Текст книги "Беззаветные охотники (СИ)"

Автор книги: Greko

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

– Она весьма насыщена!

– Справимся, – легкомысленно ответил сорокалетний полковник, щуря подслеповатые глаза.

Дом, отведенный Цесаревичу, был большим, из светлого камня, с дорическими колоннами у входа, с витыми чугунными решетками и балконами, украшенными яркими цветами в подвесных ящиках и горшках. Свободных комнат было много. Устроились с удобствами, недоступными в старом отеле. Возможность принять нормальную ванну – окрыляла!

На следующий день отправились представляться королеве Виктории в Букингемский дворец. Наследник престола был в красном кавалергардском вицмундире с воротником и обшлагами из черного бархата, с длинными фалдами, украшенными серебряным шитьем, и с голубой лентой ордена Андрея Первозванного через плечо, панталонах до колен, шёлковых чулках и башмаках с серебряными пряжками[6], я – в форме Эриванского полка, Тамара – в европейского кроя кринолинах. Пришлось раскошелиться на ее платье, чтобы соответствовать стилю, принятому в высшем лондонском свете.

Дворец впечатления особого не произвел. Пованивало канализацией. Но Цесаревич был само обаяние и принялся расхваливать изящество обстановки после того, как вручил щедрые подарки – украшенные бриллиантами шкатулки и кольца с драгоценными камнями.

Викторию, юную девушку маленького росточка (всего 152 см), с короткими пухлыми ручками и немного выпученными голубыми глазами, с блестящими жемчужными зубками и срезанным подбородком, нельзя было назвать красивой. Но она была мила и прекрасно воспитана.

– Присаживайтесь, рядом Ваше Высочество, – предложила она Александру место на канапе рядом с собой. Она говорила с едва уловимым немецким акцентом. – Мой дворец не заслуживает ваших похвал. Я уже говорила премьер-министру, что внешний вид здания и внутренние помещения – позор для страны. Нет ни приличествующих моему сану удобств, ни пристойного бального зала. Вальсировать в узких, тесных комнатах совершенно невозможно.

– Вы любите танцы?

– Обожаю! А вы?

– Был бы счастлив пригласить вас на кадриль, – любезно отозвался цесаревич.

– У вас будет такая возможность. Я намерена через неделю устроить бал.

– Чудесная идея! Почту за честь также показать Вашему Величеству нечто особое!

– Вы интригуете!

– Как я могу себе позволить разочаровать самую завидную невесту в мире!

– Не скромничайте! Мы в равном положении. О вас идет молва, что и вы самый желанный жених Европы! Все германские дома мечтают породниться с Российским Императорским Домом!

Они рассмеялись.

– Позвольте вам представить членов моей свиты!

Мы по очереди подходили и представлялись. Тамара, чуть дыша, склонилась в низком поклоне. Я ограничился кивком головы. Королева была любезна и рассеяна. Для каждого у нее нашлось несколько ласковых ничего незначащих слов. Было видно, что ее занимает не свита русского великого князя, а он сам. Когда я отошел к стене, за спиной английские дамы шептались о том, как идет мундир Цесаревичу, сидевший на нем, как влитой, какая у него обворожительная улыбка и тонкий стан.

– Королева сократила дистанцию вопреки протоколу, – выдала одна язва. – Не удивлюсь, если окажется, что она влюбилась!

Статс-дамы королевы и ее фрейлины – все сплошь жены вождей партии вигов – тихонько засмеялись. Словно в подтверждение их злословия, Виктория молвила:

– Не желаете ли отобедать у нас сегодня вечером?

Обед у королевы не был предусмотрен программой. Видимо, Александр ее заинтересовал. Ну-ну, еще немного усилий, Ваше Величество, и на стенах дворца я напишу: «Вика+Саша=любовь!»

«А что? Чем не вариант⁈ Союз русского орла с британской львицей – не это ли решение всех будущих проблем? Да нет! Исключено! Будущему российскому императору она не понравилась. Он просто проявляет любезность»

Мой вывод поддержал сам Цесаревич. Когда он наряжался во фрак к обеду, он сказал Юрьевичу в моем присутствии:

– Она очень мила,…но талия не хороша, и не могу сказать, чтобы она была ловка.

