Текст книги "Дарт Вейдер. Ученик Дарта Сидиуса"
Автор книги: Jamique
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 57 страниц)
– Я был должен.
– Анакин.
– Я был должен, – повторил Вейдер. – И не вам судить, какие планки и стандарты я перед собой ставлю. Они – мои! Смерти нет, есть Великая Сила, – судорога. – Ложь. Есть только смерть. Никакой Великой Силы.
– Это не логический вывод. Это твой эмоциональный вывод. А значит, он недостоверен.
– Вы мне это сами говорили.
– Я не слышал никого из своих умерших учеников. Я много думал об этом. Размышлял. Но к моим мыслям всегда едкой кислотой примешивалась горечь. Так что это тоже не логический вывод.
– Тогда что…
– Смерти нет, есть Великая Сила, – император смотрел на Вейдера. – Мальчик мой, мальчик. Я-то помню весь твой многодневный бред. Когда ты лежал в жару. Ты много не помнишь сам. Потому что в болезни мир искажается слишком сильно. Хотя в тот момент может казаться, что именно в этом состоянии ты прозреваешь истинную подкладку мира. Болезнь ты свою прозреваешь, а не подкладку. Жар своей головы. Искажение. Не правду. Этим пользуются.
– Кто?
– …я сидел с тобой рядом. Ты говорил. В бреду ты говорил. И излучал. На уровне Силы. Я помню всё, что ты говорил. И то, что ты излучал. И моя голова была при этом трезвой.
Вейдер молчал. Очень долго.
– Великий канцлер Палпатин, – сказал он одними губами. – Великий канцлер Палпатин провёл у постели больного падавана Скайуокера две с половиной стандартные недели. Падаван Скайуокер был героем Геанозиса и его жертвой. Но не дело великого канцлера Палпатин проводить у постели больного падавана две недели, пока не наступит кризис. Вы не боялись, повелитель? Себя раскрыть не боялись?
– Боялся. Я за тебя боялся. Эта болезнь была не от раны. От головы. А то, о чём ты бредил, не должна была слышать ни одна живая душа. Тем более в Храме.
– Да?
– Твоя болезнь была в твоих ощущениях. Мыслях. Она называлась боль. А ещё она называлась: невозможность принять то, что уже необратимо. Она называлась смерть матери, твоя болезнь. И я в ней был виновен. Это тоже сыграло свою роль.
– Так что я говорил тогда? – резкая усмешка. – Если на трезвую голову?
Палпатин вздохнул.
– Ты знаешь.
– Нет. Скажите, пожалуйста, вы.
– Ты плакал, – ответил Палпатин сухо.
– Простите.
– Звал мать, плакал, – размерено продолжил император. – Это была, скажем, твоя обращённая в прошлое часть. Ребёнок, который потерял маму. Была и другая. Жёсткая, яростная, непримиримая. Она через боль проламывалась в паутину мира. Его структуру. Будущее. Силу. И ты прорвался. Ты это видел. Ты это знал. Ты это почувствовал. Внешне это было похоже на то, будто тебя ломал огонь. А ты шёл в него. Тот, изнутри…
Император замолчал, прерванный резким звуком. Это было похоже на ругань. Или на чьё-то имя.
– Говорите дальше, – потребовал Вейдер.
– И этот огонь расчистил завалы будущего. Но всё будущее, которое ты видел, было под знаком твоего огня. Твоей боли. И вот я думаю, – император в упор взглянул на ученика, – Ты прозрел – или убедил себя? Увидел или сконструировал? А потом действовал так, как будто это единственный путь и выход?
Может быть и такое. Будущее многовариантно. А ты убедил себя, что нет никаких вариантов. Потому что то, что ты видел, казалось твоему воспалённому сознанию отпечатком достоверности. Такое может быть.
Вейдер встал. Если бы кто-то сумасшедший оказался сейчас рядом, он точно знал, что лорд Вейдер приготовился убивать. Вряд ли императора. Возможно, он сейчас всего лишь грохнет синеватым свечением Силы во все стороны. И не останется никого живого.
А потом Вейдер сел.
– Старый вы маразматик, – сказал он. – Психолог, расчленитель. Сволочь вы старая. Спасибо. Я бы этого себе не сказал. А надо. Надо учитывать и это.
