Текст книги "Никита Никуда (СИ)"

Автор книги: Грим

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

– Надо же, – Кесарь сказал. – Не успел и шагу ступить, как обнаружил оборону противника. Это ты майор? Почему-то я так и подумал, что за тобой гонюсь. Очень ты нужен был мне вчера на пожаре. Не делай глупостей и поговори со мной, прежде чем приступать к выстрелу. За золотишком выехал? А как тебе такая дурная примета, как я?

Майор что-то пробурчал неразборчивое. А может, просто откашлялся. Во всяком случае, голос, когда он в следующий раз его подал, чище гораздо стал.

– И мент, наверное, с тобой? – продолжал Кесарь. – И парочка заместителей, Обер и Зиц? Целая полевая гвардия. Эй, вылезайте, сколько ни есть! Все на сверку с действительностью!

– Сидел бы ты дома, директор, – донесся до нас голос пожарного, приглушенный расстоянием и стенами, – чем по лесу шляться, бросив отрасль на произвол судьбы.

– А что? Обстановка привычная. Что курятник, что этот лагерь – расклад один, та же группа архитекторов планировала. Не надо таскать за собой декорации. Беда у меня случилась, майор: кто-то тайно поджег амбар. Затем и приехал, чтоб выяснить, бросив, как ты выразился, производство на произвол. Рискуя своим добром и добрым именем. Но там остался вместо меня Сергей Силыч, надо ж кому-то кормить этот мир. Хотя куры при нем не так охотно набирают убойный вес, как при мне. А тут еще этот сожженный, к сожаленью, амбар. Странно, от чего бы он загореться мог? У нас в курятнике не курят. Электричество лично сам проверял. Загорелся желанием? Занялось от жар-птицы? Признайся, ты воспламенил помещение?

Он замолчал, высказав это вопросительное предложение, давая и майору высказаться. Но пожарный помалкивал. Тогда он продолжал.

– Я так думаю: если ваш сарай поджигают, значит это кому-нибудь нужно. Однако, кому? И почему? По кочану или по другой причине? Дурные поступки – следствия дурных намерений. Я в намерение вникнуть хочу.

– Ничего я не поджигал, – сказал майор уклончиво и угрюмо. – А наоборот тушил. Три экипажа поднял по тревоге.

– Это правильно. Пошутил – потуши за собой. Свои шутки всегда смешнее. Не так мне амбар жаль, как запасы конопли прошлогодней. Новая когда еще нарастет. Знатный ты Богу косяк забил. Признаюсь, меня самого не раз подмывало: Богу – косяк – от Кесаря.

– Я по запаху догадался, что конопля. Однако зачем тебе столько?

– Вообще-то это ноу-хау и тайна коммерческая, но тебе скажу: курей перед убоем докармливаю. От этого у курей хорошая грудь, навыкате. А главное – аура этих кур такова, что вызывает эйфорию и постепенное привыкание. А так же приятные ощущения и глюки после еды. Народ без этих курей с их грудями уже обойтись не может, предпочитая всяким другим. Так и льнет к этой груди. А мне – отчего народу не дать грудь? На!

– Наловчились народ обманывать, – буркнул пожарный.

– Чтобы быть в этом мире счастливым, надо дать себя обмануть.

– Я даже рад, в таком случае, что сгорело всё.

– Что не пожрал пожар, тем поживились пожарные. Только пепел из пекла удалось спасти. Так что выглядит этот амбар, словно потухший петух. Ты знаешь, как я тужил?

– Ваше дело тужить, наше – тушить.

– Поискал бы менее чрезвычайные развлечения, – холодно сказал погорелец. – По тебе горячие точки плачут, Петух. Была у тебя, майор, репутация, а запятнал за пятнадцать минут. Оправданья тебе в моих глазах теперь нет, хотя примирение еще возможно. Условия изложу. Я бы мог подобно тебе, Красный Петел, поджечь эти бараки и выкурить вас отсюда. Выпорхните, словно жар-птицы жареные.

Это было вполне логично. Око за око. Я взвел автомат. Пули в стволе встал в очередь. Отдал его Маринке, пусть производит шум. Взвел свой. Она стояла рядом и крупно трясла коленками.

– Встань у того окна, – сказал я.

