Текст книги "Беззаветные охотники (СИ)"

Автор книги: Greko

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Беззаветные охотники

Глава 1

Вася. Северный Дагестан, аул Миатлы, 17 октября 1838 года.

Хорошим командиром полка был полковник Пулло, но редкой дрянью и плохим стратегом. Одно другому не противоречило – в жизни и не такое случается.

Сам из греков и мелкопоместного рода, он был охоч до денег настолько, что мог ради своекорыстия сжечь дагестанский аул или отнять бриллиантовые серьги у пленной горянки. Происхождение его не извиняло. В русской армии служило множество и греков, и бедных дворян – служили с честью, и за наживой не гнались. Как капитаны Лико и Егоров. Но Пулло был другим, являя собой тип служаки, который своим авторитетом и умением подлизаться к высшему начальству творил зло, не задумываясь о последствиях. Как и Засс на Правом фланге, он командовал кордонной линией на Левом, на Тереке. Как и генерал-шайтан Засс, он мыслил исключительно категориями жестокости в отношении горцев. Как и Григорий Христофорович, Александр Павлович греб деньгу любым способом. Но Засс при всех своих зверских наклонностях был стратегом. Он создал уникальную сеть лазутчиков и выдавил абадзехов далеко в горы. А Пулло? Он своими действиями и советами генералу Граббе, командующему войсками Кавказской линии и Черномории, способствовал разжиганию войны в Восточной Черкесии. Шамиль мог быть отчасти обязан ему своими успехами.

Когда войска после похода в сторону Андии отдохнули, генерал-майор Крюков стал ломать голову, что бы еще предпринять. Советовался с полковниками.

Вызванный к генералу, Пулло подошел к калмыцкой кибитке, по заведенной ещё Вельяминовым традиции игравшей роль штаба и столовой для старших офицеров и гостей из столицы. Генерал в турлучных землянках крепости жить не захотел.

– Вызывали, Александр Павлович?

– Проходите, Александр Павлович, – поприветствовал Крюков своего полного тезку и командира Куринского полка. Сразу приступил к делу. – Что будем делать дальше?

Крюков задумчиво рассматривал карту. Странные дела творились в крае, где ему выпало командовать дивизией. В сентябре его коллега, генерал Фези, со своим отрядом должен был усмирить восставшую щекинскую провинцию. После тяжелого и продолжительного перехода выяснилось, что мятежники смирились и воевать не с кем. У Крюкова в Салатавии вышло похоже. Ни одного выстрела не сделали, лишь людей притомили. В виду общего спокойствия вернулись обратно во Внезапную. Ни чести, ни славы. Ни добычи, мог бы добавить Пулло!

– Генералу Фези допрежь сентябрьского похода досталось славно повоевать в Аварии. В Энхелинском деле разбил он партии Шамиля, заставив того отступить в Ахульго. А мы? Так и повезем обратно патронные ящики полными?

– В 1832 году в сражении при Гимрах, когда был убит Кази-Мулла, наш сапер приколол штыком к стене осажденной башни молодого мужчину, почти юношу. Тот вырвался и заколол кинжалом солдата. Раненый выдернул штык из плеча, спрыгнул в ущелье и был таков. Барон Розен сказал: «Этот мальчишка наделает нам со временем хлопот». Как бывший наместник оказался прав! Тем юношей и был Шамиль. Ныне снова поднял голову на Кавказе мюридизм. Снова звучит страшное слово «газават». Должно истребить эту заразу фанатиков под зеленым флагом.

– Какие идеи?

Пулло знал об исключительной набожности и склонности к миссионерству трижды контуженного в боях генерала. Полковник решил использовать сие обстоятельство к собственной выгоде:

– Есть такой аул в горах, Миатлы. Укореняется там магометанство в худших его формах. Того гляди мюриды появятся. И дерзость проявляют его жители. Назначена им была контрибуция. Так не платят. Еще нашли там убитого армянина. Потребно наказать. Покажем кумыкам, что Аллах их не защитит!

Глаза Крюкова загорелись фанатичным блеском. Полковник понял, что убедил генерала.

