Текст книги "Знамя его надо мною. Часть 1 (СИ)"

Автор книги: Jim and Rich

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Ирма поморщилась от неприятной ассоциации, ей отчаянно захотелось закутаться во что-то теплое, лучше всего в сильные мужские руки, и чтобы рядом был надежный друг. Она пожалела, что телефон стоит чересчур далеко, иначе сию же секунду позвонила бы консьержу и попросила подняться к ней под любым предлогом.

– Месье, я крайне утомлена и плохо себя чувствую… и буду признательна, если вы побыстрее расскажете о цели своего прихода, а потом оставите меня в покое. Мне нужно отдыхать, потому что завтра у меня трудный день, я поеду навещать мужа в больницу.

– Нет, мадам, не поедете. – он улыбнулся, и на месте рта у него вдруг обнаружился хищный совиный клюв, перемазанный кровью… (7)

Ирма испуганно вскрикнула, понимая, что у нее галлюцинация, но ее губы и язык тоже словно обрели собственную волю, и выбалтывали лишнее, совершенно не предназначенное для чужих ушей:

– Как – не поеду? Что значит – не поеду? Что вы такое говорите, месье Сова?.. Эрнест… он ждет меня… Он мой!.. Он ждет, когда я приду, чтобы все выяснить между нами, и мы… мы вернемся в Англию. Да, я увезу его, увезу, хотя бы и силой, потому что это Кадош, Кадош!.. Кадош его околдовал…

– Да, околдовал, – мягко согласился Сова и опустился на корточки рядом с диваном. Ирма хотела оттолкнуть его, отодвинуть, но руки стали толстыми и тяжелыми, как свинцовые трубы, и не желали слушаться.

– Конечно, околдовал, мадам… И это ваша вина. Но вы можете больше не беспокоиться, слишком поздно.

– Что значит – поздно? Почему поздно? Что вы несете?.. – вместо клюва у Совы вдруг начал отрастать отвратительный серый хобот, он вытягивался, извивался, бил Ирму по лицу и точно старался присосаться нему… Она в испуге завизжала, стала отбиваться, но ничего не получалось: тело словно лишили костей и набили ватой.

– Эрнест умер. Меня прислал к вам граф де Сен-Бриз, он знает, как вы о нем тревожились, но увы, поздно, слишком поздно.

«Эрнест умер», – отдалось в ушах Ирмы гулким эхом, и внутри черепа точно загудели обезумевшие колокола, повторяя на все лады: «Умер!.. Умер!.. Вина… твоя вина… Только – твоя -вина!»

– Нет, нет, нет!!! Этого не может быть! Нет, он не умер, не умер! Ложь! Дайте телефон, я позвоню в больницу! Такси! Я поеду… поеду к нему сейчас же! – она кричала, захлебываясь рыданиями, и порывалась встать с дивана – и все-таки оставалось прикованной к нему, подобно Андромеде, отданной на пожирание чудовищу.

Холодное стекло толкнулось в губы:

– Пейте. Пейте, мадам, у вас истерика…

– Нет! – но горло обжигает лихорадочная жажда, неутолимая, жестокая, Ирма больше не противится и сама припадает к стакану, пьет большими глотками вкусную солоноватую воду, и чувствует, как вместе с влагой в нее вливается сладкий, тягучий покой, соблазнительный и мягкий…

Веки тяжелеют, голова откидывается назад, и вот уже она лежит на диване сломанной куклой – руки и ноги раскинуты в стороны, глаза зажмурены, рот приоткрыт. Последняя мысль:

«Я хочу домой», – мелькает в сознании Ирмы, но для этого действительно слишком поздно.

– Мы должны пойти в полицию, – взволнованно сказал Эрнест, когда Соломон ненадолго прервал свой рассказ, чтобы перевести дыхание и смочить водой усталое горло.

– Этот Райх, он… чудовище какое-то, грязный извращенец – никогда не пользовался подобными словечками, но о нем иначе и не сказать. Кто знает, что еще он натворит, если не посадить его под замок!

