Текст книги "Беззаветные охотники (СИ)"

Автор книги: Greko

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

Глава 21

Вася. Ахульго, первая половина августа 1839 года.

Победа Шамиля 16 июля стала одной из причин его поражения. Множество сброшенных в ущелье тел русских запрудили Ашильтинку и отравили ее воду. Быстро разлагающиеся на страшной жаре трупы заразили воздух отвратительными миазмами. Удушающий смрад проникал в пещеры, где прятались женщины и дети, и делал положение осажденных невыносимым.

Им и без этого приходилось нелегко. Припасы поступали. А вот с водой было трудно. Бассейн посреди нового аула отключили от питающего желоба еще в первые дни осады. Доставка воды из Ашильтинки не обходилась без ежедневных жертв, причем, гибли самые лучшие, самые проверенные и бесстрашные. Спускать по ночам в глубокую пропасть между двумя утесами, а потом поднимать наверх бурдюки с водой – смертельный аттракцион, а под постоянным обстрелом – вдвойне. Воду приходилось экономить, а тела павших шахидов – хоронить без положенных омовений.

А еще дрова! Их не было. Доставить в нужном количестве невозможно. Питались всухомятку. И слабели с каждым днем. В стан защитников Ахульго пришли повальные болезни.

Имам собрал совещание, чтобы обсудить дальнейшие планы. Долгие беседы вели в подземной мечети, в которой творили намаз во время русских обстрелов.

– Единоверцы, мы уже сделали невозможное! Наш подвиг в горах не забудут и через века! – все согласно загудели. – Пришла пора непростых решений.

– Твой блестящий план, имам, не вышел, – печально сказал Сурхай из Коло, несколько раз выезжавший из Ахульго для сбора нового войска. – Трусливые, слабые сердцем жители Нагорного Дагестана не ударили урусам в тыл, как мы все надеялись. Сколько раз я призывал их отбросить нерешительность. И слышал в ответ: «Мы лишились своих почтеннейших старейшин и хороним погибших в Аргвани». Соседние с нами общества предпочли выжидание отваге.

– Сейчас благоприятный момент для трюка, который мы провернули в Телетле два года назад. Урусы раздавлены поражением, которое мы им нанесли. Можно договориться на выгодных для нас условиях. Заключим аманатский мир и уйдем из Ахульго, несломленные и с оружием в руках, – предложил один из мюридов, Дауд-хаджи, который сражался еще вместе с Кази-муллой и имел опыт парламентера.

В 1837 году генерал Фези осаждал ауль Телетль, где собрались главные вожди газавата. Расстреляв почти все боеприпасы и потеряв лошадей, русские не смогли сломить горцев и согласились на переговоры. Шамиль выдал аманатов-заложников, включая своего племянника Гамзата, и подписал обязательство не вредить русским, пока они не вредят ему. Выигрыш от этого мира для имама вышел больший, чем несломленная оборона аула. Впервые русский генерал признал Шамиля светским и духовным вождем Дагестана, при этом, не добившись ничего взамен, кроме пустых обещаний.

– Боюсь, мои сподвижники, ныне так просто мы не выкрутимся. Я уже отправлял к урусам посланцев. Их даже не приняли.

– Быть может, сейчас, при виде горы трупов у подножья Ахульго, они изменят свою точку зрения?

Решили отправить к русским чиркеевского жителя Биакая. 27-го июля по случаю переговоров было объявлено двухчасовое перемирие. Бомбардировки прекратили. В Ахульго все жители высыпали из душных каменных нор, наслаждаясь «свежим» воздухом. После зловония пещер даже такой воздух был отрадой. Все радовались как дети. Спешно убирали разложившиеся трупы, чтобы хоть на капельку облегчить свое положение.

Биакай вышел к караулам куринцев. Унтер-офицеру Девяткину было приказано сопроводить горца в ставку командующего. До главной штаб-квартиры было неблизко. Миновали Сурхаеву башню, расположение батальонов. Добрались до горного ручья, на берегу которого, на небольшой возвышенности, была установлена кибитка Граббе с открытыми из-за жары боковыми стенками. Ее стерег караул, в который, как в награду, брали наиболее отличившихся. Сегодня – от ширванцев, подавших пример невероятной стойкости.

Адъютант генерала выслушал посланца. Пошел доложить. Вернулся.

– Генерал-адъютант вас не примет. Передайте Шамилю: в удостоверение искренности его намерений мы требуем предварительную выдачу его сына в заложники.

