Текст книги "Знамя его надо мною. Часть 1 (СИ)"

Автор книги: Jim and Rich

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

– Я не гинеколог, я репродуктолог, и еще генетик, – холодно поправила Жана рыжеволосая красавица, заставляя его вспомнить, что перед ним сидит не просто подруга Сесиль, а доктор медицинских наук. – Кадош планирует изменить профиль клиники, и если все получится, как задумано, я буду возглавлять отделение репродуктологии и вести экспериментальные исследования в области ЭКО.

Это был удар ниже пояса. У Жана засосало под ложечкой, к горлу подкатила тошнота – и он впервые по-настоящему понял, чего же так истерически боится Сесиль. Отмена первого завещания Шаффхаузена, потеря денег фондом, новый управляющий – все оказалось цветочками, мелкими неприятностями. Но смена профиля клиники, донорство спермы, программы ЭКО… они просто не смогут объяснить это Райху и остаться безнаказанными.

– Отсюда шикарный вид. Настоящий рай. – доктор Фридрих фон Витц неохотно оторвался от созерцания пейзажа за окнами кабинета и обернулся к Соломону Кадошу, сидевшему за столом над кипой документов:

– Хорошо, что ты не суеверен, мой мальчик, и не склонен к мистике – призраки тебя не потревожат.

Соломон усмехнулся и поднял глаза на своего бывшего профессора неврологии и одновременно старого друга:

– Если даже ты не свободен от ассоциаций этого удобнейшего кабинета с вынесенным отсюда покойником, воображаю, что говорит обо мне персонал. Я сижу здесь целыми днями и даже ночевал пару раз.

– Надеюсь, один? – в свою очередь усмехнулся фон Витц. – Или та прелестная девушка с шоколадной кожей, что провожала нас сюда, читала тебе сказку на ночь?

– Нескромный вопрос, Фриц. Что ты хочешь узнать на самом деле?

Доктор встряхнул кудрявой седой гривой (это природное украшение делало его похожим на престарелого льва) и уселся на кожаный диван, придвинутый к дальней стене кабинета:

– Это был намек на твои любовные похождения. Признаю – не самый удачный, но я обязан тебя предостеречь.

Кадош положил ручку и отодвинул тетрадь, где делал пометки: тема, без обиняков затронутая фон Витцем, вынудила его поставить все прочие дела на паузу.

– Так. Я слушаю. Предостерегай.

Профессор ругнулся про себя: по части переговорных методик Соломон давно уже превзошел всех своих учителей, и оставалось только подивиться скорости, с какой он возводил вокруг себя глухую крепостную стену, если не хотел подпускать собеседника ближе, чем на дальность арбалетного выстрела.

– Виконт де Сен-Бриз… мало того, что он второй главный бенефициар по завещанию Эмиля и его бывший пациент, так еще и…

– Договаривай.

– Ты показывался с ним на людях, и о вас с ним судачит весь Антиб вместе с Ниццей.

Глаза Соломона вспыхнули и погасли. Он молчал, ожидая продолжения, и фон Витц договорил немного нервно:

– Я понимаю, времена изменились, теперь середина восьмидесятых, но, учитывая, что мы здесь практически в Италии, а также взгляды тех, кто нам оппонирует на медиации… твои отношения с виконтом, если их выставлять напоказ, могут изрядно осложнить дело.

– Не настолько, чтобы мне с ним запереться в четырех стенах.

Фон Витц шумно вздохнул и протянул руку к придиванному столику, где стояла початая бутылка «Перье»:

– Ну ты хотя бы понимаешь, на что идешь и чем рискуешь? Райх – настоящий крокодил, он будет держать добычу до последнего, если уж уцепился. Он полезет в твое прошлое… как свинья в дерьмо… и мы оба знаем, что еще он может там раскопать.

Соломон вытащил из пачки сигарету, встал, подошел к открытому окну и закурил. С минуту он молча пускал дым, фон Витц не торопил друга, просто наблюдал, как тот раздумывает, и ждал.

Наконец, губы Кадоша разомкнулись, и он произнес твердо, словно судья, выносящий вердикт:

– В моем прошлом Райх не найдет ничего нового для себя. Десять лет назад мы об этом хорошо позаботились – ты, я и Эмиль Шаффхаузен. К Эрнесту же те события и вовсе не имеют никакого отношения… и не будут иметь, пока я не сочту нужным ему рассказать.