Соломон, только что заново переживший события десятилетней давности, умноженные на ужас вчерашней истории с попыткой отравления Вернея, молча кивнул и, взяв руку любимого, нещадно исколотую в процессе лечения, поцеловал в ладонь и прижал к своей груди:

– Конечно. Ты сейчас будешь спать, а я позвоню комиссару Кампана…

– Нет, это ты сейчас будешь спать! – запротестовал Эрнест и сел в кровати. – Я под лекарствами продрых целые сутки, у меня уже все чудесно, а на тебе лица нет, еще не хватало, чтобы ты из-за меня слег на соседнюю койку! Тебе нужно отдохнуть хотя бы несколько часов.

– Я в порядке, – Соломон улыбнулся, тронутый горячностью художника в заботе о его здоровье. – Но нужно побыстрее связаться с полицией, получается, у Райха и так была огромная фора, чтобы замести следы. Это умный и хитрый дьявол…

Мысленно Кадош в сотый раз проклял свою беспечность и хваленую «мудрость», то есть дурацкую скрытность – если бы он раньше рассказал Эрнесту о появлении на горизонте старого врага, а не цеплялся за семейную тайну, если бы предупредил насчет Райха, то принц с Монмартра был бы настороже и не запутался слепо в паутине интриги, не угодил в ловушку, где лишь по чистой случайности не погиб.

– Я не оставлю тебя без присмотра, даже не надейся… – прошептал Соломон и, не в силах сдержать порыв любви и раскаяния, крепко обнял своего художника, которого неосознанно подверг опасности… нет, он не хотел для него судьбы Ксавье, он просто не мог этого допустить. Эрнест ничего не сказал и не спросил, ему и без слов были понятны переживания ангела-хранителя, чье сердце гулко и сильно билось рядом с его сердцем, и обвил теплую шею Соломона в ответном объятии.

…На несколько минут оба потеряли связь с реальностью и вздрогнули, когда над их головами раздалось сперва деликатное покашливание, а затем веселый голос:

– О-ля-ля, дорогие мои, простите, я не хотел мешать! Но, кажется, все-таки помешал…

Граф де Сен-Бриз вплыл в палату с достоинством королевского фрегата; в одной руке он держал букет белоснежных калл, а в другой – корзинку с лакомствами, способными соблазнить его сына даже в самом болезненном состоянии.

– Папа! – выдохнул Эрнест с радостным удивлением, и подумал, что ради этого выражения на лице отца – тревоги и грустной нежности, старательно замаскированной бодрой улыбкой – стоило попасть в больницу и подвергнуться покушению… при этом руки виконта остались лежать на плечах Кадоша, и тот не сделал ни малейшей попытки отстраниться от любовника.

Граф положил цветы на столик возле окна, пододвинул одно из кресел поближе к кровати и сел так, чтобы видеть сына, но на комфортной для всех дистанции.

– Да, как видишь, это я, твой старый папаша, примчался сюда на всех парусах, как только мне позвонила миссис Шеннон… Ты знаешь, что я считаю ее назойливой и дурно воспитанной особой, но должен сказать, что в данных обстоятельствах оба этих качества пришлись ко двору. Она своим звонком опередила даже твоего доктора. Вы согласны, Соломон?

– Полностью, месье граф.

– Эжен, прошу вас. Ну к чему все эти церемонии, когда мы в семейном кругу.

Услышав, с какой легкостью Сен-Бриз произнес сакраментальное «в семейном кругу», Эрнест и Соломон переглянулись, а Эжен спокойно продолжал, словно ничего особенного не происходило:

– Черт побери, как говорит мой сын, двадцатый век заканчивается, а люди все еще держатся за сословные предрассудки… нет-нет, Соломон, я не о вас. Просто каждый раз, когда я слышу это «месье граф», произносимое серьезным тоном, чувствую себя музейным экспонатом, от которого несет нафталином!

Он развел руками с комическим возмущением, после чего как будто сбросил светскую маску и потянулся погладить сына по голове:

– Я вижу, мой дорогой, тебе уже лучше… Боже мой, как ты нас всех напугал!.. Это просто Божье чудо, что Соломон подоспел вовремя, знал, что делать, и привез тебя сюда… Ты хотя бы понял, что находишься в госпитале Ротшильда?

– Ничего я еще не понял, папа, но конечно, по всей этой обстановке догадался, что я в хорошей частной клинике, а не в больнице Красного креста.

