Текст книги "Знамя его надо мною. Часть 1 (СИ)"

Автор книги: Jim and Rich

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

– Остановитесь, мадам.

– Нет, я договорю! – воскликнула Ирма и в запале хлопнула ладонью по краю стола, так, что пепельница подпрыгнула и перевернулась. – Я знаю его десять лет. Съела с ним бог знает сколько соли и всяческого дерьма! Вы хотя бы в курсе о его наркотической зависимости, о суицидальных попытках, о том, что он лечился у психиатра?..

– Замолчите.

– Нет, не замолчу! Я работаю с ним, и у него есть обязательства! Контракты! Он не может просто взять и все это бросить! Понятно вам?

– Мне все понятно. А вы не понимаете, что я не стану обсуждать с вами Эрнеста. Еще раз прошу вас – остановитесь. – лицо Соломона оставалось спокойным, тон голоса почти не изменился, но темные глаза как будто превратились в два пистолетных дула… Кадош начал злиться всерьез.

– Иначе что? – у Ирмы от страха сжалось солнечное сплетение, но уступить в этом споре она не могла и не хотела. – Вы меня ударите? Может, убьете? Это у вас семейное, месье Кадош – убивать тех, кто встает на пути ваших… извращенных склонностей?! Да-да, я знаю, что ваш брат был приговорен к смерти, как серийный убийца, а знает ли об этом Эрнест?

В мгновение ока Соломон оказался рядом с Ирмой, рывком поднял ее на ноги и, схватив за горло, прижал к стене. Теперь она не могла ни кричать, ни пошевелиться, ни даже толком дышать, и только хватала губами воздух, с ужасом глядя в лицо Кадоша, которое вдруг оказалось совсем близко к ее лицу:

– Да, это у нас семейное, мадам. Так что вы ведете себя крайне неосмотрительно. Даю вам слово, что если вы еще раз позволите себе подобную выходку, если посмеете явиться без приглашения туда, где вы не нужны, если потревожите меня или Эрнеста – я убью вас без всякой жалости. Вы меня поняли?

– Д-да… – прохрипела она, царапая ногтями его руки и дрожа, как осиновый лист – Да… Пу…стите…

Соломон ослабил хватку. Ирма, икая и кашляя, упала на стул и принялась растирать шею. Кадош спокойно вернулся к плите и принялся снимать со сковороды немного подгоревшие, но вполне пригодные в пищу гренки.

Ирма встретилась с детективом Лораном в «Ле Балто» на улице Мазарини, в двух шагах от отеля, где сняла номер.

– Вот, мадам, то, что вы просили, – сказал он, кладя на столик объемистую картонную папку и несколько пухлых конвертов формата Е4. – Все, что я успел собрать по делу Черного Танцора за столь короткое время. Газетные вырезки, отчеты комиссариата о расследовании, судебная хроника, копия приговора, кассация, еще одна, результат психиатрической экспертизы… Но это было больше десяти лет назад, мадам. Все уже забыто, и почти все участники событий мертвы.

– Не все, – холодно заметила Ирма, жадно пролистывая папку и цепляясь взглядом за особенно хлесткие газетные заголовки и удачные фотографии. – Соломон Кадош жив и здоров.

Лоран кашлянул и потер глаза, усталые и покрасневшие после бессонной ночи; спорить с постоянной и щедрой клиенткой, да еще по такому щекотливому вопросу, было невыгодно, однако и смолчать француз не мог.

– Как раз об этом я и хотел поговорить с вами, мадам… насчет месье Кадоша. Боюсь, что больше я ничем не смогу быть вам полезен в отношении него – да и так уже сделал лишнее.

Ирма нахмурилась и отложила досье в сторону:

– Почему, Лоран? Если вы намекаете на повышенный гонорар, то, по-моему, мы это уже обсудили. Я заранее согласна на вашу цену.

– Нет, мадам, дело не в гонораре. – Лоран снова потер глаза, подозвал официанта, заказал кофе и минеральной воды. Ирма молча ждала, пока он соберется с духом и выскажется яснее, но в груди шевелилось неприятное предчувствие, что еврейский бог всерьез озаботился благополучием одного из своих сынов, и будет ставить ей подножки на каждом шагу.

