Текст книги "Дарт Вейдер. Ученик Дарта Сидиуса"
Автор книги: Jamique
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 57 страниц)
Мара
Мара провела пальцами по вискам и сухо усмехнулась. Работа, работа, работа… концентрация, жизнь. Она жила среди круговерти событий – боец отряда, ведомого императором в бой. Она знала, что идёт война, она ощущала её, она ею жила. Вот чего не хватало, так долго. Боя, определённости, жизни. Кисель какой-то на протяжении многих лет. Шебуршание. Вытяжка из жизни. Глухие подпольные течения… не по ней.
А потом император вновь разобрался во всём и занял надлежащее ему место. Координатор, полководец, мастер.
Она вдруг улыбнулась. Улыбка вышла внезапной и яркой. Увидел бы кто её враз ставшее юным лицо – влюбился. А всего-то…
Она никогда не любила старшего ученика императора, главнокомандующего войск и Тёмного лорда ситхов Дарта Вейдера. И никогда не считала его своим мастером. Потому что… тот просто не мог ей ничего дать. То ли похожи. То ли одинаково неуступчивы и горды. То ли одинаково сильно привязаны к одному человеку. То ли просто не совместимы. Но девчонкой она шипела и плевалась, и отказывалась учиться у него. А когда всё-таки приходилось, то это было либо глухое высокомерие, либо реальный бой. Приходилось всерьёз бить, чтобы остановить неистовую девчонку, которая с холодным бешенством в глазах норовила разрезать мечом что-то из системы жизнеобеспечения Тёмного лорда. И как же она любила знать лучше, уметь больше, оказываться осведомлённей – пусть в тех областях, до которых Тёмному лорду не было никакого дела. Или же быть умелей в тех вещах, которые были для того затруднительны из-за физического состояния. И как же она бесилась из-за того, что титул «Тёмный лорд» носит какой-то там первый ученик, не император. Ведь по всем канонам, именно он глава, он верховный ситх, он их повелитель…
Она улыбнулась вторично. Детство, детство. Как же профессионально и здорово император воспользовался её ревностью и неприязнью. Чтобы оказаться лучше, она выжимала из себя всё, и выжимала с горячим рвением и энтузиазмом. Чтобы оказаться лучше Вейдера. Чтобы оказаться лучше всех.
Детство, детство. И юность, которая остудила мозги. У обычных существо к тому времени они только начинают кипеть. А у них как раз перекипали. Невозможна всеобщая преданность и любовь. Не полюбишь, и никто тебя не заставит. И никто ведь не заставлял. И не будет заставлять. Пришло уважение. Уважение двух очень похожих людей, преданных одному человеку. Пришла взрослость, которой больше не надо было никого делить. Пришла полноценность, которой хватало. И от того, детского, осталась только взаимная дистанция и взаимное признание нелюбви. Ну и рефлекс: как всегда, показать, что кое-что знаешь лучше.
И вооружённое до зубов невольное уважение. Которое порой заставляло беситься. С её стороны. А с его… она усмехнулась. А с его стороны вечная спокойная ирония по этому поводу. Полноценности не нужно подтверждения.
Что ж… она из-за этого его больше уважала. И ещё больше злилась. И тем не менее…
Вот странно.
Последние слова издевательским фырком вылетели куда-то с уровня подсознания. Сейчас, вплотную сталкиваясь с миром, который колыхался вокруг, она часто и со злой иронией рефлектировала на себя на и свою жизнь с точки зрения того мира. Это давало определённую перспективу и умение ориентироваться во внешнем пространстве. Внутреннее же было вот таким. Недобрым, определённым, очень живым. Именно что – определённым. Во внешнем мире ей до безумия не хватало определённости. Или честности. Особого рода честности, не только во вражде или дружбе – но и во лжи тоже. В признании самой обычности лжи. Обыденности предательства. Чётком осознании, что не будешь сильным – тебя используют, поимеют, проманипулируют – и выбросят, как ненужный хлам. Признание того, что мир подл, и будет подлым, и это не исчезнет никогда. Признание того, что бить будут всегда, и твоё дело – научиться бить в ответ и держать чужие удары. Признание того, что нет доброжелательства и снисходительности, есть только война. И не будешь иметь достаточно силы воли и ума – тобой подотрутся. А не будешь иметь достаточно силы вообще – тебя убьют. Или ты умрёшь. Самопроизольно.