Эрнест невольно усмехнулся, когда показной отцовский демократизм столкнулся с аристократической привычкой к высокому уровню комфорта, и ткнулся лбом в плечо Кадоша:

– Так, значит, я в твоей вотчине, мой царь Соломон, на винограднике твоем… Здесь ты спасал мою жизнь, вместе с «шестьюдесятью сильными, из сильных сынов Израилевых» (8).

– Оказывается, ты не так плохо знаешь еврейскую мифологию, мой принц с Монмартра… – улыбнулся Соломон, и, закрыв глаза, прижался щекой к макушке Эрнеста. Это невольное движение, выдавшее беспредельную усталость, заставило пациента вновь вспомнить об отдыхе, необходимом врачу:

– Послушай, раз мы тут практически у тебя дома – я больше не принимаю отговорок и настаиваю, чтобы ты прямо сейчас пошел поспать…

– …и нормально поесть, – позволил себе вмешаться Сен-Бриз, должно быть, на правах pater familia по отношению к зятю. – Мой сын совершенно прав, Соломон. Вы не отходите от него больше суток, вы устали, и будет большим несчастьем, если вы тоже заболеете.

– Я… – начал было Соломон, желая сказать, что с ним все в порядке, но, оглядев непреклонные лица двоих похожих друг на друга мужчин, один из которых был его фактическим супругом, а второй -тестем, передумал возражать:

– Ладно. Пойду прилягу на часок, но…

– Не тревожьтесь, я побуду с Эрнестом, пока вы отдыхаете, – заверил Сен-Бриз. – Сиделка тоже тут, неподалеку, и только ждет, чтобы ее пригласили.

– Ну хорошо. Я только сделаю один важный звонок.

– Два, – уточнил художник. – Сделай два звонка, пожалуйста.

– Ладно. Кому второй?

– Ирме. Она, судя по всему в порядке, раз звонила папе, но я… я немного беспокоюсь за нее.

Соломон был живым человеком и ощутил легкий укол ревности, когда Эрнест высказал свою просьбу, хотя и понимал, что эта просьба продиктована не столько любовью к бывшей подруге, сколько добрым сердцем и благодарностью за более чем своевременное появление Ирмы в доме Райха. Если на то пошло, ей он был обязан спасением своей жизни не в меньшей, а в большей степени, чем Соломону – не вытащи Ирма художника с пресловутой «вечеринки с глинтвейном», Кадош наутро нашел бы только его холодное тело…

– Конечно, Эрнест. Я позвоню миссис Шеннон.

…Телефон в квартире на рю Эколь не ответил, но само по себе это ничего не значило – уставшая от треволнений Ирма могла крепко спать, или, не пожелав оставаться в пустой квартире, уехать в отель; однако были и другие вероятности…

Для очистки совести Соломон еще раз набрал номер Ирмы, как только переговорил с комиссаром и назначил с ним личную встречу. Миссис Шеннон снова не сняла трубку.

Кадош, нахмурившись, сидел над телефонным аппаратом, и вспоминал события двух последних дней. На принятие решения не потребовалось много времени: он перезвонил Кампане и попросил его использовать полномочия комиссара полиции, чтобы нанести немедленный визит в квартиру на рю Эколь.

– У меня есть основания думать, что там совершено преступление.

…Еще через два часа Соломона разбудил звонок от Кампаны. Подчеркивая частный характер разговора, старый приятель сухо сообщил, что тело Ирмы Шеннон было им обнаружено по указанному адресу, и, по предварительной версии, она покончила с собой.

Комментарий к Глава 16. Пока смерть не разлучит нас 1. Старинная французская колыбельная, популярная и в наши дни.

Послушать здесь:

https://www.youtube.com/watch?v=7uhtC3hWNLk

2. Фенорбарбитал -противосудорожное, седативное, снотворное средство. Относится к наркотическим веществам.

3. Зелот -радикальная еврейская группа в историческом национально-освободительном движении против власти Рима. Здесь – в значении “фанатик”.