– Ах, убедите их не трогать меня.

– На позицию! – прохрипел я.

– Условия для примирения таковы, – продолжал Кесарь. – Я подсчитал убытки. Убытки требуется возместить. Выведете к казне – спишу на электрика. Взыщу с него электричеством – совсем безнаказанным это дело оставлять тоже нельзя. Всеми нами, майор, движет корысть. Не стыжусь в этом признаться, ибо стараюсь быть честным с тобой. Корысть – главная причина движения этого мира, скверного, к миру иному, лучшему. Вот мы и решили, вооружившись, как следует, занять свое место в ряду причин. Так что неслучайная наша с тобой встреча, ибо детерминирована равными намерениями. Более того, я готов поклясться, что этот супермент – конечно же, неслучайно – тоже с тобой. Потому что там, где я вчера его запер, его больше нет. Ты будь с ним построже, настороже держись, впутает он тебя в одну из своих бесконечных историй. А то и под следствие к нему угодишь.

– Отпираться не буду, я с ним знаком, – сказал пожарный. – Но поверхностно.

– Так я тебе его охарактеризую – джентльмент удачи; игрок – но по своим правилам. В покер с ним никто не садится. Потому что в каждую партию вносит что-то свое. Не удивлюсь, если он от карточных долгов бегает.

Однако, подумал я. Долг у меня действительно был, но незначительный.

– Зачем вы его похитили? – спросил Семисотов.

– Упаси меня Бог от этой статьи, – вновь помянул Всевышнего Кесарь. – Этот суперуполномоченный первый ворвался ко мне. Угрожая табельным оружием и предъявив документ на ростовского подполковника. Явился моему взору под этим прикрытием. Только я его раскусил сразу: никакой он не подполковник, а тоже майор. Ох уж эти майоры мне: маются в мае, словно коты. Особенно этот, ростовский. Мы законы придумываем, привносим понятия, ограждая игру правилами. А он без правил себя ведет. Странный какой-то. – Он обернулся к своим. – Ребята, вынимайте стволы, стреляйте во все странное.

У Жимова в свободной руке появился еще пистолет, а у Толчкова – откуда-то из-под полы – маленький 'узи', предназначенный для стрельбы в тесноте. Хотя условия вполне позволяли воспользоваться более надежным, хоть и стареньким АКМ, приклад которого я плотнее упер в плечо.

– Геннадий! Ау! – кричал Кесарь, пока я пытался припомнить прицельную дальность вражеского вооружения. – Это мы, из которых мир состоит. Наши строгие органы не могли в стороне остаться? Корону на кон, что ты здесь. Я даже слышу твое тяжелое дыхание. Когда суровые люди сердятся, они обычно сопят.

Я молчал, полагая, что он блефует.

– Вылезай, Мент-Монте-Кристо. Вон и шляпа твоя торчит из щели, и ствол. Не надо в меня целиться при подчиненных. Подавать им дурной пример, в соблазн их вводить. А то промахнешься и перебьешь поводок, на котором держу своих псов. И тогда их уже ничто не удержит. Так что пакуй железо, пока не так горячо, и давай попробуем договориться.

Глядел он в мою сторону. Я видел, как блестели его глаза. И решил, что обнаружен, раскрыт, деконспирирован. Мирный исход этой встречи еще был возможен, майор же как переговорщик и парламентер себя не проявил. Ничего не оставалось, как взять эту миссию на себя.

– Аве, Кесарь, – приветствовал я. – Как царится? Ты все еще в плену своих планов?

– Здравствуйте, Геннадий Романистович! – весело откликнулся он. – Что-то у нас не спорится, стопорится без вас. Я тут предлагаю заключить мир ради взаимных выгод, причем на довольно добровольной основе. Да ваш коллега артачится. Помогите прийти нам к единому мнению мирным путем. Иначе я не смогу вам больше симпатизировать.

– То с паяльником подступал, то о взаимности вспомнил, – пользуясь случаем, попенял я.

– Ну что вы, ей-богу. Паяльник... Это не в счет.

– Так, что еще не в счет?

– Напрасно вы злитесь, сопротивляясь сотрудничеству. Я тоже мог бы быть зол. Но не могу себе это позволить. И вам не советую. Надо любить своих врагов. И тогда они вам ничего не сделают.