«Как он это определил, если они просидели на диванчике все время приема?» – думал я, пока скучал в зале, который выделили для сопровождающих лиц, не приглашенных к столу.

– Гадаешь, какие еще сюрпризы нас ожидают? – окликнул меня Гудсон, незаметно выскользнувший из-за портьеры. Мы уже сошли накоротке и наше «you» за последние дни превратилось в «ты». – Я тебя предупреждал: королева импульсивна!

– Уверен, его Высочество справится, – ответил я нейтрально, но в мыслях был не так убежден, как Юрьевич.

– Ты вооружен? – последовал неожиданный вопрос.

Я приподнял полу мундира и показал свой револьвер.

– Я так и думал! – воскликнул Гудсон.

– Что не так⁈ Английская работа!

– Таскаться с такой «дурой»⁈ Держи подарок от мистера Пинчеса из Лондона, – он протянул мне с ухмылкой маленький капсюльный пистолет – двуствольную «вертикалку». – Вот подходящее тебе оружие. Можно легко спрятать в кармане.

Ствол длиной всего в 15 сантиметров, но тяжелый. Почти как мой коллиеровский револьвер. И зарядов лишь два против пяти. Зато капсюли куда надежнее кремней.

– Смена стволов при выстреле по тому же принципу, что в твоем револьвере. Поворот на 180 градусов. Есть предохранитель.

– Эти крючки… Могут зацепиться в ответственный момент. Но почему ты решил выдать мне оружие? Есть тревожные новости?

– Чего-то, вызывающего особое опасение, нет. Но готовым нужно быть постоянно. Как я и говорил, больше всего меня заботят урквартисты. Есть среди них одна парочка буянов. Начитались Эванса де Ласси и трубят на всех углах: Россия наступает на Индию! Берегитесь![7] Они из индийских полков, где подобные идеи популярны. И с оружием обращаться умеют.

Он передал мне два карандашных рисунка, искусно воспроизводящих облик двух буйнопомешанных с всклокоченными шевелюрами. В них невозможно было разглядеть бывших офицеров Ост-индской компании. В Бедламе им самое место.

– Скоро рисунки заменят дагерротипы, – решил я блеснуть знаниями.

– О, ты в курсе новейших изобретений! Похвально. Только вот беда: патент собирается купить французское правительство и подарить его всему миру, кроме Англии.

– Полагаю, англичанам, помешанным на изобретательстве, такой вызов только на пользу.

– Спасибо за такую уверенность в британские силы, – расплылся в улыбке Гудсон и серьезно добавил. – Я дал тебе оружие на всякий случай. Не хотелось бы пальбы в присутствии монарших особ. Впрочем, с таким спутником, как твой слуга, можно чувствовать себя уверенно. Признайся, он наемный убийца? Ты потому его таскаешь за собой по злачным местам?

Ого! Мне только что недвусмысленно намекнули: дружба дружбой, но я за тобой смотрю в оба глаза! Странно, я не заметил за собой слежки. Хотя чего я ждал и чему удивляюсь? Наверняка расспросили книготорговца, чем я интересовался в его лавке, и потом пытались перехватить в Патерностерском ряду. А о месте, куда я отправился на ночь глядя, узнали от кэбмена.

«Но как же все это некстати! Мне же Белла нужно искать. И Спенсер меня ждет 20-го мая».

– Ну, ну, приятель, не хмурься! Мы же с тобой в одной лодке! – «успокоил» меня Гудсон. – Нас ждут балы, парадные обеды и концерты! Повеселимся!

… С весельем у меня не задалось. Всю неделю Цесаревич, как бешеный, мотался между лондонскими достопримечательностями и приемами, устраиваемыми в его честь английскими родовитыми вельможами. Роскошные балы закатывала аристократия, после которых следовал ужин. На этих раутах на меня смотрели не замечая. Как на предмет мебели.

В Британском музее, который мы посетили в первую очередь, я потерял Тамару и… Фалилея. Они растворились в сумрачных залах, словно задавшись целью выучить наизусть половину экспозиции. Или их обуяла тяга к самообразованию, которой пропитана жизнь англичанина.