Признание множества вещей, на которые не хочется смотреть и которые так хочется исправить. Но мир подл, и он не станет лучше от того, что ты закроешь глаза. Хочешь сделать мир лучше? Ну, делай. Только сначала отбейся от него. А потом… а потом не думай, что твоя мерка лучшего мира – подходит другим.
Так что, наверно, лучшее, что можно сделать – остаться самим собой, и не делать других похожими на себя. Ну, тех, конечно, кто полноценен. А всё прочее…
Вот занесло.
Она иронически скривилась. Впрочем, такие философские экзерсисы были для неё в последнее время обычным каналом для выпуска пара.
Зазвучал комлинк. Она поднесла его к лицу, не отрываясь от мыслей.
– Джейд.
В ответ прозвучал голос:
– Гвардеец Тан. Охрана Хана Соло. Заключённый Соло требует привести его к принцессе Органе.
– Требует?
– Да, госпожа Джейд.
– Хорошо, – сказала Мара, – я иду.
Император, скорей всего, вне доступа, а Соло на особом положении. Что же. Особое положение в плену имеет свои минусы. И весьма существенные.
У Соло.
Мара Джейд безо всякой любезности на лице смотрела на заключённого генерала. Пять минут назад он бушевал и требовал свидания с принцессой. Сейчас он утих, но на его лице было агрессивно-наглое выражение уверенного в своих правах подонка. Уверенного потому, что Лея его любит, а Лея дочь Вейдера, и будущая ученица императора, и что она, конечно же, подтвердит его желание, и его придётся выполнить, потому что, если она узнает, что он хотел придти, а его не пускали, она будет недовольна, и что вообще раз его, Хана Соло, не убили сразу, то уж теперь он точно возьмёт своё…
Она смотрела в лицо контрабандиста, и её тихо тошнило.
– Генерал Соло, – сухо сказала она, – вы являетесь военнопленным и ваше требование отвести вас в каюту к принцессе Органа неприемлемо и абсурдно. Предупреждаю, что при продолжении дебоша вам грозит карцер. И вашему лохматому другу – тоже.
Хан скрестил руки на груди и агрессивно посмотрел на неё:
– Это правда, что к принцессе приходил император?
– Не вашего ума дела.
– Я хочу увидеть Лею.
– Хотите.
– Мне дали её номер и включили связь, но я не могу…
– Дозвониться? Может, она отключила машину? Или не хочет говорить с вами?
– Это невозможно.
– Возможно – и вполне.
– Лжёте.
– Вы нарываетесь на карцер.
– Да, ваши штучки мне известны.
– А мне – ваши, – с насмешкой сказала Мара. – Что это вам так приспичило, генерал? Зудит? Четыре года не зудело – и вдруг такое…
– Послушай, конфетка…
Произошло что-то, а затем он оказался на полу, и у него безумно болела челюсть.
– Я – Джейд, лицо при исполнении, выразитель воли императора. А вы, генерал – изменник, контрабандист и военнопленный. Ещё одна конфетка – и вечный кариес вам обеспечен. А то и выпадение нескольких зубов. Куколка тоже не приветствуется, – Мара прошла через комнату и села на стул. – Милочка и лапочка, думаю, отпадают сами собой, – она усмехнулась. – Лапочки так не дерутся.
Из соседней комнаты мелькнула лохматая тень.
– Чуи, не над…
Мара вскочила со стула, а Чубакка налетел на стул. Пока он пытался остановиться, его схватили за лапу и пинком под ногу помогли упасть. А потом двинули по затылку.