– Прошлое не вернёшь, – сказал Палпатин устало. – Но мы владеем будущим. По крайней мере, до тех пор, пока оно не наступило. Мы говорим о нём или молчим. Из нашего молчания вырастает наша судьба. Она играет нами до тех пор, пока мы ей это позволяем. А позволяем мы просто. Нашей трусостью. Нашей слабостью. Пасованием перед болью. Мы должны знать. Это единственное, чем мы владеем. Знать…
– И знание сделает нас свободными? – кривой оскал.
– А что ты издеваешься? Так оно и есть. Когда ты знаешь о себе всё, ты можешь распоряжаться собою.
– Ой ли?
– Я говорю о настоящем знании. А не об иллюзии самокопания.
– А вы?
– Я такой же. Психика иногда не выдерживает. Но приходится её заставить. Натренировывать.
Вейдер кивнул.
– Думаете, я мог в своём роде запрограммировал себя на свою условно говоря судьбу?
– А почему условно? Судьба – это жёсткая программа действий, вытекающая из заданного алгоритма. Что задал, то и… Впрочем, не так примитивно. Но твоя боль касалась только боли. Боль из прошлого показала такое же будущее. И хоть корни этого будущего лежали глубоко в тысячелетиях, кто знает…
– Мы разговариваем с вами, как…
– Два идиота, – сказал Палпатин.
– Я хочу сказать: заумных философа-форсьюзера.
– Так это одно и то же.
Усмешка.
– Утешили.
– Стараюсь.
– Вы ничего нового не сказали, – произнёс Вейдер, глядя на Палпатина. – Будущее всегда растёт корнями из прошлого. Это примитив.
– Да. И очень красивый постулат. Скажешь, и умным себе покажешься. Только на сейчас, Вейдер, это всё имеет отнюдь не философскую форму. Вот наше прошлое. Оно по сути ужасно. Вот наше будущее. Мы чувствуем, что оно принадлежит не только нам. Вот наше настоящее. Все нити из прошлого. Все конструкции настоящего. Все конструкции прошлого. Игра построена по стандартной схеме, мой мальчик. Как бы ни гениален был игрок. Разгадаем его метод в прошлом – предотвратим его вмешательство в будущее.
– Так всё-таки думаете, что кто-то…
– Кто-то! Весь мир. Мир, как совокупность воль всех живых существ.
– О загнули.
– Так это и есть, Вейдер ты мой – Великая Сила.
Тёмный лорд засмеялся.
– Что ты? – спросил император с любопытством.
– Философ вы, философ…
Палпатин уловил особые нотки в голосе у ученика.
– Да, – ответил он. – Также и философ. Помимо того, что практик. Но ты же знаешь: я всегда любил рассуждать. Что в этом необычного?
Вейдер смотрел в стол и улыбался.
– Здрасьте, – сказал он. – Вот и ещё одна новая, оригинальная версия мира Великой Силы.
– Стараюсь по мере сил, – осторожно ответил Палпатин, внимательно глядя на ученика. Тот задумчиво чертил пальцем в чёрной перчатке какие-то фигуры на столе. А его собственная фигура в чёрном плаще, который окутывал плечи, была странно напряжена, насторожена… так не сидят на дружеских посиделках. Так концентрируются за мгновение перед боем. Который всё не наступает.
– Ты, в общем, сам поднял эту философскую проблему.
– Не спорю, – ответил тот, всё с той же странной улыбкой глядя в стол.
– И тебя в этом что-то не устраивает?
– Да что вы, повелитель.
– Да, обычно тебя интересует больший прагматизм, – ответил император. – Но я повторяю, что в ситуации, которая сложилась, это не философия, а…
Замолчал, глядя на напряжённые плечи своего ученика.
И вдруг резко вдохнул.
– Вейдер! – почти ахнул он. – Ты… ты же меня тестируешь!
– Да!
Такой же резкий выдох со стороны его ученика, который продолжал смотреть в стол. Только рука сжалась в кулак.
– Вейдер!
И Палпатин, закрыв лицо руками, стал смеяться.
– Учитель… Я…
– И как? – сквозь смех и сквозь ладони спросил император. – Как я тебе насчёт общей чекалдыкнутости?
– Император…
– Что? Что – император?!
– Ваше всегалактическое величество! Вы…
Император плакал от смеха.
– Энфэшники, – говорил он сквозь смех и слёзы. – Всегалактический заговор. Воздействие на всех нас, в том числе и на тебя практически на бессознательном уровне. Чуть ли не через основу Силы… Ну конечно! – он отнял от лица руки. – Вейдер, когда ты стал считать, что я сдвинулся? И сколько подозрений у тебя было насчёт того, что я пришёл в себя, но не до конца? Что шиза осталась? Мания преследования на галактическом уровне? Паранойя в масштабах Силы?