В этом островитянам не откажешь. Учились они яростно. Газеты сетовали на то, что треть населения все еще не умеет читать и писать. Интересно, каково соотношение в России? До всеобщей ликвидации безграмотности еще ох как далеко. Здесь же, буквально на каждом шагу, масса возможностей расширить кругозор или познакомиться с новейшими изобретениями, послушать бесплатную лекцию или посетить зоологический сад. Настоящие бриллианты в куче навоза, каковым предстал передо мной нынешний Лондон! Я не мог не прийти к заключению: школьный и лекционный классы в сочетании с безудержной созидательной энергией превратят Британию в мирового лидера на целое столетие. И я видел, что этот взлет на вершину уже обретает зримые черты! А зловоние и дерьмо… Это временно!

Увы, Цесаревич не понимал роли местной системы образования, хотя и посетил Оксфорд, где получил почетный диплом. Ограничил себя стандартным набором высокопоставленного туриста. Собор святого Павла, Вестминстерское аббатство, Лондонская башня[8], английский банк, тюрьмы Ньюгейт и Брайдвелл, туннель под Темзой. Целый день убили на осмотр арсенала в Вульвиче.

Уставал как собака. Когда возвращались в особняк, падал на койку без сил. Рядом лежала Тамара, задрав вверх натруженные ноги, Она все так и пропадала в Британском музее.

– Завтра сходила бы с нами в Национальную галерею. А после обеда приляг, чтобы набраться сил перед балом.

– Интересно, что нас ждет? Триумф или провал? – захихикала Тамара.

– Знаю одно: челюсти собравшихся придется собирать с пола!

[1] Те, кто жил между Тереком и Сунжей.

[2] У авторов, пишущих про николаевскую армию, бытует мнение, что патроны делали сами солдаты. Ага-ага, полтора миллиона накрутили в перерывах от дежурств. Патроны изготавливались специальными выделенными командами при ротах и батальонах.

[3] Такое оборонительное сооружение называлось фланкирующим.

[4] Практика скрывать потери была настолько распространена, что верить отчетам – себя не уважать. Будущий генерал-фельдмаршал Д. А. Милютин, участвовавший в походе 1839 г. и его описавший на основе личных воспоминаний и официальных документов, сообщил о 10 убитых и 47 раненых. В летописи куринского полка находим ту цифру потерь, которую мы привели в тексте. Очевидно, что потери понесли и кабардинцы. Значит, всего убитых было гораздо больше, чем десять. «Мертвые солдатские души», на них потом будут списывать продовольствие.

[5] Алексей Константинович Толстой с восьми лет был допущен к наследнику престола. Сопровождал его в заграничном турне.

[6] Просим прощение за кощунство: не верьте описанию Л. Н. Толстого Рождественского бала 1810 г. («Князь Андрей в своем полковничьем, белом (по кавалерии) мундире…"). Болконский не мог танцевать в белом мундире, просто Льву Николаевичу так захотелось (а вслед за ним и Бондарчуку). Кавалергарды носили белые мундиры на смотрах и парадах. А для балов и выходов в свет полагался именно красный вицмундир. И никаких шпор и сапог! Только чулки и башмаки. Тут у классика все точно, в отличии от строки из 'Онегина» «бренчат кавалергарда шпоры»! Впрочем, на частных балах на дресс-код могли и плевать. Зацепиться за острое колечко ваша дама – вот смеху-то будет!

[7] Эванс де Ласи – английский публицист, первым поднявший знамя русофобии в Великобритании.

[8] Лондонская башня или Белая башня. Имеется в виду Тауэр, а не Биг-Бен, как можно подумать. Кстати, Биг-Бен – название колокола, а не башни, ныне прозываемой Елизаветинской.

Глава 10

Вася. Салатавия, вторая половина мая 1839 года.

В сердце Нагорного Дагестана, в Ахульго, в твердыню имама Шамиля, вели две дороги. Одна – из крепости Темир-Хан-Шура. Удобная и проходимая с тяжелым обозом. Вторая – через горы и крутые перевалы, через Салатавию, земли Гумбетовского общества и Андию.