Витц покачал головой:

– Ради его же блага – надеюсь, ты никогда не расскажешь.

Усмешка Соломона Кадоша стала волчьей, взгляд недобро загорелся:

– Надеюсь, что Райх не станет тревожить прошлое. Иначе живые позавидуют мертвым.

Десятью годами ранее.

Обзор французской прессы за 2 мая 1976 года (раздел криминальной хроники).

«Франс Суар»: «Исчезнувшая преподавательница Сорбонны найдена мертвой».

«Паризьен»: «Тело женщины со множественными ножевыми ранениями обнаружено в Сене».

«Ле Фигаро»: «Доктор психологии Анн-Мари Руссель погибла от руки неизвестного убийцы»

«Нувель Обсерватёр»: «Комиссар полиции 5 округа Парижа отказался прокомментировать смерть преподавателя Сорбонны».

«Круа»: «Чудовищное и циничное преступление в центре Парижа».

«Нувель Репюблик»: «Обнаружен и опознан труп доктора Руссель».

«Экспресс»: «Новая жертва серийного убийцы изнасилована, заколота и утоплена в Сене».

«Криминальный вестник»: «В Париже орудует маньяк, полиция бездействует»

За полтора года перед этим, зима 1975 года, Женева

…Ксавье рыдает так, что почти не может говорить, телефонная трубка прыгает у него в руках, стукается о зубы:

– Простите! Простите! Простите!

Голос на другом конце провода – негромкий, по-отечески мягкий, успокаивающий:

– Не плачь. Бог слышит тебя. Искупление возможно: нет греха, который не омыла бы святая Иисусова кровь, ибо сказано: «Не хочу смерти грешника».

– Что…что я должен делать?

– Разве ты не знаешь, что? То же, что и все прочие грешники – принести покаяние и вернуться на пути Его.

– Но как мне вернуться на путь Его, теперь, когда…ооо, я даже думать не могу об этом!.. Грех, мой грех, скверна, которой я полон до краев, она разрушает меня, душит. Я чувствую, как она снова побеждает, даже теперь! Меня уже не исправить, я потерян для истины.

– Брат, в тебе говорит гордыня. Богу все возможно, если ты будешь тверд в своем намерении. И мы, твои братья, и твои наставники, мы все поможем тебе. Наша любовь велика, она разрушает козни дьявола. Рано утром за тобой придет машина и отвезет в аэропорт.

– Но он… как же он теперь?.. Я должен сказать ему… хотя бы попрощаться…

– Брат Ксавье, ты помнишь первую свою обязанность члена общины?

– По… послушание.

– Ты не станешь ни с кем прощаться. Просто соберешь свои вещи, помолишься и будешь ждать машину. Обо всем остальном позаботятся другие. Твое дело теперь только одно – принять наказание и очистить душу от скверны греха. «Если правый твой глаз соблазняет тебя, вырви его брось от себя». «И если правая рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя». Евангелие от Матфея, 5 глава, стих…

– Двадцать девятый и тридцатый.

– Хорошо, брат Ксавье. Молись и жди.

Никогда еще Жан Дюваль не пробирался на территорию клиники «Сан-Вивиан», как вор – сперва тайком, вдоль ограды, оставив такси в четверти льё от входа, а после через темные цветники и заросли самшита и можжевельника, в густой тени деревьев, подальше от ярко освещенной подъездной аллеи и парковых фонарей… Хорошо еще, что у него были собственные ключи от калитки и от подъезда, и не пришлось использовать домофон и объясняться с дежурным.

Не то что бы кто-то мог в самом деле его задержать, доктор имел право находиться в клинике в любое время дня и ночи, у него был здесь собственный кабинет и комната отдыха, и всегда находились дела, с бумагами или с людьми. Но, черт возьми, никогда еще доктор Дюваль так не напивался, и никогда не позволял себе показываться на работе в таком свинском состоянии, что домой было стыдно идти…

К чести Соломона Кадоша, какие бы планы ни строил этот странный человек в отношении будущего «Сан-Вивиан», но, заняв кресло Шаффхаузена и получив в свои руки бразды правления, он не ринулся с ретивостью захватчика разрушать заведенные здесь порядки и навязывать свою волю. Весь персонал покамест остался на месте, клиника работала как обычно, документация содержалась в порядке, пациенты получали нужные процедуры и должный уход.