С наиехиднейшей из своих улыбок император с нескрываемым удовольствием прирождённого садиста наблюдал за тем, как Вейдер краснеет. Пунцовеет просто. В силу определённых физиологических причин.
– Здравствуй, моя белая горячка! – произнёс Палпатин ласково. И отвратительно улыбнулся.
Тёмного лорда настигла истерика. Он кашлял, булькал и производил множество других неаппетитных звуков, которые были для него смехом. Остановиться он не мог, и дыхательная система в истерике замигала индикаторами на панели: режим сбит, режим! И работала с перегрузкой.
Наконец, Вейдер успокоился.
– Три дня ходил и проверял? – ласково спросил Палпатин.
Тёмный лорд кивнул.
– А раньше?
Новый кивок.
– И никому не говорил?
Тот мотнул головой.
– И собирался служить своему всё равно малость подвинутому императору?
– Я собирался… – он замолчал. – Если это так, я собирался не допустить, чтобы кто-то ещё это заметил.
– Вот как.
– Да.
– И что тебя убедило в обратом?
– А меня убедило? – Вейдер поднял голову и улыбнулся.
– А откуда истерика?
– Я просто смеялся.
– Ага, – ответил император.
– Вот! – рука в перчатке торжествующе указала на него. – Вот это. И убедило.
Ваш непревзойдённо саркастический, на двести тридцать процентов прагматичный тон. И ваши насквозь ехидные глаза. Мой император.
– Ну, ты даёшь, – только и сказал Палпатин.
– Я же предупреждал: вы меня не знаете.
– Действительно, – ответил Палпатин. – Признаю твою правоту. Такого я не предполагал. Поздравляю. Ты сумел меня удивить.
– Я старался.
Вейдер вдруг откинулся на спинку кресла и положил нога на ногу. Прищур глаз был ехидный. У императора от сердца отлегло. Что бы дальше ни было – разжался мальчик.
Долго ты его мальчиком будешь называть? Не девочкой же. Но в общем, уже и не мальчик.
– Что ж, пофилософствуем, – непринуждённо сказал Вейдер. – Мир, как совокупность воль, значит? Не такое новое понятие. Хотя в этом ракурсе – непривычное… – машина наполнила его лёгкие гораздо большим объёмом воздуха, чем обычно. Среагировала на желание сделать глубокий вдох. Он стал серьёзен. – Заигрался кто-то с кем-то, учитель.
– Не особо весёлая игра.
– Для нас – да. Зато для кого-то вполне увлекательная.
– Неужели?
Вейдер кивнул. Его кивок в непонятной дисгармонии интонаций, мерцающих в этой комнате, был не подтверждением своей мысли, а согласием с интонацией императора.
– Да, увлекательного в ней было мало. Вспомнить хотя бы Звезду. Повелитель, мы ведь совершенно не хотели, чтобы её взорвали.
– Был такой запасной вариант.
– Да. Запасной. Крайне запасной. Но когда этот оглашенный попал в шахту…
– Спрошу о том, о чём никогда не спрашивал. Когда ты понял, что это твой сын?
– Ххххххаааааа…
– Удивительно красивый звук.
– Стараюсь. Мне теперь кажется, что ещё на Звезде. Точней, мне тогда что-то родственное показалось. Но я решил, что это просто форсьюзер. То, что Бен ему через Силу сказал, я услышал. И то, что он одарённый, я понял сразу. Но тогда не было смысла его убивать. Из таких на счету каждый. Я отпустил его со Звезды потому, что так и было задумано. Но когда около Явина он вмешался в бой и использовал Силу… Он использовал её очень неумело, но мощно. Но главное. Он раскрылся в ней. Я просто понял. Это было невозможно не понять. В меня моей силой ударило. Моей природой. Думаю, вам не надо объяснять.
Я был в таком состоянии, что этот придурок Соло меня чуть не подбил.
– Оригинальный у тебя будет зятёк.
– А?
– Зятёк.
– А.
– Хотя около станции он промазал. Целил в тебя, попал в ведомого.
– Так реакция у меня всё равно в сотни раз быстрей, чем у обычного человека. Даже если я на сознательном уровне этого не ощущаю. Сила, так сказать, думает за меня. Это уровень рефлекса, как в бою. Хотя да, я рисковал сильно. Вечно когда вмешиваются мои неучтённые привязанности, я оказываюсь на волосок от смерти. А тут это было как-то… совсем неожиданно.