– Что б мы делали без наших врагов? – сказал я. – Враждовали с друзьями? Кстати, как вы нас нашли?

– Признаться, с трудом. Я и дом-то ваш еле нашел: номер с него сняли гаишники. Пришлось соседей расспрашивать. Дед – кстати, тоже оказался бывший майор – пустил нас по пустому следу. Да еще пытался на нас натравить это свое животное. Сказал, мол, отправились в Селиверстово. Ну, мы смотались на кладбище и вернулись в дом, а там... Да вот, полюбуйтесь. Константин!

В ответ на это дверца джипа опять распахнулась, и из нее вывалился какой-то человек. В такой же шляпе, какая была на мне. Но она слетела и откатилась в сторону, обнаружив под собой белые перья, которыми была облеплена его голова. На лицо, кроме того, тоже были нанесены какие-то пятна. Очевидно, боевая раскраска каких-то племен.

– Познакомься с этим уродом. Тоже огнепоклонник. Корпоративная кличка: Мотня-Дай-Огня. Дом пустой, только он там шарится. Да дым из подвала валит.

– Дом ведь безлюдный, а я бездомный как раз, – сказал на это Мотня. – Клянусь печенкой, Романыч, поджог раньше меня произошел. Это ж я телеграмму тебе отбил.

– Битый час его уговаривали дорогу к вам указать, – сказал Кесарь, – но оказалось, что они ни слухом, ни духом про вас. Зато царский червонец нашли у него, зашитый в мотне. Умудрился распилить его, разделив на орел и решку. Так ли, Матвей?

– Вы наши орлы, мы ваши решки...

– Били, наверное? – спросил участливо я.

– Битый час. Еле уломали, сломав ребро. Не хотел отправиться с нами в добрый путь. Ведро золотых червонцев сулили ему. Вот бы орлов напилил.

– Да на колу я видал ваши червонцы, – огрызнулся Мотня, в перьях, как сиу.

– Видишь? Ему хоть бы что. Как побои покойнику. Придержи свое нетрезвое мнение, – строго сказал Кесарь и даже ногу занес якобы для пинка, но Мотня закатился под автомобиль, клиренс которого вполне позволял разместиться под ним комфортно. – Ишь, бланманже Божье. Откуда прыть у мелких тварей? Только излишнее человеколюбие мне помешало сразу шею ему сломать. Жил на свете Матвей Мотнев – стал бы Матвей Мертвый.

– Зачем же у него башка в перьях? – спросил я, не высовываясь из своей засады. – Зачем его в перьях вываляли?

– Это к нашему делу не относится, – сказал Кесарь. – А впрочем, извольте: курей у меня воровал. Можете надергать из него перьев, если соберетесь строчить мемуар.

Я промолчал. Но мысль о мемуаре, я думаю, именно в этот момент засела в моей голове.

– Пришлось, значит, – продолжал Кесарь, – восполнить недостающие чувства собакой. Пустили этого пса по вашему следу. И сами пустились, покуда след не простыл. Он-то и нашел поджигателя по горячим следам. На майора, следопыт, вывел. Пса, между прочим, даже не уговаривали. Задаром, из чистого задору с нами пошел.

– А что машина помятая? Помеху слева поимел?

– Это я следователя со следа сбил. Увязался, было, за мной следователь.

Тут, поскольку дверца оставалась открытой, из салона выпрыгнул еще один пес, вероятно, тот самый породистый Лорд, о котором как-то Кесарь упоминал, и, подбежав к следопыту, лизнул его в ухо. Привет оскорбленно взвизгнул и откатился в сторону, угодив под пинок Кесаря.

– Вот и нас подобная участь ждет в благодарность за оказанные услуги, – сказал я.

– Последний свой недостаток – жалость к животным – я истребил, – сказал Кесарь. – К вам же у меня ее нет и не будет. Кстати, зря ты расплевался с племянником. Я же тебе сказал: мертв он. Да и Мотня говорит – подтверди дяде оперу – что самолично его в гроб заколачивал, гвозди гнул. И мы сами к нему наведывались, когда его обряжали для проводов. Как ни пытали, не признался, что жив. Полагаю, что этот сюжет с ожившим покойником целиком тобой сфабрикован. Так что ваше-наше наследие вам лучше с нами делить.