– Мы пойдем вторым путем, несмотря на все трудности, – заявил Граббе. – Если зайдем к Ахульго от Темир-Хан-Шуры, Шамиль уйдет в горы, и мы ровным счетом ничего не добьемся. Выбирая самый сложный маршрут, мы покончим с теми, кто является опорой этого разбойника. А когда доберемся до Ахульго, наладим снабжение по первому пути, через Хунзах.

Как ни странно, но именно Шамиль окончательно убедил генерала в правильности его решения.

– Лазутчики доложили, – сообщил с тревогой Пулло. – Шамиль переправился через горы и ожидает нас в Салатавии, грозя кумыкской плоскости вторжением.

– Вот видите! – радостно воскликнул Граббе. – Шамиль со своими ордами прошел. Значит, и мы пройдем, если он ускользнет! Нам нужен сильный и решительный удар. Все остальное второстепенно.

– У него нет артиллерии! – возразил Александр Петрович. – И обоза, в который «фазаны» добавили свои повозки с шампанским и портером.

– Ерунда! – отмахнулся Граббе. – Выступаем немедля. Передайте войскам: теперь Шамиль, главный возмутитель горцев, ожидает от нас урока. Который не замедлится!

Граббе не знал Кавказской войны, не видел то, что видел Пулло. Шамиль – это не прежние горские вожди, которых хватало лишь на сбор разномастных толп для нападения на крепости. Шамиль – стратег. Он готовился к кампании 39-го года с непривычным для старых «кавказцев» размахом. Укреплял свои аулы, создавая с помощью беглых поляков целую систему обороны, перестраивал Ахульго, запасал порох и продовольствие, разрушал дороги. И маневрировал, рассчитывая задерживать русских на каждом шагу. Чтобы исключить нападение из Темир-Хан-Шуры, он пришел в Салатавию, словно позвал к себе Граббе: вот он я – приходи и сразимся. И если генерал заглотит крючок, у него в будущем не останется иного выхода, кроме похода через горы. Иначе не успеет за лето добраться до конечной цели похода – до Ахульго.

Пулло не знал, что замысел Шамиля был еще масштабнее. Он действительно заманивал русских к вершине Суук-Булак. Если их не удастся остановить на Хубарских высотах и они спустятся в Гумбет, в их тылу восстанут чеченцы и чиркеевцы. Перережут снабжение, и русские сдохнут от голода. И тогда все горы до кумыкской равнины достанутся имаму.

Его план частично разрушил Граббе своим походом в Чечню. Ташев-ходжи со своими уцелевшими людьми добрался до лагеря имама. Ругался, что ему не пришли на помощь.

– На войне так бывает, – объяснил ему Шамиль. – Это как в шахматах. Ты делаешь ход, противник отвечает. И, увы, не так, как ты рассчитываешь. Борьба только началась. Теперь ход за нами.

Имам и Ташев-ходжи встретились в селении Бурунтай. За ним лежал не слишком сложный, открытый всем ветрам подъем к Суук-Булаку, отделенный от аула глубоким ущельем Теренгул. Горцы считали свою позицию неприступной. И рассчитывали сковать Чеченский отряд угрозой флангового удара.

Русские выступили из Внезапной двумя колоннами. Обоз, состоявший большей частью из арб с провиантом и боеприпасами, отправили кружным путем через Миатлы к аулу Инчхе. Основные силы пошли туда же уже известной куринцам и кабардинцам по прошлогоднему походу дорогой через лесистый хребет. В Инчхе соединились с обозом и подошедшими туда же из Темир-Хан-Шуры апшеронцами. Теперь в отряде было почти восемь тысяч в строю[1].

23-го мая в шесть часов утра Чеченский отряд выступил по круто взбиравшейся вверх дороге к селению Хубары. Прошли шесть верст. Лагерь устроили при ауле, выставив часовых на плоских крышах. Оркестр Апшеронского полка услаждал слух офицеров на привале.

Утром двинулись дальше через густой туман. Казачьи передовые разъезды завязали перестрелку со скрытым непроницаемой пеленой неприятелем. Заняли высоты. Туман отступил. Всем открылась дивная и грозная картина.