4. Дисциплина – плеть для самоистязания и умерщвления плоти. Вплоть до наших дней используется ревностными католиками, особенно принадлежащими в внутрикатолическим сектам. Насилие и сексуальные домогательства под видом наказания и вразумления, к сожалению, довольно распространенное явление в католических учебных заведениях, монастырях, закрытых группах вроде “Опус Деи”.

https://meduza.io/feature/2017/07/19/sistema-sadistskih-nakazaniy-umnozhennyh-na-pohot

5. Пер Ноэль – “Папаша Ноэль”, французский Дед Мороз

6. Твоя вина, твоя большая вина (лат.) Каюсь (лат)

7. Симптомы отравления психоделиком – наркотиком, изменяющим сознание, вроде LSD или кетамина.

8. цитата из Песни Песней

Ну и по традиции, немного визуализаций:

1.Палата Эрнеста:

https://d.radikal.ru/d21/1807/ea/b8b4d99a4d6a.jpg

2. Госпиталь Ротшильда:

https://b.radikal.ru/b17/1807/ee/640484f789a8.jpg

3. Райх – “добрый дядя”:

https://b.radikal.ru/b15/1807/2e/42ba66cbc7c5.jpg

4. Усталый Соломон:

https://d.radikal.ru/d15/1807/86/9d052f2caf03.jpg

====== Глава 17. Интермедия. Канкан в “Лидо” ======

Возлюбленный мой бел и румян,

лучше десяти тысяч других:

голова его – чистое золото;

кудри его волнистые, черные, как ворон

Песнь Песней

Пятнадцатью годами ранее, 21 мая 1971 года.

История Исаака Кадоша и Ксавье Дельмаса, часть 1.

Трое студентов, одетые в строгие костюмы и галстуки, стояли возле дома номер семьдесят восемь по Елисейским полям и неуверенно смотрели на блестящую вывеску с надписью «Лидо» и яркую афишу, оповещавшую, что сегодня вечером в знаменитом кабаре будет показано ревю «Счастье».

– Ну, что, Дельмас? Покупаешь на всех билеты – или считаем, что ты позорно продул? – наконец, проговорил один из друзей, невысокий, большеглазый и большеротый, похожий на удивленного лягушонка, и слегка подтолкнул локтем того, к кому обращался – стройного юношу лет восемнадцати, с темным кудрями, белой кожей, не идеальным, но удивительно тонким и породистым лицом и большими выразительными глазами.

– Да он просто струсил, Лоран, – хмыкнул третий участник мизансцены, пухлый блондин, отдаленно напоминающий молодого Марлона Брандо. – Правда, струсил, Дельмас, да? Боишься, что дядя Густав тебе ремня задаст и без сладкого оставит?

Он в свою очередь ткнул приятеля в бок.

– Ничего я не струсил, Макс, – огрызнулся Дельмас, хотя ехидное замечание насчет «дяди» заставило его покраснеть до корней волос. – Я… просто задумался… может, все-таки пойдем в обычный театр на музыкальный спектакль, а не в кабаре, а?

– Говорю же – струсил… – разочарованно протянул Макс и, подняв руку, хлопнул своей ладонью о ладонь Лорана. – С самого начала было ясно, что из нашей затеи ничего не выйдет, потому что сеньор Ксавье Дельмас – сопляк и слюнтяй, только и знающий, что зубрить латынь и философию, и фискалить для наставников…

– Эй-эй-эй, сеньор де Таверне, придержите язык! Это уже настоящее оскорбление! – возмутился Ксавье, сжал руки в кулаки, а глаза его так сверкнули, что приятели невольно попятились и переглянулись:

– Я хорошо учусь и соблюдаю правила, потому что не могу по-другому, но я не фискал, и вы двое это отлично знаете, и ты, Макс, и ты, Вик!..

– Ладно, ладно, – примирительно усмехнулся Викторьен Лоран и сложил ладони, как на покаянии. – Не горячись. Просто признай, что ты продул в споре, никакого «Лидо» нам не светит и не светило, сегодня вечером ты как обычно будешь писать конспекты, и даже пиво с нами пить не пойдешь, потому что пятница и вообще, ты не такой… Да?

Губы Ксавье задрожали от обиды, он гордо вскинул голову и, вместо ответа, вытащил из кармана пиджака тонкий кожаный бумажник и решительным шагом направился в сторону касс…

Друзья снова переглянулись – поступок Дельмаса, которого они подначивали, как будто поубавил им уверенности – но последовали за ним в зону продажи билетов и, остановившись чуть поодаль, принялись наблюдать, хватит ли у Ксавье решимости довести начатое до конца.