Его манеру путаться в местоимениях второго лица, меняя их по своему усмотрению, я еще прошлой ночью отметил. Это меня с толку сбивало. Приходилось догадываться, меня одного или еще кого-то он имеет в виду, когда переходит на вы.

Со стороны майора доносилось неразборчивое бормотание.

– Стоять стрелять стану... бросайся ... бросай оружие... бояться... стоять и не сметь... смерть...

Голос майора был глух и не имел повелительных интонаций, да и вообще не был окрашен модально, словно он разговаривал сам с собой, так что даже не все слова достигали. Я стал опасаться за его рассудок – и как бы преждевременно пальбу не открыл.

– Смерть? Чего ее бояться? – сказал Кесарь. – Бояться жизни надо. От нее страдания все. Да вот Константин, опять же. Я сам его иногда боюсь.

– ...окружен тремя экипажами... или гуляй на все четыре... иль запереть... пусть тебя государство хранит и содержит...

Кесарь за все это время с места не двинулся, стоя там, где застиг его первый окрик пожарного. Словно лень ему было шагу ступить. Даже жесты правой руки, которыми он сопровождал иногда свои реплики, были отмерены скупо. Левую же он вообще в кармане держал.

– Вот так всегда у нас в государстве: либо Гуляй-Поле, либо Гулаг. Воля вам, думаете? Свобода на все четыре? Ах, мои любезные. Воля, это такая петля. Я вот своих курей хоть и в строгости, но и в сытости содержу. Ешь, размножайся, неси яйцо. А отпусти их на волю? Либо с голоду сдохнут, либо станут жертвами лис. Одичают в наилучшем случае. А вы видели, сколько вокруг курятника крыс кружится? Стаями, сжимая круги. Эти крысы корыстные только случая ждут, чтобы накинуться. Вокруг хорошего дела всегда собираются полчища, кормятся от него. Отбросами, если не могут в глотку вцепиться. Я собираюсь и это неизбежное зло с пользой использовать, на собачьи, к примеру, корма. Кстати, вы заметили, что расположение этих строений схожи? Эти бараки и мои курятники по одному типовому проекту строили.

Он помедлил десяток секунд, выбирая, какую тему продолжить, гулагерную или птичью. Склонность его к монологам мне была на руку, ибо надеялся, что пожарный – бывший военный, все-таки, – придет в себя от внезапного сумасшествия и воспользуется его словоохотливостью, чтобы задами переметнутся в соседний барак, зайдя к противнику с фланга. К тому же оттуда можно было достать джип гранатой, а граната у майора была.

– Есть одна обширная тема, – продолжал Кесарь, – лагерь как структура и география человеческого сознания. Очаги отчуждения. Зоны раскаянья. Наказание ожиданием, нетерпением. Во время нашего совместного путешествия, Геннадий Романистович, я вам ее обязательно изложу. Так поедемте? Будете мне оппонировать. Зона как некий эон. Зона как лоно для будущих, полезных стране граждан – писателей и ученых, космонавтов и терапевтов, Гагариных и Капиц.

– Плохое лоно, – возразил я, ибо согласие с собеседником исчерпывает тему, а возраженьями ее до бесконечности можно длить. – Словно перетянутый живот у согрешившей барышни, пытающейся беременность скрыть.

– Продолжайте, Геннадий Романистович. Меня как животновода вообще и птицевода в частности ваши выкладки очень интересуют. Не хотите? Потеряли мысль?

– Почему он вас Геннадий Романсовичем зовет? – дохнула в ухо Маринка.

– Потому что в метрике так. К чему и вас упорно склоняю, – сердито сказал я.

– Я вот думаю иногда, – продолжал Кесарь, – что прах земной хранит прошлое всех некогда живших существ. Всю информацию об истории и духовной жизни как отдельного человека, так и планеты в целом. А вы? Вы верите, Геннадий Романистович, что пыль, в частности лагерная, содержит души умерших? В том числе вашего дедушки? Он ведь, если не знаете, здесь отбывал.

– Бред! – на этот раз искренне возразил я птицеводу.

