Текст книги "Знамя его надо мною. Часть 1 (СИ)"

Автор книги: Jim and Rich

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Потом тело ощутило глухой удар, и стало тихо. Нужно было открыть глаза, но веки по-прежнему казались налитыми свинцом. Чья-то рука, пахнущая мелиссой и фиалками, мягко дотронулась до шеи:

– Месье…месье! Проснитесь! Мы приземлились в Хитроу. Прошу вас на выход.

Стюардесса, наклонившись к Эрнесту, озабоченно всматривалась в его лицо:

– Все в порядке, месье? Как вы себя чувствуете? Может быть, вам нужна медицинская помощь?

– Нет, нет. Я в порядке. – нескольких мгновений Вернею хватило, чтобы заново включиться в происходящее и осознать, что самолет благополучно прибыл в Лондон, и ему в самом деле пора сойти на твердую землю.

…Было два часа ночи, когда он прошел паспортный контроль. На улице по-прежнему шел дождь и выл ветер. Эрнест собирался выпить кофе в баре, взять такси и поехать в Сохо, в свою холостяцкую квартиру, отложив все дела, встречи и разговоры на позднее утро. Обещанный звонок Соломону он планировал сделать перед сном, когда после душа будет с бокалом мартини и книгой лежать на любимой турецкой софе.

Ирма не могла знать о его намерениях, поскольку он не сообщил ей ни номера рейса, ни точного времени прибытия, однако эта женщина всегда узнавала то, что хотела. Она ждала его в зале прилета – как всегда, безупречно одетая и накрашенная, с идеальной укладкой и приклеенной улыбкой публичной персоны, всегда готовой выступить перед десятками зрителей или попасть в объектив фотокамеры.

В руках Ирма держала букет оранжерейных пионов, он одуряюще благоухал даже на расстоянии, но его малиновый цвет превосходно оттенял теплую дымчатую накидку из меха шиншиллы. Эрнест ненавидел пионы и не переносил натуральный мех, считая и то, и другое буржуазной пошлостью, и, конечно, Ирма об этом знала. Она нарочно так оделась для встречи: скандал без скандала был частью фирменного стиля миссис Шеннон.

«Решил сбежать к себе в Сохо? Нет, милый, ничего не выйдет…» – Ирме не обязательно было произносить слова вслух, чтобы они прозвучали в ушах Вернея с нужной интонацией; пять лет тесного профессионального общения и три года подобия гостевого брака, с периодическими попытками проживания на одной территории (всегда безуспешными), научили их понимать друг друга на уровне телепатии.

Они встретились под табло, Ирма привстала на цыпочки, мазнула художника по щеке холодным напомаженным поцелуем, он столь же холодно коснулся губами ее волос, пахнущих бергамотом, уклонился от букета и приветствовал girlfriend на своем родном языке, французском, как будто принятый между ними алгоритм общения «в Англии – говорим по-английски», дал сбой.

– Привет, привет. Вижу, ты чертовски мне рад, мой мальчик.

– Я просил не встречать меня. Если ты хотела радостной встречи, стоило подождать до завтра.

Ирма, поджав губы, слегка покачала головой. Короткий обмен репликами и беглый осмотр сказали ей если не все, то многое о поведении Эрни на Лазурном берегу: много пил, мало спал, питался в основном кофе и сигаретами и…конечно же, трахался, проклятый жеребец. Похоже, не пропустил ни одного борделя от Ниццы до Канн. То, что он якобы дожидался оглашения завещания – просто предлог, чтобы продлить каникулы на Ривьере, в то время как Роджерсы уже по потолку бегают из-за выставки в галерее, и миссис Рид оборвала телефон в салоне, вопрошая, когда же будет закончена роспись ее «сервизика с негритятами».

– Пойдем, – Ирма взяла Эрнеста под руку и с легким нажимом потянула в сторону выхода из терминала. – Ко мне ехать ближе, чем до твоей берлоги в Сохо. Пробок нет, так что через полчаса растянешься на шелковых простынях. И послушаешь кое-что перед сном, раз не захотел слушать по телефону.

– Нет, Ирма. У меня другие планы. Поезжай домой, а я возьму такси, как и собирался. Мы поговорим завтра.