Хан поморщился: стерва знала, куда бить. Удар был не сильный, но точный. Чуи обмяк.
– У вас и вашего лохматого друга, – сказала Мара, разгибаясь и отряхивая руки, – какое-то полное отсутствие сдерживающих инстинктов. Не на Звезде, чай.
– На Звезде у нас получилось, – угрюмо сказал Хан, поднимаясь и придерживая челюсть.
– Да-да, – усмехнулась Мара. – Концерт вышел знатный. Ну что, генерал, – она оглядела его с ног до головы, – перестанем валять дурака?
– Люблю людей, – ответил Хан, оглядывая её с головы до ног и задерживаясь на наиболее выдающихся частях её тела, – которые издеваются над другими, пользуясь своей полнейшей безнаказанностью.
– Вы ещё вспомните Беспин, генерал, – ухмыльнулась Мара. – И то, как вас, бедного, заставляли использовать голосовые связки.
Хан побледнел. Кем бы он ни был – он не был трусом. Нравом он обладал прямо-таки бешеным. И терпеть не мог, когда над ним издевались. Или затрагивали его гордость. А Беспин затронул её основательно.
– Ты, – сказал он, непроизвольно чуть расставив ноги и занимая наиболее устойчивую позицию, – сучка…
– Ну вот, генерал, – засмеялась Мара, – мы заговорили на общедоступном и нормальном языке. А то – конфетка… Сесть, – сказала она.
Смена интонации была столь резкой, что Хан подчинился прежде, чем подумал.
– Хочется поговорить по душам? – произнесла Мара. – Пожалуйста. Никогда не против. А принцесса Органа занята. И тревожить её не стоит.
– Занята? – Хан наклонился вперёд. От ярости у него поплыло перед глазами. – С этим старым козлом? Любитель девочек, так понимать? Сколько их у него? Не хватает? Не поделишься опытом, как это бывает – с ним?
Мара на него смотрела. Долго. Ирония постепенно проступала у неё в глазах, и те становились всё более зелёными. Потрясающий изумрудный оттенок.
– Генерал, – усмехнулась она, – что я вам могу сказать? Если у вас весь мир вертится вокруг вашего причиндала, я вам сочувствую. Это у вас пройдёт. К годам семидесяти. Или не пройдёт никогда.
– Я говорю не о себе…
– У кого что болит, тот про то и говорит, – хмыкнула Мара. – Ну. Какого хрена вам потребовалась принцесса?
– Я хочу с ней поговорить. Убедиться, что с ней всё в порядке.
– Вам от этого что?
Хан взглянул на неё в упор.
– Эта девчонка мне не безразлична.
– Я не сомневаюсь. Прямо скажите: нужна.
– Да, она мне нужна.
– И где нашло приют истинное чувство.
– Тебе это кажется смешным?
– Да нет. Мне это кажется противным, – ответила та. – Принцесса при всей своей изломанности и ушибленности на мозги, человек сильный. И верный. Органический лидер. Вы сами вожак и организатор, вы это почувствовали. Не могу сказать, что вам это понравилось, поскольку такие как вы, не выносите рядом с собой таких же лидеров, особенно женского пола…
– Я…
– Молчать. Но потом вы к ней присмотрелись и успокоились. Девчонка была управляема и вполне дёргаема за ниточки. Воспитание хорошее, деньги есть, всё-таки принцесса, при победе Альянса при ней неплохое положение, лидерство, финансы, а она при этом в вас отчаянно влюблена…
– Ты…
– Сесть. Влюблена, конечно. Уж вы-то, генерал, в этом деле мастер. Влюбить девчонку, у которой по складу задавленной личности вообще слабость к таким обаятельным подонкам, как вы. Правда, девчонка ушиблена взрывом и вообще, кажется, недотрога и целка, но так вам это ведь только на руку, правда? В принципе, она вам не противна, но всё-таки кувыркаться с такой не особо покувыркаешься. Вы вообще решили остепениться, капитан Соло, у вас установились планы относительно вашего будущего. Глава хорошей транспортной фирмы, немного подпольная торговля, обеспеченная жена с задатками лидера и урезанными мозгами, которой достаточно легко управлять в нужном направлении…
– Если ты не заткнёшься…
– Я заткнусь. И с удовольствием выслушаю трогательную повесть о страстной любви контрабандиста к принцессе. Любви, которая перевернула ему душу. Давайте, генерал. Я приготовила носовой платок.