Пулло смолчал про два важных обстоятельства. Во-первых, аул нельзя было назвать немирным. Проживавшие там кумыки в нападениях на русских замечены не были. Во-вторых, аул был богатым, и полковник рассчитывал славно погреть там руки. Например, можно было прикарманить серебро от выкупа пленных. Или забрать себе ценности, отнятые у жителей. Или часть скота, который потом продать. Или вино, которым славился аул. Прежние способы обогащения за счет дармового труда солдат и мухлежа с поставками пока следовало отставить. Арест и следствие над князем Дадиани здорово напугали начальствующих на Кавказе. Оставался единственный путь обеспечить себе безбедную старость – взять силой у горцев.

… Отряд Крюкова стоял бивуаком напротив крепости Внезапная, за рекой, в большом кумыкском ауле Эндерей, которое русские прозвали Андреевским. Селение Миатлы находилось на расстоянии дневного перехода. Его окружали высокие горы. Поблизости находилось самое глубокое в мире ущелье. Внизу протекала рука Сулак. На ней была устроена стратегически важная переправа, соединявшая Внезапную с крепостью Темир-Хан-Шура.

Пулло предложил хитрый план. Обмануть возможных лазутчиков, оставив весь обоз в лагере под охраной роты куринцев и 10-го кавказского линейного батальона. Остальным же скрытно двигаться быстрым маршем с таким расчетом, чтобы на рассвете окружить аул и атаковать.

Так и поступили.

Крюков лично возглавил авангард, состоявший из батальона куринцев под командованием Пулло. Верстой позади шли главные силы – кабардинцы, кавалерия из казаков и девять горных орудий – под начальством полковника Пирятинского, командира Кабардинского полка. Шли тихо, без песен и плясунов. Лишь изредка раздавались недовольные, негромкие окрики офицеров, требовавших подтянуться. Или глупый казацкий конь, не слушаясь приказов, мог заржать.

Дорога была убийственной, особенно, для артиллерии. Зарядные ящики приходилось то и дело тащить на руках. Стволы орудий везли навьюченными на лошадей. Станину тянули парой. Удобные проходы указывали два нанятых проводника из местных. Благодаря их подсказкам, на рассвете вышли к спящему аулу.

Согласно отданному на марше приказу Миатлы было решено охватить с трех сторон. Справа изготовились куринцы с тремя сотнями казаков и тремя орудиями. Слева – батальон кабардинцев и сотня казаков. С фронта – Пирятинский с еще одним батальоном кабардинцев и шесть орудий. Все маневры были выполнены так тихо и незаметно, что в ауле никто не среагировал на грозящую опасность. Многим из четырех тысяч жителей аула оставалось жить последние минуты.

Селение окружали роскошные виноградники и сады. Как только зазвучало пение муэдзина, знаменующее рассвет, из фруктового великолепия вырвались языки пламени. Девять орудий отряда, развернутых на возвышенностях, открыли убийственный огонь по деревне. Следом за ядрами и гранатами двинулись ощетинившиеся штыками цепи.

Вася шел в стрелковой цепи своей роты. Солдаты весело переговаривались с соседями, разделенные рядами виноградных лоз. Срывали на ходу поздние ягоды, оставленные рачительными хозяевами немного подвялиться на осеннем солнце. Направление движения было понятно без команд: ориентир – минарет мечети.

Навстречу начали выбегать полуголые жители, напуганные орудийной пальбой. Безоружные мужчины и простоволосые женщины с голыми младенцами на руках. Мужчин кололи штыками. Женщин валили на землю, срывая с них одежды. До насилия еще дело не дошло, но Вася понимал, что до него недалеко.

Сердце стучало, как бешеное.

«Я на такое не подписывался!» – хотелось ему закричать изо всех сил.

Он словно попал на съемки «Апокалипсиса» в исторических костюмах XIX века. На душе было тошно. Не было никакой возможности остановить эту мерзость: люди ему не подчинялись. Вышагивающий рядом юнкер Всеволожский, хоть и таращил глаза на творимые безобразия, но как воды в рот набрал.

Вслед за жителями повалил скот. Тут же подоспели казачки, принявшиеся ловить разбежавшихся коров и баранов. С гиканьем сгоняли в одно плотное стадо, отсекая его от аула. Позднее было подсчитано: всего было захвачено 500 голов рогатого скота.