Чету Дювалей тоже никто не трогал и не беспокоил, Жан по-прежнему был главой лечебно-диагностического отделения психоневрологии, Сесиль считалась его заместителем, а кроме того, руководила психологической лабораторией в реабилитационной зоне. Оба супруга также входили в попечительский совет (по крайней мере, до общего собрания и представления нового состава совета, которое должно было состояться после завершения процедуры медиации, то есть, по прикидкам мэтра Дюрока, месяца через два).

В привычных декорациях все вроде было как раньше, все шло своим чередом… но Дюваль кожей чувствовал перемены, и соглашался с Сесиль, что они уже не видят в глазах младших медиков прежнего почтения, даже самые смирные и конформные сотрудники перестали заискивать перед ними, как перед будущими владельцами клиники. Кое-кто и вовсе смел возражать, спорить, ссылаться на покойного Шаффхаузена как на авторитет – и на более чем живого Кадоша как на третейского судью…

Проклятый еврей не объявлял открытой войны, потому что уже заранее считал себя победителем, он спокойно и методично прибирал к рукам все, что хотел, все, что считал ценным, подчинял себе людей, как гипнотизер, и бог знает, как ему это удавалось.

Еврейский бог, бог Торы и Ветхого Завета, конечно знал, а вот куда смотрит христианский бог, почему терпит и попускает такое самоуправство, было для Жана неразрешимой загадкой.

«Может, всему причиной – твои грехи, Жан?» – шептал внутри черепа противный голосок, похожий на козлиный тенор отца Бушара. – «Твоя леность, твоя похоть, твоя лживость, а теперь еще и пьянство…»

Дюваль промычал что-то протестующее, затряс головой, чтобы избавиться от нотаций внутреннего инквизитора хотя бы сейчас, до момента, пока не протрезвеет и не примет аспирин, разведенный в стакане минеральной воды.

Вина, пожалуй, сегодня и в самом деле было чересчур много, бутылка за обедом, после разговора с Мирей, и потом, после звонка Эрнесту – еще две, в той итальянской таверне на рю Пэрольер, в компании шумных американцев, которые, собственно, и втянули его в дегустацию…

Потом он поднялся в квартиру Эрнеста, расположенную на той же улице, через два дома (художник сдержал слово и позвонил консьержу, так что ключи Жан получил без всяких хлопот, хоть и удостоился настороженно-неприязненного взгляда), пустую и чисто прибранную, и, сгрузив на кровать пакеты с покупками, разделся догола и устроил себе долгую примерку, по-разному комбинируя вещи, кривляясь и крутясь перед зеркалом, как театральный актер. Потом он полез в холодильник и нашел там два с половиной апельсина, остатки граппы и кубинского рома, и сколько угодно льда, еще раз позвонил Эрнесту, но не дождался ответа, съел апельсины и допил граппу, а потом еще и ром…

Такси он вызывал в таком тумане, что нисколько не удивился, когда машина повернула не в сторону дома, а в сторону клиники – значит, он сам или его ангел-хранитель назвали шоферу рабочий адрес. Теперь оставалось только одно: кое-как доползти до черного входа, проскользнуть в кабинет, заварить кофе в комнате отдыха, принять аспирин, а после собраться с духом, позвонить жене и сообщить ей, что он останется в клинике до утра.

Для достоверности Жан решил сослаться на Кадоша, а заодно пообещать Сесиль «невероятные новости», благо, такая новость у него действительно была, и, ей-богу, она стоила одинокой попойки. Поговорить с Кадошем наедине тоже стоило… и сейчас Дюваль чувствовал себя очень подходяще, чтобы решиться на такой разговор, без обиняков и светских уловок.

Он шел медленно, задыхаясь от цветочного аромата и густого запаха влажной земли на подготовленных клумбах, и цеплялся взглядом за свет в окнах клиники, как тонущий матрос – за свет маяка…

«Ну, еще немного… Метров сто прямо, потом направо, вон туда, через розарий и площадку для отдыха – и я окажусь там, где надо…»

Внезапно обоняние Дюваля потревожил странный вяжущий запах, с нотами цитруса и граната, резкий, но до того приятный, что Жан невольно закрутил головой, пытаясь обнаружить источник загадочного аромата… Какое растение могло пахнуть дерзко и так призывно? – и тут он уловил еще один оттенок: дымный шлейф, и увидел невдалеке маленький красноватый огонек.