– Три взрослых билета на сегодняшнее представление, пожалуйста! Лучшие места! – наклонившись к окошку, громко объявил юноша.

Теперь он ни за что бы не отступил, если бы даже перед ним появился сам дядя Густав с холодным и укоризненным выражением лица, предшествующим строгому наказанию…

– Партер, центральный ближний сектор, у сцены? Я вас правильно понял, месье? – уточнил кассир.

Вопрос был задан с безупречной вежливостью, но Ксавье покраснел еще сильнее, чувствуя сомнения «стража ворот» в финансовых возможностях юнца, который явно не входил в круг завсегдатаев знаменитого парижского кабаре.

– Да, правильно. Лучшие места на представление и…

– Ужин, месье?

– Разумеется, ужин, как же иначе?

– Минутку… С вас девятьсот франков, месье.

Услышав названную сумму, Макс невольно присвистнул – он такого не ожидал, да и Вик, хотя у него, как и у Ксавье, деньжата всегда водились, был впечатлен размахом. Дельмас же спокойно вытащил из бумажника купюры и рассчитался с таким видом, словно был наследным принцем или арабским шейхом, покупающим себе новый дворец.

«Эх, вот что значит – родиться в богатой семейке, да еще и в восемнадцать лет унаследовать громадное состояние папаши…» – завистливо подумал Таверне, чьи родственники, несмотря на дворянский титул, были бедны, как церковные мыши. Относительно бедны, конечно же, но по сравнению с Дельмасом и Лораном – уж точно.

Приятно прострекотала касса, на окошко легли яркие глянцевые билеты, с названием ревю, указанием мест и временем начала шоу:

– Прошу вас, месье… Приятного вечера в «Лидо»!

Получив заветные пропуска в таинственные чертоги запретных и греховных удовольствий, Ксавье обернулся к друзьям и задиристо спросил:

– Ну что, господа студенты? Кто из нас теперь трусит? Начало в семь. Мы еще успеем покататься на роликах, как собирались.

– Ролики? – Вик Лоран словно очнулся. – Нет, к чертям собачьим твои ролики, Дельмас!

– А что ты предлагаешь?

Лоран фыркнул с превосходством дикого кота над мягкотелым домашним собратом:

– Я надеюсь, друзья мои, вы не собираетесь идти на шоу с девушками полностью трезвыми?..

«Лично у меня на это точно смелости не хватит», – подумал он про себя, но продолжал являть друзьям маску беззаботного гуляки и прожигателя жизни.

Кто бы мог подумать, что он так захмелеет после двух бокалов кир-рояль, выпитых в закусочной, и бутылки шампанского, которую они прикончили за ужином в «Лидо», еще до начала шоу? Но после того, как волшебные пузырьки ударили в голову, а перед глазами затанцевала радуга из диснеевского мультфильма, Ксавье Дельмасу море стало по колено, и вторая бутылка пошла еще легче и веселее.

Ксавье никогда в жизни не напивался, до пятнадцати лет ему вообще не дозволялось пробовать алкоголь, вино в его рот впервые попало в день конфирмации (1), и в дальнейшем бывало редким гостем обеденных или вечерних трапез. Глоток бордо к мясному жаркому в воскресенье, глоток муската к десерту, крохотная рюмочка ликера с кофе, после библиотечных занятий с наставником, бокал шампанского на Рождество – вот и весь скудный список горячительных напитков, которые Ксавье доводилось дегустировать (не считая пива, выпитого украдкой в студенческой компании).

Дядя Густав часто говорил о грехе пьянства, приводил примеры плачевных последствий невоздержанности в употреблении вина, и Ксавье сперва радовался собственному равнодушию к спиртному, а после научился гордиться «трезвением», которое только и подобало добронравному католику.