Услышав эти надменные интонации – про себя она называла их «Эрни включил графа» – Ирма задрожала от возбуждения, ей даже стало неловко идти в тесном кружевном белье. Черт побери, она всегда его хотела, этого мальчишку на десять лет моложе, а когда он становился вот таким, холодным мерзавцем с равнодушным красивым лицом, бархатным голосом и горячими губами, и смотрел на нее своими странными кошачьими глазами под длиннющими ресницами, Ирма сама превращалась в течную кошку.

– Эрни….– промурлыкала она. – Не будь таким злюкой. Я страшно соскучилась по твоему зверю… Неужели его не распирает от желания поскорее прыгнуть в тесную норку, где так горячо и влажно? Ай-яй-яй, значит, кто-то опять хулиганил на Ривьере с чужими кисками, тискал их, лизал… Да? Кто-то будет за это наказан, строго наказан, и очень скоро, обещаю.

«Я оседлаю его еще в машине… И не дам спать всю ночь!»

У Эрнеста свело скулы от ее липкого сюсюканья – в такие минуты Ирма напоминала ему подвыпившую училку, пытающуюся залезть в штаны старшекласснику на школьных танцульках. Голова миссис Шеннон была превосходно устроена для бизнеса, но не для любовных речей. В способах вербального выражения сексуальных желаний деловая женщина и художник совпадали еще меньше, чем во всем остальном.

Альковный язык Эрнеста был непристоен и поэтичен, это был вечерний жаргон парижских подворотен вблизи бульвара Клиши, кабаре и гей-клубов Монмартра, описанный в стихах Верлена и сочной прозе Миллера и Жана Жене; Ирма же черпала вдохновение под яркими обложками женских романов – сентиментальной порнографии, тайной услады перезрелых Золушек и постаревших Белоснежек.

За пять лет он сумел притерпеться к ее манере флирта, но сейчас у него не было ни сил, ни желания включаться в предложенную игру. Ирма не просила, а жадно требовала, захваченная потоком распаленной чувственности, Эрнест же не мог пойти хотя бы на ритуальное притворство: слишком силен оказался контраст нелюбимой женщины с человеком, одно присутствие которого заставляло терять голову.

– Ирма, нет. Ты сейчас поедешь домой, и я поеду домой. Каждый к себе. Я… я только что похоронил очень дорогого для меня человека, безумно устал и…

«Я не хочу тебя, я хочу Соломона, и только его!»

– … хочу побыть один.

Это могло бы сработать в других обстоятельствах, но мысль о Соломоне вызвала мгновенную эрекцию, которую столь же мгновенно учуяла возбужденная самка. Она, как хороший игрок в теннис, воспользовалась промахом партнера и точно отбила подачу:

– Прекрасно, едем в Сохо. Но я тебя не оставлю одного в таком состоянии, даже не рассчитывай. Ты, чего доброго, в ванне утонешь. Завтра у нас обед с Роджерсами, помнишь? Ты мне нужен свежим и бодрым, а не обожравшимся «снега» до вытаращенных глаз… Все, я с тобой, это не обсуждается.

Ирма снова повисла у него на руке, и Эрнест на собственной шкуре прочувствовал желание дикого зверя отгрызть собственную лапу, зажатую в капкане.

Ванна наполнилась быстро. Ирма вылила под струи воды полфлакона земляничной пены, надеясь на эротизирующее воздействие сочного ягодного аромата, но Эрни повел себя в точности, как хамоватый корсар из ее любимого романа, и выставил даму прочь, заявив, что не собирается делиться с ней французской грязью – а она пока может сделать сэндвичи. Он предсказуемо забрал с собой телефонную трубку и заперся изнутри.

Ирма мстительно улыбнулась и решила, что если она хочет со вкусом покопаться в карманах, бумажнике и дорожной сумке любовника, сейчас самый удобный момент.

Проблему с сэндвичами она решила как бизнес-леди, а не как домохозяйка – позвонила в любимую службу доставки тайской еды и обеспечила себе по меньшей мере полчаса свободного времени для задуманного обыска.