Тёмный лорд рассмеялся. Быстро и безрадостно.
– Всё-таки вот так обрести отцовство, – сказал он. – Оно на меня свалилось вместе с Великой Силой. И я был, признаться, в глубоком трансе.
– А-ххаа.
– Теперь вы шипите?
– Должен же я с тобой сравняться в змеиных звуках.
– Имеете право.
– А почему ты не сказал, что нашёл сына? – серьёзно спросил император.
Вейдер кивнул. Сам себе. Учителю тоже. Задумчиво и спокойно.
– Это была моя свобода, – ответил он. – Моя любовь. Мой выход. Человек, с которым я был связан только любовью. И она была настолько свободна, что даже не нуждалась в том, чтобы сообщать о себе. Я нянчил её, как ребёнка. Хранил, как солнечный зайчик. И мне на несколько месяцев хватало одного ощущения, что где-то в галактике растёт мой живой ребёнок.
А от вас я устал.
Он поднял голову и посмотрел на императора.
– Думаешь, я не знаю, мой мальчик?
Трасса
Рывок. Рывок. Ещё один рывок. Перекат. Трасса.
Он поймал себя на том, что думает в привычных терминах: физических движений. А вот это не верно. Рассудок выдержит, он выдерживал и не такое. Но подменять колебания энергетического импульса движениями тела – значит неизбежно ошибиться.
Рывок. Колебание. Рывок. Почти хочется услышать звук тяжёлого дыхания. Своего. Такого, которое раздирает лёгкие. Красное марево перед глазами. От нехватки кислорода, от тесноты тоннеля, он бесконечного, длящегося вот уже сутки бега от опасности. Или суток прорыва наверх через завалы.
Ты должен контролировать своё дыхание, Оби-Ван.
Хоть бы это услышать.
Но дыхания нет и контролировать нечего. И никто не посоветует для урегулирования процессов в организме использовать Великую Силу.
Вот она – Великая Сила. И ты в ней. Нет. Ты часть её. Недоразвоплощённый кусок.
Интересно, в чём причина? То, что он, пока не скрутили, всегда грешил потаканием собственным эмоциям? И не желал своё презренное ущербное «я» отдавать во благо всеобщего целокупного мира? То, что он оказался никчемным джедаем? То, что он джедаем не был?
Был, был. Был ты джедаем. Был и есть, и вовеки пребудешь. Вот пожалуйста не надо. А то, что ты не развоплотился, как они все – так просто не хотел. Они ушли в свой мир Великой Силы. И никто в этом не виноват, кроме них самих. Они сами так всё себе и представляли. А ты не захотел. Уходить. У тебя дело осталось в том мире. Дело. То, которое требовало завершения. И не отпустило.
Магистр Йода, блин, ушастый! Рыцарь Куай! Совет верных! Совет магистров! Идиоты…
Перекат. Рывок. Перекат. Импульс мечется среди энергетических ходов и стен, внешне бессистемно, на деле зряче. Ощущение соответствия пути. Интуиция джедая первое дело. Не интуиция, профессионализм. А ещё поддержка. Он знал, это не обман. Такие – не обманывают. Всё-таки он немало повдыхал в своей жизни запахов войны. Он знал, что такое союзничество, пусть даже только до первого поворота.
Рывок, резкий бросок вбок, перекат. Чтоб их всех, так и разэдак! В этом проклятом мире энергетических координат он действовал впервые. Мир глаз. Ага. Мир глаз. И носов. И подслушивающих ушей. И извращённых умов. Он их хорошо изучил. Он их изучил просто досконально.
В жизни не думал, что кто-то станет врагом худшим, чем это племя тёмных. Оказалось, есть. И враг этот даже врагом себя не считает. Разве враг муравьям тот, кто бросает в муравейник камень, а потом наблюдает, что происходит?
Бросок, откат, бросок. К сожалению, этот путь уникален. Единственен. Смертельно опасен. Или пройдёшь всю систему неизвестных тебе рубежей. Или тебя скрутит, вытянет в один из потоков и чмокнет твоим сознанием навеки. Есть только один шанс. Есть только один путь. И только одна попытка. Или он пройдёт. Или он погибнет. И тогда…
Он вёл себя. Сконтактировавшее с ним сознание, более жёсткое, чем все, знакомые ему до сих пор, как будто в нём растворилось. Он не чувствовал чужеродность. Он был один, един, и при этом в нём оказались такие способности и силы, которые раньше были ему не знакомы. Повышенная чуткость. Безошибочное определение путей. Какая-то совершенно невероятная способность отделять иллюзию от реальности. При том, что вся реальность состояла из какой-то клятой энергетики, не известной ему и на десять процентов.