– Но…

– Пошли, басурманин! – грубо прервал его Вася. – Сказано тебе: переговоров не будет. Вот и топай, пока я добрый.

Он с ненавистью смотрел на горца. В его ушах еще звучали крики солдат, которых еще недавно добивали и мучили всю страшную ночь после штурма. Точно также реагировали все встреченные на пути туда и обратно нижние чины. Ширванцы из почетного караула с трудом сдержались, чтобы не сорваться. Офицеры были более терпимы, но солдат не одергивали, когда они шептали:

– Дай срок, гололобый! Доберемся мы до ваших глоток! Тогда пощады не ждите!

Биакай вернулся на следующий день. Передал новые предложения Шамиля – выдать несколько заложников, но не сына. Граббе его даже слушать не стал. Впрочем, чиркеевец к этому был готов. Он не стал возвращаться в Ахульго, а отправился в родной аул.

– Ох уж мне эти азиатские хитрости! – хмыкнул Граббе, когда ему доложили.

На беду Шамиля и всех осажденных генерал вцепился в Ахульго подобно бульдогу – его челюсти разжать было невозможно. Не только опрометчивый ход Фези побуждал его к непримиримости. Он руководствовался приказом: покончить с мятежником. Только так он и относился к Шамилю. Видел в нем не равного, не общепризнанного лидера Дагестана, а фанатика– инсургента и требовал безоговорочной капитуляции. Русские войска страдали если и меньше осажденных, то ненамного. Да, на их головы не сыпались ядра и гранаты. Но они также страдали от болезней, маясь животами, от жары и зловония из ущелья, заваленного трупами, от недостатка продуктов. Из-за отсутствия кормов пришлось распрощаться с конницей, распустив по домам горскую милицию и отправив казаков на Шамхальскую равнину. Граббе на все это было плевать с высокой колокольни. Он был готов биться до последнего солдата, не думая о последствиях. О тех долгоиграющих обстоятельствах, которые потом вылезут со всей очевидностью, но уже будет поздно. Он просто не принимал их в расчет, демонстрируя вопиющую стратегическую некомпетентность. Победа любой ценой – и баста!

Шамиль не понял, с кем имеет дело. Вновь и вновь он пытался договориться, как только русские заняли левый берег и положение стало вовсе отчаянным. Вновь и вновь в русский лагерь прибывали посланцы имама – 7, 8 и 9-го августа. Сперва от телетлинского кадия Кабид Магомы, предложившего посредничество. Потом снова появился Биакай, сообщивший, что Шамиль склоняется отдать сына, чтобы продолжить переговоры. Но все сочли его слова за очередную уловку.

– Сдача Шамиля и его мюридов военнопленными произвела бы в горах более морального влияния, чем взятие штурмом Ахульго, – сказал Граббе своим генералам. – С шамилевской сектой и имамом было бы покончено окончательно. Но они крутят. Без нового тяжелого штурма не обойдёмся.

Шамиля побуждали к переговорам его соратники. Как только кольцо блокады замкнулось и начались бомбардировки со всех сторон, в «замке» стало совсем туго. День и ночь снаряды крушили укрепления и жилища мюридов. Они не успевали их восстанавливать. Голод, болезни, невозможность эвакуировать раненых и особенно жажда поколебали сердца самых бесстрашных. Имам не возражал, глядя на страдания своих людей.

– Я отвел нам три месяца на оборону, – признался он Сурхаю. – Но мы не выдержим. Люди превратились в тени. Наша скала трясется от взрывов. Дышим пылью, гарью и вонью от трупов. Все засыпано осколками и пулями так густо, что никогда на нашей горе не вырастет ни деревца, ни кустика. Вода, которую мы пьем, отравлена. Гибнут дети, наша надежда. Я выхожу ночью на открытую площадку и, не обращая внимания на опасность погибнуть, обращаюсь к Аллаху с вопросом: «Быть может, я недостоин? Мне мнилось, что ты дал мне жизнь для возвеличивания и прославления святой веры. Мне, жалкому беспомощному существу, недостойному такого высокого назначения. Подари мне смерть и возложи дело газавата на могучие плечи более сильного, способного и вполне достойного твоего благословения раба».

– Я верю, имам, тебя еще ждет великое будущее! Ты прославишь ислам в горах Кавказа! – успокоил Шамиля его наиб. – Предаться на мгновение отчаянию позволительно любому. Но мы все также ждем твоего мудрого слова и твоих приказов!