С Хубарской возвышенности, ограниченной с двух сторон глубокими ущельями, легко можно было рассмотреть красоты Кавказа – его сверкающие вершины, мрачные голые скалы, ярко-зеленые непроходимые леса и ленты стремительных рек. Справа, за «Терингульским оврагом», толпы пеших и конных горцев с многочисленными белыми значками строились на возвышенности перед аулом Бурунтай числом не менее четырех тысяч человек. Немало их скрывалось и в «овраге», откуда раздавались частые выстрелы. Все войско распевало священные стихи из Корана и, казалось, было полно решимости не пустить русских на правую сторону ущелья.

Поручик Милютин, нахлестывая коня, помчался к Граббе доложить о неприятеле. Молодой офицер получил в Чечне пулю в руку, рана заживала паршиво, но он добился разрешения сопровождать отряд и далее.

Граббе долго не раздумывал.

– Разворачивайте отряд в боевой порядок. Мы немедленно атакуем!

Два батальона остались прикрывать вагенбург[2]. Остальные разделились на три колонны. По центру двигались кабардинцы Лабынцова. По бокам куринцы. Слева – отряд генерала Галафеева, справа – полковника Пулло.

Решительность натиска русских обескуражила горцев, засевших в балке. Они поспешно отступили. Следом за ними устремились егеря. Спуск и подъем по крутым, заросшим лесом склонам занял час. Лишь две тропинки петляли между деревьев и камней.

Чтобы прикрыть атакующие войска, вдоль обрыва в ущелье развернули единороги, засыпавшие горцев картечью, и стрелковую цепь, от которой было мало толку. Расстояние до противоположного края было слишком велико для солдатских ружей. Зато Васин штуцер пригодился. Он выцеливал прыгавших у самого гребня горцев и спокойно их отстреливал по одному.

Вскоре рядом с ним собралась группа «фазанов». Принялись наперебой подсказывать ему цели. Спорили на деньги, попадет Вася или нет. Восхищались удачным выстрелом.

– Откуда столь занимательное ружье? – осведомился поручик Хрущев из конно-гренадерского полка.

– Сие есть штуцер, мон шер ами! – снисходительно пояснил поручик Муратов из лейб-гренадеров.

Семеновец подпоручик Рылеев подтвердил.

– Не мешайте делать ставки, господа! – сердито прервал их штаб-ротмистр Евреинов лейб-гвардии Наследника Цесаревича гусарского полка.

Кабардинцы под барабанный бой и дружный крик «ура!» уже карабкались вверх, не обращая внимания на встречный огонь. Их прикрывали деревья. Они тащили на руках два горных орудия. Растерявшиеся горцы, не веря своим глазам, прекратили стрельбу. Им казалось, что происходит невозможное. Настолько крепка была их вера в неприступность позиции, что, когда она разрушилась, они позорно бежали к аулу, оставляя трупы павших. Наибы и мюриды Шамиля не смогли их остановить.

Под прикрытием орудий перебравшиеся через ущелье колонны двинулись на аул. Большое селение, почти городок на возвышенности, который не подготовили к обороне. Горцы пытались закрепиться в каменных саклях, но, испугавшись окружения, продолжали бежать. Штурм с налета вышел как по учебнику. Ворвались в селение на плечах отступающего противника и обнаружили, что атаковать некого.

После четырехчасового боя, включая время на форсирование «оврага», Бурунтай был взят. Неприятель рассеялся по ближайшим балкам. Шамиль исчез в неизвестном направлении. Войска собрались у аула, чтобы под полившим дождем устроить ночную стоянку. Вскоре к ним присоединился Граббе, выбравший для себя пустую каменную саклю.

– Неприятель дурно стрелял сегодня. Сгубила их вера в собственную неприступность. Какие потери, Александр Павлович?

– Пятеро убитых, сорок раненых, двое пропали без вести.

– Недурно! Передайте кабардинцам и куринцам, что я ими доволен! Пусть выделят от батальонов отличившихся в мой караул!

– Как поступим с аулом?

– Предать солдатам и огню! – Граббе посмаковал выскочившую фразу. – Да-да, «предать солдатам и огню» – так и запишу в своем дневнике.

«Фазаны», оставшиеся на противоположном «берегу» ущелья, потянулись к вагенбургу. Зрелище закончилось, можно отпраздновать победу и ни в чем себя не ограничивать: начальство отсутствовало. Вскоре запылали жаркие огни под котлами с пловом. Кахетинское и шампанское полились рекой. Кабардинские князья соревновались, кто лучше угостит гостей.