Ощущения, нахлынувшие на него сейчас, когда он сидел за столиком у сцены, среди сияющих огней и громкой бравурной музыки, сопровождающей начало представления, в компании столь же пьяных Вика и Макса, были совершенно новыми, пугающими, но… в равной степени удивительными и манящими. Он глотал золотистую шипящую жидкость, и ему казалось, что голова стала огромной и пустой, гулкой, как колокол, а тело, наоборот, очень легким и упругим, как воздушный шарик, легким-прелегким… Взмахни руками, оттолкнись посильнее – и взлетишь под потолок, прямо туда, где на трапеции раскачивался гимнаст в облегающем черном трико, с фантастически длинными ногами и такой гибкий, словно был сделан из каучука…

Ксавье, задрав подбородок, все следил за гимнастом, не в силах отвести глаз, ахая, когда тот выполнял особенно опасный трюк – повисал на руках, раскачивался, а потом крутил тройное сальто, перелетая на другие качели – и отмахивался от друзей, которые пытались привлечь его внимание к танцовщицам, в роскошных уборах из павлиньих и страусовых перьев, и с обнаженной грудью…

Гимнаст, наконец, исчез – как будто растворился в синей глубине звездного неба, танцовщицы тоже куда-то делись, декорация на сцене сменилась: теперь она представляла собой парижскую улицу, со старинными домами и островерхими крышами, как на Монмартре, и на эту улицу вышла певица сказочной красоты, в длинном платье из золотой парчи. Ткань так переливалась и сияла в свете прожекторов, что платье казалось сотканным из огня и солнечного света, а когда женщина запела низким грудным голосом, зал буквально застонал от восторга и взорвался аплодисментами, и на глаза Ксавье навернулись слезы – он точно услышал ангела… Такого восторга от пения ему не доводилось испытывать даже на пасхальной мессе, даже в Итальянской опере, куда он однажды сбежал тайком от дяди, послушать «Травиату» в исполнении гастрольной труппы из «Ла Скала».

После того, как певица закончила свой номер, появились танцоры – исполнители степа, а вслед за ними – эквилибристы и мимы. Потом снова появилась певица, уже в другом платье, темно-синем, расшитом блестками, под руку с мужчиной в черном фраке и шляпе-цилиндре, и запела песню, посвященную жизни артистов, полной не только блеска и веселья, но и скрытой печали, и чудесный голос так же хватал за душу и вызывал желание плакать. Мужчина встал перед ней на одно колено, и в его страстной пантомиме угадывались признания в любви.

С потолка тем временем спустилась огромная люстра, где, как эльфы в чаше цветка, находились полуобнаженные танцовщицы, исполняющие сложные па, и трудно было сказать, что привлекает и волнует сильнее – их роскошные женские тела или акробатические этюды.

– Аааааа, ну надо же… Я не сплю, это наяву все происходит! – пьяно пробормотал Вик и, обняв Ксавье, запечатлел на его горячей шее длинный и влажный поцелуй.

– Каталонец, ты красавчик. Я давно хотел тебе это сказать. Красавчик и самый лучший мой дррруууг. Спасибо, что подарил нам это грешное чууууудо… мммммм…

Он отпил еще глоток шампанского и снова поцеловал Ксавье в шею, а тот, вместо того, чтобы оттолкнуть или хотя бы отстранить вконец перебравшего друга, запрокинул голову и, жарко дыша, подставил под поцелуи горло, стянутое чересчур тугим воротничком и шелковым галстуком… Он понимал, что делает что-то ужасное, неправильное, греховное, но ничего не мог поделать со сладким огнем, охватившим низ живота, и заставившим член мгновенно подняться… В голове мелькнуло страшное слово «содомия», а потом и того хуже – «содомский грех», и представилось лицо дяди Густава, перекошенное от гнева и отвращения.

– Вик… Не надо…

– А-абсент! – впервые подал голос Макс, целиком ушедший в происходящее на сцене, и буквально пожирающий взглядом обнаженные бюсты и почти открытые ягодицы танцовщиц. – Здесь подают абсент? (2). Давайте его закажем! Дельмас, у тебя есть еще деньги?

– Есть, – пробормотал Ксавье, весь пылая, и уронил голову на плечо Вика, который под столом гладил его колено. – Заказывай, что хочешь… Я больше не буду пить…

– То есть как это – не будешь? – возразил упрямый Таверне. Он пил столько же, сколько друзья, но держался лучше, чем они. – Мы же договорились – пьем вместе, пьем наравне, пьем одно и то же… и все остальное тоже вместе… Иначе как же мы поймем… ик… кто из нас лучший катол…ик? Кто… ик… лучше справляется с искушениями и отвергает соблазны плоти… ик.