– Что будем делать с дьявольской выдумкой урусов? Что за странные домики на веревках они ведут к нашей твердыне?

«Домиками» или «невиданной броней» защитники Ахульго прозвали плод инженерного гения русских саперов. Два молодых офицера предложили оригинальную галерею из плотно связанных деревянных щитов, предназначенную для устройства безопасного подхода ко рву перед первыми укреплениями Нового Ахульго. Из-за резкой крутизны спуска ее подвешивали на канатах, закрепленных на двух врытых наверху столбах. Хотя работы продвигались крайне медленно, все в русском лагере восхищались: никто подобного никогда не сооружал.

Шамиль созвал мюридов.

– Кто решится на вылазку и уничтожит творение хитрого шайтанова ума?

Охотников не нашлось.

– Клянусь! Или завтра не будет меня, или этих сооружений!

Сразу же нашлись удальцы. Ночью бросились на урусов, не ожидавших нападения, и сбросили под откос мантелет. Саперам пришлось начинать все сначала и использовать цепи. Дальнейшие попытки остановить работы оказались тщетными. 12-го августа Вася участвовал в отражении очередной вылазки. Солдаты подпустили мюридов почти к самому мантелету и бросились в штыки. Горцы бежали, оставив несколько тел.

Снова прислали переговорщика. К ним присоединился прибывший в лагерь чиркеевский старейшина Джамал. Русских он уверял в своей преданности, Шамилю советовал не покоряться.

– Не верьте Джамалу, – предупредил русских офицеров другой чиркеевец, не менее мутный тип Чаландар, служивший переводчиком и посредником. – Он говорил в ауле старейшинам: «Присягу дали русскому генералу, а сердце – имаму Шамилю».

– У нас достаточно улик, чтобы не сомневаться в его коварстве. Придет срок – мы его арестуем и сошлем в Сибирь, – пообещал генерал Пулло.

Чаландар радостно кивнул. Генерал не догадался, что чиркеевец выполняет хитрый план Джамала сорвать переговоры.

16-го августа четырехдневные бесплодные переговоры о сдаче были закончены, как и работы саперов. Галерея подошла почти к самому рву. Шамиль на ультиматум не ответил. На утро следующего дня генерал-адъютант Граббе назначил общий штурм.

Коста. Средиземное море, Константинополь, конец июня – начало июля 1839 года[1].

Фрегат «Браилов» несся на всех парусах в направлении Леванта. Яркое солнце, вполне терпимое благодаря ветру, голубое небо, лазоревая вода вокруг, пышные сады, тенистые рощи из пиний на итальянских и греческих островах – Средиземноморье ласкало взгляд и обещало райские наслаждения. Но не было покоя в моей душе. Раз за разом я возвращался мыслями к моей лондонской одиссее. Изводил себя упреками, что был столь легковерен. Что проглядел очевидные вещи и был с легкостью окручен вокруг пальца придворными интриганами.

– Ты слишком мало ценишь свои свершения, а потому чересчур близко к сердцу принимаешь любое поражение, – мудро заметила Тамара, пытаясь меня успокоить.

Работать сестрой душевного милосердия у нее выходило с трудом. С каждой пройденной милей, чем ближе и ближе к нам берега Кавказа, тем сумрачней и печальнее она становилась. Поручение царя подарило нам несколько месяцев такой близости, какой мы не имели за все время нашего знакомства и супружества. Тысячи новых нитей, сотни разделенных воспоминаний нас связали накрепко. На смену страсти – она не исчезла, нет – пришло понимание единства наших душ. И снова расстаться казалось ей невыносимо.

Она держалась до подхода к Стамбулу. И, как это обычно бывает у людей, которые долго сдерживают себя, чтобы не сдаться ударам судьбы, силы их покидают не в результате очередной страшной напасти, а из-за сущей безделицы: пролитого чая, упавшего бутерброда, прищемленного пальца, когда закрываешь дверцу шкафа… Да мало ли мелочей, которые могут вывести из себя, после чего уже не сдерживаешься. Клянешь судьбу, попутно швыряясь чем попало, круша все вокруг. А бывает и наоборот: силы покидают тебя на пике удовольствия. Тоже понятно. Кратковременная эйфория от полученного подарка сменяется жуткой депрессией: проблемы-то остались. И вспыхивает злость на судьбу. Все время спрашиваешь Всевышнего: «За что⁉» и указываешь на себя счастливого с минуту назад.: «Ведь можно же быть таким счастливым!» А так, получается, что тебя поматросили и бросили.