Кто-то курил в садовой беседке, увитой клематисами и виноградной лозой, кто-то, уставший сидеть в душных комнатах и пришедший сюда, в парк, подышать и подумать на свободе, или почитать при свете складного фонаря. Жан бессознательно пошел туда, к беседке, любимому месту табачных медитаций доктора Шаффхаузена, чтобы взглянуть, кто же это решил продолжить традицию, и сердце забилось в два раза быстрее от мысли: а что, если это сам доктор ночною порой решил навестить парк и беседку, чтобы проверить, все ли ладно в его королевстве?

– Поздравляю, месье Дюваль, похоже, вы допились до делирия… – пробормотал он, но шага не сбавил, продолжал идти, как заведенный, ощущая все такой же сильный страх и нарастающее возбуждение.

Может быть, причиной был алкоголь, может быть, особенный, ни на что не похожий запах табака, может, мерцающий красноватый свет, навевающий мысли о потустороннем, может, напряжение нервов, или сочетание всего вместе… так или иначе, Жан легко взбежал по широким округлым ступеням – и почти рухнул в душную ароматную темноту, прямо в объятия сильных мужских рук, во власть теплых, чуть шершавых губ, пахнущих тем дивным табаком и почему-то мятой, и застонал от страстного желания, охватившего все тело, с головы до пят, мгновенно превратившего член в камень, пронизанный живыми нервами.

– Ты! Ты!.. Ты взял его… Возьми… Возьми и меня тоже! – хрипло зашептал он, тычась лбом в широкую грудь, обтянутую легким пуловером, шаря руками по животу и бедрам Кадоша, спеша поскорее добраться, расстегнуть ремень и пуговицы – и не препятствуя, нисколько не препятствуя этому Авриэлю – или Самаэлю (2) – еврейскому демону раздевать его самого, чтобы овладеть плотью и пожрать душу…

Комментарий к Глава 7. Виноградники Соломона 1 в деловом этикете руку первой подает женщина, но в бытовом общении это может сделать и мужчина.

2 Авриэль, Самаэль – демоны в еврейской мифологии. Авриэль считается управляющим всеми грехами мира, Самаэль – фактически сам Сатана.

Немного визуализаций:

1. Доктор фон Витц:

https://c.radikal.ru/c01/1806/bc/3c111e11960e.jpg

2. Мирей Бокаж:

https://d.radikal.ru/d37/1806/02/6f4963bb6e1b.jpg

3. Новый имидж доктора Дюваля:

https://b.radikal.ru/b28/1808/4f/2dc0c0371242.jpg

(радикальная смена имиджа и замена актера, поскольку был найден идеальный аватар в лице Киллиана Мёрфи!)

4. Соломон Кадош:

https://d.radikal.ru/d33/1806/0a/981bfabeb41d.jpg

====== Глава 8. Когда дьявол приносит розы ======

Не скоро совершается суд над худыми делами;

от этого и не страшится сердце сынов человеческих делать зло.

Экклезиаст

Голос возлюбленного моего!

вот, он идет, скачет по горам, прыгает по холмам.

Песнь Песней

– Доброе утро, доктор Дюваль. Как вы себя чувствуете?

Мужской голос – хрипловатый баритон, спокойный и холодноватый – был первым осознанным звуком, проникшим в уши Жана после долгих часов беспамятства. Он ощутил, что лежит ничком на кожаном диване, уткнувшись лицом в большую жесткую подушку, и одежды на нем явно больше, чем должно быть на человеке, мирно уснувшем у себя дома.

Дюваль застонал, попытался пошевелиться и разлепить веки, но в голове как будто разорвалась петарда, и Жан едва не потерял сознание от боли. Такого чудовищного приступа мигрени с ним не случалось много лет, ни разу с тех пор, как он напился до полного изумления на студенческой вечеринке по случаю окончания университета.

– Аспирин… ради всего святого, дайте аспирин!.. – промычал он, борясь с тошнотой, и слепо зашарил рукой по воздуху в тщетных поисках хоть какого-то средства для облегчения своих мук.