– Так вот, месье Кадош – он не какой-нибудь наркоман или альфонс, не мошенник, не вор, он…

Ирма, с непередаваемым выражением лица, вопросительно подняла брови и подалась вперед, с грацией танцующей змеи:

– Так-так, очень интересно, и кто же он?

Она едва удержала на губах слово «педераст».

– Известный врач, мадам – замечательный врач! – и очень хороший человек. Сколько жизней он спас за годы практики, сколько тел собрал по частям, после аварий, да после терактов, и не пересчитать… Не его вина, что родной брат оказался убийцей, это семейная трагедия, с каждым может произойти, мы ведь над своей судьбой не властны. Месье Кадошу тогда все сочувствовали, я помню, да и брату его…тоже.

– Серийному убийце?! О Боже, я знала, что у вас, французов, гибкая мораль, но что бы настолько…

Лоран пропустил шпильку насчет морали мимо ушей – ну что взять с англичанки – и упрямо покачал головой:

– Сочувствовали не убийце, мадам, а человеку, который так и не признал себя виновным, и который сильно болен был – это эксперты установили, прочтете в досье. Адвокат Исаака на суде творил чудеса, многим заронил сомнения.

– Хорошо, что на судью это не повлияло, и на приговор тоже.

Ирма снова заглянула в папку и с удовлетворением разгладила пальцами копию заметки в «Паризьен»:

«Известный врач Соломон Кадош публично разрыдался в зале суда после вынесения его брату смертного приговора».

Фотограф сделал удачный кадр: крупный план, четкие детали, отличная цветопередача. Камера бесцеремонно лезет в лицо Соломону, а он, согнувшись, словно от сильной боли, в отчаянии закрывается ладонями…

«Не такой уж ты неуязвимый, царь Соломон, – подумала Ирма. – И тебя можно достать, если знать твои болевые точки. По крайней мере одну я теперь знаю…»

– Зря вы так, мадам, – укоризненно сказал Лоран. – Впрочем, дело ваше… Я достал материалы, делайте с ними что хотите. Месье Кадошу они точно не повредят, дело-то прошлое. А вот сейчас за ним следить, раскапывать всякое, вынюхивать, в нижнем его белье копаться, чтобы вы потом ему неприятности причинили… я отказываюсь. До свидания.

Он одним глотком допил кофе, оставил на столе нетронутую минералку, положил деньги, сухо поклонился клиентке и покинул ресторан.

– Идиот! – бросила Ирма ему вслед. Отказ детектива заняться «делом Кадоша» сильно задел ее самолюбие, но, в конечном счете, не мог спутать планы. В Париже наверняка найдется полным– полно других ищеек – голодных до денег и не таких принципиальных, как старина Лоран.

Досье, педантично собранное Лораном, Ирма читала до самого вечера – заперевшись в номере, куря сигарету за сигаретой, она не отвечала на телефонные звонки и даже забыла заказать ужин.

…В семьдесят шестом году, когда весь Париж потрясло «дело Черного Танцора», Ирма с Эрнестом путешествовали по Северной Африке, посетили Алжир, Тунис и Марокко, а потом переехали в Испанию, сперва в Мадрид, потом в Толедо и наконец в Барселону, где провели остаток года.

В то время они еще не были любовниками, только друзьями, увлеченными общей темой арабского Востока и мавританской культуры в европейском искусстве, ну и в каком-то смысле их отношения можно было назвать «художник и меценат». У Ирмы был хороший вкус и безошибочный нюх на деньги, что в сочетании с талантом и трудолюбием Эрнеста позволило составить партнерский союз, в котором они гармонично делили бизнес и творчество.

Годом позже, глубоко изучив тему и собрав достаточно редкостей, поработав с помощью знакомых журналистов, критиков, галеристов и организаторов аукционов на создание в респектабельном обществе моды на определенные виды декоративно-прикладного искусства, Ирма решилась вложить деньги в собственный художественный салон и дизайнерскую студию, а заодно открыть небольшую галерею современного искусства. Так появилась «Лампа Аладдина», а личные обстоятельства Эрнеста сложились так, что он, сам того не заметив, стал пленником лампы… только удерживали его не заклятья, а контракты, заказчики, выставки, биеннале, фотосъемки и много всего такого, о чем Ирма говорила сухо и прямолинейно:

«Это нужно сделать, они дают нам деньги».