Эрни, как всегда, был восхитительно беспечен, или настолько же отважен, насколько и равнодушен к попыткам женщины взять под контроль его жизнь: ему и в голову не пришло почистить карманы и спрятать все, что могло послужить поводом для сцены ревности и неудобных вопросов.

В карманах куртки, кроме паспорта и авиабилета, обнаружились сигареты и зажигалка, ключи, начатая пачка презервативов, явно купленная на Ривьере («Ах ты, сукин сын…», – подумала Ирма), блокнот с авторучкой, пригоршня французской мелочи и бумажник, где почти не осталось наличных. Ирма, бережливая, как большинство респектабельных женщин, принадлежащих к сливкам среднего класса, редко позволяла себе кутить в полное удовольствие, и богемная манера Эрнеста бездумно швыряться деньгами вызывала в ней одновременно раздражение и восхищение.

«Ну погоди, красавчик, погоди: если Роджерсы завтра не подпишут контракт на оформление бутика, никакого тебе аванса за керамику, будешь до конца месяца сидеть на голодном пайке».

Самым интересным предметом пока что оказалась пачка таблеток швейцарского производства – «Circadine», надписанная твердым мужским почерком:

«По 1 таблетке вечером, перед сном, в течение двух недель».

Скорее всего, это было снотворное, помогающее наладить циркадные ритмы, прописанное врачом, но чтобы Эрнест по свой воле пошел к врачу, с ним должно было случиться что-то наредкость серьезное. Ну, а тот врач, которого он посещал не только в связи с медицинскими проблемами, несколько дней назад был закопан в землю…

«Хмм, похоже, Эрни не врет насчет самочувствия, и похороны бывшего психиатра с непроизносимым именем повергли его в депрессию. Но что за странный врач, не выписывающий нормальный рецепт с назначением, а царапающий его на коробке с пилюлями?»

Какая-то смутная идея промелькнула в сознании, но Ирма предпочла пока что от нее отмахнуться и продолжила досмотр.

В заднем кармане джинсов также лежали презервативы, с интригующей надписью «подходят для анального секса», однако пачка была не вскрыта. В переднем кармане Ирма обнаружила обломок шоколадки «Тоблерон» и визитную карточку некоего Бернара Бертье, нотариуса.

«Вот как! Нотариус! Выходит, Эрни и про наследство сказал правду? Сколько же, интересно, мог оставить ему старик?»

Любопытство у мисс Шеннон взыграло до такой степени, что она почти позабыла про иное желание, жгущее ей промежность, и, подойдя к двери ванной, по-прежнему плотно закрытой, громко постучала и позвала:

– Эрни, поторопись! Мне нужно задать тебе важный вопрос.

Он проигнорировал эту попытку вторжения в свою берлогу, только пустил снова воду, сделал посильнее напор – и продолжил говорить по-телефону, тихо и очень быстро, как всегда говорят французы на родном языке, когда их слушает соотечественник; Ирма с ее школьным уровнем французского еле-еле могла разобрать отдельные слова, так что понять содержание беседы ей не удалось даже приблизительно.

«Ну что ж, дружок, ты сам напросился. Пойду взгляну, что ты прячешь в своем sac de voyage, и на какие-такие подарочки спустил за неделю восемь тысяч франков…»

В сумке сверху лежала одежда – небрежно свернутый свитер, несколько футболок, трусы, рубашка, галстук и аккуратно запакованный костюм. На дне Ирма нащупала обувную коробку, сбоку помещались две бутылки «Моэт Шандон» в фирменной упаковке и толстая книга.

Все остальное пространство занимали принадлежности для рисования: коробки с углем и пастелью, карандаши, акварель, картон, небольшая палитра, разобранный переносной мольберт, набор кистей и несколько альбомов.

К удивлению Ирмы, все альбомы выглядели потрепанными и были заполнены рисунками с первой до последней страницы, а кроме того – они были еще и надписаны! Здесь уже школьного французского оказалось достаточно: «Отец Эмиль», «Царь Соломон», «Тайная Ривьера», «Песнь песней», «Осколки», «Ласточки и вороны».