– Вот, возьмите. Это, правда, не аспирин, а моя собственная находка для подобных случаев. Вам сразу полегчает.

Дюваль попытался ухватить холодный скользкий стакан, но пальцы тряслись, как после удара током, и чудодейственное снадобье едва не оказалось на ковре. Неведомый ангел хмыкнул – не насмешливо, а сочувственно – и сказал очень мягко:

– Позвольте я вам помогу.

Это была не просьба: стальные руки крепко ухватили Жана подмышки, приподняли, усадили, прислонили к спинке дивана, а в следующее мгновение ему бесцеремонно открыли рот и влили внутрь что-то напоминающее жидкий соленый огонь с ароматом коньяка и привкусом устричного соуса. (1)

– Мммммммм!!! – Дюваль испугался, что у него сейчас сгорит пищевод и лопнет желудок, но следом за перечно-коньячным пламенем потекло что-то густое и обволакивающее, похожее на желток, а еще через несколько мгновений мутная дурнота отступила, словно ее и не было, и в голове прояснилось.

От физического дискомфорта осталось только давление в переполненном мочевом пузыре и тянущая боль в мошонке, которой тоже не помешало бы облегчение…

Жан осторожно огляделся и обнаружил, что сидит полураздетым на диване в кабинете Шаффхаузена, а рядом с ним, держа опустевший стакан, сидит Соломон Кадош, одетый вполне прилично, чисто выбритый и совершенно трезвый.

– О, Боже… Боже, боже! – Дюваль отшатнулся от него, как жертва – от вампира, залился краской до самых ушей, спрятал лицо в ладони, чувствуя себя не лучше прилюдно описавшегося старшеклассника:

– Какой ужас… какой позор!.. Как… почему я здесь?.. Я ничего не помню, как я попал сюда из…

– Из беседки? – спокойно уточнил Кадош, словно речь шла об игре в лото. – Это я вас привел…гм… ну, скорее, принес, после того, как вы отключились. Не хочу быть морализатором, это не мое амплуа, но позволю себе совет: не смешивайте вино и ром. При вашем типе нервной системы подобные эксперименты могут быть опаснее, чем вы думаете.

Давление в животе стало почти невыносимым; Жан скорчился в углу дивана, мечтая о том, чтобы его прямо сейчас поразила молния, или потолок обрушился на голову, или Кадош вынул скальпель – да и воткнул бы ему в сонную артерию.

– Простите, месье… умоляю, простите меня! Я не знаю, как это вышло…

Соломон встал, не желая длить моральную и физическую агонию несчастного доктора, и кивнул на дверь в углу, ведущую в персональный санузел – одну из лучших привилегий владельца кабинета:

– Вам нужно привести себя в порядок. Потом, если угодно, мы позавтракаем вместе и поговорим.

– А… который теперь час, месье? – за окном было облачно, и Дюваль не мог определить, насколько поднялось солнце, и встало ли оно вообще.

– Без четверти восемь. Полчаса назад звонила ваша супруга.

– И… что же вы ей сказали? – у Жана опять перехватило горло, и он замер, как мышонок перед котом.

– Я сказал, что вы всю ночь занимались с очень сложным пациентом, прибывшим к вам по рекомендации доктора Витца, и около шести прилегли в комнате отдыха. Ее вполне удовлетворило мое объяснение, а также обещание, что вы сразу же позвоните ей, когда проснетесь.

Жан ничего не мог поделать с собой – его затопила горячая волна благодарности к человеку, которого он еще вчера ненавидел всеми фибрами души и обзывал «грязным жидом»…, а теперь этот «грязный жид» возится с ним, как с ребенком, и настолько деликатен, что не только не укорил, но и ни единым словом не намекнул на его дерзкую, пьяную и… отвратительную эскападу в садовой беседке.

Он соскользнул с дивана и мелкими шажками, как тот самый мышонок, добрался до нужной ему двери. За ней можно было передохнуть, успокоиться, помыться, обдумать произошедшее и подготовиться к неизбежному объяснению. Странно, он совсем не тревожился, что подумает и скажет Сесиль, жена сейчас казалась каким-то зазеркальным призраком, бесчувственным и бестелесным, зато где-то в глубине груди, под сердцем, саднило – почему Соломон ведет себя так, словно этой ночью между не было ничего недозволенного?..