Эрнест не особенно протестовал, признавая большую компетентность миссис Шеннон в деловой сфере; он много и с удовольствием работал, привык к Лондону – без особых проблем, и с куда большим трудом – к манере Ирмы вести дела и к ее попыткам контроля над его жизнью, но так или иначе баланс был достигнут.

Ирма привыкла считать Эрнеста своим, что бы он там ни творил и какие фортели не выкидывал, чтобы подпитать вдохновение; с его феноменальной влюбчивостью и физической неверностью она тоже смирилась – ведь в конце концов он всегда возвращался к ней, оставляя бурные увлечения ради надежной гавани, и брался за кисти, и ставил подписи на холстах и контрактах…

Явление царя Соломона сорвало волшебную печать, цепи распались, «джинн» почуял свободу и немедленно рванул за горизонт… туда, к своему истинному повелителю. Но такой финал истории Ирму категорически не устраивал.

Откинувшись на подушки, она снова и снова листала досье и повторяла про себя, как заклинание:

«Кто может заботиться о нем лучше, чем я? Кто знает его дольше? Кому он обязан тем, что ведет человеческую жизнь, а не спился, не сгинул от наркотиков, не выпрыгнул из окна?.. Мне, только мне… И вы, месье Кадош, напрасно думаете, что я вот так просто его уступлю, отойду в сторону и забуду. Он мой! Я слишком долго в него вкладывалась, чтобы теперь потерять… и деньги его, раз уж он был так неразборчив – или впечатлителен – что ложился под этого богатого старика-немца – деньги его тоже мои! В ваши жадные еврейские руки не попадет ни сантима, уж я позабочусь об этом, даже если мне придется перевернуть всю вашу жизнь, разметать ее камень за камнем… отправить вас в ад, на встречу с братом-убийцей, ведь ясно же, что вы, Соломон, такой же… точной такой же убийца, а может, и еще хуже».

Теперь она почти жалела, что десять лет назад так не вовремя сманила Эрнеста в Алжир, и вся драматическая история Черного Танцора прошла мимо них.

Согласно материалам досье, Исаака Кадоша, бывшего солиста труппы «Лидо»(4), но с 1973 года работавшего в большей степени хореографом и постановщиком, и лишь изредка выступавшего в шоу-программе, обвиняли в пяти жестоких убийствах молодых женщин (достоверно был доказан всего один эпизод, но четыре других, несомненно, совершила та же рука, по крайней мере, так решило сперва следствие, а затем и суд). Возможно, против обвиняемого дополнительно сыграли его аморальный образ жизни – он был гомосексуалистом – и конфликт с закрытым католическим колледжем, находившимся под патронатом влиятельной религиозной организации, известной как «Опус Деи»(5). Якобы одного из студентов там держали насильно и подвергали моральным и физическим истязаниям, а Исаак помог ему бежать.

Представители «Опус Деи», в свою очередь, заявляли, что спасали студента от соблазнения и совращения, в полном соответствии с католической доктриной. Тот скандал с криминальным душком, попавший в газеты и едва не дошедший до суда, удалось погасить совместными усилиями «заинтересованных лиц», однако последовавшая в 1975 году насильственная и трагическая смерть Ксавье Дельмаса (который и был причиной раздора) опять раздула враждебное пламя…

Здесь Ирма поставила галочку, старательно выписала всех фигурантов истории и положила себе отдельно разобраться в перипетиях этого сюжета, достойного пера Бальзака или Гюго.

Соломон Кадош упоминался в документах, связанных с судебным процессом Черного Танцора, не так чтобы часто, но достаточно для того, чтобы составить ясное представление о его роли в судьбе беспутного брата. Он действительно был хорошим врачом, мастером своего дела, с богатой практикой и незыблемой профессиональной репутацией. Это, разумеется, скрадывало грешки личной жизни – он, как и брат, был «закоренелым холостяком», но благодаря виртуозному владению скальпелем буквально «вырезал» себе право на равнодушие общества к его альковным тайнам. В самом деле, не все ли вам равно, с кем и в какой позе спит нейрохирург, если он спасает вашу жизнь? У Соломона Кадоша при таких раскладах не было права на ошибку, но он ошибок не делал.