Тем не менее, он шёл. Передвигался. Всё не то. Перемещался по трассе. Которая была похуже, чем какой-нибудь околокомпьютерный ходилка-дурдом. Его несколько раз чуть не прихлопывало. Обострившаяся интуиция помогала.
Оби-Ван Кеноби.
Это был хороший голос. Реальный. Жёсткое, упругое, на сто процентов ощутимое сознание. Оттуда. Он и не рассуждал, когда представился шанс. Рассуждать было не о чем. Второго такого не будет.
Он почти задыхался. Так можно сказать. Его мотало по этой прыгающей и пульсирующей трассе, наверно, вечность. Всё равно времени тут не было. Любое мгновение можно растянуть так…
Рывок. Ещё рывок. Ещё.
Что же. Если понадобится, он будет прорываться вечность. Сквозь сдавленный жар. Сквозь неощутимые энергетические потоки…
Сюда нельзя!
Но вопреки рассудку он бросился именно туда, о чём вся интуиция кричала: не сметь!
Веретеном вгрызлась в сознание реальность. Сознание расплюнулось на брызги, разлетелось в разные стороны, на мгновенье он сам в миллионах кусков распадался и пропадал вдали…
Нет. Обратно. Боль была неимоверной. Оказалось, преодолеть силу энергетического распада есть заходящийся в чёрном бреду крик. Не существовать в этот момент легче…
Нет. Обратно. Сквозь чёрную боль. Сквозь искорёженное зеркало вывернутого энергетического сгустка. Вселенная стремится к равновесию. Покою. Смерти. Ты не должен существовать…
Буду.
Существование – страдание.
Буду.
Тебя же уничтожает от боли.
Буду.
Тебе нужен твой вечный, обморочный, но так и не сваливающийся в обморок крик?
Буду.
Знаешь, что такое порог боли?
Знаю.
И тут он вывалился куда-то. Задохнувшийся от крика. Который судорогой перекрутил его тело. Выплюнуло. Мордой о твёрдое. Боль. Отдалось в голове. В теле. По рукам о поверхность – электрический разряд…
Он лежал и дышал. Его тошнило. И всё болело. Ни одна жилка не могла не кричать. Как будто только что выпустили из усовершенствованной, суперсовременной машины пыток. В голове отдавался багровый колокол тошноты и боли. Сотрясение мозга, решил он. Сотрясение мозга?
Он открыл глаза. Глаза. Он скосил взгляд на руки. Руки. Он оглядел перекорченное тело. Тело. А потом он взглянул в паточно-голубенькие, будто нарисованные небеса.
А ведь я прошёл трассу.
Мара
Мара великолепно умела лгать. Всегда, всю жизнь. На зелёном глазу и так, что окружающие безусловно верили в ложь, как в единственно возможную правду. Для этого ей не надо было притворяться. Вживаться, входить в какое-то состояние. Убеждать себя в реальности того, что говорит. Она лгала как дышала. Щелчок перехода от того, что было к тому, что она говорит, если и существовал, то проходил для неё незамеченным.
Она лгала настолько прямо и честно, что верилось в её ложь. И для таких долгие годы любая правда, которая не соответствовала её лжи, была ложью.
Может, это получилось из-за того, что в ней уживались разом прямота и презрение к людям? Презрение, которое брало начало от презрения к родителям, в которое преобразовалась боль. Глупые, недалёкие люди, из лучших побуждений чуть не перечеркнувшие её жизнь. Светлые и добрые идиоты.
Учитель не одобрял такого её определения. Он считал, что оно слишком эмоционально и не отражает реальности происходящего.
– Добрые и светлые? – насмешливые карие глаза смотрят на девчонку. – Ты и загнула. Что в них, позволь тебя спросить, от доброты, и что – от света? Страх, девочка моя, обычный страх. И слабость. Чтобы отдать своего ребёнка, тоже нужна определённая сила. Сила жестокости. Есть, конечно, класс полностью безразличных к окружающим людей. Тем всё равно. Для них вполне естественно бросить кого-то даже на запланированную смерть. Это их не трогает изнутри. Заметь, от твоих родителей этого не требовалось. Они всего лишь не хотели отказываться от своего ребёнка. За счёт своего же ребёнка. Какой свет? Нормальный эгоизм. Который подпитывался самолюбованием собой, как героями. Но эти герои причиняли своему ребёнку боль. И убивали его способности. Только ради того, чтобы ребёнок остался с ними. А не ушёл к тем, кого они не понимают. Где свет? Где доброта? Не надо. Твои родители были всего лишь эгоистичные трусы.