Жан провел в туалетной комнате по меньшей мере полчаса, по-настоящему приводя себя в порядок, прогоняя остатки хмеля и головной боли; он сперва тщательно умылся, прополоскал рот раствором зубного порошка и после еще – освежителем дыхания, удачно найденным в шкафчике. Этого показалось мало, и он забрался под душ, чтобы до скрипа отмыть кожу и волосы… и потихоньку справиться с мучительной эрекцией, которая не желала проходить сама по себе.

Дверь надежно запиралась изнутри, и занавеска душевой была очень плотной, непрозрачной, готовой хранить маленькие секреты, но у Жана все равно дрожали колени от напряжения и страха, пока он, уперевшись одной рукой в стену, другой мастурбировал, чувствуя острое, незнакомое удовольствие…

Память потихоньку возвращалась и услужливо подбрасывала яркие порнографические картинки: раздвинутые мускулистые ноги, длинные, как у модели, сильные, как у античного бегуна или гимнаста, задравшийся вверх тонкий пуловер, и под ним – загорелый плоский живот пловца, с дорожкой темных волос, убегающей вниз, к открытому лобку… и громадный, каменно-твердый член, с крупной открытой головкой, пахнущей терпко и пряно, как экзотический хищный цветок, легко и бесстыдно входящей ему в рот, влажный и полный слюны от жадности и страсти к этому великолепному лакомству, в котором он так долго – месяцами, годами – себе отказывал…

«Оооооо, боже, Соломон, Соломоооон… Эрнест…»

Кончая долго и сладко, поливая стену душевой семенем, Жан не мог сдержать стонов, и только надеялся, что они не слышны за шумом воды. После этого ему уже казалось глупым слишком стесняться и разыгрывать святую невинность; он тщательно вытерся, натянул рубашку и трусы, а брюки пока что оставил на вешалке и завернулся в чистый махровый халат – вероятно, принадлежавший новому хозяину кабинета, то есть Соломону. И вдруг отчетливо понял – без особого, впрочем, удивления – что в глубине души признал Кадоша царем, полноправным повелителем «дворца и гарема».

«Всему виной его библейское имя… » – Жан улыбнулся, сам не зная чему, и тихо приоткрыл дверь туалетной комнаты, чтобы попасть обратно в кабинет.

Соломон сидел за столом, отвернувшись вместе с креслом к окну, и разговаривал по телефону. Он не видел и не слышал, как Дюваль нарушил его уединение, поскольку разговора не прекратил.

– Да…да, mein lieber… Ich Sehne mich danach, dich zu sehen.… (2) Что? Что? Нет, конечно, я ни с кем не встречаюсь здесь. Ты глупый мальчишка. Мммммм… не то что дни – я часы считаю. Да...хочу... Хочу нестерпимо… Перед сном я представляю, как ты лижешь мой член, как насаживаешься на него после, и мне не особенно удается спать… Правда? оооо… Эрнест… скажи это еще раз. Пожалуйста.

Хриплое мурлыканье крупного красивого хищника, вальяжно разлегшегося посреди тропических зарослей. Нетерпеливое порыкивание возбужденного самца, учуявшего течку или кровь подраненой жертвы, а может, и то, и другое. Тяжелое, сбитое дыхание влюбленного, готового кончить только от звука голоса, ласкающего ушную раковину – на удивление тонкую и так мило покрасневшую, что Жан сам заулыбался как последний дурак и растворился в приступе сильнейшей влюбленности и влечения к ним обоим, Соломону и Эрнесту, Еврейскому Царю и Принцу Облаков… Но кем же он будет на этой картине?

Дюваль тихонько кашлянул и позвал:

– Месье Кадош…

Золотое сияние пропало, и поток тепла мгновенно иссяк, словно завистливая злая колдунья засыпала землей животворный источник.

 – Прости, у меня тут пациент закончил процедуру. Я позвоню тебе позже… мой… – голос Соломона понизился до едва слышного шепота, потом трубка полетела на рычаг, и Кадош снова повернулся к Дювалю – холодный, спокойный, ровно дышащий; невозможно было и представить, что пять секунд назад он кому-то признавался в любви, пел серенаду неутоленного желания.

– Вижу, что вам лучше, месье Дюваль. Насчет завтрака я уже распорядился. Английский вариант: яйца, бекон, тосты. Надеюсь, вы не против.