С Тамарой случился второй вариант. Ночь перед Стамбулом не спали. Занимались любимым делом. Как всегда – неистово. Только-только отлипли друг от друга после очередного круга. Пытались восстановить дыхание. Только через несколько секунд я понял, что не слышу Тамариных вздохов-выдохов. Повернулся к ней. Она уже кусала губы.

– Любимая?

Тамара сначала издала протяжный вой, потом – слёзы градом. Повернулась ко мне, сложилась калачиком. Уже рыдала взахлёб.

– Что, что? – я растерялся.

Обнял жену, прижал к себе, гладил по голове.

– Что, любимая?

Тамара не отвечала. Не могла. Ни с плачем, ни со слезами справиться не получалось. Только сильнее обняла меня.

– Мне страшно! – наконец прорвалось сквозь захлебывающееся дыхание.

– Душа моя, я уже столько раз…

– Мне столько раз и было страшно! Просто не показывала!

– А сейчас?

– А сейчас устала! Устала провожать, жить без тебя месяцами, думая, что ты можешь не вернуться. Устала!

– Я понимаю, любимая! Ты, наверное, так устала, что иногда думаешь, что лучше бы мы с тобой остались в Вани. Жили бы простой жизнью. Да?

Тамара лишь покачала головой, соглашаясь со мной.

– И я так же думаю. Но в следующую секунду…

– Мы оба понимаем, что не смогли бы так жить, – Тома всхлипнула. – А уж после того, что пережили, сколько увидели всякого. Конечно, не смогли бы. Я понимаю. И все-таки…

– И все-таки – ты устала. И я понимаю тебя. И мне невыносимо тяжело без тебя, солнце моё! Но…

– Но ты офицер. У тебя приказ Императора. Ты не можешь ослушаться и все сейчас бросить.

– Не могу, любимая. Не могу.

– Я понимаю. Просто… – Тамара не договорила, сильнее прижалась ко мне. – Ты уже столько сделал для страны, для Императора. Может, хватит? Пусть теперь другие.

– Душа моя, я обещаю тебе две вещи: я выживу и вернусь к тебе. И я постараюсь придумать что-нибудь, что уже не разлучит нас. Или не будет разлучать на долгое время. Хорошо?

– Хорошо.

– Хорошо. А теперь: глазки закрывай! Баю-бай!

Тамара засопела по-детски, сдерживая смешок. Послушалась. Заснула.

Дождался, когда стало понятно, что спит глубоким сном, встал, оделся, вышел на палубу. Не удивился, обнаружив на ней Бахадура. Он стоял грустный, разглядывая лунную дорожку на Мраморном море. Встал рядом. Помолчали.

– Плачет? – спросил он.

– Да.

В принципе, памятуя его заявление, что за каждую слезинку Тамары по моей вине я буду получать по уху, был готов. Но Бахадур обнял меня.

– Её можно понять. Устала. Извелась.

– Да, друг, знаю.

– Так, может, пора заканчивать с войной?

– Как⁈ Ты же знаешь…

– Знаю, знаю. Я не говорю, что сейчас. Закончи это дело. Возвращайся. И заканчивай. Дом есть. Тамара – богиня! Будете так счастливы! Детей нарожаете. Десять детей!

– Бахадур!

– Ладно – пять! – друг с легкостью убрал одну пятерню. – Мальчиков! Я их воспитывать буду!

– Представляю твое воспитание! – я улыбнулся. – Научишь ножи метать и по женщинам бегать!

– Разве это плохо⁈

– Ну… А, если будут только девочки?

– У Тамары⁈ – Бахадур фыркнул. Потом задумался. – Только одна. Такая же, как она! И всё!

Спорить не стал. Тоже засмотрелся на лунную дорожку, думая о том, что и Тамара и Бахадур – правы. Все доводы «за» были налицо. Можно было не волноваться за семейное благополучие. Даже если отнимут императорский подарок, без крыши над головой не останусь. Без денег тоже. Прокормлю и себя, и Тамару и пятерых детей. Доходы будут. Есть еще сестра и зять. В случае чего всегда можно будет уехать к ним. Да даже и в Одессу к Папе Допуло. Точно не пропаду и обеспечу семье достойное существование. Все доводы были «за». Включая и тот, что мирная жизнь в кругу большой семьи всегда лучше войны! Вроде, все так! За исключением одного: разве для этого Господь забросил меня в это время в теле прапрадеда? Разве я не знаю, как закончится здесь мой-его жизненный путь? Разве я имею право свернуть с него? Уйти на боковую дорожку сытой и благостной жизни… Может, и имею. Может, Господь этого и хотел. Чтобы я спасся и спас пращура. Так где же верный ответ?