– Ну, не вполне, может быть, души, а что-то вроде матрицы, некой неуничтожимой частицы с памятью о покойном, частицы, что ни в ядерном огне не горит, ни в беспредельном космосе не теряется, из которой со временем, по достижении наукой соответствующих высот, можно эту душу вновь выманить, вырастить, воскресить. Разбудить ее, вдохнуть в тело, заставить вспомнить, воссоздать в первозданности все, что ни было в ней былого. Вы представляете, сколько душ горсть этой персти содержит?

– Из лагерной пыли воссоздать человеков, эти крохи собрав?

– Ну может не всех, а только честных там или заслуженных. От майора, например, до маршала, а что касается поручиков и капитанов – то только кавалеров Звезды. Или лояльных той политике, какая преобладает в данный момент в стране. Тех, кто хорошо и честно трудился. Вы представляете, какой стимул для труженика?

– Сказка – былью, а быль – пылью. А пыль – сказкой опять, – подал голос майор.

Его попытка поучаствовать в дискуссии меня порадовала. Кажется, приходит в себя, приободрился я.

– Вы б кого в первую очередь воскресили, Евгений Романистович, будь вам такая воля дана? Ленина?

– Почему именно?

– Все почему-то Ленина хотят. Я даже специальный опрос затевал через газету. Я думаю в связи с этим, что при социализме, в ленинском лоне, людям спокойней жилось. Вот и хочется им вернуться туда, как порой хочется вернуться домой, в надежное логово-лоно. А? Не приходило вам в голову ничего подобного? Мне кажется, мы с вами отлично понимаем друг друга. Поэтому и не можем договориться никак. Я даже не исключаю, что у нас с вами общие предки отыщутся, если копнуть.

– Плевал я на такое родство, – сказал я. – И ты плюнь.

Он плюнул.

– Извините меня, – сказал он своим подручным. – Милиционер велел. Обычно я не плююсь – из учтивости.

Солнце светило ласково. Ветер травы ласкал. От всей этой ласковости ответное умиление пробуждалось в душе, мне в обычные будни не свойственное. Хотелось выйти из сумрачного барака вон, тоже подластиться. Босиком бы, по России, по росе. Жизнь хороша. В критические минуты, когда над головой нависает топор или в тебя целятся, чувствуешь это особо остро.

– Не буду горячо настаивать, – продолжал Кесарь, – но я б на вашем месте трижды подумал, прежде чем отказываться от эскорта. Ты носом поведи, чуешь? Что-то нехорошее происходит с людьми. Воздух вибрирует от флюидов. Невзрослая нервозность какая-то. Нездоровый задор. Как бы ваши планы не поменяли хозяина. Здесь ведь не только мы с вами гуляем.

– Я зверья не боюсь, – отозвался я. Что звери? Эти горемычные хищники, несчастные в глубине души.

– Звери – что, – подхватил мою мысль Кесарь. – Хищники убивают только больных и ленивых. Я людей опасался бы, которые здесь бродят. Кладоискатели, поджигатели, пироманы, люди сильных страстей. Нахлебники трех хлебов. Босяки косяками прут. Гурьбой, толпами, массами. Видно мухи все уши им прожужжали про этот клад несметных сокровищ. И люди вполне состоятельные и даже заслуженные не отстают. Сегодня только около семисот человек вышло. Думаю, после полудня будут здесь. Может, и по нашим следам движутся. Хотя я послал заместителя – замести следы. А то и военные подвалят – рельсы видели? – на поздних бронепоездах. Провожу вас, право же, ради вашей же безопасности. Под нашей крышей, под теплым крылышком вам гораздо уютней будет. Согласен защищать вас за свой счет. Сделаем это мероприятие максимально приятным для вас. Не имей сто рублей, а имей меня в подельниках. А звери здесь тихие, – вернулся он к началу своей реплики.

– Как же казну мы делить будем? – спросил я единственно из любопытства. Ибо не собирался ее делить.