«К сожалению…» – подумала Ирма, снова и снова рассматривая его фотографии, сравнивая с портретами брата, и чувствовала, как по спине проходит невольная дрожь…

Своего брата Соломон любил очень сильно, по-еврейски, и после ареста Исаака и предъявления ему обвинения в серийных убийствах землю носом рыл, ставил на уши всех друзей и покровителей, нанимал лучших юристов, только бы спасти «Черного Танцора» (как окрестила Исаака бульварная пресса) от заслуженной гильотины. Это не помогло: суд поддержал обвинение по всем пунктам, Исаак получил смертный приговор.

Само собой, была подана кассация, а потом еще одна, с требованием повторной психиатрической экспертизы… и вот здесь началось самое интересное. В экспертизе, которая все же была назначена, принимали участие профессора Эмиль Шаффхаузен и Фридрих фон Витц.

«Тот самый Эмиль Шаффхаузен, психиатр, лечивший Эрнеста, и сделавший его своим наследником…»

Авторитет маститых медиков сработал. Исаак Кадош был признан душевнобольным, более того – невменяемым на момент совершения преступлений, и после повторной кассации смертная казнь была заменена на пожизненное заключение (с возможностью помилования через 28 лет).

В тюрьме Санте (6) Исаак Кадош провел два месяца, после чего стал проявлять симптомы острой шизофрении, он бредил и страдал галлюцинациями. По ходатайству Соломона Кадоша, подписанного, кроме него, тюремным главным врачом, а также несколькими другими уважаемыми врачами, включая Эмиля Шаффхаузена и Фридриха фон Витца, Исаака «из соображений гуманности» перевели в закрытую психиатрическую клинику тюремного типа, на границе со Швейцарией.

Там он и скончался 14 марта 1977 года, во время приступа умопомешательства, как заявляли свидетели, но в бумагах значилась другая причина смерти – крупозное воспаление легких.

…Ирма захлопнула папку и улыбнулась.

«Умалишенных не казнят, это верно. Но верно и то, что когда Бог хочет кого-то наказать, он лишает его разума. Ну что же, царь Соломон, посмотрим, устоит ли ваша мудрость против семейного безумия».

В этот момент ее решение поехать на Ривьеру и поближе познакомиться с клиникой Шаффхаузена, вместе с «делом о наследстве», стало твердо, как алмаз.

Комментарий к Глава 10. “Умалишенных не казнят” 1 “Хааген-дагс” – бельгийская марка мороженого, очень популярная в Париже. Отличается необычным сочетанием вкусов и большим их разнообразием.

2 bonne bouche – наружные половые органы, дословно “красивые губы”, распространенный французский эвфемизм.

3 Ангел Мурильо – Ирма подразумевает вот эту картину:

https://a.radikal.ru/a42/1806/34/5e8ca1469cf6.jpg

4 “Лидо” – известное парижское кабаре с великолепной танцевальной шоу-программой

5 “Опус Деи” -коротко об этой чудесной организации:

http://www.objectiv-x.ru/tainye-obschestva/opus-dei-chast1.html

6 Санте – парижская тюрьма, одна из старейших во Франции. Считается образцовой, однако на деле там чрезвычайно жесткие условия содержания и плохое обращение с заключенными. В Санте содержатся, помимо прочих, преступники, приговоренные к пожизненным срокам, в том числе и душевнобольные.

И как обычно, несколько визуализаций:

1. Соломон Кадош: “Остановитесь, мадам”

https://a.radikal.ru/a02/1806/d2/f971e78c5ef6.jpg

2. Ксавье Дельмас:

https://a.radikal.ru/a41/1806/e7/14027fba495b.jpg

3. Эрнест Верней в мечтаниях:

https://d.radikal.ru/d35/1806/dd/9181dd6515ab.jpg

4. И просто Париж:

https://d.radikal.ru/d07/1806/ab/ad902dd2c417.jpg

====== Глава 11. Комната Синей Бороды ======

Поднимись ветер с севера и принесись с юга, повей на сад мой, —

и польются ароматы его!