«Серии!.. Боже мой, глазам не верю!.. Он опять стал рисовать сюжетные серии?.. Слава тебе, Иисус! Аллилуйя! Я опять смогу показывать в галерее его жанровые картины, они идут намного лучше пейзажей… но самое главное, если это действительно серии, мы опять можем вернуться к изданию графических романов! Билл уйдет в запой от радости, когда узнает, что Эрни, похоже, опять поймал свое вдохновение… »

Когда Эрнест полчаса спустя вышел из ванной, он застал Ирму сидящей с ногами на диване, в окружении его альбомов, привезенных с Ривьеры, и старых папок с рисунками, видимо, взятыми для сравнения. Одной рукой она нервно переворачивала страницы, а другой вытирала слезы. Открытая дорожная сумка валялась на полу рядом с диваном. Это уже не лезло ни в какие ворота.

– Какого черта ты … – начал было художник, но Ирма не дала ему договорить:

– Нет, Эрни, это ты объясни, какого черта с тобой творится? Когда ты снова начал делать такие потрясающие вещи, кто тебе подкидывал безумные идеи, чертов ты гений эротического жанра, пророк новой сексуальности? Кресты, гробы, часовни, красотки-вампирши, пьющие кофе в кабинете психоаналитика – неплохо для разгона, Роджерсы подобное обожают, ты мог бы сделать подарочные колоды карт для хэллоуиновских вечеринок и салонов эзотерики, но дальше… Новое прочтение Соломоновых притч, такое сочное, чувственное, эта история из Песни Песней, на современный лад, провокационнее, чем Уайльдовская «Саломея»! Это же гарантированный аншлаг в галерее и шум в прессе, и… ты хоть понимаешь, сколько мы можем заработать на издании серии? О-о, Эрни, как я рада, этот твой психоаналитик действительно гений, раз сумел вывести тебя из депрессии, только скажи – когда, когда ты только успевал над этим работать? …

– Дай сюда! – он выхватил у нее из рук альбом и принялся собирать остальные, борясь с желанием как следует отхлестать Ирму поясом кимоно за ее бесцеремонность; но искреннее восхищение женщины его работами все-таки изрядно польстило самолюбию художника. – Это наброски с Ривьеры… Я толком и не работал над ними, так, собирал все, что приходило в голову.

– Не держи меня за идиотку! – она вцепилась ему в бедра и попыталась развернуть к себе, подтащить поближе. – Ты уже два года не брался за серии, почти не писал с натуры, ты даже композицию для дурацкого негритянского сервиза миссис Рид вымучивал три месяца – и хочешь меня убедить, что эти шесть альбомов родились за одну неделю?

– Не за неделю. За четыре дня. Успокойся, Ирма, к тебе и к твоему салону это все равно не имеет никакого отношения, равно как и к Роджерсам с их галереей.

Эрнест освободился от ее захвата, взял альбомы и унес их в соседнюю комнату, служившую ему одновременно спальней и домашней мастерской. На обратном пути он заглянул на кухню, чтобы захватить мартини и два бокала.

Ирма терпеливо ждала, следя за всеми его передвижениями, и сердце у нее частило так, что впору было просить не мартини, а успокоительные капли. Он не спешил возобновлять беседу, и ей снова пришлось первой броситься в схватку:

– Эрни, что ты хочешь сказать? Что значит – не имеет ко мне отношения?.. Мы с тобой все-таки компаньоны… ну, почти, детали не столь важны. Ты не забыл, что обещал мне эксклюзивные права на все новые работы по графике?..

– Опять про деньги… – он устало закрыл глаза и приложил ко лбу холодный стакан. – Ты вообще способна думать и говорить о чем-нибудь, кроме фунтов, шиллингов и твоего драгоценного салона?

– Да, про деньги! – с обидой выкрикнула она. – Про что же мне еще думать, если только благодаря мне, моим связям, моему чутью на классные вещи, все держится на плаву! Только благодаря мне у тебя есть все эти заказчики!..

Эрнест вздохнул, подошел к дивану, сел рядом с Ирмой и посмотрел ей в глаза:

– Ты потрясающая женщина, Ирма, – голос его теперь звучал очень мягко, проникновенно, без всякого вызова – Талантливая, сильная, и у тебя действительно прекрасный вкус. Я очень благодарен тебе, правда. Но теперь наши пути расходятся, мы не компаньоны и никогда не были ими, ты это знаешь. Я уезжаю во Францию.