Вася смотрел на всю эту шоблу с недоумением. Во время неслыханно тяжкой военной страды дико-пиршественный разгул молодых офицеров казался кощунством, насмешкой над смертью. Не демонстрацией презрения к ней, а ребячеством, юношеским вызовом без цели и смысла. Слуги, цирюльники, даже личные врачи… Забитые ненужным барахлом повозки всех мастей, бесчисленные погребцы со столовым серебром, арбы с портером, кахетинским и шампанским… Верблюды, ослы… Не армия, а бродячий цирк-шапито…

Когда до Государя дошли рапорты Граббе и Головина об успехе у Бурунтая, он приказал выдать солдатам, участвовавшим в штурме, по фунту мяса, чарке водки и рублю серебром. Приказ о награждении до войск добрался нескоро, через месяц. К моменту его получения многих кабардинцев и куринцев уже не было в живых.

Коста. Лондон, Букингемский дворец, 10 мая по н. ст. 1839 года.

2 октября 1827 года Николай I пожаловал сыну и наследнику престола почетную должность Атамана всех казачьих войск. Александр с девятилетнего возраста настолько привык к казачьему чекменю, что носил его с удовольствием, в отличие от фрака, который его «стеснял». Это выражение он перенял от батюшки и часто повторял:

– Какое счастье – не стеснять себя фраком!

Для подобного «нестеснения» у Цесаревича было много вицмундиров и мундиров в багаже – для бала, смотра войск, официальных визитов. Он был шефом не только казаков, но и лейб-гвардии гусарского полка, числился в штате кавалергардов. Соответственно, мог носить и пышный гусарский ментик, и скромный, подчеркивающий изящество и благородство, но расшитый серебром колет. Но чаще всего он выбирал генеральский мундир Атаманского Его Императорского Высочества Наследника полка. Темно-синий, почти черный, чекмень туго перетягивался в талии ремнем. Неизменную синюю ленту через плечо и Андреевский орден на грудь. На голову – казачью шапку с высоким белым султаном и красным шлыком.

Этот мундир был особо дорог наследнику престола. В нем он был, когда встретил в театре свою будущую невесту – юную гессен-дармштадскую принцессу, которой до замужества нужно было ждать по малолетству еще два года. Александра это не остановило, как и сомнительное происхождение принцессы Максимилианы Вильгельмины Августы Софии Марии Гессенской.

Юрьевич мне тайно поведал о решительности Цесаревича в вопросе невесты:

– Он написал mama: «Я люблю ее, и я скорее откажусь от трона, чем от нее. Я женюсь только на ней, вот мое решение»! Каково же было мое удивление, когда после первого обеда с Викторией, мой подопечный принялся расточать ей комплименты, когда мы остались наедине. Его высочество влюбчив! Как бы не было беды!

Цесаревич пристально себя разглядывал в зеркале, выискивая несуществующие изъяны, когда мы с Тамарой появились в его гардеробной, чтобы получить одобрение своим нарядам. Александр негромко что-то рассказывал наставнику, но сразу замолчал, стоило нам зайти. Он резко развернулся на каблуках. Громко стуча сапогами по паркету, подошел к нам. Обошел по кругу, внимательно изучая с высоты своего роста.

– Мадам, вы очаровательны в национальном костюме. Какое шитье! Ажиотаж лондонского светского общества вам обеспечен. Что ж до тебя, Константин…

Конечно, моя красная форма горского полуэскадрона свиты Императора наследнику была знакома. Он, вероятно, опасался, что я буду слишком выделяться на фоне его скромного мундира своей вызывающе экзотичной черкеской, кольчугой под ней и шлемом-таджем в руках и могу затмить сияние царственной особы. Еще и ноговицы с чувяками на ногах вместо чулок и башмаков.

– Приказ Его Величества! – поспешил я оправдаться.

– Не думай, – хмыкнул Цесаревич, – что я ревную к тому, что ты станешь королем вечера! Меня смущает твоя обувь!