Несколько секунд они смотрели друг на друга. Потом Хан криво усмехнулся.
– Я не такой дурак, – сказал он. – И знаешь, я не собираюсь перед тобой выворачиваться наизнанку. Всё равно ты упрёшься на своём, – и снова насмешливо и конкретно оглядел её фигуру. – Такой-то…
Мара приподняла брови.
– Ну так я продолжу. Сейчас многое, конечно, накрылось, но всё-таки шанс есть. Девчонка ищет у вас тепла и защиты. А если и не ищет этого, то всё равно влюблена. Так и раз так, пусть папахен сто раз ситх, всё-таки дочка, а он у дочки возлюбленного пытал… Ну и вообще. Любовь и всё такое.
– Вот только не надо выставлять меня чёрным и противным, – протянул Хан. Он говорил спокойно, но глаза стали чёрными. И голос чуть дрожал. – Девчонка, между прочим, оказалась отнюдь не целка. Так что она время тоже не теряла. Я не знаю, какие уж там нравы и интрижки в Сенате…
Мара странным взглядом посмотрела на него. Хан осёкся, этого не желая. У него было ощущение, что что-то произошло. Что-то очень нехорошее. Для него.
Идиот, не смог сдержаться.
– Принцесса Лея Органа, – сказала Мара задумчиво, – при всей своей повёрнутости на голову человек гордый. Сволочь – да. Светлая сволочь. Но скоро она станет сволочью тёмной. И тогда, генерал, вы с ней поговорите. Я вам это обещаю.
Она подождала ответа. Ответа не было. Зато пискнул комлинк.
Она поднялась, сказала в комлинк:
– Иду, – иронически поклонилась Хану и, перешагнув через Чубакку, пошла к двери. Там на секунду остановилась. – Будете буянить, генерал – у гвардейцев приказ с вами не церемониться.
И вышла.
И тут под ногами Соло дрогнул пол.
Брат и сестра
Люку был дан отдых, время и свобода передвижения по всему пространству корабля. За исключением тех отсеков, куда требовался особый доступ. Он немного посидел в своей каюте. А потом его что-то толкнуло под рёбра. Он встал и пошёл туда, куда поселили его сестру.
Первое, что бросилось в глаза: гвардейцы у входа в её каюту не стояли.
Он прижал ладонь к пластине перед дверью. Через серию деловых гудков внутри, дверь перед ним бесшумно открылась. За ней никого не было.
– Эй, – сказал Люк осторожно. Заглянул, потом вошёл внутрь. Дверь за ним столь же бесшумно закрылась. Он остановился, прислушался. Ощутил присутствие человека в одной из дальних комнат. – Эй, – сказал он снова, и двинулся туда. На ощущение.
Лея была в спальной. Она сидела на краю кровати и бросала о стену мяч. Сосредоточенно, машинально. Рука пускала его в полёт и… притягивала обратно.
Люк остановился, когда понял, что видит. Его сестра использует… Силу?
– Это оказалось так просто, – прозвучал голос Леи. Тихий. Она не обернулась к нему и не видела его вытаращенные глаза. Хотя, возможно, чувствовала. – Как дышать. Императору надо было всего лишь несколько раз показать мне. Объяснить. Проконтролировать. И… зачем нужны руки?