– Надолго?

– Надеюсь, что навсегда.

Она не верила своим ушам.

– Ты что, подписал контракт с кем-то во Франции? Только не говори, что собираешься вернуться на киностудию!.. Это полный бред!

– Насчет киностудии я пока не думал, но дело совсем не в ней. Просто я встретил человека, которого искал и ждал всю мою жизнь.

– И кто же он?

– Царь Соломон.

Комментарий к Глава 6. Ласточки и вороны 1 ты мне безумно нравишься, я схожу по тебе с ума (иврит)

2 я умираю по тебе (иврит)

3 игра со звучанием: сале – соленый, солей-солнце, имя “Соломон” по-французски звучит как “Салман”.

4 ахав шэли – мой любимый (иврит)

5 Медиация в гражданском праве – это форма альтернативного урегулирования споров с помощью посредника, помогающего сторонам прийти к консенсусу. Медиатор вырабатывает определённое соглашение, опираясь на свои знания, опыт и умения. Главные особенности процедуры – принципы добровольности, равноправия, конфиденциальности и взаимоуважения сторон, а также нейтральности и беспристрастности самого медиатора.

И немного визуализаций:

1. Соломон в момент прощания с Эрнестом:

https://c.radikal.ru/c35/1806/1a/29e20a77dd60.jpg

2. Ирма Шеннон:

https://d.radikal.ru/d17/1806/90/7873d362f4a7.jpg

3. Эрнест (любовь не только окрыляет, но и молодит, в общем, виконту повезло с генетикой))

https://d.radikal.ru/d39/1806/58/0cdaf4c02819.jpg

4. Прикид Соломона на встрече с Бертье:

https://d.radikal.ru/d28/1806/66/5af5b35f83ac.jpg

====== Глава 7. Виноградники Соломона ======

Как птица, покинувшая гнездо свое, так человек, покинувший место свое.

Книга Притч Соломоновых

Поутру пойдем в виноградники, посмотрим, распустилась ли виноградная лоза, раскрылись ли почки, расцвели ли гранатовые яблоки; там я окажу ласки мои тебе.

Песнь Песней

Парикмахер в последний раз коснулся расческой головы Дюваля, любовно осмотрел дело рук своих, бережно расстегнул пелерину и столь же бережно стряхнул волоски с шеи клиента:

– Ну, вот, месье, принимайте работу… Очень элегантно и свежо! Вы прямо снова юношей стали!

– Благодарю, – сказал Жан в своей обычной суховатой манере, вглядываясь в отраженного в зеркале моложавого, выбритого, модно подстриженного и сексуального субъекта, и не мог поверить, что смотрит на самого себя.

Мастер, ожидавший более эмоциональной похвалы, разочарованно поджал губы, но быстро нашел оправдание для сдержанности посетителя: как-никак, месье Дюваль – доктор, и не просто доктор, а психиатр, вот и привык контролировать душевные порывы, «держать лицо».

– Рад был помочь, месье. Надеюсь, вы станете постоянным гостем нашего салона.

Сладкая улыбка цирюльника намекала на чаевые сверх прейскуранта, и Дюваль на сей раз не обманул его надежд, расплатился щедро, однако уклонился от попытки втянуть себя беседу, неловко попрощался и покинул «Пещеру Сезам» с такой поспешностью, точно сбегал с места преступления.

Дальнейший путь его лежал в центр Ниццы, в филиал Галереи Лафайет, где он провел по меньшей мере четыре часа, бродя по бутикам известных брендов мужской одежды, и последовательно выбирал и покупал все, что ему нравилось, начиная с туфель, носков и нижнего белья, заканчивая костюмом для вечерних «выходов в свет» и ремешком для часов.

Впервые за пятнадцать лет он предпринимал подобную авантюру – без оглядки на бюджет и, самое главное, без присутствия жены. Сесиль всегда лучше него знала, что модно, что не модно, что практично, а что – на один сезон, какой галстук подходит к рубашке, и сколько они должны потратить. В результате Жан имел удобный, практичный и умеренно-дорогой гардероб на все случаи жизни, и выглядел так, как и следовало выглядеть респектабельному врачу из среднего класса, претендующему, однако, на принадлежность к сливкам местного общества.