– Согласно этикету, Ваше высочество, – вмешался Юрьевич, – уланы и казаки танцуют в сапогах и формы бальной не имеют. Горцев приравнивают к казакам.[3]

– Ты не понял, Семен Алексеевич! Полы! Скользкий паркет! У него на ногах мягкие чувяки! Ни разу не видел, чтобы флигель-адъютант Султан Хан-Гирей танцевал, куда бы его ни приглашали!

Ха! Я что, «Сибирского цирюльника» не смотрел⁈ Спасибо Никите Сергеевичу за подсказку!

– Ваше высочество! Позвольте доложить! Натер подошву канифолью!

– О! Голь на выдумку хитра! А ну-ка, покрутись, словно вальсируешь!

Я исполнил несколько па, изобразив проход с несуществующей воображаемой дамой. Считал про себя: раз-два-три…

– Хмм… Вальсируешь ты хуже, чем соображаешь.

– Ваше высочество! Какой великолепный образ мы создадим на балу! – вмешался в мою защиту Юрьевич. – Союз всех родов войск! Армия, казаки и иррегуляры! Полный набор!

– Ну что ж, Бог не выдаст, свинья не съест! Выступаем!

… Этикет королевского бала оказался куда менее строг, чем в России. Дамы позволяли себе темно-бордовые платья, а офицеры не имели специальной бальной формы (grand gala) и явились в парадной. Никаких панталон, лишь брюки с лампасами и кивера с треуголками в руках. Засилье красных мундиров несколько разбавлялось иными цветами, благодаря драгуну, улану, гусару и шотландцу в клетчатом килте и пледе через плечо. Впрочем, бал был домашним, народу было немного, но даже узкий круг приближенных сумел создать затор на узкой лестнице с позолоченными перилами, ведущей в бальные комнаты.

(сбор гостей на той самой узкой лестнице в старом здании Букингемского дворца)

При нашем появлении смолк шум гостей. Замерли веера в руках дам. Все пялились на то, как мы шествуем мимо придворных лакеев, наряженных в черные с золотом ливреи. Не знаю, что более всего поразило нарядную публику – скромный мундир Цесаревича, вызывающий блестящий шлем в моих руках, сочетание эполет с кольчугой или восточная роскошь наряда Тамары. Ее закрытое до горла платье резко контрастировало с разной степени открытости обнаженными плечами статс-дам и фрейлин королевы. Их скромные розы, прикрывающие ложбинку груди, проигрывали яркому шелку «покрова сердца» моей царицы и обилию вышивки серебряными и золотыми нитями. Мнацакан расстарался. Под руководством Мананы Орбелиани, решительно вмешавшейся в подготовку платья Тамары, он создал шедевр. Конечно, злословие столичной ярмарки тщеславия объявит, что это вульгарно и по-азиатски крикливо. Непростительно экзотично! Пренебрежение стилем! Вызов общественной морали! (Хотя тут я, возможно, погорячился). А потом какая-нибудь модница рискнет использовать вышитый длинный кушак – и пошло-поехало! Сразу окажется, что восточный фольклорный элемент в одежде – это стильно и достойно подражания…

Мы поднялись в красный зал.

Бал начался с кадрили и продолжался до трех часов ночи. Первый танец Виктория отдала Цесаревичу. Она была возбуждена и весела, но сумела взять себя в руки. Пропустила вальс, записав на новую кадриль графа Толстого в свой карне де баль с тонкими страницами из слоновой кости. Больше до ужина она не танцевала. Усадила рядышком Цесаревича. Молчала, лишь обмахивалась веером. Так они и просидели ни слова не сказав.

Вальсировать в узком длинном зале крайне неудобно. Он плохо подходил к современным танцам – скорее для чинных проходов прошлого века. Зато не так заметна была моя неуклюжесть. Дамы цеплялись за стены своими пышными юбками. Им было некогда разглядывать позор всемирного известного танцора Косты. Тамара веселилась от души и меня не поправляла.

После ужина веселье продолжилось. Я стоял у стенки и наблюдал за вторым танцем королевы и великого князя. Они танцевали мазурку. Виктория млела в сильных руках наследника. Они мчались вихрем. Все восторгались.