– Лея, что с тобой? – спросил Люк, как всегда, самое умное из того, что мог.
– Ничего. Оказывается, я всю жизнь могла писать стихи. Только это почему-то запрещалось.
– Лей…
– Что? – она повернулась к нему. – Что?
– Я… если б я знал.
– О чём?
– Что ты моя сестра. Я бы сообразил, что ты тоже можешь…
– Ничего бы ты не сообразил, – сказала Лея. – Ничего сверх того, что вложили тебе в голову эти болваны. Которые нас чуть не довели до инцеста.
– Я… сожалею, – сказал Люк машинально. И тут понял – и внутренне сжался. Возможные результаты манипуляций и умолчаний Бена он с такой стороны никогда не рассматривал. А стоило бы.
Он подошёл и сел рядом.
– Я тоже сожалею, – сказала Лея и вдруг резко сжала руку. Отброшенный мяч взорвался на полпути. – Вот так. И это тоже оказалось просто. Я всю жизнь так могла. Двигать предметы, слышать голоса. И дело не в том, что я двигаю предметы, – она быстро повернулась к Люку. – Но, когда я это совершаю, со мной что-то происходит. Каждый раз. Я… я начинаю дышать. Существовать. Быть. Быть собой. Настоящей. Понимаешь?
– Да.
– Да ничего ты не понимаешь! Твой Бен…
– А при чём здесь Бен? Меня зовут Люк Скайуокер, а не Бен Кеноби. Не замечаешь разницы?
– Не всегда, – ответила Лея. – А иногда вообще не замечала.
– А я – между тобой, Бейлом и Мотмой.
– Да, – она вдруг улыбнулась. – Ты прав, братишка. Нам, пожалуй, стоит познакомиться заново, – она протянула ему руку. – Лея.
Люк ухмыльнулся и пожал её.
– Люк, – ответил он. – С фамилиями у нас пока туго?
Лея подумала.
– А я не против фамилии Скайуокер, – сказала она. – В общем, династия. Я думаю, мне помогут переоформить документы.
– Да и я не против, – кивнул Люк.
Они выпустили руки друг друга, задумчиво друг на друга посмотрели.
– Вот так оно и бывает, – неопределённо сказала Лея. – Когда твоя природа выползает из-под… Не удивляюсь, что Бейл так трясся… Кстати, ты знаешь, что он жив?
– Бе-эйл?
– Да.
– Он супермен?
– Он трус и предатель, – сухо ответила Лея. – Он сбежал с Альдераана. И когда планету взорвали, его там не было.
– Ччч… ситх.
– Ситх? – взвилась Лея. – Не ситх, а… – не найдя термина, она просто выругалась. Люк с уважением на неё посмотрел. – Эта тварь… с поехавшими мозгами…
– Не знаю, – ответил Люк. – По-моему, мозги у них как раз-таки никуда не ехали. По-моему, они всё очень грамотно просчитали.
– Я не могу понять, – сказала Лея, явно не слушая его. – Он меня любил? Или он меня использовал?
– Не знаю, – тихо ответил Люк. – Проще всего было бы сказать: «использовал», но… Это как с Беном. Я знаю, он меня использовал. Но ты знаешь… пока мы летели в корабле… на Альдераан… Я знаю, что, не смотря ни на что, он ко мне привязался.
– Внезапно вспыхнувшие отеческие чувства не помешали ему исполнить свой долг, – с ядовитой насмешкой прокомментировала Лея.
– Бен замкнул меня на себе, – сухо ответил Люк. – Я знаю. Мы разобрались. Я знаю, что он использовал мои мозги. И всё же…
– Стой. Ты это о чём?
– О том, что Оби-Ван и Йода развили мои способности ровно настолько, чтобы замкнуть их на себе, – ответил Люк. – И я ничего в мире Силы не чувствовал. Кроме них. И кроме того, что они мне внушали. Мы вместе с отцом разобрались в этом. И всё же…
– Вейдер тебе это сказал?
