоистичный, порочный… Он сведет вас с ума за пару месяцев, надоест за полгода, и вы его бросите. Мне же снова придется собирать его по кускам, как всегда после очередного увлечения такого рода.