Унтер-офицер Девяткин с перекошенным бледным лицом перешагнул через скрючившееся тело миатлинца и снова застыл. Ему открылась картина улицы аула, по которой метались обезумевшие жители, домашний скот и куры, путавшиеся под ногами. Артиллерийский гром стих, и сквозь крики мирняка прорвались звуки выстрелов. Из нескольких дворов поднялись в воздух облачка порохового дыма. Мимо просвистели пули, никого не зацепив. Аул попытался огрызнуться. Но организованного сопротивления не вышло. Слишком внезапным вышло нападение. Сакли, из которых стреляли, были обречены. Солдаты рванули в эти дома, и вскоре оттуда понеслись страшные крики домочадцев. Щадить в таких усадьбах никого не стали.

Аул умирал быстро. Немногим удалось сбежать. Захваченных пленных сгоняли к окраине, окружив казаками. Туда же принесли двадцать тяжело раненых кумыков.

Офицеры собрались на площади перед мечетью. Помыли руки в фонтане для омовения. Расселись кружком на барабанах. Денщики забегали. Быстро ощипали два десятка цыплят, отобрав их у солдат. Насадили их на шомпола. Развели костер из всего что под руку попалось. Принялись жарить кур для командиров.

– Завтрак в пороховом дыму – это прекрасно, господа! – радостно провозгласил Крюков. – Какие потери?

– Есаул Бычков и 17 нижних чинов убитыми, ранеными и контуженными, – тут же доложил ординарец.

Больше всего пострадало людей из-за собственных ядер, выпущенных с правого фланга. Они пробивали сакли насквозь и долетали до цепи кабардинцев.

– И девять лошадей убито! – тут же быстро добавил Пулло.

– Как же так вышло?

– Попали под разрыв нашей гранаты!

Пулло соврал. Лошадей погибло всего две. Остальных «убитых» он планировал использовать для перевозки добычи, доставить в полк и продать. Все никак не мог решить, делиться с Крюковым или нет. Судя по хитрому взгляду генерала, Крюков все понял, но возражать не стал.

– Сколько пленных?

– Двадцать человек обоего полу и дети. 90 жителей убито.

Командир куринцев снова лукавил. Захваченных пленных было гораздо больше. Их потом выкупят родственники. Но в официальном отчете будет указано именно такое число.

– Пусть солдаты полностью выгребут из каждой сакли все ценное и сносят на площадь. Потом аул сжечь!

– В ауле проживает шесть верных нам людей, включая наших проводников, – решил уточнить Пулло.

– Эти дома не трогать. И мечеть. С ней поступим иначе.

Генерал-майор наклонился к Лосеву и поставил задачу. Судя по расширившимся глазам поручика, задание он получил непростое.

На площадь стали сносить захваченное имущество – ковры, бочки с вином, красивую посуду, богатое оружие, серебряные украшения и чаши. И разный хлам, недостойный внимания. Денщик Пулло тут же подскочил. Выбрал лучший ковер и стал складывать на него самые ценные вещи. Денщики остальных старших офицеров от него не отставали. Иногда возникали споры. Ругались тихо, чтобы не привлекать внимания полковников и генерала.

– Бом! Бом! Бом! – раздался стук барабана, напугавший своей неожиданностью офицеров.

Какой-то офицер из столицы, напросившийся в отряд – тот самый измайловец Грушевский, любитель горной природы, – так торопился отведать халявной закуски генерала, что привязал свою лошадь к барабану. Испуганный конь мотал головой, ударяя барабаном о землю и еще больше пугаясь. Его едва успокоили.

– Ваша работа, милейший? – грозно спросил Крюков нашкодившего офицера, из-за которого прервалась дегустация местных вин. – Je vois, je vois, vous avez un nouveau cheval, tout rempli de belles qualitées comme vous même[1].

Завтрак продолжился как ни в чем не бывало. Пришло время кофе и реквизированного горного меда в сотах, которые принесли на чистой дощечке.

Когда офицеры наелись, была дана команда отступать к миатлинской переправе через Сулак и устроить там лагерь. Офицеры предвкушали прекрасный обед из годовалого теленка. Солдат ждала их «крошенка» и печеные в глине куры, которых набрали в большом количестве, посворачивав им шеи. Настроение у всех было приподнятым.

Сразу задымили сакли. Казаки скакали по улицам, раскидывая горящие факелы. Кабардинцы весело шагали, распевая «эх, егеря, егеря!». Васина рота в полном составе гадила в стенах мечети. Потом осквернила фонтанчик на площади и бросилась догонять отходившие к реке войска.