– До чего же скучное времяпровождение! – жаловался Юрьевич в карете, когда мы возвращались в свой особняк. – То ли дело наши «бешеные балы». Как мы веселимся на мясоед и на масляную! Катильон… С ума сходим… Кружимся, бесимся без конца! Платки – хоть отжимай!

– В Стаффорд-хаусе на балу герцогини Сазерленд было наряднее и веселее, – не согласился Александр. – Все дамы в сверкающих бриллиантах, юные красавицы, известные политики, герцог Веллингтон… Стены, украшенные искусственными розами, будто в арабских сказках. По пышности и размаху эти балы серьезно превосходят вечеринку у Виктории, но до наших, в Аничковом дворце, не дотягивают.

Я проскучал все прошлые великосветские приемы в зале ожидания сопровождающих лиц. Поэтому не мог поддержать разговор. Мне показалось, что великий князь остался разочарованным.

Но на утро он только и говорил, что о королеве. Восхищался ее обаянием, чувством юмора и блеском молодости. Мы тревожно переглянулись с Юрьевичем, ведь вечером нас ждал совместный с королевой поход в оперу.

К моему удивлению, в опере я не увидел уже привычных мне лондонских цилиндров. Их заменил – как я смеялся! – тот самый шапокляк, вроде того, что я выбросил в Одессе, развеселив Микри. Правда, английские «кучерские» шляпы несколько отличались. Они складывались в плоский блин и носились в здании оперы под мышкой. А перед выходом на улицу нажималась специальная пружинка, и шляпа приобретала правильную форму.

В антракте наследник неожиданно проскользнул в ложу королевы. Мне ничего другого не оставалось, как последовать за ним и встать у занавески рядом с вездесущим Гудсоном. Мы обменялись взглядами и стали прислушиваться к беседе в ложе. Виктория и Александр говорили не переставая. О литературе, искусстве, политике.

«Да она его клеит!» – поразился я внезапно пришедшей в голову мысли.

Конечно, у меня не было никаких очевидных доказательств. «Очевидных» – в прямом смысле этого слова. Я только слышал цесаревича и Викторию. Не видел их взглядов, жестов. Только мог дорисовывать в воображении, реагируя на шорох, легкий шум. Да даже на движение воздуха, заставлявшее чуть-чуть, еле-еле колыхаться портьеру, за которой мы с Гудсоном стояли. И тем не менее, я был уверен в своей догадке. В большей степени из-за поведения Виктории, конечно. Её смех, пробивавшийся через немного зажатое от волнения горло. Смех нервный, часто невпопад. И часто преувеличенный. Лишь бы угодить Цесаревичу, оценить его юмор, блистательную речь, манеры. Хотя юмор, судя по доносившемся до меня обрывкам разговора, не был настолько впечатляющим, чтобы заслужить такую реакцию и такой смех Виктории. Какие-то обычные милые замечания, которые в любой другой обстановке, при любых других отношениях вызвали бы лишь короткую, мягкую улыбку. Не более. Но Виктория смеялась так, будто являлась свидетелем блестящих острот и верха остроумия собеседника. Я представлял себе, как она сидит с прямой спиной, боясь пошевелиться, вся в напряжении. И все равно, судя по шороху, её руки, не слушаясь хозяйки, сами поднимались вверх, поправляя прическу, чуть выбившийся локон. Конечно, я не мог увидеть неосознанного движения рук. Хватало двух фактов – преувеличенного смеха и напряженного дыхания, – чтобы увериться в моей правоте. Виктории нравился Цесаревич. И она, может,пока не конца понимая, лишь следуя женскому наитию, делала все, чтобы понравиться ему. И еще указывала на то, что и он ей симпатичен.

Когда я осознал все это, еще не веря своим ушам, еще не способный до конца уместить в голове такой факт, резко обернулся к Гудсону. Он так же, как и я, внимательно прислушивался к тому, что происходит в ложе. И, я это видел, так же, как и я, уже сделал выводы. Он почувствовал мой взгляд. Посмотрел на меня. И судя по его улыбке, его выводы совпадали с моими. Мы оба присутствовали при зарождении совсем необычной любви. Такая любовь двух таких персонажей мировой истории могла с легкостью всю эту историю перевернуть с ног на голову.