Всем это очень нравилось: жене, ее родителям, родителям самого Дюваля, коллегам и друзьям (из числа одобренных и допущенных в дом), ну, а желания самого Жана, его вкусы и эстетические пристрастия в расчет не принимались. Да и зачем? Кого он вообще волновал, этот Жан Дюваль, невидимка, вечно послушный мальчик, цепляющийся за подол строгой мамочки или прячущийся за спину патрона, такого большого и сильного, готового всегда направить и подать пример, кто интересовался, что происходит у него на душе и в голове, если в табеле были отличные оценки, и работа сделана в срок и по высшему разряду?..

Был один человек – Принц облаков – который однажды заглянул ему в душу, и позвал с собой, вдохновил расправить крылья, и полететь вместе, погрузиться в небо, достать до солнца… Ах, как же сладко дышалось там, наверху, сколько счастья и наслаждения он познал среди семи небес, вот только солнце показалось чересчур горячим, обожгло, напугало. Он побоялся повторить судьбу Икара и поскорее вернулся на землю, к земным делам, к земной женщине. О Принце Облаков осталась только память, пряная, сладкая, надежно спрятанная за маленькой дверцей в глухом саду тайных желаний, да мучительные, прекрасные, редкие сны…

Жан смирился со своей запретной любовью – ведь пока она хранилась глубоко в душе, не превращаясь в поступки, она оставалась его личным делом, не правда ли? – и он носил ее, как власяницу, как вериги, молча истекал кровью. Даже отец Бушар в конце концов согласился и перестал назначать ему «сто Ave, сто Pater Nostrum» за каждое упоминание об Эрнесте на исповеди. Какая разница, ведь Эрнест был так далеко, жил своей заоблачной принцевой жизнью, общался с другими принцами и даже с королями, а он, Жаль Дюваль, занимался неврастениками и параноиками, время от времени даже шизоидными психопатами, и еще – обращал гомосексуалистов на путь истинной, в рамках принятого Плана жизни, и в качестве одного из кураторов психоаналитического крыла репаративной программы, развернутой фондом «Возрождение» в пяти европейских странах.

– …И галстук. Всего три тысячи четыреста шестьдесят пять франков, месье. Месье?

– Да. Да, я беру все! – Жан вынырнул из потока своих сумбурных мыслей.

– Наличные, карточка или чек?

– Карточка.

«Сесиль хватит удар…» – убежденно сказал внутренний голос, но Жана это сообщение не огорчило, а скорее обрадовало… Он протянул красивому (очень красивому!) продавцу карточку, дождался, пока тот закончит все формальности и отдаст ему чек, отрицательно покачал головой на предложение помочь донести покупки до машины или отправить их с курьером по названному адресу и, собрав многочисленные пакеты и коробки, покинул магазин.

Теперь ему захотелось кофе и что-нибудь съесть, хотя бы сэндвич с индейкой или мороженое, огромную порцию, с шоколадом, фруктами и сливками, но идти в приличное заведение навьюченным, как мул, было в самом деле не очень-то удобно. Дюваль решил подняться наверх, в зону кафе самообслуживания и ресторанчиков быстрого питания, и направился к эскалатору, как вдруг его удивленно окликнули:

– Жан? Это в самом деле ты?

Оглянувшись, он увидел в трех шагах от себя рыжеволосую фею в изящном трикотажном платье цвета какао с молоком и не менее изящной персиковой накидке, известную также как мадемуазель Мирей Бокаж – лучшую подругу Сесиль.

По паспорту Мирей было тридцать восемь лет, но то ли благодаря тщательному уходу за собой, то ли по причине счастливой генетики, то ли потому, что владела секретом фей, она выглядела совсем юной, и рядом с Дювалями смотрелась как младшая сестра или старшая дочь.