Милов топал вместе со всеми, не в силах посмотреть кому-либо в глаза. Его мучила мысль, как в людях может уживаться вместе возвышенная любовь и откровенное скотство? Те, с кем он только начал служить, с такой искренней заботой относились к вверенным его попечению Маньке и Буланке. Заводили питомцев, на которых они, вырванные из родных деревень, переносили свою любовь, не имея возможности ее растратить на собственных детей. И эти же самые люди только что совершили святотатство и теперь весело распевают. Как⁈

… На утро в лагерь пришли уцелевшие жители. Слезно просили разрешить им отстроить аул на пепелище. Благодарили, что не вырубили 70 десятин их прекрасных садов. Выкупили пленных, не попавших в общий список. Клялись в будущей верности. Крюков милостиво принял их подписку с присягой в покорности.

История разгрома аула Миатлы на этом не закончилась. В Петербург помчался жаловаться генерал-майор русской службы кумыцкий князь Муса-Хасай. Было назначено расследование. Крюков был отрешен от должности, но оставлен при армии. В 1840 г. уволен в отставку с мундиром и пенсией и вскоре умер. Пулло получил повышение по службе и стал начальником Левого фланга Кавказской Линии, как герой штурма Ахульго. Во время расследования он все валил на Крюкова.

Через полтора года отстроившийся аул сожгут мюриды Шамиля.

Коста. Метехский замок-тюрьма, октябрь 1838 года.

Утро красило красным цветом стены древнего замка, превращенного в тюрьму по приказу Ермолова. Я проснулся на голой шконке. Потянулся. Зевнул от души. Настроение отличное! Депрессии – как ни бывало! И казематом меня не напугаешь! Сиживал, знаю! В каменном мешке анапских казематов было пострашнее. А тут – курорт в сравнении с подземельем. Солнышко в окошко светит. Камера тесная – то не беда. Чувствовал себя как на экскурсии в будущее. Быть может, именно в этом узком пенале через 70 лет сидельцем станет главный экспроприатор Российской Империи, революционер Камо?[2]

Посетил парашу. Как опытный арестант, быстро размялся. Не успел я помечтать об утренней баланде на завтрак или, на худой конец, о кружке воды, тихо лязгнули засовы. Дверь беззвучно отворилась на смазанных петлях. В камеру вошел свежий и благоухающий кёльнской водой Александр Андреевич Катенин.

Мужчина хоть куда! Пышноусый, волнистая челочка, щегольской свитский мундир с вензелями императора на эполетах и с серебряным аксельбантом[3]. Истинный баловень судьбы. Похлеще растоптанного им Дадиани. Скромного майора на Калишских маневрах заметил царь. Стал постоянным партнером Николая в карты и его порученцем – одним из многих, стоит признать. На Кавказ приехал уже полковником.

У императора под рукой было больше сотни доверенных лиц из числа свиты. Многие выполняли ответственнейшие поручения. Как мне рассказали моряки, славный командир «Меркурия» Казарский, став флигель-адъютантом, громил флотскую мафию в Николаеве и Одессе накануне снятия Грейга и назначения Лазарева и умер при загадочных обстоятельствах в возрасте всего 36 лет. А Катенину выпало расчищать Авгиевы конюшни барона Розена на Кавказе. Насколько я мог судить, выходило у него неважно. Не в том смысле, что не было, за что зацепиться. А в том, что не дело воюющую армию дергать и пугать показательными арестами. Сводить личные счеты – и подавно!

– Поручик Варваци! – с порога начал Катенин. – По приказу Его Императорского Величества мне было поручено Вас арестовать и содержать под стражей… один день. Да послужит сие арестование вразумлению неразумного чада – так повелел Государь! – я похлопал глазами в легкой прострации. – Как видите, приказ я исполнил в точности! Вчера вы были доставлены в Мехетский замок, сегодня – прямо сейчас – будете освобождены! О том, что я вас доставил вечером, а выпустил утром, мы никому не скажем. Правда?

Полковник хитро мне подмигнул. Есть в нем некое очарование – это у него не отнимешь. Умел, собака, изобразить приятного господина во всех отношения. Талант! Полезное при дворе умение, помимо ловкости, с коей проигрывал императору за ломберным столом.