Жан так и замер с открытым ртом, хватая воздух, как незадачливый драчун, получивший под дых в схватке с опытным боксером. Подчеркнутая дистанция в общении, которую Соломон демонстрировал с первой минуты пробуждения Жана на его диване, обижала и обескураживала, хотя и не удивляла; но это «я распорядился», с упоминанием яиц и свиной грудинки, сквозило таким высокомерием, таким пренебрежением взрослого к ребенку, что на глаза Дювалю невольно навернулись слезы злой детской обиды… Точно его поманили запретным, а потом выставили вон из родительской спальни, приказав не путаться под ногами. Он снова почувствовал себя жалким и нелепым – в несвежем белье, в халате с чужого плеча, торчащим посреди комнаты, как манекен в магазине распродаж…

Соломон, однако, продолжил играть роль радушного хозяина: усадил незваного гостя к столу, что-то говорил ему с приятной улыбкой, кажется, интересовался вкусовыми пристрастиями относительно крепости и сладости кофе, степени прожарки бекона и тостов.

Жан покачал головой, отвечая этим жестом сразу на все – «мне безразлично» – и, набравшись духу, заговорил о том, что было действительно важно:

– Месье Кадош, мне крайне неловко, что я причиняю вам столько беспокойства… особенно после того, как я сам был непростительно груб с вами, сперва на обеде, и после, на оглашении завещания патрона… Я… я хочу извиниться… за сегодняшнюю ночь.

Глубокие темные глаза с золотисто-коньячным оттенком пристально посмотрели на Жана, взгляд проник в самую душу с бесстыдством разоблачителя, не оставляющего ее обладателю никаких тайн, ни клочка личного пространства, но голос Кадоша по-прежнему звучал мягко и сочувственно:

– Не стоит извиняться за превосходно сделанный минет. Вы вчера прилично перебрали, такое случается. Но… продолжения не будет, месье Дюваль. Пусть это останется нашим небольшим секретом.

Самолет из Рима приземлился в аэропорту Ниццы точно по расписанию, в половине одиннадцатого утра. Пассажиров было немного, так что высадка прошла быстро и споро. Багаж тоже удалось получить без всяких задержек.

– Хороший знак, патрон! – обрадованно заметил Жюльен, подхватывая с транспортной ленты оба чемодана и дорожную сумку.

Густав Райх не разделял щенячьего энтузиазма секретаря, и, воздержавшись от комментариев, только коротко повел рукой – дескать, делайте свое дело, молодой человек, и не судите о замысле Божьем по суеверным знакам.

Сесиль Дюваль поджидала их сразу за стойками паспортного контроля, напряженно высматривала и, увидев и опознав среди людского ручейка коренастую фигуру Райха и длинную худую – его помощника, бросилась навстречу, как заблудившаяся овца к пастуху:

– Месье Райх!.. Брат Жюльен! Наконец-то!

Жюльен заулыбался и залепетал приветствия – он никогда не мог устоять перед бурными женскими эмоциями, что было простительно для его двадцати пяти лет. Райху же минуло пятьдесят пять, и он только сухо кивнул Сесиль, не коснувшись ее руки, и спросил еще суше:

– Почему вы одна, мадам? Где месье Дюваль?

– Он…он в клинике, месье Райх. У него сегодня было ночное дежурство, и…

Райх в удивлении поднял брови:

– Ночное дежурство? У главного врача?

Сесиль густо покраснела, переступила с ноги на ногу, сжалась, как будто ей внезапно захотелось в туалет (глядя на нее, Райх вспомнил о своей простате величиной с картофелину и подумал, что нужно посетить уборную, прежде чем садиться в машину), и пробормотала:

– Ну… он…формально… еще не главврач. Вы же знаете, месье, кто теперь всем заправляет в «Сан-Вивиан».

– Знаю. Но это не надолго. Где твоя машина?

– Тут, недалеко… я нарочно припарковалась поближе, рядом с остановкой автобуса, – начала было пояснять Сесиль, но Райх жестом велел ей замолчать и обратился к Жюльену:

– Ступай за мадам Дюваль, отнеси вещи в автомобиль и сам садись на заднее сиденье. Я приду через десять минут. Достань из сумки минеральную воду и желтую папку с документами, которую ты получил вчера у брата Виктора – я просмотрю по дороге.