– Каждому по вере и по мере надобности. Пацанам – по волыну новому, давно обещал. Деньги они не так любят, как вы да я. Приватизируем эту территорию, построим пыточный городок. Бараки в стиле барокко. Константин – комендантом. Чтоб мой застенчивый заплечный мог оттягиваться здесь вволю, вдали от пытливых взоров общественности. Это и будет его доля. Мы же с вами вместе рванем в Швейцарию. А лучше на Кипр. Там и климат, и законы помягче. И Бога нет. Или хотите, останемся. Присвоим 'Медвежий угол', пристроим котлетный зал. Или пустим инвестиции в эволюцию. Выведем таких кур, чтоб сами себя ощипывали, перед тем как предаться закланию. Так что, как видите, первоначальные предложения я – к вашей выгоде – пересмотрел.

– Что-то по-честному не получается. Наше вам больше, чем ваше нам. Эскорт столько не стоит.

– Ну, хорошо. Задумайте сами число, это и будет ваш гонорар. Если затрудняетесь сразу – прошу в нашу машину. Поразмышляете во время пути. Имейте в виду, я от вас все равно не отступлюсь. Либо мы с вами сотрудничаем, либо вы не сотрудничаете ни с кем. Решайтесь же. У вас только два пути, один – назад. Но обратный путь перекрыт проклятьями. И моста нет. Мне надувной понтон пришлось налаживать, да и тут же проткнуть его, переправившись.

– А с пожарным что делать? – сказал я. – Мы уже друг к другу привыкли. Стоит ли шило на мыло менять?

– Лично я регулярно избавляюсь от дурных привычек, – сказал Кесарь. – Да и вы покопайтесь в себе, так ли наши привычки прочны.

Я намеренно затронул тему пожарного, чтоб этот злополучный майор, наконец, встрепенулся и начал соображать. Я понимал, конечно, что разговор Кесарь завел в первую очередь для того, чтобы нас с майором поссорить. Внести, если удастся, разлад в наши ряды, или хотя бы заронить сомнения в надежности партнера. Насколько надежен пожарный, я уже мог убедиться, когда он затеял насчет восьми с половиной процентов. Что касается Кесаря, то ему я не доверял вообще. И его предложение заменить знаменатель меня никак не устраивало.

Майора, понятно, тоже. Он сказал:

– Давай... убирайся... ты и твои пернатые... птица и другая курица... если гребень не набекрень...

– А что? – осклабился Кесарь. – Попрешь против права сильного?

– Кому как положено, так и быть... водолаз не сгорит, пожарный не утонет... моё маёрское спасибо...

Невнятность речи имела место, но оптимизм уже вернулся к нему.

– На щите иль в нищете... пятьдесят процентов Геннадий Романович... вместе по гроб... покуда черт не подведет черту...

Доля моя, таким образом, выросла. Но в искренность пожарного, конечно, не верилось.

– Не вовремя ты вылез, майор, с этим амбаром. Такой красивый консенсус сорвал. Мы с майором Петровым почти что договорились. А теперь его гораздо трудней уломать. Договориться о совместном бизнесе или преступлении всегда нелегко. Словно Бог опять смешал языки, и мы не понимаем друг друга. И всегда возникает проблема выбора – строить отношения или стрелять.

– Стрелять – не строить, – сказал Толчков. – Может, начнем, командир? Пока им в нас против солнца трудно целиться. Вы тут постойте с Жимовым, а я ими займусь. Группа некрупная, справлюсь один.

– Смелый ты у меня боец, – похвалил его Кесарь.

– Смелый, но смертный, – отозвался я из своей щели.

Жимов обратился затылком ко мне и что-то тихо сказал Кесарю. Тот отрицательно качнул головой. Но ответил так, чтоб было и нам слышно:

– Человека убить – секундное дело. Быстро, как выстрелить. Пафф! – и вы уже не от мира сего. Сколько человек нами убито нами с начала года? Констатируйте, Константин.

– Двенадцать, – подал голос Константин из машины.

– А год давно начался?

– Середина второго квартала миновала.

– Не люблю я милицию убивать, – сказал Кесарь. – Мы с вами одна команда, товарищ Петров, если задуматься. Богатые платят больше налогов. Поэтому естественно, что государство своими милиционерами должно защищать в первую очередь их. Я из своих налогов твою службу оплачиваю. Так что ты, подпокойник, своей государственной зарплатой обязан мне. Мы люди недобрые, но добросовестные. Склонные всякое преступление доводить до конца.

– Предпочитаю оставаться и действовать в рамках законов. Я не так легок на преступления, как вы.