Я вздохнул.

– Да, – ответил Бахадуру. – Одна девочка, похожая на Тамару – обязательно!

…С утра стояли на стамбульском рейде. Ждали Фонтона. Я, Бахадур и Фалилей. Феликс Петрович объявился почти что сразу. Плыл к нам в сопровождении двух здоровяков.

Взобрался на палубу. Долго со всеми обнимался.

– А где Тамара Георгиевна? – удивился.

– Хандрит! – я не стал выдумывать что-либо.

– Ну, это мы быстро исправим! Зови её! Я договорился! Отвезут к брату!

– Вот, спасибо! – я искренне обрадовался.

Побежал, растолкал жену. Она быстро оделась.

– А не опасно? – все-таки спросил Фонтона.

– Ну, кроме Бахадура и двое моих сопроводят. Ни о чем не волнуйся. Давайте, давайте, – начал он всех торопить. – Времени не так много.

Тамара и Бахадур спустились в шлюпку. Я еще прощался с Фалилеем, который просто молча обнял меня и долго не отпускал.

– Ну, все, все… – Феликс Петрович мягко похлопал абиссинца по плечу.

Фалилей оторвался, улыбнулся мне своей кроткой улыбкой.

– Спасибо, Коста! Да хранит тебя Бог!

– Спасибо, Фалилей! Надеюсь, еще увидимся.

Лодка отплыла. Смотрели с Фонтоном ей вслед.

– Рассказывай, что случилось? Чего такие невеселые?

– Даже не знаю, с чего и начать! – усмехнулся я.

– Да, пали, как придется. Там разберемся!

– Ну, для вас, наверное, самое важное это то, что со мной едет Спенсер!

Хоть я и привык уже видеть ошарашенного и несколько растерянного Феликса Петровича, но все равно каждый раз испытывал удовольствие от того, что смог еще раз пошатнуть его железный пьедестал спокойствия. Фонтону потребовалось время, чтобы проговорить про себя все восклицания, как приличные, так и матерного свойства. Только после этого, выдохнув, он начал говорить.

– И где он?

– Практически не выползает из каюты судового врача. Глаза не мозолит.

– И что на этот раз? И главное – какого черта, Коста⁈ – все-таки Феликс Петрович не удержался.

Я рассказал всю лондонскую эпопею. Ничего не скрыл. Ни про Сашу и Вику, ни про Белла, ни про свой уговор со Спенсером, ни про «милость» Николая. Фонтон слушал молча, не перебивал. Смотрел на спокойную воду залива.

– Я же купил блокнот, чтобы за тобой записывать всякие твои словечки и прибаутки! – неожиданно начал Феликс Петрович. – Теперь думаю, что не блокнот нужно было покупать, а самую толстую из тетрадей. За тобой не прибаутки нужно записывать, а истории! Заделаться впору мне французом Дюма, который печатает в газетах романы с продолжением! Это же надо так умудриться! И за такое короткое время! Знал бы, предупредил, чтобы тебя на берег не выпускали! И что теперь мне прикажешь делать?

– А я еще вам кое-что расскажу, а вы там решайте! – улыбнулся я.

– Еще⁈ Мне, полагаю, нужно покрепче держаться!

– Лучше отойдем, чтобы в воду ненароком не свалились! – сказал уже серьезно.

– Ну, хорошо, – Фонтон пристально посмотрел на меня. – Давай прогуляемся.

Пошли мерять палубу шагами.

– Вы же знаете, Феликс Петрович, про то, что я представляю, что произойдет в будущем?

– Да, уже пугал пару раз.

– Я рассказываю, вы не спрашиваете: откуда я могу это знать. Будем считать, что сны мне снятся вещие.

– Договорились, – кивнул Фонтон.

– Ну, тогда… – я вздохнул: рубить, так рубить. – Через пятнадцать лет начнется страшная война с англичанами, французами и турками. И мы не будем к ней готовы.

Фонтон набрал воздуха.