– Конечно, месье, конечно! Я все сделаю, в точности… – принялся заверять патрона Жюльен, но заверения полетели уже в спину Райху, шедшему в направлении уборной.

Сесиль была так рада маленькой передышке, что сама схватила один из чемоданов и, невзирая на протесты секретаря, потащила его к выходу из терминала. Ровно через десять минут, как и планировал Райх, маленький отряд Дела Божьего тронулся в путь…

Пока синий Mercedes SL R107 (3) катился по трассе вдоль живописного побережья, Сесиль полностью сосредоточилась на управлении, Жюльен с детским любопытством глазел по сторонам (он впервые был на Ривьере), Райх открыл толстую желтую папку, переданную ему секретарем, и погрузился в изучение содержимого.

Здесь были собраны вместе, рассортированы, надписаны, прошиты и тщательно пронумерованы все материалы, касавшиеся внезапных наследников Шаффхаузена, которые брату Виктору удалось собрать за полторы недели в разных местах и с помощью разных источников.

Райх начал с Соломона Кадоша, знакомого ему далеко не первый год, хоть и довольно поверхностно, а виконта де Сен-Бриз, о коем он прежде не слышал, отложил на потом.

Бегло пробежал короткую биографическую справку:

«Год и место рождения – 1938, Женева, в семье врача… так, колледж, Женевский университет… медицинский факультет с отличием, специализация по неврологии, практика в клинике фон Витца…гм… С 1962 – Университет Декарта, гм… нейрохирургия… диплом с отличием, ученая степень… Практика – резидент отделения нейрохирургии в госпитале Анри Мондора… резидент отделения неврологии и невропатологии в клинике фон Витца… 1968 год – работа в Красном Кресте в Биафре (Нигерия), вместе с Бернаром Кушнером (4). В 1972 – уже государственный доктор медицинских наук Франции. Да-да, тут все как на ладони, я это знаю, помню… Уж как он козырял своими знаниями и заслугами на суде, пхе-пхе, да только это все равно не помогло…не помогло его братцу».

На полных губах Густава появилась довольная сытая улыбка, словно он только что съел что-то невероятно вкусное. Вытянув длинные мускулистые пальцы с толстыми, чуть сплющенными фалангами (привет начинающемуся артриту), Райх нетерпеливо перелистнул с десяток страниц досье, пока не добрался до нужного документа, и с упоением стал его перечитывать, улыбаясь все той же довольной улыбкой хорошо пообедавшего падальщика.

«Хорошо… очень хорошо! Пути Господни неисповедимы, и если Он избирает нас своим орудием возмездия, никто не может противиться Его воле».

Он подтянул поближе несколько пожелтевших газетных вырезок с фотографиями, поднес к глазам, всматриваясь в мелкие детали, и невольно задышал чаще, погружаясь в воспоминания более чем десятилетней давности. Но слишком увлекаться ими не стоило. Райх сурово одернул себя и вернулся к внимательному изучению досье.

«Ну что там еще? Так… Личные знания… Языки – французский и немецкий от рождения (билингв), иврит в совершенстве, английский, испанский – свободно, латынь – свободно, русский язык -базовые знания. Да, это образованная дрянь… Никогда не был женат, не имеет детей. Гомосексуалист. Ну еще бы, откуда у педераста жена и дети… хм, не склонен к эпатажному поведению, крайне разборчив в сексуальных связях, не демонстрирует публично своих пристрастий, однако и не прилагает усилий для их сокрытия! Мерзость! Не принадлежит ни к одной известной церкви или секте, не посещает богослужений, в личных беседах на духовные темы называет себя агностиком. По убеждениям социал-демократ, не радикал, но по слухам, симпатизирует коммунистам… Не состоит ни в какой политической партии. За счет собственных средств учредил благотворительный фонд для врачей-ветеранов и военных медиков, а также именную медицинскую стипендию в Женевском университете… Гм…помощь сиротским приютам… общество охраны природы и диких животных… Регулярные пожертвования Красному Кресту и «Врачам без границ»… Пожертвования, пожертвования, пожертвования! Знаю этаких «жертвователей»… Вместилища гордыни и пороков, одержимые комплексом Бога! Хорошо, что Господь порою являет себя в своей славе, и руками преданных слуг дает гордецам урок смирения».