Я, тем не менее, хмуро кивнул. Все понятно: пришла пора Косте Оливийскому собирать пинки за превышение полномочий в Стамбуле.

Последовавшие далее слова Катенина подтвердили мои ожидания.

– За чересчур вольную трактовку императорского соизволения «действовать моей волей», – стал зачитывать по бумажке флигель-адъютант, – повелеваю означенного поручика Варваци понизить в звании на два чина и впредь именовать прапорщиком!

Вот это поворот! Царь дал – царь забрал! За Торнау двинул меня на два чина. За Сефер-бея – откатил! Вот такие «Ширли-мырли»! Зачем только в Петербурге мундир новый строил?

– Ну, ну! Не хмурься, добрый молодец! – Катенин, похоже, веселился. – На словах велено мне передать следующее. «Обо мне в человеческой вселенной, в коей я наместник Божий, идет молва, как о последнем рыцаре Европы. Из груди моей проистекают лучи, озаряющие просторы вверенной моему попечению страны и сердца моих подданных. И должно им – облеченным моей волей, тем паче – следовать доброй нравственности, а не уподобляться зверям безжалостным».

«Боже, что за ахинею несет Катенин, цитируя императора⁈» – не мог я не поразиться.

– Что же ты, Константин Спиридонович, сотворил такого? – переходя на «ты», не смог удержать любопытства флигель-адъютант.

– Пристрелил в Царьграде, как собаку, злейшего врага России на Кавказе, – ответил я на автомате и тут же прикусил язык.

Катенин мгновенно понял мою реакцию и изобразил, что он зашивает себе рот.

– Далеко пойдешь! – с восторгом выдал он.

«Ага! Если жандармы не остановят», – хмыкнул я про себя.

– Ходили слухи, что тебя могли двинуть во флигель-адъютанты!

«Только этого мне не хватало. Поодаль императора-солнце с его „лучами из груди“ сгоришь, не успев оглянуться!»

– Думаешь – все⁈ – накалил атмосферу Катенин.

– Ордена отберут? – с тоской вопросил я.

– С такими-то покровителями⁈ Да будет тебе известно, что за тебя хлопотали все кому не лень. И из корпуса, и из штаб-квартиры Лазарева! Адмирал просил императора наградить тебя по-царски!

– Ага, наградили…

– Отставить! Я, чтоб ты знал, тебя неделю мариновал и под арест не забирал, хотя мог, ибо ждал последних указаний из Петербурга. И вчера их получил. Прапорщик! Смирно!

Я вытянулся в струнку.

– Видок у тебя, конечно, неподобающий. Для разжалования – в самый раз! А для повышения…

Я недоуменно вылупился на наслаждающегося моментом Катенина.

– За проявленную отвагу и неоценимую помощь Черноморскому флоту Государь соизволил повысить прапорщика Варваци в поручики, минуя чин подпоручика!

Вот это номер! Снова катнули! Пригодится мундирчик!

– Вышло, конечно, не ахти! Государь мне написал, что понимает некую двусмысленность этой чехарды с чинами. А посему…

Склонность к дешевой театральщине флигель-адъютанта уже раздражала.

– Велено мне передать, что Государь, помимо повышения в чине, жалует тебя пожизненной арендой жилого дома в Тифлисе, пригодного для проживания с удобствами семейства новоиспеченного поручика! Со списком подходящих зданий можно ознакомиться в Канцелярии Главноуправляющего гражданскими делами на Кавказе.

Ого! Не было ни гроша, да вдруг алтын! Домик нам с Тамарой, ох, как пригодится. Не дело моей царице в гостиничных, хоть и своих, номерах проживать.

– Вижу – доволен! – удовлетворенно произнес Катенин. – Но у меня еще не конец. Вот тебе письмо от императора.

Он благоговейно вручил мне конверт, скрепленный печатью с красивым вензелем «Н». Я разорвал. Знаком спросил разрешения присесть, чтобы внимательно ознакомиться. Катенин милостиво разрешил.

Я взгромоздился на шаткий табурет у пристенного столика. Вчитался в красивые завитушки. Через минуту крякнул. Через две тяжело вздохнул. Обрадовался. Огорчился до крайности. Дочитав и сложив письмо обратно в конверт, спрятал его за обшлаг мундира.

Смысл письма был следующий.