– Мир движется от простого и грустного – к сложному и смешному. Под воздействием более могущественных, чем я, причин. Сколько на свете кладов ненайденных, ненаписанных книг, нераскрытых убийств. А сколько крови не пролито. Я это к тому, что если б в человеке не было склонности к преступлению, не было бы и открытий. Ни науки, ни культуры бы не было.

Я не знал, что ему возразить на это, хотя чувствовал всем своим существом, что он не вполне прав.

– Украл – поделись с милицией, – запоздало отозвался пожарный на одну из предыдущих реплик нашего оппонента.

– Эй, а где твоя женщина? – вспомнил Кесарь. – Где эта бабетта? Осталась дома стеречь огонь? Я не уверен, но мне доложили: какой-то кобель возле нее колеблется. Кстати, включите радио, местную станцию. Сейчас будет песня для вас.

Майор что-то глухо прорычал в ответ, а из джипа действительно полилась песня – да про шар голубой, так что я невольно задрал голову вверх, где он якобы крутился-вертелся, но ничего, кроме дыр в потолке не увидел.

– А может с милиционером на нарах валяется? Уединились ради утех. Тебя на стреме поставили, а сами вершат срамные дела. Сейчас многие выстраивают отношения по схеме любовного треугольника.

– С кем таких схем не бывает, – подтвердил из-под машины Мотня.

– Я тоже, бывало, воспарял эту курицу. А ее маты благие глушил популярной музыкой. Иначе соседям бы тошно жилось рядом со мной.

– Кто курица? – обиделась Маринка шепотом. При этом она обернулась почему-то ко мне. – Это он про меня?

Я кивнул, но тут же пожалел об этом. Ибо из уст Маринки в адрес Кесаря полилась такая отборная брань – с переборами, да с перифразами – которой я не подозревал в этой хрупкой, в сущности, женщине, несмотря на ее небрезгливость в выборе слов и привычку грязно ругаться, невзирая на присутствие мужчин.

– Мне знаком великий устный русский язык, но так обложить ближнего... – сказал Кесарь, опешив. – Константин у нас хоть и девственник, но еще никому не удавалось его в краску вогнать. А тебе удалось, скверно выругавшись.

– А по-моему, я выругалась хорошо, – возразила Маринка.

– Я все же советую выбирать выражения, а не осквернять своих уст и нашего слуха нецензурщиной. Свобода слова сводит с ума? Мы как никак переговоры ведем, от которых наши жизни зависят, – продолжал Кесарь все еще укоризненно.

– Жизнь твоя сейчас от меня зависит, – сказала Маринка. – Я вас обоих на мушке держу, тебя и твой причиндал.

– Вот, уже более мило. Не правда ли, господа майоры?

– Нам ли милыми не быть, – угрюмо отозвался пожарный.

– Напрасно ты напряг супругу, майор. Бабу с собой таскать в поисках сокровищ – только компрометировать мероприятие. Я бы разделил эти понятия – гейшу отдельно, гашиш отдельно. Вот погодите, достанет вас обоих эта рыжая женщина, умножающая печаль.

Маринка высунулась из своей бойницы вместе со шляпой и автоматом и плюнула в его сторону. Кесарь демонстративно утерся, хотя плевок скорее тоже был демонстративный.

– Почему бы тебе автоматом твоим не воспользоваться? – сказал он. – Дальность полета пули значительно превышает дальность плевка.

– Может, хватит нам с нею лаяться? – вмешался Толчков. – Я бы не стал затягивать ссору и убил ее.

– У меня на нее пистолет не встает, – сказал более мягкосердечный Жимов. – Мне легче мужчину убить, чем женщину. Все-таки не так неэтично.

– А у меня пистолет устал стоять. И мне все равно, что бабу валить, что курицу. Курица – не птица, баба – не человек.

– Не надо так про моих курочек, – сказал Кесарь. – Самка в животном мире – весьма уважаемое существо.

– Нас тут порядка семеро, а их трое всего, – торопил Толчков развитие событий. – Разрешите напасть, шеф?

– Заткнитесь все, хуи вислоухие, – велела Маринка и высунула в щель автомат.

Эта бэтгерл, кажется, изготовилась выстрелить. Я со своего места погрозил ей кулаком. Но она на это только прищурилась.