Жан не то что бы не любил ее, но относился прохладно, и не из-за ревности к жене: просто побаивался наблюдательности и острого язычка мадемуазель Мирей. Когда она о чем-то спрашивала, он не всегда умел найти быстрый и точный ответ, и стеснялся, как школьник, не выучивший урок. Если обстоятельства случайно сталкивали их за пределами дома и без присутствия Сесиль, Жан старался сократить общение до минимума и сбежать при первой же возможности; но сейчас он обрадовался – сам не зная почему – и с улыбкой пошел навстречу мадемуазель Бокаж, протягивая открытую ладонь для дружеского пожатия (1):

– Да, Мирей, это я. Вот, решил немного развлечься и приехал за покупками.

– Один? – мадемуазель Бокаж принялась искать глазами Сесиль, и Жан предпочел сразу поставить точки над «и»:

– Мадам Дюваль даже не знает, что я в Ницце. И не стоит сообщать ей, что ты меня видела. Она расстроится, а это ей сейчас вовсе ни к чему.

– О… понимаю, – наверное, это был первый раз за все время их продолжительного знакомства, когда ему удалось смутить Мирей и сбить ее с толку, но смущение длилось недолго. В русалочьих глазах зажглось игривое любопытство женщины, вовлеченной в интригу:

– Ты кого-нибудь ждешь?

– Нет, – Жан подумал об Эрнесте и вздохнул с искренним сожалением. – Не жду. Собирался выпить кофе и съесть мороженое тут, наверху, хочешь составить компанию? Можем попробовать сразу пятьдесят сортов.

– Мммммм, какое искушение… – Мирей по-кошачьи облизнула верхнюю губу. – Ты рискуешь, милый Жан, я ведь могу и не устоять.

Он сам не понимал, зачем приглашает ее, к чему эта внезапная игра в ухаживание, но реакция лучшей подруги жены на неожиданные авансы «милого Жана» бодрила как шампанское и даже вызывала легкую эрекцию…

Дюваль вторично протянул даме руку, приглашая опереться без лишнего стеснения:

– Ну так что, идем? Эскалатор подан.

– Я бы с радостью, Жан, но меня уже ангажировали. Я обедаю с месье Кадошем.

Дюваль по инерции продолжал улыбаться, но губы точно заледенели, и когда он переспросил:

– Ты обедаешь с месье Кадошем? – ему казалось, что изо рта сыплются холодные камни.

– Ой, прости… – Мирей, слишком поздно осознав, кому и о чем она проговорилась, покраснела до ушей и легонько стукнула себя по губам, но сказанного было не отменить. – Слушай, Жан, я… я возвращаю тебе твою просьбу: не говори ничего Сесиль. Она меня просто убьет.

Дюваль криво усмехнулся, впервые ощутив избыточный вес пакетов и свертков, висевших на его левой руке:

– Я-то не скажу, но ведь она все равно узнает.

– Узнает, конечно, только потом… когда немного успокоится и примет очевидное. Ты сам говорил пять минут назад, что ей ни к чему лишние огорчения.

– Да уж, она рыдает целыми днями, – заметил Дюваль и холодно добавил: – И вряд ли ждет от лучшей подруги такого… демарша.

– Только не надо меня стыдить, как школьницу! – огрызнулась Бокаж, и на ее лице на несколько мгновений проступил истинный возраст. – Я ничего ужасного не делаю… По крайней мере, не развлекаюсь в Ницце тайком от Сесиль, как некий любящий муж. Положа руку на сердце – мы оба хороши, Жанно, давай не будем рядиться в белые пальто.

– Пальто сейчас не по сезону, но я не думал, Мирей, что наша дружба – тоже сезонное понятие.

Прежде Жан никогда не стал бы препираться с мадемуазель Бокаж в подобном тоне, с юных лет он был склонен избегать любых конфликтных ситуаций, но сейчас в нем как будто родилась новая сущность, отнюдь не склонная скрывать свои мысли, проглатывать раздражение и обиду…

Неловкость стремительно нарастала, оба собеседника судорожно искали, за что бы зацепиться – либо для продолжения беседы, либо для быстрого прощания – и Мирей сориентировалась первой: взяла Жана под руку и повела к эскалатору.

– Пойдем все же выпьем кофе.

– А как же месье Кадош?

– У меня еще есть время. Ресторан здесь неподалеку.