– Тогда кто такие светлые? – упрямо спросила десятилетняя девчонка.
Учитель усмехнулся:
– Ты считаешь, это поддаётся определению? Я могу определить учение. Идеологию. Систему. Но я никогда не смогу определить человека. Нет светлых живых существ. Нет тёмных. Все в крапинку. Но кто-то тебе ближе, кто-то дальше. Чем больше отдалённость, тем больше это воспринимается как зло. Не заморачивай себя философией.
– А как же свет и тьма?
Палпатин долго смеялся.
– Вот и настал черёд детских ситховских сказок, – весело сказал он. – Обычные дети про волшебников читают или добрых героев – а ситхята про свет и тьму.
Она презрительно фыркнула. Она-то казалась себе самой такой сильной, такой взрослой. Ещё бы! Преодолела всё то, чем её напичкали родители. Может выдержать прямой бой в течение трёх часов. Не сбить дыхание, не пожаловаться на синяки и ожоги. Вообще научилась игнорировать боль. И начала читать запоем толстые взрослые книги из библиотеки учителя. Сколько раз Палпатин находил её, сидящую буквально под полкой, с раскрасневшимися щеками, с головой ушедшую в какой-то толстенный талмуд на гладкой бумаге. Талмуд, в котором шло описание битв и боёв, тёмных методик, древних техник. А главное – поэзия. В десять лет она стала глотать стихи, как леденцы, не прожёвывая – что жевать? Только ощущала их стеклянистый вкус на языке и гортани. Если она чего-то не понимала в трактатах – то стихи понимать и не надо было. Они действовали как ожог в бою, только изнутри. Ожог, глоток чистого пламени, который переворачивал болью и восторгом. Я буду такой же! Такой же, как они! Все они, эти давно умершие, но такие живые, горячие, совершенно реальные – в отличие от застылого света недавних джедаев. Тьфу! Чего там интересного. Враги и враги. Достаточно посмотреть, что они сделали со своими врагами. С тем же мастером Вейдером. У! Сами убогие, и всё настоящее уничтожают. Из зависти, что ли?
Когда она выплёскивала на учителя свой детский максимализм, тот только пожимал плечами.
– Джедаи, детка, как организация – явление пугающее. Но не однозначное. Более чем не однозначное. А уж джедаи как отдельные существа… – он вздыхал. – Там было много всякого. В том числе и трагедий. Детей брали с рождения. Каково вырасти, быть воспитанным искусными психологами и учителями в убеждении о единственно правильной дороге. Жить и верить в это лет двадцать-сорок… Не верить, этим жить. А потом… Иногда бывало и это «потом». Может, лучше б и не было. Когда что-то случалось. И джедаи становились живыми существами с кусками живой плоти в груди. И эта плоть билась и болела. Не ненавидь их, детка. Ненавидеть не виновного в своей мутации мутанта – мерзко и недостойно.
– Так они были мутанты?
– Они были джедаи. Мутация одарённых под названием Орден. Невесёлая это тема, детка. Тем более невесёлая, что они были опасны. Их можно жалеть. Порой это было очень просто. Но это опасная жалость. Они бы использовали её и убили. Того, кто жалеет вместе с его жалостью.
– А ситхи?
– Ситхов ненавидят, а не жалеют.
– Но ситхи тоже убивают.
– А как же, – весёлая усмешка в глазах. – Ситхи только и делают, что убивают. И даже не скрывают этого.
Учитель сразу определили её способность ко лжи. Она легко лгала всем, кого не уважала. А уважать ей, кроме её учителя и лорда Вейдера, было некого. Почти некого. Всё это море живых существ вокруг неё не стоило и крупинки правды. Её правды. Её откровенности. Они сами изолгались. Её было весело играть с ними в их же игру. Тем более что она, как и её учитель, умела быть во лжи удивительно искренней.
Палпатин это использовал. Это использовали лорд Вейдер. Они оба. Их обоих как связку она принимала и уважала. А то, что было в последнее время… об этом ещё надо думать. Но сейчас они снова в связке. И снова любая стратегия лорда Вейдера для неё так же важна, как стратегия её учителя. Она с удовольствием вступила в его игру. Их игру. Игру двух мастеров. Соратников. Ситхов.
Учителей.