Пусть придет возлюбленный мой в сад свой и вкушает сладкие плоды его.

Песнь Песней

Над круглым кофейным столом уютно горела розовая лампа. В ее мягком свете все казалось розовым и тонким до прозрачности – поднос с пирожными, чашки и блюдца, с нарисованными ягодами и райскими птицами с ажурными золотыми хвостами, ваза со свежесрезанными цветами, стоявшая посередине.

Люди, собравшиеся вокруг стола, выглядели спокойными и умиротворенными, разговор тек неспешно и касался довольно обыденных предметов, всего того, что в конечном счете создает ощущение стабильности, правильности и счастья простой жизни, понятной и небогатой событиями. Цены на недвижимость, цены на рынке, начало туристического сезона на Ривьере, возмутительная мода на мини-купальники, реставрация церкви, открытие нового кинотеатра, приезд знаменитостей на Каннский фестиваль (1), слухи о русском режиссере, считающимся претендентом на Гран-при (2), слухи о том, что программа фестиваля в этом году полностью аморальна… Многие фильмы граничат с непристойностью, а иные вовсе перешагнули эту черту.

– На показе «Вечернего платья» (3) половина зрителей ушла из зала.

– Отрадно слышать, хоть я и вовсе не любитель кино. Значит, еще не все французы превратились в животных.

– О, кстати о животных… Вы слышали – в парижском зоопарке родился жирафчик!

– Ах, какая прелесть!

– Удивительно, ведь дикие животные так плохо размножаются в неволе.

– Да, но в неволе им лучше живется, разве не так?

– Мы в это верим, у животных все равно не спросить.

– По крайней мере они всегда обеспечены едой.

– Еда – это еще не все.

– Только когда ее вдоволь.

– Ну, а как же «не хлебом единым»? Вы спорите с Писанием?

– Ни в коем случае. Но у животных нет души и, следовательно, нет духовных потребностей.

– Индуисты бы с вами не согласились.

– Дорогой мой, я ушам своим не верю… Вы ссылаетесь на язычников при обсуждении духовных тем? Еще бы на евреев сослались, процитировали Талмуд, чтобы опровергнуть Евангелие.

– Тут я мог бы спросить, чем же вам не угодили евреи, но боюсь, вы это воспримете как неприличную шутку…

– О… давайте не будем касаться неприятных тем. Хотите еще кофе? Пирожные восхитительны.

– Да, восхитительны. Ягодный мусс такой легкий, что можно не опасаться за свою талию…

Райх воспользовался щебетом дам насчет пирожных, чтобы, скрывая раздражение глупым поведением Дюваля, подняться из-за стола под благовидным предлогом – «немного размять ноги» и направиться сперва в уборную, а потом на балкон, подышать морским воздухом, напоенным ароматом цветущей азалии. Он не курил, но ему никогда и не требовалось мусолить во рту сигарету или трубку, чтобы хорошенько поразмыслить – а поразмыслить было о чем.

Сегодняшнее собрание местной общины, существовавшей уже лет десять под видом отделения Клуба католической интеллигенции, и состоящей на восемьдесят процентов из «помощников» и на двадцать из «полупосвященных», прошло вроде бы удачно, но совсем не так, как ожидал Густав.

Все эти респектабельные и благонамеренные люди, добрые католики, аккуратные исполнители повседневной работы и щедрые жертвователи, считали, что делают достаточно и для укрепления семейных ценностей, и для продвижения доктрины «деятельного католицизма» в различных кругах. Но в то же время они не понимали (или делали вид, что не понимают), почему месье Райх, уважаемый парижский куратор их местного отделения, говорит о какой-то страшной угрозе морали и общественному порядку в связи со сменой владельца частной клиники и предстоящим перепрофилированием этого богоугодного заведения в не менее богоугодное – неврологический санаторий и научно-исследовательский центр.