– Я сам почувствовал, – Люк вздёрнул плечи. – Мне жаль.
– А я себя не жалею.
– Мне жаль не себя. Бена.
Лея вгляделась в него.
– С чего это вдруг?
– Не знаю. Просто жаль. Потому что всё это слишком отвратительно.
– Я не понимаю твоей логики.
– А её нет, – Люк пожал плечами. – Мне просто его жаль.
– Не смотря ни на что?
– Именно поэтому.
– Ты меня сбиваешь с толку.
– Я сам себя сбиваю. Но… понимаешь… я ведь знаю. Чувствую. В нём… в Оби-Ване – остался человек. Подо всем этим спудом. И человеку этому – плохо. Я вот… я могу ото всего этого освободиться. И быть счастливым. А он… куда он уйдёт от себя?
– Что-то в этой галактике очень любят несчастненьких, – ухмыльнулась Лея. – Например, мой несчастный приёмный отец. О ужас. Дама сердца ему отказала. Власти у него оказалось – пшик. И только дочь той, кого он любил от того, кого он ненавидел, скрашивала его печальные дни…
– Лея.
– Что?
– Я ведь не о Бейле.
– Ну, о Бене. Тот тоже когда-то сделал свой выбор.
– Нет. Неверно. Ты не понимаешь. Этот выбор сделали за него. И… заставили этому выбору подчиниться. Я-то знаю. Со мной то же самое.
– Причём это то же самое проделал всё тот же Бен!
– Да. И ещё Йода. Понимаешь, это цепочка. Дурная зависимость. Когда каждый по этой цепи передаёт свою несвободу другому. Оби-Вану нечего мне было передавать. Кроме своей несвободы. У него не было ничего больше. Ты это понимаешь?
– Братишка, ты хочешь понять всех и вся? И простить?
– Но ведь отец жив. Непоправимого не случилось. И поэтому я могу подумать и…
– Братишка, – жёсткое лицо Леи неожиданно смягчилось, – и тебя такого хотят сделать ситхом?
– Да не хотят! – Люк засмеялся. – Мне отец сказал, что они раскрывают природу, а не ломают людей… Что я похож на его мать, мою бабку, – он с невероятной гордостью посмотрел на Лею. – Он мне про неё много рассказал. Он… он принимает меня такого. Я для него неопасен. Потому что я его люблю.
– С ума все съехали, – сказала Лея. – Тоже мне, огонёк… А вот я прощать не умею, – сказала она задумчиво. – Никому и ничего. Палпатин поступил умно, когда пошёл ко мне сам. На Вейдера у меня аллергия. Не прощаю людей, которые меня видели слабой. Что ты смеёшься?
– А ты себе возьми фамилию Вейдер.
– А… не, не возьму. Если ты намекаешь на то, что у нас с ним похожи реакции…
– Да не похожи, а в точку.
– …то это совсем не повод, чтобы дружески обнявшись, уйти в закат. Скорей наоборот. Такие как мы, друг друга не переносят. На одной территории, – она задумалась и замолчала. – Удивительно ставит мозги ощущение себя настоящей, – пробормотала она. – Только это отнюдь не означает мир, дружбу и всеобщую любовь. Напротив…
– Возможно, – кивнул Люк. – Для тебя – так. А со мной по-другому. Я ведь другой. Понимаешь?
– Да.
Сестра смотрела на брата. Медленно кивнула. Раскрыла ладонь. Остатки мяча, похожие на лохматый цветок, вспорхнули с пола и опустились прямо в ладонь.
– Что-то изменилось?
Она кивнула:
– Изменилась я.
– Ты такая же резкая.
Она пожала плечами.
– Я не о характере.
– А о чём?