Остатки – точнее, обрывки – благочестия и здравого смысла подсказывали Ксавье, что им следует заказать крепкий кофе, выпить его, чтобы прийти в себя к концу представления, поскорее пойти домой пешком, и по дороге протрезветь окончательно… Немного поспорив, они отказались от идеи испытывать судьбу абсентом и заказали еще шампанского, а потом – кофе с ликером…

Тем временем декорация снова сменилась, зазвучала другая музыка – веселая и такая игривая, что впору было самим пускаться в пляс – и Вик, захлопав танцорам, радостно воскликнул:

– Канкан! Знаменитый канкан!

– Неее, канкан – это в «Мулен-Руж»… – возразил Макс, но Ксавье прислушался к ритму музыки, покачал головой и вынес вердикт знатока:

– Это канкан.

Они сидели почти у самой сцены и видели все отлично, в мельчайших подробностях – вплоть до вышивки на костюмах, чувствовали запах грима и духов, и еще что-то особенное, волнующее… сладострастное и коварное, забирающее в хмельной плен вернее, чем шампанское или абсент…

«Наверное, это и есть аромат греха», – подумал Ксавье, и, полуоткрыв рот, принялся впивать его, вдыхать с особенной жадностью…

Номер с канканом исполнял не весь кордебалет, а небольшая группа танцоров: четыре женщины и трое мужчин (3). Из-за одной «лишней» дамы танцевали они не парами, каждый кавалер со своей партнершей, а четыре на трое, как бы «женщины против мужчин», хотя никакой враждебности в их противостоянии не наблюдалось. Скорее, номер был задуман как комический, предваряющий выход кордебалета с финальным танцем. И он имел успех: зрители начали аплодировать в такт после первых же аккордов, и каждое новое па или гимнастический трюк сопровождались бурным одобрением партера.

Нарядные платья дам золотисто-лимонного цвета, с жестким расшитым корсажем и пышными многослойными юбками, едва прикрывали кокетливые черные штанишки. Мужчины же выглядели как танцоры фламенко: все высокие, широкоплечие и узкобедрые, с ногами «от ушей», облаченные в узкие черные брюки, нескромно обрисовывающие зад (и не только зад), и черные короткие жилетки, расстегнутые и надетые прямо на голое тело.

Ксавье никогда еще не видел таких красавцев, и смотрел, смотрел, смотрел, теряя дыхание, не в силах отвести взгляда, и чувствовал, что ему – лично ему – не нужны никакие женщины, одетые или раздетые, все равно, но он охотно рискнул бы спасением души, чтобы ненадолго, на день или на час, оказаться рядом с таким мужчиной… с таким, как один из танцоров, самым стройным и длинноногим, с самыми красивыми глазами и потрясающей улыбкой, одновременно задорной и нежной… О, если бы он мог выпрыгнуть на сцену и оказаться рядом!.. В его руках… в его объятиях.

– А знаешь, Лис, ты сегодня в канкане превзошел самого себя, – сказал Жорж, пока они с Исааком переодевались в гримерке, готовясь к финальному выходу. – Я всегда говорил, что растяжка у тебя – лучшая в труппе, но ты творил что-то невероятное…

– Ммммммм… – усмехнулся Исаак, поправляя потекший грим, но благодарно кивнул в ответ на искренний комплимент: – Ты тоже был очень хорош.

– Да, особенно когда перепутал право и лево на коде… – хмыкнул Жорж.

– Ну, исправился же… никто ничего не заметил. Я тоже чуть яйца на полу не оставил, когда делал прыжок в шпагат.

– Ой, ладно кокетничать, это твой коронный номер! Я думал, мальчишка в первом ряду тебе дыру на штанах прожжет своим взглядом.

– Подумаешь, мои штаны и не такое выдерживали, – рассмеялся Исаак. – После гастролей в Праге им вообще ничего не страшно.

– Боже, только не напоминай про Прагу! – захихикал Жорж и закрыл лицо руками. – Я думал тогда, нам всем конец придет, пока дотанцевали…

– Но дотанцевали же! Главное, чтобы зрителям нравилось, для этого же и работаем… А те мальчишки в первом ряду – я их тоже заметил, трудно было не заметить. Пьяные в в лоск, но на вид школьники еще, кто их вообще пустил на вечернее ревю?..