– Бывает белая горячка. А ты – рыжая, – подал голос прятавшийся за колесом Мотнев.

– Выстрелю, бля буду.

– И бысть!

Со стороны майора вновь раздалось сдержанное рычание.

– У них регулярный ритуал, шестичасовой режим. Вот они оба и сердятся, – сказал Мотня. Устроившись под машиной, он чувствовал себя в относительной безопасности. – Сейчас ему самое время Маринку трепать. У него уже на погонах звезды пульсируют.

– Так ты переходи на нашу сторону, – сказал Кесарь Маринке. – Сдай нам хотя бы одного майора, а мы тебя по очереди отблагодарим. Хотя мы, нехлысти, живем парами, а не десятками, как у вас принято, но можем сделать для тебя исключение.

– У нас на четыре причиндала больше, – добавил Мотнев. – Можем даже устроить тебе четырехчасовой режим.

– Навозный червь и тот пригодней, чем ты, – сказала Марина презрительно.

– Дура, а умничаешь, – обиделся Мотня.

– Что за сварливая женщина, – посетовал Кесарь. – Трудно вам будет, Геннадий Романистович, с ней. Да и с майором – деньги ему на секту нужны. Он вам про крейсер ничего не говорил? Хотите знать немного подробнее?

– Собачиться... сучиться... раскачивать ковчег... – забормотал майор, вновь в падая в бестолковое состояние. – Дипломать...мать...матия...

– Секта у них хлыстовская в пожарке обосновалась, – продолжал Кесарь. – То ли крейсер, то ли другой корабль. Чертовщина и беспоповщина. Радения там устраивают, хлещут друг друга прутьями и плетьми, вплетая стебли майской крапивы, воспламеняющей огнем вожделения. – Я припомнил, что этот майский майор огнем вожделения действительно возгорался легко. – Танцы у них, свальни, огнесверление. Оргии с ограниченной разнузданностью, и оргии, не ограниченные ничем. Групповуха, кровосмешение, того и гляди до кровопусканья дело дойдет. А твой друг и подельник – майор над этой мразью, Красный Петух. Кого хочет, того и топчет. Думаешь, почему на него собаки злятся? Они и собак придумали бичевать. А то и маевки устраивают, не так далеко отойдя в лес. Экипажи в пожарных костюмах. Хористки в белых передничках. А Маринка, эта благая блядь, у них богородица и майору – духовная жена. Подчеркиваю: духовная, ибо заповедь о безбрачии свято хранят. Я их личные дела открывал и сам убедился: ни одно сожительство ни церковным браком не освящено, ни скреплено гражданским. Я давно собирался открыть этому кораблю кингстоны. Ко мне тут перебежал один, состоял при их секте секретарем. Так такое мне рассказал, иллюстрируя жестами, что от этих жестов у меня до сих пор в глазах рябит. Вы не знаете, есть статья в уголовном кодексе, где изложена мера воздаяния за садизм?

– Радеем ради царства небесного... – донеслось от майора. – Для царя – псарь... для пса – царь...

– Я уж не буду выдавать все твои тайны, Петух, но о пожарных замыслах упомянуть обязан. Эти огнепоклонники имеют намеренье раздуть мировой пожар и руки на нем нагреть. Он еще не начал вас вербовать? В таинства сатанизма не посвятил? Будете у них апостол или увещатель. Так не лучше ль вам с нами сотрудничать? И кстати расти культурно.

– Давайте уж разойдемся – каждый своей тропой, – сказал я.

– Разойдемся, Геннадий Романистович. Мы хоть и джентльмены удачи, но – джентльмены. Поделим, если не поровну, то по справедливости. В худшем случае отпустим с миром на небеса, – сказал Кесарь. – Что мешает вам жить красиво? Совесть? А если это бремя на время убрать? Я понимаю: не в ваших правилах товарища предавать. Делили путь, соль. Преломляли хлеб. А ее как преломлять будете? Как эту рыжую женщину меж майорами поделить? Кому вершки? Кому корешки? Орлы, решки кому? Эти треугольные романы опасны. Как бы сотрудничество в соперничество не перешло. Подведет вас эта мероприятельница, вдохновительница и повитуха многих его идей.