…Пять минут спустя они сидели за столиком кафе и ждали заказ. Жан по-прежнему чувствовал себя так, словно на него дохнула Снежная королева, так что он предпочел молчать и отдать Мирей инициативу – пусть объясняется как хочет. Конечно, в любви и на войне все равны, и женская дружба редко выдерживает испытание мужчиной, но в этой истории концы упорно не сходились с концами.

Мадемуазель Бокаж тоже было неуютно, но совсем не по той причине, какая пришла в голову Дювалю. Месье Кадош просил ее никому не говорить о предстоящей встрече, она дала слово – и не смогла его сдержать. Жан ждал, что она станет оправдываться перед ним, ну, а Мирей тревожило иное: как она оправдается перед швейцарцем. Он ведь может решить, что с ней нельзя иметь дела, и тогда – прости-прощай, предложение новой работы!..

Мирей была нужна эта работа, она хотела ее, как ничто другое, и ни одна любовная интрижка не могла сравниться по значению с такой возможностью профессионального роста.

«Хорошо еще, что о приезде фон Витца не проболталась.»

– Ну так что же, Мирей? – Дюваль все-таки начал первый. – Выходит, что роман с заезжим евреем стоит двадцатилетней дружбы с честной французской семьей?

Она снова покраснела:

– Жан, прости, но твой антисемитизм просто отвратителен. Я понимаю, что вы с Сесиль обижены и разочарованы, что так вышло с завещанием, но при чем тут национальность месье Кадоша? Можно подумать, что вы не французы, а немцы… Сейчас не времена правительства Виши, дорогой, такие речи могут изрядно подпортить твою карьеру.

– Ах, что ты-что ты. – Дюваль картинно взмахнул руками. – Я не оскорблял его национальность – просто назвал вещи своими именами, ведь он все же еврей, не так ли? Я восхищаюсь его… предприимчивостью. Удивительно, как он только все успевает – обвести Шаффхаузена, вынудив переписать завещание, переманить на свою сторону нашего адвоката, разделить нас с друзьями, соблазнить…

«Моего Эрнеста…»

– …подругу моей жены. Как же ему это удается? Не иначе, с помощью каббалистической магии!

Принесли заказ. Мирей равнодушно посмотрела на кофе глясе – ей уж ничего не хотелось, а Жан, наоборот, схватил ложку и набросился на мороженое с жадностью голодного ребенка.

Бокаж невольно улыбнулась, наблюдая за ним, и попыталась направить разговор в полушутливое русло:

– Магия тут ни при чем. И… он меня не соблазнял, Жан, даже не пытался, хотя не скрою, что я была бы не против.

– Ах, вот как!

– Представь себе. Это один из самых интересных мужчин, которых мне доводилось встречать. Холодный и сдержанный внешне, а внутри горячий, как расплавленная сталь…неотразимое сочетание.

Личная жизнь Мирей никогда не занимала Дюваля, флюиды обаяния пламеневолосой феи не бередили его чувственности, но каждый комплимент из ее уст в адрес ненавистного жида обжигал, как пощечина. Он притворялся, изображая надутую обиду чванливого буржуа, но в глубине души пузырьками шампанского закипало злое веселье. Ему захотелось в манере черного шута бросить прямо в красивое лицо мадемуазель Бокаж

«А ты знаешь, что этот твой жид – конченный гомосексуалист?» – и посмотреть, как оно вытянется, однако Жан сдержался. Только заметил иронически, вскользь:

– Ты натурально влюбилась, Мирей, и все-таки тут не без колдовства, – и продолжил уписывать мороженое.

Мирей натянуто улыбнулась:

– Давай оставим эту тему, хорошо? Ты можешь думать что угодно обо мне и о Кадоше, но единственная правда в том, что он отличный врач, один из ведущих специалистов в своей области, и он умеет убеждать. Я полагаю, что под его руководством клиника «Сан-Вивиан» обретет второе дыхание и станет куда более полезным учреждением, чем если бы ее возглавил ты. Без обид, мой дорогой, ты хороший медик, но не управляющий, а Сесиль… Сесиль тем более.

– Погоди… – Жан уронил ложку, не замечая, что мороженое брызнуло ему на рукав. – Ты что, собираешься работать с Кадошем? В нашей клинике? Ты же гинеколог, какое отношение твоя практика имеет к психиатрии?