Многие жалели доктора Шаффхаузена, вспоминали о его заслугах и образцовом джентльменском поведении, выражали сдержанное сочувствие Жану Дювалю, но лишь как ученику, потерявшему учителя, а не ограбленному наследнику. Тему завещания вообще старательно обходили стороной:

«Это же семейное дело, сугубо семейное. Если что-то было нарушено, пусть разбираются нотариусы и адвокаты».

Упоминание Соломона Кадоша тоже не приблизило Райха к цели, ни на йоту, скорее наоборот. Стоило только назвать его мерзкое имя, как в его адрес полились едва ли не дифирамбы:

– О, месье Кадош! Приятный человек… такой воспитанный, серьезный. Настоящий врач, невролог и нейрохирург от Бога.

– Да-да, про него недавно была статья в «Нис Матэн». (4) Говорят, они с Шаффхаузеном работали вместе в Швейцарии, разрабатывали какой-то передовой метод реабилитации больных после нейрохирургических вмешательств.

– Что вы говорите, атеист?.. Ну… атеизм у таких людей – скорее дань научному мировоззрению, а в душе они все верят.

– Гомосексуалист?! Да быть такого не может! При всем уважении к вашим источникам, месье Райх… ну не всем же слухам надо верить! Конечно, семьи нет, но при его занятости…

– Одиночество – это как служение, если он собирается возглавить клинику.

– Положа руку на сердце, доктор Кадош выглядит достойной сменой для доктора Шаффхаузена, более чем достойной.

Адвокатов хватало, особенно усердствовала мадемуазель Бокаж – предательница, Ева, первым вкусившая змиева яблочка, и соблазняющая других.

Кадош, вроде бы, совсем немного пробыл на Ривьере, но времени не терял, и обставил Райха на всех досках на несколько ходов вперед. Очевидно, что двери приличных домов перед ним не закроются, и без практики он тоже не останется. Для подрыва его репутации и общественной обструкции требовалось что-то куда более серьезное, чем ссылки на мировоззрение, национальность и предпочтения в постели. Проклятый еврей, что ни говори, знал, как вести дела и умел ладить с людьми, даже и с теми, кто жидов и гомиков на дух не переносил. Вот как ему это удавалось? Не иначе, колдовством…

Ну как тут было взывать к святому принуждению, толковать о борьбе с врагом рода человеческого? Болваны попросту не поймут и только напугаются, что католический клуб становится уж чересчур католическим, и требует от своих членов куда больше, чем они могут и готовы дать… Франция – это не Испания, не Италия, и уж тем более не Бразилия, позиции религии здесь гораздо слабее, и светский закон гораздо чаще встает на сторону тех, кто оскорбляет имя Бога, чем тех, кто защищает Его установления.

Еще раз обдумав все это, Райх окончательно понял, что нужно менять тактику, если он не хочет, продув медиацию вместе с Дювалями (а Дювали так и так ее продуют, в том не было никаких сомнений), с позором отправиться восвояси, оставив Кадоша полным победителем на поле боя – и с клиникой, и с прикарманенными деньгами, которые должны были достаться фонду, и… с красавцем виконтом де Сен-Бризом…

Здесь Густав предпочел остановить галоп своих мыслей, закрыл глаза, потер виски и помотал головой, чтобы прогнать навязчивый образ.

«Если уж этому парню на роду написано быть сосудом греха и яблоком раздора, пусть он лучше похоронит брак Дювалей – все равно от их бесплодного союза никакого толку – чем допустит еврея к сокровищу, должному послужить… нет, не мне, но Делу Божьему».

Он обернулся в сторону комнаты и громко позвал:

– Жан, друг мой! Не составите ли вы компанию старику? Мне хотелось бы с вами кое-что обсудить.

– Конечно, дядюшка Густав, конечно! Я с вами готов проболтать хоть до рассвета… – откликнулся Жан шутливой манере, обычно ему не свойственной, но Райх уже привык и стоически принимал как данность, что нынешний визит на Ривьеру к духовным чадам кардинально отличается от предыдущих.

Дюваль вышел на балкон и присоединился к Райху, Сесиль и Мирей остались в комнате, и, должно быть, облегченно вздохнули, получив возможность посекретничать на темы, недозволенные для мужских ушей. Брата Жюльена, по-детски сомлевшего после непривычно плотного ужина и стаканчика сладкого вина, дозволенного Райхом, давно уложили в гостевой спальне, так что он не был помехой для близких подруг.