– Лис, не будь занудой. Вспомни себя в их возрасте, небось не только в танцклассе батманы тренировал, но и пил с дружками, и задницы щупал. Ребята молодцы, что в «Лидо» пришли деньгами сорить, когда ж еще, как не в юности?

– Ах-ах, ну и кто из нас теперь зануда?! – Исаак передразнил менторскую интонацию приятеля и встал, чтобы закончить костюм, но в глубине души признал правоту Жоржа. Глупо артисту кабаре, чей образ жизни более чем далек от праведного, строить из себя представителя полиции нравов.

Тот мальчик с огромными глазами, что смотрел на него из первого ряда, как загипнотизированный, бурно аплодировал и едва не потерял сознание, когда Исаак на поклонах, приложив руку к груди, улыбнулся и поклонился лично ему – был трогательным в своем восхищении и совершенно пьяным. Но кому в восемнадцать лет могут всерьез повредить несколько бокалов шампанского, обнаженные бюсты танцовщиц, заигрывания танцоров и сладкое томление в паху?.. Легкое похмелье наутро и опустевшая денежная заначка – вполне разумная плата за ночь удовольствий и волшебства.

…Исаак вышел на финал вместе с другими артистами, занятыми в последней сцене ревю, отработал его блестяще, от первого па до последнего пируэта, и, принимая заслуженные аплодисменты и восторженный рев зрительного зала (пусть и подогретый спиртным, но искренний и благодарный), отчаянно жалел, что Сид не смог сегодня прийти и насладиться зрелищем на правах привилегированного гостя. Брат был занят в клинике с каким-то тяжелым пациентом, а это означало, что, скорее всего, они увидятся не раньше завтрашнего вечера.

Сид принадлежал Лису, Лис принадлежал Сиду, ничто не могло этого изменить; но как Исаак Кадош не мог изменить время балетных классов и расписание представлений, так и Соломон Кадош следовал графику операций и научных мероприятий.

У Соломона был железный распорядок дня и не менее железное правило – не тратить время на поездки по городу, пока ситуация на работе требовала его круглосуточного внимания и постоянного присутствия. Конечно, Исаак мог сыграть в Магомета и сам пойти навстречу горе, Соломон всегда бывал рад его визитам. В роскошной комнате отдыха ротшильдовского госпиталя можно было выспаться даже лучше, чем в тесной холостяцкой квартирке-студии на рю Труа Фрер или в их с братом «семейных апартаментах» на рю Лафайет.

Но нет – пожалуй, остаток сегодняшней ночи стоило провести как-то иначе. Например, пропустить с приятелем и коллегой по стаканчику и поехать к нему в гости, тем более, что старина Жорж откровенно намекал на этот вариант еще во время утренней репетиции. Или сделать все наоборот: улизнуть в одиночку, дойти пешком до бульвара Османн, не спеша, окунуться в ароматный сумрак весенней ночи, послушать буйный пульс Парижа – и успокоить собственный, поужинать чем-нибудь легким, потом долго тянуть бокал хереса и курить, глядя в окно… и снова пойти бродить, до самого утра, а потом все-таки позвонить Сиду, выдернуть его из клиники на ранний завтрак, и только после этого завалиться спать в своей берлоге.

Исаак все еще раздумывал об этом, когда вышел из душа, переоделся в джинсы и клетчатую рубашку – свою обычную униформу городского ковбоя, и принялся устало собирать сумку. Жорж куда-то запропал, то ли раздавал автографы поклонникам, то ли торчал в гримерке у Клары и Этель, разведывая, не планируют ли девушки устроить пирушку в честь сегодняшнего успеха их номера, или просто без повода, а Пьер успел уйти еще до того, как Лис отправился в душ (Пьер уже полгода жил с русским из княжеской семьи эмигрантов, и стал вести себя как настоящий буржуазный женатик).

Когда кто-то робко постучал в дверь гримерки, а следом послышалось странное шуршание и покашливание, Исаак подумал, что пришли уборщики или помощница костюмера – забрать несколько вещей на починку. Он распахнул дверь и увидел на пороге ту самую троицу парней, что сидели в ближнем секторе, справа у сцены.