Наследник престола Его Императорское Высочество великий князь Александр Николаевич ныне изволили пребывать в заграничном вояже, дабы завершить образование знакомством с главными дворами Европы. Негласная цель цесаревича состояла в поиске невесты. Заключительной точкой его турне должен был стать Лондон и встреча с правящей юной королевой Викторией, на празднование 20-летия которой он был приглашен. Английская столица кишела враждебными русскому императорскому дому польскими эмигрантами. Николай справедливо опасался покушения, проинформированный русским послом графом Поццо ди Борго. И не нашел лучшей кандидатуры, чем моя, чтобы обеспечить будущему Императору безопасное пребывание на берегах Темзы.

«С твоей кровожадностью за сына буду спокоен. Дозволяю все! Но смотри мне, не устрой России войну с англичанкой!» – изволил пошутить царь-батюшка. Или не пошутил. Вот так!

Моей легендой станет визит русской делегации в Лондон для выработки предварительных условий морской конвенции о Проливах и соглашения о совместных действиях против египетского паши Мухаммеда-Али. Делегация отбывала в марте из Крыма на русском фрегате, чтобы к ней могли присоединиться сотрудники из русского посольства в Константинополе. Меня к ней прикрепили как переводчика. Понятно, все переговоры будут идти на французском. Но дипломаты – тоже люди. Им и в город захочется выйти. А в лондонских пабах и магазинах не факт, что встретятся знатоки галльского. Легенда – не подкопаешься!

Явно не обошлось без Фонтона! Спасибо тебе, Феликс Петрович! Теперь главное – перехватить письмо, которое я нацарапал второпях перед арестом. В нем отныне нет нужды. Мои планы отправиться в Лондон неожиданно получили более чем твердое основание!

– На словах тебе велено сообщить следующее волеизъявление: выехать в Лондон вместе с супругой через Севастополь. Дворянке Варваци принимать участие в королевских раутах в национальном костюме, дабы подчеркнуть крепость уз, связывающих Россию с туземным кавказским элементом. С той же целью поручику Варваци следует находиться в мундире горского полуэскадрона императорского конвоя!

Я застонал! Вот и настигло меня божье наказание. Нечего было над Хан-Гиреем хихикать!

– И сагайдак⁈ – возопил я.

– Лук, наверное, будет лишним в великосветских салонах, – успокоил меня Катенин. И тут же добил. – Советую изучить танцы, принятые при дворе Его Императорского Высочества. Прежде всего, кадриль, вальс, а нужно знать также галоп, «снежную бурю», попурри и гросфатер. Среди столичных офицеров в Тифлисе найдите знатока. Приобретите перчатки и башмаки. На балах никаких сапог.

И снова настигла меня Божья кара! Не фиг было изображать из себя танцора диско!

Но как же достала эта ухмылочка флигель-адъютанта. Ну, ничего. Сейчас я ее сотру!

– Ваш брат, кажется, служил со мной в одном полку? Я его не застал. Как его дела?

Катенин тут же напрягся. Вгляделся в меня пристально: знаю или нет о бесчестии? Я был сама безмятежность.

– Павел мне не брат, а кузен, – ответил Александр Андреевич, демонстрируя олимпийское спокойствие. – Он нынче в Кизляре комендантствует. Я рассчитываю его посетить, прежде чем отправляться в войска. Хочу присоединиться к отряду генерала Граббе. Задуман большой поход на Шамиля! Будем травить зверя в его гнезде. В Ахульго! Я не я буду, если не выхлопочу себе награду.

«Ну как же без 'фазанов» в кавказской экспедиции⁈ – так и тянуло меня спросить. Вместо этого я огорошил флигель-адъютанта вопросом:

– Ваше Высокоблагородие! Полуимпериал не займете⁈

[1] Я вижу, вижу: у вас новая лошадь, обладающая столь же прекрасными качествами, что и вы (фр.).

[2] Камо в советское время выставляли самым удачным экспроприатором среди революционеров. Чепуха! Самое громкое дело вышло у террористов в Москве в 1906 г. В Московском купеческом обществе взаимного кредита эсеры-максималисты взяли баснословные 875 тысяч рублей.

[3] Флигель-адъютанты, состоявшие в полках и выше, как кн. Л. А. Дадиани, носили золотой аксельбант. Те, кто при свите царя – серебряный. Того же цвета и эполеты.