– Я попрошу Терезу сварить еще кофе? – предложила Сесиль. – Если месье Густав призвал Жана для приватной беседы, это минимум на час.

Мирей кивнула:

– Давай. Спать сегодня ночью мне все равно не светит, так что уровень кофеина в крови можно смело повышать.

Она не сомневалась, что этот разговор рано или поздно состоится, и знала, что начнет его именно Сесиль, но не ожидала, что подруга выберет такое странное время и место. «Дядюшка Густав» и Жан находились чересчур близко, а кто его знает, куда в конце концов повернет беседа…

Но праздновать труса не стоило. Мирей улыбнулась и взяла с блюда тарталетку с голубикой:

– Не возражаешь? Меня усиленно тянет на «женскую еду», (5), а тарталетки восхитительные. Надеюсь, это просто овуляция… а не что-то другое. Иначе в ближайшие девять месяцев мне придется есть одни пирожные.

Она вонзила в золотистое рассыпчатое тесто белые зубы, а Сесиль, как гостеприимная хозяйка, одобрительно кивнула головой – никто бы не догадался по ее манерам, что прямо сейчас она больше всего хочет прокусить лучшей подруге горло… или по меньшей мере приложить лицом об стол, так, чтобы чувственные изящные губы и тонкий кукольный нос Бокаж превратились в кровавое месиво.

– Значит, это правда. Тогда, после ужина в «Ля Пассажер»…

– Да.

– Он повез тебя домой, и…

– И у нас с ним было все. – Мирей, поедая пирожное, жмурилась от удовольствия, как кошка, но кажется, она больше наслаждалась воспоминаниями, чем домашней выпечкой.

Глаза Сесиль застыли, превратились в колючие льдинки, и такая же льдинка больно воткнулась в сердце, но женщина продолжала улыбаться: таковы были правила игры. Если она хочет узнать все, ей не следует давить, выказывать осуждение, поучать – по крайней мере, сразу. А ей жизненно важно узнать, значит, надо улыбаться, улыбаться, улыбаться…

– Прямо все-все? – склонив голову, уточнила она тоном подозрительной классной дамы (это была их с Мирей любимая игра, еще со времен колледжа).

– Все-все-все, – кивнула подруга и на пару секунд застыла с греховной кошачьей мордочкой, потом подалась вперед и шепотом добавила: – Сесиль, я такого вообразить не могла…

– И где же?..

– Нуууу, сперва прямо в машине… На заднем сиденье, как школьники. – Мирей хихикнула. – Просто не смогли дотерпеть до отеля, он остановился в переулке, знаешь, там, где наше любимое кафе, неподалеку… А после в Ницце, в отеле, всю ночь. Ты не будешь меня очень ругать, Сесиль? Это неприлично, я знаю… и… грешно… но со мной такое впервые в жизни.

– Тшшш… – мадам Дюваль приложила палец к губам и оглянулась в сторону балкона. – Ти-ше… Что мне тебя ругать, это сделает отец Бушар в ближайшее воскресенье. Надеюсь, Мирей, ты знаешь, что делаешь.

– Аааааах… – Бокаж откинулась на высокую спинку стула и лукаво прищурилась. – Я понятия не имею, что делаю, вот только беспокоиться об этом уже поздно… Молва ничуть не преувеличивает насчет евреев: в постели они просто боги. Или дьяволы.

– Хммммм… Полагаю, ты куда ближе к истине, чем сама думаешь, – на сей раз Сесиль не смогла замаскировать лед в голосе, но Мирей сделала вид, что не заметила. – И что же дальше? Он думает на тебе жениться? Примет католичество? Позволь заметить, что для тебя это единственный шанс сохранить репутацию.

– Я это понимаю, и он тоже. Полагаю, он поступит как порядочный человек… потому что это единственный шанс сохранить репутацию и для него тоже.