– Может тебе не вещие сны снятся, а сказки кто нашептывает в ухо?

– Верить или не верить – ваше право. Мое право было пытаться хоть как-то… – я покачал головой. – У меня ничего не получается, Феликс Петрович. Как я ни старался, как ни стараюсь – все впустую. Ничего не могу изменить. Никто не слушает. Никто не верит. С Императором говорил, намекал. Без толку. Вот вам теперь открылся. И понимаю, что не можете поверить. Что и здесь выстрел будет, скорее всего, холостым. И, все-таки, все-таки, Феликс Петрович, хотя бы на мгновение заставьте себя поверить, что я прав! Просто, возвращайтесь к нашему разговору. Отмахивайтесь, но возвращайтесь. Мало ли. Я представляю ваше состояние сейчас. Будь на вашем месте, скрутил бы меня и сдал в психушку.

– Ну, это ты перегнул. И оказаться на моем месте тоже не выйдет. Слишком много пережили, – ответил Феликс Петрович. – Крутить не буду. Но и поверить, увы, пока не могу. Прости, Коста. Уж больно…

– Понимаю. Не осуждаю. Просто прошу: не отмахивайтесь совсем. Возвращайтесь к этому разговору.

– Допустим! – неожиданно воскликнул Фонтон. – Допустим, что в какой-то момент я поверю! Что с того? Чего ты добиваешься?

– Это же очевидно, Феликс Петрович! Войну вряд ли остановишь. Но хотя бы быть готовыми к ней, чтобы потом не выйти из неё с таким позором и с такими потерями! Только и всего!

– Позор⁈ – зарычал Фонтон.

– Для России – да! И Император не выдержит этого удара.

– Что ж: застрелится⁈

– Нет. Но – жить не захочет.

– Ох, Коста!

– Да. Понимаю. Извините.

– И как тебе поверить?

– Вспомните мои слова, когда Европа революциями начнет полыхать. Это и будет знаком. Как только революции пойдут, значит, скоро и войне быть!

– Я у тебя помощи прошу, а ты меня еще глубже закапываешь! – Фонтон совсем растерялся. – Одна небылица похлеще другой! Теперь еще и революции в Европе! Коста, проснись! Хватит твоих вещих снов!

– На сегодня хватит, – согласился я. – Мне достаточно того, что вы все равно уже не забудете наш разговор. А, значит, возможно, и будет толк.

Фонтон остановился. Долго смотрел куда-то вдаль. Вздохнул.

– Спенсер тут каким боком?

Рассказал.

– Слава Богу, хоть здесь без революций! – грустно усмехнулся Феликс Петрович. – Здесь нам привычнее. Тут подсоблю.

– Пустим лису в курятник? Уверены?

– Курятник⁈ Нет, брат, тут все иначе. Не к курам, а в клетку тигра лезет твой котеночек. Не понять ему простого: для неверного у фанатиков есть только плаха или зиндан. Не станет Шамиль с ним говорить. Да и дни его, похоже, сочтены. Отряд, в который ты едешь, осаждает Ахульго. Имам там. Вот если вывернется, тут и нам с тобой дело найдется. Уже есть сигналы, что пытается Шамиль связаться с султаном и даже с пашей египетским. Султан – наместник Аллаха на земле, считай, Шамилев начальник. А Мухаммед-Али – герой в глазах многих мулл и улемов. Перехватить переписку турок и египтян с Кавказом – вот моя задача. Подсобишь?

– Нет, Феликс Петрович. Тут я пас. Надоели мне шпионские игры!

– Что ж, неволить не буду. А Спенсера проводи. Если выкрутится, много полезного сможем узнать. Пора! Вон, твои возвращаются.

Фонтон попрощался, сел в лодку спиной, опустив голову.

Тамара была в гораздо лучшем состоянии.

– Как прошло, любимая?

– Хорошо. Георгий немного мозги мне вправил. Накричал, – улыбнулась жена.

– Накричал⁈

– Да. Сказал, что я не права. Что ты – настоящий мужчина. Делаешь, что должен. А я только пугаю тебя. А должна поддерживать!

Я обнял Тамару.

– Он и прав, и не прав, любимая.

– Почему?

– Потому что, только благодаря тебе я держусь на этом свете!

[1] Обращаем внимание читателей. Датировка по новому стилю завершилась, как только Коста покинул Лондон. Далее все даты по старому стилю, принятому в Российской империи.