– Обо всём сразу, – она вздохнула, закрыла глаза, вновь открыла. – Почему бы не сказать? В моей голове меняют друг друга геологические пласты. В моей душе – тоже. Панцирь убран. И глаза стали видеть. Понимаешь ли, дело не в сломе мировоззрения, а в аккуратной маленькой такой фигне – я стала видеть. Мир стал другой. И я стала осознавать себя другой. На фоне того, что со мной происходит, вся эта импо-ребельская грызня – такая мелочь… – она откинула голову и рассмеялась переливчато-горловым смехом. – Не знаю, что ты там нашёл в своей голове. А я в своей нашло глубочайшее чувство неполноценности. О котором даже не подозревала. Не чувство. Ощущение. Я ведь ощущала, что слепа. Мне было тесно и душно. И плохо. И всё это билось, как птица – в коробке из картона. И всё никак не могло начать дышать. И закрывало слепые газа и било. Мир, чтобы ему стало так же больно. Людей – по той же причине. Врагов. Нет, дело, конечно, не только в этом. Бить я умею и люблю. Но это стимулировало, и как, мою эту… вечную непримиримость. Мне просто не хватало жизни, – она смотрела невидящими глазами перед собой. – Что-то было нужно. Бой, война. Я и воевала.
Она невесело усмехнулась и пожала плечами.
– А мне не нужна война, – сказал Люк. – Но я воюю. А должен примирять.
– Откуда ты знаешь?
– Просто знаю.
– Что-то странное происходит вокруг, – сказала Лея. Не о Люке. – Жаль, не могу понять.
– Я чувствую тоже, – Люк кивнул. – И, к сожалению, тоже очень смутно.
Они переглянулись.
– Достаёт быть первоклашкой в возрасте студента? – спросила Лея.
– Ага.
– Меня тоже. Я вот подумала…
– Да?
– Если нам позвонить…
– Связаться?
– С императором и Вейдером. Потому что…
– Да, я бы тоже не прочь получить информацию о мире. Потому что сам её не могу добывать. Хотя…
– Что?
– Ничего, – ответил Люк. – То есть, что-то есть точно. Но это слишком неопределённо. И это касается только меня.
– Тебя?
– Да. Потому что это связано с Оби-Ваном.
– А при чём тут этот старый козёл?
– При том, что это мой учитель.
– Который учил тебя неделю?
– Нет. Четыре года как минимум. Не бою. Он… строил мою жизнь. И я… строился. И мы связаны друг с другом. Хотим мы этого или нет. И я за него в ответе.
– Ты – за него?
– Да, – ответил Люк. – Потому что он будет слушать только меня.
– Слушать? А зачем ему тебя слушать?
– Потому что никого другого он не услышит. И ни с кем другим не будет говорить. И любого другого оттолкнёт. И останется с одиночеством… и с собою. Я должен… я должен ему вернуть…
– То добро, которое он тебе сделал?
– Жизнь, – сказал Люк.
– Жизнь?
– Да. Жизнь.
– Я тебя не понимаю.
– Я… не знаю, как это объяснить яснее, – Люк вдруг ухмыльнулся. – Это глупо ужасно. Это ж я. Как всегда. Тебе это, например, ничего не напоминает?
Лея смотрела на него… и расплылась в улыбке:
– «Я должен поговорить со своим отцом».
– Верно, – Люк засмеялся. – Только теперь я буду слушать. Тогда я хотел говорить. А теперь я буду слушать. Джедаи… они говорят.
– И ситхи тоже.
– Да почти все, кто здесь живёт.
– Я тоже?
– Да.
Лея не обиделась. Она улыбнулась.
– А я буду слушать, – сказал Люк твёрдо. – Слушать и пытаться понять. Если мне позволят, – он дёрнул плечами. – Не знаю, насколько позволят. В мире идёт война. И воющие стороны не слишком-то склонны к разговорам. А я… я и так много не понимаю. Словом…
Он оборвал себя. Они оба прислушались к чему-то.
– Знаешь, – сказала Лея через минуту, – пожалуй, я позвоню императору.
И тут под их ногами дрогнула палуба корабля.