Сесиль слегка кашлянула – ей в самом деле показалось, что в горле застряло что-то колкое и сухое; а бессовестный рассказ Бокаж о любовной авантюре с Соломоном неожиданно разгорячил ее так, что даже стало неловко сидеть на стуле. В воображении против воли замелькали соблазнительные картинки, одна непристойнее другой… вот только вместо Кадоша в этом спектакле принимали участие Жан, ее добропорядочный и скучный муж, художник Эрнест Верней, его бывший любовник, и… она сама.

Захваченная врасплох своей фантазией, Сесиль почти физически почувствовала в вагине дерзкие движения члена чужого мужчины, в то время как она будто бы сосала член Жана… Запретная ласка, которой Дюваль иногда пытался от нее добиться в начале совместной жизни, но она всегда отказывала, и в конце концов он перестал просить – а теперь язык и губы дрожали от странного шелковистого скольжения, ощущали смешанный вкус взбитого белка и соленого масла…

– Милая, с тобой все в порядке? – Мирей, удивленная и обеспокоенная выражением лица подруги, дотронулась до ее рукава. – Ты выглядишь так, словно вот-вот упадешь в обморок. Неужели я тебя шокировала до такой степени?.. Ну, прости… ведь ты сама хотела знать насчет меня и Соломона…

– Да, хотела! – Сесиль едва справлялась со своим голосом; она понятия не имела, что за ерунда с ней творится, по симптомам было похоже на приступ вегето-сосудистой дистонии, и этому едва ли стоило удивляться после нескольких суток бессонницы и головораздирающих хлопот и беготни вокруг важного парижского гостя. – Только меня волновали не позы, в которых ты с ним… неприлично себя вела, а кое-что другое. Скажи, ты из-за этого согласилась предать нас с Жаном?.. Из-за своей внезапной любви? Ты… влюбилась настолько сильно, что готова на все, лишь бы его заполучить, даже поддержать захват клиники и пойти работать по линии ЭКО? Это так, Мирей?

«Скажи да! Скажи, что во всем виновата любовь, потому что иначе я не смогу простить тебя, и мы не сможем больше быть подругами… но если ты хочешь заполучить Соломона так же отчаянно, как я хотела в свое время заполучить Жана – я пойму! Постараюсь понять…»

Мольба осталась невысказанной вслух, но проникла в сердце Бокаж, и она, стиснув горячие руки Сесиль в своих ладонях, взволнованно проговорила:

– О, милая… ну что ты… Зачем, зачем такие ужасные слова про предательство?.. Конечно, все из-за любви, только из-за любви! Я знаю, как вам с Жаном тяжело после истории с завещанием, но ведь Соломон… он здесь ни при чем. Это все Шаффхаузен и доктор Витц. А я просто попалась, как бабочка в варенье, и не сумела выбраться, потому что в нем слишком сладко.

«Боже, что за дикую чушь я несу! Неужели она на это купится, моя маленькая набожная Сесиль? Она такая прагматичная… такая твердолобая… такая аккуратная и бережливая… но до сих пор верит в сказки про Белоснежку и Золушку, и про принцев, скачущих на белых конях или раскатывающих по Ривьере на «бентли»… Ладно, если ей так спокойнее, пусть верит в принца, а не в подругу-карьеристку, давно мечтавшую занять место заместителя главного врача и получить под свое начало исследовательскую лабораторию. Надеюсь, месье Кадош, вы по достоинству оцените мою преданность и лояльность, и сделаете, что обещали – не только для меня, но и для Жана с Сесиль… Я-то в любом случае не пропаду, а у них только и есть, что эта клиника да небольшая практика».

…Когда Дюваль через некоторое время заглянул в комнату, он увидел закадычных подруг, сидящих рядом и увлеченно шепчущихся над чашками кофе и почти уже пустым подносом с пирожными. Это было ему на руку, и он мысленно возблагодарил «дядюшку Густава», которому вожжа попала под хвост.

– Дорогая! – окликнул Жан супругу и, когда она обернулась, проговорил не обычным просительным тоном, а с уверенностью фельдъегеря, везущего королевскую депешу: – Нам с месье Райхом нужно съездить в клинику. Да, прямо сейчас, на ночь глядя… Это очень срочно. Может быть, мы даже останемся там ночевать, если разговор с доктором Витцем затянется.